Альянс непримиримых

Я просыпаюсь одна на огромной постели и испытываю по этому поводу только самые светлые чувства. Разумеется, стоило бы непонимающе шарить рукой подле себя в поисках исчезнувшего любовника, но я лишь с упоением откидываю ногу, занимая собой еще больше места — кажется, тысячу лет кровать не принадлежала мне одной. На Гриммо, что незаслуженно зовется особняком, на всех не хватает лежачих мест, что и говорить о комнатах. Наша женская спальня представляет собой самое настоящее малобюджетное общежитие: мы спим по двое на кровати, ведь пользоваться чарами расширения каждый раз, когда предмет мебели возвращает себе прежние размеры — утомительно. Я бы так и застыла в этом мгновении роскошного одиночества, но из приятной сонной неги меня вырывает серебряная лисица, Мерлин знает сколько времени меня дожидающаяся. — Где ты? — Патронус Лаванды, определив верно, что более я не сплю, выдает мне заготовленный вопрос и в одночасье развеивается в воздухе. Вот же докси, я и забыла предупредить Орден о своей незапланированной отлучке. Лениво потягиваясь, хватаю палочку, что обнаруживается на тумбочке неподалеку. Темпус показывает начало десятого вечера, а значит, не так уж долго я спала. Особо не задумываюсь о воспоминаниях, когда вызываю Патронус, потому так удивляюсь яркости и небывалым доселе размерам возникшего беркута. Серьезно? В пору писать научные статьи о влияние секса на Светлую магию. — Я у автора Острой Смерти. Буду в полночь. Прикроешь меня? Беркут спешит исполнить свой долг, а я тем временем начинаю ощущать тревогу где-то в районе солнечного сплетения — не поторопилась ли, когда говорила о времени возвращения домой? Не то чтобы я была не уверена в Тони — он все же ходил за мной в Лютный — но легкий мандраж тем не менее присутствует. До меня доносится звук льющейся воды из открытого крана на кухне, и я моментально багровею — каких-то пару часов назад я бесстыдно отдавалась Антонину как раз под потоками воды. Впрочем, даже без такого своеобразного напоминания мне в любом случае не грозит забвение, ведь спина ноет так, будто Филч меня весь Хогвартс заставил мыть вручную. Приподнимаюсь на локтях, чтобы быстро оглядеть комнату в поисках какой-нибудь одежды и прикинуть, что мне делать дальше. Вариантов немного: попытаться сбежать, будто воришка из продуктовой лавки, или смело встретиться лицом к лицу с наглым мужиком из моих снов. Катерина, надо же! Теперь, когда Антонин назвал меня на славянский лад, ошибки быть не может. Какие уж тут сомнения — лес, имя это, к слову, звучащее немногим лучше «Кэт», волосы, от которых Антонин-не-из-снов тоже отлепиться не может — я наконец рассекретила незнакомца, который оказался не так уж и незнаком. Чувство гордости распирает меня изнутри: да я та еще Кассандра, раз смогла предсказать себе любовника. Если переживу этот хаос на земле, и Хогвартс снова откроет двери перед студентами, то профессор Белл — определенно лучшая кандидатура на место преподавателя Прорицаний. Да простит меня безработный Флоренс. Однако если сбегать причин нет — от судьбы ведь не уйти — то вопрос с одеждой все еще остается открытым: на мне помимо жаркого одеяла лишь стыдливый румянец. Оглядевшись по сторонам, чтобы не попасться Долохову на глаза в неглиже, я пробираюсь в ванную комнату и с ужасом обнаруживаю мое платье и белье, мокрыми тряпками валяющиеся в углу душевой кабины. Мерлин, благослови могущество магии! Хватаю неприятно разбухшие от влаги вещи и двумя простыми движениями палочки высушиваю их. Но радость моя оказывается поспешной, ведь — о Моргана — Тони вырвал мне на платье застежку, и собачка от замка улетела в неизвестном