Альянс непримиримых

— Мадам Помфри. — Кэти, не начинай. Она отмахивается от меня и собирается выпорхнуть прочь из столовой, где только что собственноручно погребла меня под грудой пергамента однако я не теряю надежды отделаться от рутинной работы: — Мэм, но это же бессмысленно. Этим может заниматься любая ведьма в штате Мунго! «Бессмысленно» — это еще мягко сказано, ведь с таким же успехом я могла бы сидеть и отделять рис от мусора. Итак, Поппи заваливает меня бумажной работой — карточками больных Св. Мунго, которые я должна разделить на три категории: проклятия, поддающиеся ликвидации; проклятия, не поддающиеся ликвидации; Круциатус. Папки с симптомами последствий Круцио она забирает с собой в отдельной сумке. — Думай, что говоришь, девочка, — мадам Помфри, забирая предыдущую картотеку Круциатуса, спускает на меня всех собак. — Любая ведьма в штате Мунго может оказаться доносчицей, потому как больница подчиняется декретам этой…ненормальной! Лицо колдоведьмы покрывается бурыми пятнами, а голос начинает срываться. Чтобы прийти в себя, она присаживается на массивный стул и колдует себе Агуаменти, а позже, немного успокоившись, объясняет мне свои скрытые мотивы: — Я никому не могу доверить это, Кэти. Если меня поймают, то всем этим людям, — она кивает на стопку пергамента, — уже никто не поможет. Администрация больницы получила прямой указ поставить на ноги всех, кто проклят Круциатусом, первично изменив им память. А тех, кто не поддается лечению, — сдать в Министерство. Обратно. — Обратно? — Да, все эти маги и волшебницы с симптомами Круцио поступают из Министерства. И, что удивительно, все заканчивали один и тот же факультет. — Гриффиндор, — шепчу я, осознав, наконец, как именно Амбридж «тестирует» представителей моего факультета. — Но зачем? — Зачем ей пытать людей? Или зачем возвращать? — И то и другое. Я ничего не понимаю! — Девочка, — она накрывает мою ладонь своей,— я сама ни черта не понимаю, да только те, кто продолжает испытывать сложности после применения заклятия или вовсе простился с разумом, исчезают в прямом смысле этого слова. — Говори прямо, Поппи, — за спиной раздается голос Кингсли, который только что вошел в столовую. — Их убивают, Кэти. — Но почему? Они же не представляют опасности, — подрагивающим голосом спрашиваю я. — В критическом положении, когда страна загибается — то есть сейчас — немощные волшебники никому не нужны. Более того, глядя на больных и измученных, по логике правительства, здоровые граждане могут впасть в депрессивное состояние. Поэтому те, которые не могут прийти в себя после Круцио, подлежат устранению. Сама подумай, Амбридж пытается показать соседним странам, что в Магической Британии все прекрасно: аврорат подавил гражданскую войну и все здоровы и счастливы. Если на каждом углу будут волшебники, страдающие от последствий проклятий и действий правительства, то ее ложь будет очевидна. — О Мерлин, — в жилах стынет кровь, и я ошарашенно смотрю на мадам Помфри. — Я забираю карты больных с Круцио и переправляю их на лечение в отделение Св. Мунго во Франции, — от ее слов камень падает с плеч. — Нелегально, разумеется. Портал предоставлен больницей Франции, так что частично он зарегистрирован, но, конечно, не у нас. — Мадам Помфри, но почему гриффиндорцев? — Я не знаю. Смотрю на Кингсли, потому что он может быть более осведомлен или хотя бы догадывается об истинных причинах такого чудовищного геноцида, но нет, он лишь качает головой: — Мне неизвестно, Кэти. Но лучше бы нам не попадаться. Когда эти двое уходят, я с утроенным вниманием перебираю пергаменты, чтобы не пропустить ни одного симптома Круцио: судьба этих людей и так подверглась чудовищным испытаниям. Надо приложить все усилия, чтобы не позволить им вернуться обратно в лапы этой розовощекой мрази. Под конец работы у меня слезятся глаза от напряжения, а спину ломит от продолжительного сидения. Пергаменты можно было бы раскидать и побыстрее, но страх спутать возможное Непростительное с симптомами другого проклятия заставил меня по нескольку раз перепроверять написанное убористым медицинским почерком. — Кричер, — зову эльфа, все еще растирая глаза. Мне бы перекусить остатками обеда. — Что угодно шлюхе чистокровного сэра? — появившись из ниоткуда, эльф растягивает слова так медленно и громко, что я моментально хочу зажать ему рот рукой. — Что ты несешь, недомерок! — отрицаю его наглое вранье шепотом: пусть он и преувеличивает, но мне все равно не хочется, чтобы кто-то стал свидетелем этого