***
Дэн вывел Перкинса за дверь. Прилепив катетер кусками пластыря к плечу, чтобы не вывалился, Кэп шагнул к Джону. В наступившей тишине вернулась боль. И страх — за жизнь. Кэп смотрел на заострившееся мальчишеское лицо и словно видел её, совсем юную, с её надеждами и огорчениями, учебниками и костылями, химической лабораторией и мечтой сделать мир лучше. Невинную и чистую. Хрупкую, как эти сизые веточки под мраморной кожей. Он сжал её в кулак грубо, не думая, и вот она, растерзанная, угасает в его ладони, а над ней неслышно сгущается ажурная тень смерти. Её Кэп тоже увидел. Она надвинулась холодным дуновением, встала у его плеча и тоже посмотрела на Джона. Ласково, с любовью, спокойно ожидая мига, когда примет его в свои вечные объятия. Болезненный всхлип надорвал дыхание Кэпа, в глазах почернело от горечи, жгучим смерчем взметнулось в груди чувство безвозвратной потери. «Нет! Нет! Нет! — прохрипел он, склонившись над Джоном, приник к нему, охватил руками, загораживая собой. — Не отдам! Он не твой. Ты его не получишь…» — и вдруг осёкся. Ему показалось, что он обнял пустую оболочку, в которой уже никого нет. Пищал кардиограф, тихо шипел под маской воздух, но сердце Джона билось лишь потому, что его силой заставили биться, а грудь чуть приподнималась, потому что безразличный аппарат равнодушно закачивал в неё воздух. И сколько Кэп не прижимался к ней, он не чувствовал стука сердца, а ведь оно было совсем рядом, всего лишь в дюйме от его щеки. Он чувствовал только холод и оцепенение. «Может, прибор врёт?» Кэп взглянул на монитор, на котором по-прежнему плыли частые мелкие зубцы. Ничего не понимая, скинул с Джонни простыню. За прошедший час его тело совсем истончилось, стало призрачно-прозрачным. Уже не верилось, что когда-то оно было живым, гибким и тёплым — нет. Джона здесь не было. Перед Кэпом лежало застывшее мраморное изваяние.***
«Что ж, ты получил, что хотел, — беззвучно шепнула сгустившаяся у плеча тень, дохнула леденящей насмешкой, — ты ведь мечтал о прекрасной статуэтке? Смотри, какой великолепный узор я подарила ей, с ним она ещё прекраснее. Можешь оставить её себе. Она твоя. А Джон уходит со мной». — Нет! — Кэп слепо вскинул руку куда-то вбок в попытке отмахнуться. Тень колыхнулась, но не отступила. «Почему же нет? — возразила она. — Малыш сам захотел меня, позвал меня. Он сам протянул ко мне свои разрезанные руки. Он уже видит меня и готов идти. Это его выбор. Вчера ты ему выбора не оставил, может, хоть сейчас позволишь мальчику решать самому?» Кэп упрямо нагнул голову: — Не позволю, — опустил руки на узкие плечи Джонни и горячо заговорил, — пожалуйста, Джон! Не надо, малыш. Ты делаешь ошибку. Мы все их делаем. Знаю, что не все можно исправить. Но прошу тебя, давай исправим хотя бы то, что в наших силах. Ты должен бороться. Должен вернуться. Ради тех, кто тебя любит. Он говорил и гладил его, грел прозрачную кожу в тайной надежде стереть с неё страшный мраморный рисунок, а в голове продолжал шелестеть ласковый бесплотный голос: «Посмотри, как сейчас спокоен и красив наш мальчик. Он больше не мучается. Стоит ли его тревожить, возвращать в мир боли, страха и страданий? В лучшем случае малышу предстоит долгий курс лечения, потом реабилитации, неизвестно, успешный ли. Даже если тело его приведут в порядок, кто сможет поручиться за порядок в его сознании? Исковерканный рассудок может в любой момент выкинуть с ним забавную шутку. Может, лучше отпустить его сейчас?» Вставший в горле ком не давал дышать. Кэп хватал воздух урывками и беспомощно смотрел на Джонни — кожа его оставалась безнадёжно холодной, и к сердцу подступали сомнения. Словно чувствуя их, голос звучал всё настойчивее. «Подумай, к чему приведут твои усилия? Даже если Джона и удастся спасти, всё равно, прежнего мальчика уже не вернуть. Его маленькая жизнь навсегда останется надломленной, этот шрам ничем не залечишь, он всегда будет рассекать её на «до» и «после» того зимнего дня, когда ты переехал её на своём роллсе. Его будут преследовать отвратительные воспоминания, днём он будет мучиться стыдом, а ночью — кошмарами. Этого ты для него хочешь? Или, как обычно, думаешь только о себе?» — Не обязательно будет