направлении. — Акцио, собачка от замка! — шепчу я хриплым голосом из кабины с протянутой рукой, но ничего не происходит. Вероятно, деталь гардероба уплыла в слив, и теперь замок никаким Репаро не починить. Уже представляю лицо Кингсли, когда на ночь глядя я заявлюсь на Гриммо в одних трусах. Прошу любить и жаловать, Кэти Белл — ликвидатор, член сопротивления, потаскуха. Негромко хрюкаю от смеха и спешу подняться с колен: с платьем можно попрощаться — нечего и время терять. Самое время найти то, что прикроет мой зад. Это, разумеется, ни в какие ворота не лезет — так нагло копаться в комоде постороннего человека — но какие у меня варианты? Кое-как отделив футболку от аккуратно сложенных вещей, я натягиваю ее, невольно вдыхая еле доносящийся запах Антонина, и прикрываю глаза — святые Основатели, как же он мне подходит: и телом, и запахом и… ну, в общем, всем. Всем, кроме прошлого. От мыслей о том, что Тони убивал людей намеренно, а также о его политических предпочтениях, мне в очередной раз становится тоскливо. Но думать об этом сейчас, когда бабочки разрывают живот от счастья — не самая лучшая идея, а потому, утвердительно кивнув сама себе, берусь за дело — удлиняю футболку невербальным заклятием. Долохов высок, но и я не дюймовочка. Добежав до зеркала в ванной, еще раз с пристрастием оглядываю себя, довольно отмечая, что все компрометирующие части тела прикрыты. Наспех расчесав волосы пальцами и плеснув немного холодной воды на лицо, я наконец решаюсь выйти из убежища. Как и предполагалось, Антонина я застаю на небольшой, но просторной кухне. Он сидит за круглым столом с дымящейся чашкой чая и крутит перед глазами палочку мертвого аврора. — Привет, — говорю я, неловко привалившись к косяку. Ноги как ватные: я и шага не могу ступить. Заслышав меня, Тони моментально поднимает взгляд и, вероятно, оценив по достоинству мой туалет, одобрительно улыбается: — Тебе подходит. Иди ко мне. Сопротивляться такому заманчивому призыву, да еще и в приглашающем жесте вытянутой руке, я никак не могу, а потому охотно ступаю к Тони в объятия, все еще красная, как рак. Устроившись у него на коленях, я наконец немного расслабляюсь: кажется, ни один из нас не против общества другого — ну хоть с этим определились. Просидев в комфортной тишине некоторое время, Антонин все же заговаривает первым: — Поужинаем? — А что у тебя есть? — живо откликаюсь я, пропуская его волосы сквозь пальцы рук. — Ничего, наверное, — усмехается Тони, но тут же добавляет: — Я здесь редко бываю. Может, хлебцы и сыр. Вообще, я думал сходить в ресторан внизу, пока он еще не закрылся. — Скорее всего, мы уже не успеваем. — Уверена? Я мог бы их… — Антонин прерывается, но, боюсь, слишком поздно. Договоримся без Империусов. Речь, конечно, о Непростительном №1 в моем личном списке «дрянных проклятий». Как бы еще рядовой Пожиратель Смерти уговорил работников ресторана закрыться позже? Ты так всех магов отчитывать будешь? Отчего-то моя личная вендетта видится теперь несколько гиперболизированной, ведь я не успела убить профессора Дамблдора, пусть и благодаря тому, что чуть сама не преставилась. Одна лишь мысль о том, как со мной поступили, всегда обжигала больной несправедливостью, но лишь до тех пор, пока не открылась история Парвати, которая совершенно ожидаемо не смогла пережить последствия варварского проклятия. Существовать, ощущая кровь на предавших руках, оказалось для нее непосильной ношей. Ни верная Лаванда, ни любящая сестра, которая дышать без своей близняшки не может — никто не стал для нее весомой причиной остаться и бороться дальше. Могу ли я ее осудить? Или научишься ему противостоять? — Но обещания я