разговора. — Кричер, пошел вон! Посмеиваясь надо мной, он исчезает, а я с колотящимся от волнения сердцем кое-как заставляю себя не поддаваться панике. Мерлин и Моргана, что если бы его услышал Кингсли, или Билл, или, что хуже, Джордж? Колдую Темпус — до встречи с Долоховым еще четыре часа. Как не вовремя эльф напомнил мне, что я хожу по краю пропасти под названием «изгнание». Если отменить встречу сейчас, то я еще смогу оттянуть неизбежное — объяснение с Орденом. Отношения с Пожирателем Смерти долго в тайне не укрыть, тем более все и так задаются вопросом, какого черта Тони дал мне контрзаклятие от Острой Смерти. И это никто, кроме Лаванды, не в курсе, что он еще и в Лютный пришел меня вызволять из плена оборотней. Я обессиленно выдыхаю. Что я за человек такой? Он пришел за мной к вервольфам в то время, как Орден спал. Он ни разу не навредил мне, наоборот, лишь демонстрировал озабоченность моей безопасностью. У Тони масса достоинств, а еще он мне дико нравится, и от мыслей о его крепком теле мне крышу сносит вмиг. Однако проблему не так просто прикрыть благими мотивами — он Пожиратель Смерти, то есть в профессиональном плане он мне враг. Интересно, бывало такое в истории до меня или я первая, кто наступает на эти грабли? Например, Гриндевальд — сущее зло. Может, у него был кто на Светлой стороне, согревающий в невоенные часы его постель? На манер мадам Помфри колдую себе Агуаменти, чтобы залпом выпить весь стакан. Мысли вихрем затягивают меня в бездну отчаяния — какой, блядь, Гриндевальд! Нет, надо все отменять и забывать его к чертовым пикси. Это не последний мужчина на планете. В следующий раз буду влюбляться в кого-то менее проблемного. Да и вообще, какие сейчас отношения? Мир катится гриндилоу под хвост, а Волдеморт не сегодня-завтра вернется и сменит Амбридж «на посту». Нет, это безумие надо заканчивать! — Делай по-своему. Услышав свистящий шепот, я резко оборачиваюсь, расплескивая остатки воды в стакане. За столом сидит Падма и смотрит на меня в упор. На мгновение мне кажется, что радужки ее глаз принимают золотой окрас. — Что ты сказала? Она лишь качает головой. — Падма! Ты говорила! — я подлетаю к ней и беру ее лицо в руки. Это второй раз, когда Патил заговорила. — Ну же! Она в ужасе смотрит на меня абсолютно естественными — не золотыми — глазами, отчаянно пытаясь отодрать мои ладони от щек, но я не могу ее сейчас отпустить. Она говорила, я же слышала! — Кэти, отпусти ее, — в столовую влетают Джордж и Гермиона, моментально оттаскивая меня от испуганной Патил. Джордж за локоть выводит меня в гостиную, а я, упираясь, пытаюсь объяснить ему: — Ты не понимаешь, она говорила! Она сейчас опять замолчит. Но я слышала! — Она в ужасе! Ты пугаешь ее! — Но она говорила… — Кэти, она не в себе! Как МакГонаггал! Как мы все! Я замолкаю. Джордж, конечно, прав. Я сама не понимаю, почему давила на Падму: она пережила горечь утраты самого близкого человека, при этом без какой-либо психологической помощи. Давить на нее — значит подвергнуть опасности и так пошатнувшееся ментальное здоровье. Я ни в коем случае не хотела причинять ей боль, просто ее шепот был полной неожиданностью. Такие неуместные слова, прозвучавшие так вовремя. Делай по-своему. Разумеется, скидывать ответственность своих поступков на сумасшедшую Падму глупо. Но, с другой стороны, в этом есть смысл, пусть слова были адресованы и не мне вовсе. По сути, я иду на поводу у Ордена, ведь будь я обычной ведьмой, не связанной разногласиями с Пожирателями Смерти, стала бы я отказываться от него? Мой интерес к Тони, каким бы неправильным он ни казался, пока дарил мне только радость, спасая как от физической расправы, так и от депрессивного состояния. И все-таки я в Ордене. И эту переменную из уравнения просто так не выкинуть. Предаваясь рассуждениям, я сама не замечаю, как добираюсь до спальни. Ну вот и время. Сейчас пошлю ему Патронус с пояснениями о своем решении. Будет больно, но я перестрадаю, не в первый раз. Комната, как под заказ, пустая, а значит, время действовать, ведь до встречи осталось всего ничего — три с половиной часа. — Экспекто… — начинаю я, но обрываю заклинание. Ну и слабачка! Сама раздражаюсь на себя. Что же, воспользуюсь советом Невилла: в любой непонятной ситуации ложись спать. Отшвырнув одеяло подальше, прямо в платье заваливаюсь на кровать. Я голодная и уставшая — не мудрено, что сил принимать судьбоносные решения просто нет. Вот сейчас отдохну немного и с легкостью разобью себе сердце во благо Светлой стороны.