так, — забормотал Кэп, в тревоге оглядывая палату. — Может быть, есть какие-то средства… психотерапия… гипноз, наконец… нужно хотя бы попытаться… Большей боли, чем я ему причинил, всё равно уже не будет. Тогда тень подступилась с другой стороны. «Хорошо, возможно, твой мышонок оправится. Возможно, даже снова научится улыбаться — когда-нибудь. Кому-нибудь. Но только не тебе, Кэп. Ты больше никогда не увидишь той улыбки, дерзкой вызывающей улыбки на миллион. Не посмотришь в красивые серые глаза, не обнимешь узкие плечи, не коснёшься мягких, самых нежных губ из всех, что знал в своей жизни. Не будет никаких «однажды», не будет разговоров и чудесных воспоминаний на двоих. Тебе останутся только терзания совести. И груз страшной вины. На что ты надеешься? Неужели ты не понимаешь, что он будет бояться и ненавидеть тебя всю оставшуюся жизнь? А может, возненавидит ещё больше, узнав, что это ты не дал ему уйти. Ты жалок и смешон, Кэп, ты — ничтожество». Кэп обречённо молчал. Издёвка смерти заставила его по-стариковски сгорбиться и, беспомощно уронив руки, слушать вкрадчивый шёпот ласковой тени. Он должен был оставаться в порядке, ради Джонни, — но не мог, не хватало сил. Тень сгустилась, обволокла его плотной пеленой, шепнула в затылок: «Ты был его первым и единственным мужчиной. Сейчас малыш только твой. Подумай, когда он излечится, он больше не будет лишь твоим. Он умный и хороший мальчик, его непременно полюбят, и рано или поздно он подарит кому-то свою улыбку, своё тело, свои ласки и мысли. Ты готов отдать своего ненаглядного Джонни чужому человеку? Чтобы кто-то другой трогал его, нежил в объятиях, целовал эти чудесные губы?» Кэп бессмысленно уставился на больничную рубашку Джона. Почему эти рубашки всегда в каких-то дурацких цветочках? Чтобы веселее было умирать? Веселее терять тех, кто дорог?***
Терять. Джона он уже потерял. Для себя. Но даже если думать, «как обычно», только о себе, то легче смириться с такой потерей, чем знать, что мальчик умер по его вине. А если подумать о Джонни… Нет, об этом думать Кэп сейчас не хотел. — Готов, — сказал он тихо. «О, ты ошибаешься, — возразила тень, ледяной вуалью ложась на его сгорбленные плечи. — Ты не сможешь. Он ведь только твой малыш, твой девственный ангел. Когда он полюбит кого-то другого, тебя сожрёт ревность, выжжет тебя изнутри и превратит в безумца». В палате воцарилась тишина. Кэп размышлял. Затем хрипло вздохнул и выпрямился, его губы дрогнули в безжалостной усмешке: — Терять мне нечего. — Твёрдый голос звучал уверенно. — Я уже безумен, раз говорю с тенями. И ты не заставишь меня жалеть себя. Сейчас речь не обо мне. А о Джоне. Ему никто не ответил, но всё же — он чувствовал это — что-то изменилось. Насторожившись, Кэп прислушался, с сомнением посмотрел на свои руки, лежащие на острых коленках Джонни. Ему показалось, что кожа под ладонями, согретая долгим прикосновением, как будто бы стала чуть-чуть теплее. Робко погладив их, Кэп провёл руками вниз до щиколоток, оглядывая тонкие худые ноги. Сегодня утром он собирался расстелить перед ними мягким ковром весь мир. И что же? Отступиться от своей мечты вот так, без борьбы? Только лишь из-за того, что первая попытка не принесла немедленного результата. Из-за какого-то неясного страха перед будущим. Бросить мальчишку умирать, как сделал этот живодёр Перкинс… Нет. Кэп крепко сжал ноги Джона, наклонился и покрыл их поцелуями. — Ты ещё здесь, малыш. Я знаю. Ты ещё не ушёл. И я вытащу тебя, чего бы это ни стоило. За спиной, обдавая её ледяным холодом, захихикал насмешливый шёпот: «Неужели? Хочешь вытащить его, даже если не сможешь им больше наслаждаться? Совсем на тебя не похоже. И что ты сделаешь? Попросишь богов вдохнуть в свою статуэтку жизнь, мистер Пигмалион?» Кэп укутал ноги Джонни в простыню, решительно поднялся. Это дребезжание уже раздражало его: — Я не бог и не Пигмалион. Просто сделаю что смогу. «Решил бороться? Ты, ничтожество — против меня? — зашипела, взорвавшись яростью, тень. Но мгновенная вспышка тут же угасла, свернувшись в прозрачный шелест змеиной чешуи. — И что ты можешь? Молчишь? Сам не знаешь? Хорошо, дай-ка я тебе расскажу. Ты — можешь занять его место…» — Знаю, — оборвал её Кэп.