держу, так что… сыр и хлебцы, — он смотрит на меня в упор, вероятно, ожидая реакции на нарушение запретной темы. И я ее даю, правда совсем не ту, что сама от себя ожидаю: — Научи меня. Антонин, очевидно, опешив от такой внезапной просьбы, во все глаза смотрит на меня. Да что уж там, я сама в ужасе от того, как быстро обесцениваются собственные принципы. Империо — это личный вызов, отравляющий гордость въедливыми воспоминаниями. Единожды будучи проклята, я бы все отдала, чтобы стереть это унизительное Непростительное из перечня магических заклинаний. И вообще, выкинуть из памяти все воспоминания на эту тему. Но, с другой стороны, дементоры меня задери, я до ужаса боюсь повторения истории: теперь, зная, каково это, пройти через эту агонию еще раз я просто не в силах. — Чему? — наконец Антонин заговаривает, развеяв тем самым остатки моих сомнений. Я мгновенно встаю перед ним и, расправив плечи, уверенно отвечаю: — Научи меня противостоять Империусу. — Нет, — просто отвечает он, никак не проникнувшись моей решимостью. — Нет? — Нет, — зачем-то повторяет, но это я и с первого раза поняла. — У тебя очевидное предубеждение к Темным искусствам. Это закончится плохо. Для нас. От досады мне хочется топнуть ногой, будто я ребенок, которому отказали в покупке шоколадной лягушки. Да только в реальности я не сладенькое выпрашиваю! Пусть в гробу я видала эти Темные искусства, но сейчас, в состоянии гражданской войны, когда мое же правительство охотится за мной, боюсь, без должной подготовки я сама рискую оказаться в пресловутом гробу. — Моя знакомая убила своих одноклассников под Империо! — Бедняга. — И она умерла. Спрыгнула с башни. — Мне жаль, — безэмоционально парирует Антонин, все никак не желая поддаться моим душераздирающим уговорам. — Война — место для солдат, матрешка. Только для них. — Я сама была проклята, Тони! — уговорить его теперь становится для меня делом принципа. — Не ты ли говорил, что рекомендуешь мне научиться противостоять Непростительному? Антонин устало потирает лицо ладонями, отчего создается впечатление, словно он вот-вот уступит мне. Я выжидающе молчу, затаив дыхание, чтобы даже лишним звуком не помешать принятию единственно-правильного решения — помочь мне. Однако, вернувшись ко мне взглядом, он отвечает совсем не то, что я желаю услышать: — Сейчас? Давай лучше еще раз любовью займемся. Звучит чертовски заманчиво, учитывая, что в этот раз есть все шансы добраться до широкой кровати, но мне отчего-то очень важно, чтобы Антонин понял и принял меня такой, какая я есть. Пусть и сама я пока не могу ответить ему тем же, все же он должен знать о моих страхах и сомнениях. — Я очень боюсь, — заговариваю тихим голосом, присев на стул рядом и вперившись в стену взглядом. — Даже не Империо — хотя его особенно — а в целом. Каждый раз, когда есть возможность отхватить проклятие, мне панически страшно. Моргана, я была в ужасе, когда Темный Лорд напал на Хогвартс. И в ту ночь, когда убили профессора Дамблдора. А уж то, что авроры устроили — просто кровь в жилах стынет. Сама не понимаю, как еще получается действовать в боевых условиях. Клянусь, иногда мне кажется, что от ужаса у меня сердце остановится. Даже в Лютный я шла хоть и по своей воле, но тряслась, как кролик. Я тяжело сглатываю ком в горле, и поворачиваюсь наконец к Тони. Он же все это время внимательно меня разглядывает. Мерлин свидетель, я не хочу вызывать у него жалость, да и реветь не собираюсь — к чему здесь слезы? — я после оргазма, еще и выспалась — но мне страсть как важно, чтобы он увидел, кто я такая на самом деле, без прикрас. — Я знаю, что ты думаешь: «Сидела бы тогда, Кэти, дома, раз трусиха». Но