***

— Не буди ее, он того не стоит. Из сна меня вырывает еле слышный шепот Лаванды. Пока не понимаю, с кем она спорит, но выдавать свое бодрствование раньше времени у меня желания нет: вдруг это Грейнджер хочет утащить меня в библиотеку? Не то чтобы я совсем не хотела уничтожить остатки души Темного Лорда, но еще день среди фолиантов, и я потеряю зрение, рассудок и любовь к жизни. — Она имеет п’аво знать, — в этот раз мне удается распознать говорившую — Флер. — Узнает позже, дай ей отдохнуть. — Лав. Давай отк’овенно: Кэти понесло именно из-за него. Если бы не его уход, она бы не вела себя так, как ведет. — Думай, что говоришь, Флер, — угрожающе шипит Лаванда. — Все, что ты знаешь — это лишь догадки Уизли. У вас слишком бурная фантазия. — Будто непонятно, как конт’заклятие… — шепот Флер становится настолько приглушенным, что я с трудом разбираю отдельные звуки. Как можно незаметнее я проглатываю ком, вставший бладжером в горле. В принципе, мне нет необходимости слышать Флер дословно, я и так знаю, о чем думает Орден. Не надо быть гением, чтобы сложить простые повадки и сделать выводы. Невилл смотрит на меня с сочувствием — он уверен, что Долохов воспользовался мной в лесу и за это отплатил контрзаклятием. Джордж, Билл и Дин уверены, что о цене мы с Тони сговорились там, в маггловском баре, а мои рассказы о продолжительной тренировке кисти и сложности пасов палочкой воспринимаются ими как нелепые басни. Кингсли скорее согласится с ними, потому как мне и самой сложно осознавать, что Тони меня откровенно никогда не домогался. Вопрос лишь в том, обидно ли мне? По всем законам жанра должно быть как минимум неприятно. В конце концов, это моя репутация! Однако я усиленно прислушиваюсь к себе и… ничего. Пустота с привкусом облегчения там, где должна ощущаться обида за оскорбление чести. Мерлином клянусь, я никогда не была потаскухой, но сейчас, понимая, что Орден Феникса считает меня таковой, я не испытываю по этому поводу никаких эмоций. Скорее я даже рада, потому как отныне мне не надо думать, что же скажет про меня Джордж. Или Кингсли. Или Билл с женой. Они уже болтают, но ничего относительно меня не предпринимают. Я вдруг ясно осознаю, что они, ровно как и я, трусы. Я так боялась, что меня выкинут к чертовой матери отсюда, лишив крова и дружбы, но нет. Я по-прежнему завалена работой и привлекаюсь к службе в Ордене не менее других. Девочки затихли совсем, скорее всего, вышли в коридор, а я так и продолжаю лежать с закрытыми глазами, уже не скрывая широкой улыбки — как же мне хорошо. Я не представляю, что именно Флер хотела передать мне, но какое это имеет значение? Теперь только одно важно — мое истинное желание. Делай по-совему. А как это — по-моему? Прислушиваюсь к себе и явственно ощущаю отголоски свободы и страсти, которые разгораются внутри, поглощая все те страшные вещи, что творятся кругом. В этом пожаре горит страх проигрыша, ужас от возможного возрождения Волдеморта, тоска о родителях, скорбь по погибшим. А еще это вечное уныние — мой верный спутник — оно тоже погибает в этом огне. Темпус показывает мне, что до встречи остается еще два часа, но я прислушиваюсь к себе и делаю по-своему: более ни минуты я не желаю находиться без него. Спрыгиваю с кровати и, натянув кеды прямо без носков, вылетаю из комнаты вниз по лестнице, а оттуда — сразу на выход через кухню. Темные тучи застилают лондонское небо, но мне теперь все кажется особенным, поэтому даже в приближающейся майской грозе я вижу стихийную магию. Лондон вот-вот разразится слезами, но я уже на пути в Уэльс, крепко сжимаю в руке металлический ключ и бегу навстречу своим самым диким желаниям. Аппарация проходит без лишних промедлений — ни одного маггла в подворотне. Вероятно, никто не желает оказаться на улице в такую погоду. Уэльс же встречает меня остывающим солнцем, что само собой является редкостью для этих мест. Один завороженный взгляд