я не могу, — с горьким смешком обращаюсь к нему. — Да это и не поможет. Они же и домой придут — всего лишь вопрос времени. Я не хочу убить кого-нибудь вопреки своему желанию, Тони. Мне страшно. Антонин, все это время добросовестно хранивший молчание, не спеша встает со своего места и двигается к кухонному кабинету, где на мгновение зависает, ухватившись за вычурную кованую ручку. Он не произносит ни слова — секунда-две-три — и мне становится кристально ясно: Империо в программе этого вечера не будет. Я продолжаю наблюдать за его плавными неторопливыми действиями — вот Тони достает хлебцы, вот нарезает сыр, который на вид — ровесник Олливандера. Тянется к полке с аккуратно расставленной посудой. — Твое предложение еще в силе? — в очередной раз начинаю разговор, желая лишь забыть об отвергнутой просьбе. — Перекусить? Определенно. — Нет же, — предательские щеки уже заливает румянец, но должна же я когда-нибудь перестать стесняться? — Я про… — А, секс, — как ни в чем не бывало отзывается Тони, а потом поворачивается ко мне с тарелкой, полной неаккуратных сэндвичей-уродцев (видела бы это миссис Уизли, мигом бы прекратила отчитывать нас с Браун за криворукость), и ставит ее передо мной на стол. — Нет уж, зараза, Империо так Империо. Мне не послышалось? Он согласился! Во все глаза с нескрываемым обожанием я смотрю на Тони, будто не он сейчас будет жалить меня Непростительным. — Не обольщайся, лучше ешь. Силы тебе пригодятся, — все еще строго говорит мой гуру, но все его речи — это напускное. Я хватаю кривой сэндвич и, не сводя взгляда с Тони, начинаю с хрустом поедать отвратительное угощение. Он, конечно, строит из себя крутого командира, но меня не проведешь, потому как чуйка у меня не хуже грюмовской — Антонин совершенно точно очарован моей сложной натурой. Ну или волосами. Перед тем, как отправиться в гостиную привычно растаскивать мебель по углам для проведения нашей тренировки, он запускает руку мне в волосы, чтобы в излюбленной манере пропустить пряди между пальцами. Очень мимолетное движение, но нежности в его действиях хватит на десяток Патронусов. Не без труда дожевав сэндвичи, которые колом встали в желудке, я с довольным видом направляюсь в гостиную к мужчине моей мечты, который настраивается проклинать меня Империо. Романтика.

***

— Итак, теория проста, — начинает Антонин, прокручивая палочку в левой руке. — Я проклинаю, ты — сопротивляешься, замещая мою волю своей. Ясно? — Предельно. Я стою перед ним вся собранная, испуганная, но не сломленная. Пока. Теория и правда кажется мне незамысловатой, но как оно будет на практике? Ох, мокрые русалки, лучше бы Круцио. — Поехали, — предупреждает меня Тони и выбрасывает руку с палочкой вперед. — Империо. Легкая щекотка проходится по всем конечностям тела. Не сразу понимаю, почему кожа будто немеет, но мне, черт возьми, приятно. Тогда, с Розмертой, все было по-другому. Сквозь легкий белый шум я слышу, как тело стремится утолить настойчивое желание присесть. Присесть? А почему бы и нет. Желание, правда, какое-то глупое, словно подсадное. Не мое. Ноги же начинают сами подгибаться в коленях. Не мое. С отчаянной силой я направляю всю волю, которая будто атрофировалась в моменте, на сопротивление. Раскаленная лава проходится по мышцам, боль доходит до предела, но внезапно пропадает. Желание мне чуждое, клокотавшее отравляющим потоком в венах, исчезает вместе с болью. Я справилась! — Ха-ха! — скачу я, точно белка перед расколотыми орехами. — Видел? Получилось. — Разумеется, — занудствует Тони, вероятно, не желая признавать мою сокрушительную победу над Непростительным. Стоило ли столько лет бояться? — Главное, при проявлении… — Да брось, я только что противостояла… — начинаю я свою победоносную речь, но не успеваю закончить. — Империо. Мгновенно тело сковывает колючая проволока, пронизывая все мышцы насквозь. В пору кричать, но я и рта раскрыть не могу. Пошевелиться, к слову, тоже, ведь ощущение такое, будто любое движение разорвет мою кожу, словно тряпку. Голова тяжелеет, мысли заволакивает удушающей пленкой — ни за одну идею или образ я ухватиться не могу, все заволокло дымкой. Я не понимаю, зачем существую, но внезапно весь туман рассеивается, а страх перед движениями сходит на нет. Все мое бытие наконец органично вписывается в картину мира. Я должна приседать. Стопы твердо стоят на ворсистом ковре, руки сами вытягиваются параллельно полу. Я опускаюсь в глубоком приседе и чувствую всю правильность этого действия. Понятия не имею, кто я. Но точно знаю, что мне делать. Вверх-вниз, и еще раз. — Фините, — доносится откуда-то знакомый голос, и я, обессиленная, падаю на четвереньки. Сколько прошло времени в пытке, я не могу даже примерно предположить, но ноги невыносимо ломит, а голова кружится. Глаза неприятно режет, но я успеваю заметить, как Антонин опускается рядом, попутно колдуя Агуаменти. Опустошив весь стакан фактически залпом, я в ужасе восклицаю: — Нихрена себе! — Теперь готова слушать? — спрашивает Тони и, удовлетворившись моим растерянным кивком, продолжает: — Помнишь, я тебе когда-то говорил, что у каждого волшебника свои резервы? Кто-то искуснее, кто-то нет. Магический потенциал напрямую влияет на силу заклинания, в том числе Империо. Если тебя будет проклинать одна из твоих подружек — ты и сейчас сможешь скинуть прочь насильно подсаженную в твою голову идею. Если это сделает Лестрейндж или Снейп — то будет примерно так, как ты сейчас почувствовала. — Это было… — облизываю ставшие в миг сухими губы, — безаппеляционно. Антонин с нежностью проводит кончиками пальцев по моему лицу, откидывает прилипшую от пота прядь со лба и заговорчески продолжает: — Но у меня есть для тебя алгоритм действий. — Какой? — Определяй степень воздействия на тело и сознание. Не бросай все силы на борьбу мгновенно — так ты просто распаляешься. Вместо этого — отставив панику, Кэти — тебе нужно постепенно усиливать свою волю над охватившей из ниоткуда манией. Даже если очень страшно, и ты уже начинаешь действовать согласно приказам временного хозяина, не впадай в отчаяние. И не спеши. Градуированно подчиняй себе свои же ум и тело. Начни с мыслей, дальше восстанови власть над руками, потом ноги. Все постепенно. Он замолкает, вероятно, ожидая от меня какого-то словесного подтверждения, что я не профукала его наставления. Но я теперь уже и не знаю, что говорить. Градуированно подчинять себе волю? Да я от разрыва сердца умру, не закончив и с левой ногой. Но назад пути нет. Вдруг мне, как и Парвати, придется невольно наставить палочку на самых близких? Смотрю на беспокойно оглядывающего меня Тони. Одна лишь мысль, что я могу навредить ему, находясь под Империо, мгновенно сковывает сердце в стальные тиски. Никогда. — Хочешь попробовать еще раз или продолжим в другой раз? — Еще раз, — упрямо отвечаю я. Антонин с напускным осуждением, растянув губы в ухмылке, делает театральный вздох: — Хм. Мог бы брать тебя на этом самом ковре, матрешка. Но тебе, конечно, хочется приседать. Пошлый Тони вызывает у меня счастливую улыбку. Даже сейчас, под пытками Непростительного, он продолжает оставаться моим мужиком из снов. Что же, вызов принят. — Я все равно предпочитаю кровать. Он усмехается и с нежностью целует меня в висок, прямо как тогда, в маггловском мотеле. — Империо. И я проваливаюсь в бездну.