на океан, разбивающийся волнами о скалы, и я продолжаю свой путь к знакомой многоэтажке, чтобы скорее оказаться перед заветной дверью. Задыхающаяся от стремительного бега, я проворачиваю ключ в замке и строго-настрого запрещаю себе действовать обдуманно: если сейчас начну поддаваться логике, то просто трусливо сбегу отсюда и буду жалеть об этом всю жизнь. Нет, совершенно точно я должна отдаться импульсу и действовать интуитивно. Просто войду внутрь и дождусь Антонина, а позже… А позже отдамся ему и обстоятельствам, и хрен с ними, с последствиями. Мой короткий план рушится мгновенно, как только я ступаю в квартиру. Уже в коридоре слышен звук льющейся воды — Тони в душе. Сиськи Цирцеи, почему мне в голову не приходило, что он может находиться в собственном доме не только в часы наших свиданий? Растираю ладони в нервном напряжении. Что теперь, присесть на пуфик и подождать его? Расправляю складки на шифоновом платье, измятом во время сна (оделась я, конечно, так, что Розмерта на работу бы меня точно не взяла). Глупо, я веду себя очень глупо. Вскакиваю с неудобного пуфа и, вдохнув поглубже, отчаянно пытаюсь вернуть былую уверенность. Я пришла к нему. За ним. Какой смысл сидеть тут и разыгрывать спектакль пристойности. Медленно стягиваю кеды — один за другим, а сама в последний раз улыбаюсь крохам своей решительности: пойду к нему, утащу в постель и покажу наконец Долохову небо в алмазах. Дверь в ванную приоткрыта, и я, распахнув ее до конца, застываю в восхищении. Он стоит в душевой кабине, опираясь рукой о кафельную плитку и подставляя голову под струи воды. Все его тело — влажное и рельефное — открыто перед моим взором, и я матерью клянусь, он прекрасен везде. Слегка повернув голову в мою сторону, Тони тихо заговаривает: — Решилась? Как всегда скуп на слова, но бьет точно в цель. Его это «решилась» лишает меня последней возможности убежать отсюда, от себя, и потому я делаю шаг. И еще один — прямо по направлению к нему. Это и есть мой ответ. Потянувшись вперед, я медленно, но уверенно беру его за руку, намереваясь отвести в спальню, а там уже действовать по обстоятельствам. Но Антонин, рассудив, что получил ответ на свой вопрос, перехватывает инициативу и резко дергает меня за руку вперед. Я влетаю к нему в душевую и, впечатавшись в его грудную клетку, моментально промокаю под напором теплой воды. Не дав мне прийти в себя, он разворачивает нас вокруг оси и прижимает меня к кафельной плитке всем своим крепким телом — крепким, к слову, везде, потому как бедром я уже явственно ощущаю его эрекцию. Как только нас перестает заливать вода, я делаю глубокий вдох ртом, все еще пребывая в шоке: на мне неприятным грузом висит мгновенно отяжелевшее от влаги платье, а сама я мокрая, как цыпленок — честно говоря, не так представляла себя в постели. Но возмутиться его поступку я просто не успеваю, ведь Тони без промедлений накрывает мои губы своими. Поцелуй — такой желанный — заставляет меня забыть о том, как я выгляжу и насколько испорчена одежда. Пока я захлебываюсь этим сумасшедшим ощущением его языка на моих деснах, пропускаю момент, когда Тони вырывает застежку платья и стаскивает его через голову, разрывая единение наших губ. Следом за платьем на пол приземляется и мое влажное не от душевой воды белье. Я хочу сказать ему какую-то глупость о том, что, наверное, нам стоит переместиться в спальню, но вместо этого сама тянусь к нему, прокладывая дорожку из поцелуев от острой линии подбородка к губам. Низ живота моментально наливается теплом, а ощущение горячих рук, которые перемещаются с талии на грудь, сминая ее и оттягивая затвердевшие от возбуждения соски, безапелляционно толкает меня за грань. Сама не замечаю, как встаю на носочки и, выгибаясь всем телом, пытаюсь приблизить его к себе еще немного, если это возможно. Тони же, будто не видит, как я плавлюсь от страсти, продолжает властно, но неспешно наслаждаться