***

— Если ты скажешь «удовлетворительно», — захожусь собственным дыханием, которое уже минут пять не могу выровнять, — то обещаю, я тебя прокляну. Тоже. Антонин, не знающий пощады в обучении, тихим смехом откликается на мою угрозу. Это было самая утомительная, болезненная и суровая тренировка в моей жизни. Но сейчас я чувствую, что все не зря: кое-как, прикладывая невероятные усилия, я начинаю сбивать средней тяжести Империус. Не уверена, что профессор Долохов мной доволен, но от себя я ожидала гораздо меньшего. — Ты была великолепна, — не говорит, скорее выдыхает мне в ухо Тони. Стоило с ним переспать, чтобы наконец получать достойную похвалу! Мы сидим на ковре в кромешной темноте, прижавшись друг к другу, будто части одного целого: моя спина — его грудь; моя голова — его плечо. В очередной раз мысль о нашей бессовестной совместимости (в условиях войны я такой союз по-другому бы и не посмела назвать) заставляет чувствовать себя исключительной: мужик из сна, Пожиратель Смерти, который после секса накладывает Империо — только настоящая безумица могла сорвать у судьбы такой джек-пот. Не отношения, а сплошное табу. — Тони, — мне в голову вдруг приходит отчаянная мысль, — а почему Амбридж не накладывает на Империо Табу? — Хм, — все еще тихо, чтобы не напрягать мою нервную систему, он начинает свой рассказ. — Знаешь, почему Империус, Круциатус и Аваду назвали Непростительными и строго-настрого их запретили? Ведь то же Секо с легкостью может свести проклятого в могилу, и вообще, на мой вкус Авада — гораздо гуманнее. Мне, по правде говоря, весь этот разговор не нравится от слова совсем. Что-то с нами и правда не так, потому что романтическими такие встречи явно не назовешь. Но остановить его я все же не решаюсь: тема Непростительных — потаенная, запрещенная, а потому такая интересная. — Дело в том, — продолжает Антонин, — что эти три проклятия очень сложные по структуре. Не каждый волшебник способен воссоздать такое трудоемкое заклинание. Они по сложности сравнимы разве что с Патронусом. Отсюда, матрешка, и запрет — Империо, Круцио и Аваду невозможно отследить. И когда я говорю, что они сложнейшие, то правда имею это в виду: для этих проклятий невозможно создать Табу. — А если Империо можно противостоять, что насчет Круцио? — раз уж я пустилась по Непростительным, отдалась Пожирателю и наплевала на все наставления Кингсли, отчего бы мне не выяснить уже все пикантные подробности запрещенки. — Нет, — моментально отвечает Тони. — И не пытайся, умоляю. — Я и не собиралась. — С твоим-то сумасбродством, я предполагаю, ты способна на многое. — Скажешь тоже, — серьезно заявляю я. — А от Авады? Шучу. Тони, усмехнувшись, в наказание прикусывает мочку уха, отчего дрожь моментально проходит по измученному телу. Меня ужасно тошнит, а каждое движение отдает ломотой, но я все равно мгновенно реагирую на ласку. — Останешься? — его шепот еще сильнее распаляет мое желание. — Не могу. Я должна быть дома к двенадцати, — с сожалением признаюсь я, но, приободренная замаячившей перспективой переспать с Долоховым еще разок, заговорчески продолжаю: — Но у нас еще есть немного времени. — Даже не думай, — он совершенно асексуально целует меня в макушку и продолжает: — После Непростительного даже на ногах стоять сложно. Я аппарирую тебя. — Да брось! — восклицаю разочарованно. — А как же знаменитые оргии Пожирателей после наказаний Темного Лорда? — Кости Салазара, Кэти! — заходится смехом Тони. — Слава о нас значительно преувеличена.

***

Солнечные лучи настойчиво пробиваются сквозь грязные стекла спальни. Еще не открывая глаз, я потягиваюсь и, не задев рукой Лаванду, с удивлением замираю, остановив все движения: я что же, еще у Долохова? Однако, распахнув глаза, моментально прихожу в себя — все верно, я в спальне Р.А.