моим телом. Отбрасывая копну мокрых тяжелых волос через плечо, покусывает мочку уха и следом влажными поцелуями проходится от шеи до ключицы. Такой прием надо запретить на законодательном уровне, потому как я уже просто не могу терпеть сладость этой пытки: мне нужно почувствовать его в себе сейчас же! Выпускаю пряди его волос из захвата и тянусь правой рукой вниз, проходясь по мышцам груди и нескольким рельефным шрамам туда, вниз. Обхватываю член и обвожу большим пальцем головку — Мерлин всемогущий, я готова кончить уже лишь от этой восхитительной чувственности. Спазмы живота становятся все ощутимее, и я инстинктивно прохожусь всей ладонью по члену — вверх-вниз. Наконец Антонин выпускает мою грудь из власти своих рук и отстраняется от шеи. У меня появляется надежда, что вот сейчас мы точно доберемся до кровати. Но вместо этого он обхватывает ладонью мою челюсть и медленно проводит пальцами по губам, заставляя раскрыть рот и втянуть в себя указательный и средний. Собирая пальцами слюну с полости рта и языка, он продолжает толкаться членом в мою сжатую ладонь, и вся эта запредельная пошлость, которая с нами происходит, заставляет меня сходить с ума от распаляющегося желания. Спустя мгновение его пальцы покидают мой рот, отчего я протестующе хмурюсь, но тут же распахиваю глаза и издаю протяжный стон — указательным и средним он наконец входит в меня, намеренно накрывая ладонью клитор, что приближает меня к экстазу значительно раньше времени. Мои стоны сменяет недовольный хрип, а рука замирает на члене, обхватывая его еще крепче. К черту прелюдии, трахни ты меня уже по-человечески! — Торопыжка, — шепчет Антонин, ухмыляясь мне в губы. А потом сгибает мою ногу в колене, поджимая на своей талии, чтобы свободной рукой направить себя во влагалище. Ощутив твердую головку у входа, я инстинктивно тянусь бедрами навстречу, чтобы соединиться с ним как можно скорее. Кажется, от сладостного напряжения сознание заволокло пеленой, но то, что происходит дальше, быстро распаляет все органы чувств: подхватив под ягодицами, он вжимает меня в стену еще сильнее и одним движением входит на всю длину. От первых же толчков я сразу захожусь громкими стонами, не в силах совладать с собой. Пусть позвоночник неприятно трется о кафель, а ноги, потеряв точку опоры, инстинктивно обхватывают его талию, то и дело норовя соскользнуть, я теряю реальность от восхитительных ощущений приближающегося оргазма и близости тела такого желанного мной мужчины. Руки Тони проскальзывают под мои колени, отчего я открываюсь ему еще больше, развратнее. С самого начала задав быстрый темп, он и не думает замедляться, чем вводит меня в предэкстазное состояние. Ванную комнату наполняют хриплые стоны и пошлые звуки шлепков наших влажных тел. Мои пальцы крепко обхватывают широкие плечи, его орлиный нос утыкается в изгиб шеи; мои бедра прижимаются к нему теснее, а его губы обжигают мою кожу влажным дыханием. Полное единение. Стоны становятся громче, и на одном особенно жестком толчке меня накрывает мощной волной оргазма. Я вся сжимаюсь на нем, вероятно, тем самым подталкивая и Тони за черту: дыхание его совсем сбивается, и он начинает вколачиваться в меня еще резче, пока наконец не кончает. Все еще не восстановив дыхание, Антонин рассеянно покрывает мою шею и лицо короткими поцелуями, а потом замирает в этом мгновении прямо со мной на руках. Кажется, я что-то шептала ему, совсем растеряв остатки рассудка, но сама не разберу уже, какие глупости выдавала на пике блаженства — охваченная таким порочным удовольствием, я просто перестаю мыслить трезво. Я бы вечность провела, обнимая его (кажется, именно столько и надо, чтобы успокоить сердцебиение), но в реальности мне приходится отстраняться почти сразу — икру левой ноги нещадно сводит судорогой. Кое-как соскальзываю с Тони, нащупывая поочередно ногами опору, но, очевидно, самонадеянно переоцениваю свою координацию, потому что фактически валюсь на пол. Без слов Антонин подхватывает меня на руки и, оттолкнув стеклянную дверцу кабины ногой, выносит из душа, попутно приложив головой о дверной косяк. Когда мы оба уже укладываемся на широкую кровать, будто созданную для нежного, неторопливого и, главное, удобного секса, на меня накатывает невероятная усталость. Не мудрено, ведь я отлично потрудилась — пришла в душ к голому мужику и стерла всю спину о кафель. Из-за мокрых волос и влажного от воды и пота тела становится холодно, и кожа мгновенно покрывается мурашками. — Акцио покрывало, — еле шепчу я, вероятно, изможденная, ведь ничего не происходит. — Магия не работает. — Ты сама магия, — еще хриплым голосом отвечает Тони и наваливается на меня сверху, опираясь, впрочем, на локти. Забывая про холод и спину, я с трепетом рассматриваю его лицо — мелкие шрамы, еле заметные при близком рассмотрении, морщинки в уголках глаз и этот его бесподобный нос. Он красив в своей мужественности. Тем временем, Антонин тоже не стесняется, и взгляд его скользит по моим волосам, глазам, губам, шее и, наконец, груди. Смущение моментально находит на меня, ведь комплексы, к сожалению, так просто не развеиваются. Увы, грудью я точно не удалась: да у Лонгботтома уже на третьем курсе титьки были больше, чем у меня. Я еще раз шарю рукой в надежде найти, чем прикрыться. И где это дракклово покрывало, когда оно так необходимо? — Восхитительная девочка. Его комплимент мгновенно отдается теплом по всему телу, и я неосознанно тяну к нему руку, которую он перехватывает, чтобы поцеловать тыльную сторону ладони. Мерлин, переспать с Антонином было самым правильным решением моей жизни. Однако трясет меня, видимо, весьма заметно, потому что Тони все же отстраняется и призывает невероятных размеров пуховое одеяло, щедро укрывая нас и возвращая долгожданное тепло. Я прижимаюсь к нему всем телом, совершенно растеряв стыд, даже не вспоминая, что волосы мои в беспорядке, где-то мокрой тряпкой валяется платье, а за пределами этой небольшой квартиры идет гражданская война. Глаза наливаются свинцом, а его легкие поглаживания по моей многострадальной спине производят успокаивающий эффект. Я почти проваливаюсь в сон, когда слышу его тихий смешок. — Что? — Не думал, что ты разговариваешь во время секса, — все еще веселится Тони. Понятие не имею, что я плела там у стены, пока он самозабвенно драл меня, но стесняться мне нечего — вряд ли я выдавала секреты Ордена. — Ну и что, — невозмутимо отвечаю и слегка поворачиваюсь в его сторону. — Многие девочки несут романтический предоргазменный бред. Тони совсем заходится хохотом, а я и сама не могу сдержать улыбки — он в первый раз на моей памяти смеется так открыто. Повернувшись ко мне, он подкладывает руку за голову и продолжает: — «Долохов, блядь, да»! — передразнивает он меня сквозь прорывающийся смех. — Ты просто виртуозный романтик, матрешка. А вот теперь мне не смешно. Я и правда припоминаю что-то такое, поэтому неудивительно, что мое лицо заливает краска смущения — стыдоба. — Что такое «матрешка»? — мастерски перевожу тему, чтобы отвести от себя щекотливый разговор. — Кукла такая славянского типа, вырезанная из дерева, с красными щеками, — аккуратно отводит прядь моих волос в сторону. — Прямо как у тебя. Не нравится? Я тебя как увидел, сразу про матрешку подумал. — Да нет, я не жалуюсь. Матрешка так матрешка, — резонно соглашаюсь с прозвищем, потому как мы, слава Моргане, все дальше в разговоре от «Долохов-блядь-да». — Все лучше, чем Кэт. — Не нравится Кэт? Я поджимаю губы и отрицательно качаю головой. — Ненавижу, когда так коверкают имя. — Я бы все равно тебя так не назвал. — А как бы назвал? Он смотрит на меня в блаженной тишине довольно долго, и я снова проваливаюсь в дремоту, так и не дождавшись продолжения разговора. Однако, уже на грани сна и яви, я слышу, как Тони все же находится с ответом: — Катерина.