Б., просто Лаванда не спит рядом. А сидит на кровати напротив. Они, как фигуры на шахматной доске, уселись одна подле другой внушительной шеренгой — Браун, Грейнджер, Патил и Уизли (к моему счастью, Флер). Ни одной улыбки, ни одного счастливого лица. — Доброе… — начинаю я приветливо, потому что еще не решила, как выстраивать линию защиты, да и стоит ли. Не дав мне закончить, Флер наклоняется вниз и вытаскивает смятую ткань из-под кровати. Мужские штаны, немного трансфигурированные под меня рукой Тони. Глупо было являться на Гриммо в шмотках Долохова, но я же не в плаще и маске Пожирателя заявилась, в конце концов! — Утро, — все же заканчиваю приветствовать надеюсь-еще-подруг. Они смотрят, поджав губы, и, клянусь, выглядят как недовольные утки, отчего меня совсем не вовремя пробирает смех: — Да ладно вам. — Кэти, — подскакивает разгневанная Грейнджер. — Это совсем не смешно. Мы чуть с ума не сошли! Неужели весь Орден в курсе? Протяжно выдыхаю, пытаясь разогнать уверенность по телу. Ну и докси с ними, пару выговоров и, считай, меня благословили. Ну или прокляли. Точно мысли мои читая, в разговор вступает Флер: — Я, ‘азумеется, ничего не сказала Биллу и, — запинается она, — остальным. Но, Ме’лин и Мо’гана, Кэти! Неужели это п’авда? — Да бросьте, он же не съел меня? Поверьте, нет поводов для беспокойства, — мои слова, судя по тому, как их губы поджались еще сильнее, если такое вообще возможно, не производят особого эффекта. — Вы за Орден переживаете? Мы не разговариваем о секретах или чем-то таком. Просто… — Ты себя помнишь вчера? — Лаванда оголтело смотрит на меня. — Шум подняла на весь этаж, ты фактически ползком до кровати добиралась. Мы кутали тебя во все одеяла, потому что тебя трясло, как молодого инфернала! — Это не то, о чем вы думаете. — Это называется абьюз! Я про такое в Ведьмополитене читала, — восклицает Лаванда. Представляю, как напугала их. Но таковы последствия Империо, ничего не поделать. Следует ли поведать им, что Тони не растлевает меня с участием посторонних предметов, а всего лишь проклинает Непростительным? Оглядев своих судей еще раз для полноты картины, прихожу к выводу, что не стоит. — Кэти, он Пожиратель Смерти. Ты связалась с Пожирателем Смерти! — в отчаянии Гермиона пытается достучаться до меня, но резко замолкает, заливаясь краской до кончиков волос: с ухмылкой на нее в упор смотрит Падма. Я даже думать не хочу, что все это значит. В принципе, глядя на девочек, уже после того, как совершила неизбежное, понимаю, что оправдываться или жалеть о содеянном я не готова. Если сейчас начну рассыпаться в ложных сожалениях и давать пустые обещания, то предам то самое счастье, что теплом разливается в груди. И что тогда мне останется? — Я не буду клеветать на него, — говоря это, смотрю в упор на Лаванду, потому что знаю: она меня точно поймет. Ровно год она намеренно позволяла всему Ордену думать о Грейбэке самое худшее, сгорая от чувства вины дотла. Надеюсь, мне она такой судьбы не желает. — Но рассказывать вам всего я тоже не стану. Это личное. Только его и только мое. Меня не поймут в Ордене ни мужчины, ни мадам Макгонагалл с миссис Уизли. Поэтому я прошу вас дать мне время, чтобы преподнести всем это при более спокойных обстоятельствах. Когда все немного утрясется. А пока пусть дальше судачат: было или не было. Мне все равно. Что именно должно утрястись, я сама понятия не имею. В идеале, конечно, когда закончится война победой Ордена Феникса, Кингсли станет Министром и я выскулю помилование для Долохова. Или мы сбежим в Штаты. Или мы расстанемся, потому что организации наши, как и взгляды на мир, непримиримы. — Ладно, — выдыхает Флер и в подтверждение своих слов качает головой. — Есть еще кое-что. Говоря это, она нервно закусывает нижнюю губу, и у меня создается ощущение, что покоя мне точно не будет. Кажется, еще вчера она собиралась что-то мне поведать, но Лаванда ее отговорила. Перевожу взгляд на Браун — смотрит в сторону, неосознанно выкручивая пальцы. Ох, не к добру. — Давай уже, — обращаясь к Флер, Грейнджер нетерпеливо вырывает какой-то огрызок пергамента у нее из рук и левитирует его мне. Схватив парящий лист, я разворачиваю его, и мне даже не надо вчитываться, чтобы понять, кто именно автор этого письма. Его почерк я узнаю везде — столько записок подкинуто мне в сумку во времена учебы в Хогвартсе, столько писем доставлено во время Рождественских и летних каникул, столько открыток хранилось под кроватью в коробке с сердцами. Отрываюсь от пергамента резко, словно боггарта увидела, и перевожу взгляд от Браун к Патил, от Патил к Флер. Что все это значит? — Олли.