В плену фантазии

Ее сон снова прерывает тихий шепот Олега. Девушка знает, что на том конце телефона Сережа. Хотя после всего пережитого Воронова охотнее согласилась бы на любовницу. — Я понял, Серый, — хриплым голосом Волков грубо перебивал своего собеседника. Чиркнуло колесо зажигалки, и дверь на балкон закрылась с тихим скрипом. После этих нехитрых манипуляций можно было отсчитывать пять минут, и в квартире не останется упоминания о мужчине. Разве что вещи, которые ровной стопкой прячутся за зеркальной поверхностью. По началу Аня поддерживала эти «ночные посиделки». Еще бы, Сереже нужна помощь. Возродить Чумного Доктора не просто, да и Лера, казалось, боялась оставаться наедине с рыжим. Затем пришли обида и ссоры. Разумовский и отсутствие такта — слова-синонимы. Он мог позвонить в любую минуту, и Олег срывался. Хмурый, мрачный Волков тихо уходил из квартиры. А потом Вороновой стало все равно (или она слишком умело делала вид). Сжимаясь под теплым пледом, пока Олег собирается на очередное дело, она боялась и одновременно молилась, чтобы Олег не вернулся. Но Волков возвращался, как старый пес к хозяйскому дому, готовясь ютиться на коврике у порога, если не пустят в дом. Воронова не могла спать в такие ночи, прижимая к груди его подушку, мечтала о мирной жизни, которую у них бессовестно уводили из под самого носа. — Хочешь блинчики на завтрак? — буднично интересовался Олег утром. Никто из них этой ночью не спал, прислушиваясь к чужому дыханию и не находя нужных слов. Волков смотрел на неестественно ровную спину, что еще пару часов назад содрогалась в рыданиях. Тактично делал вид, что не замечает мокрой наволочки в корзине с бельем. Моментами Олег застывал у входной двери, словно прислушивался, что твориться за пределами его взора. Аня давно перестала бить посуду, демонстрировано уходить на диван. Она проживала свой кошмар наяву почти каждый день, а Олег никак не мог ей помочь, потому что был главным героем сего представления. Вымаливать прощения не получалось, они просто жили до следующего звонка Сережи, делая вид, что они обычная счастливая пара. — Что ты с ней делаешь? — грубо задал вопрос Шура, когда Разумовскому потребовались услуги синеволосого наемника, а Олег охотно согласился организовать встречу. Аня накормила его пирожками, и довольный Мальвина откинулся на спинку кресла, заявляя, что женился бы на Вороновой, если бы не боялся мести Волка. Девушка смеялась, щелкнув Шуру по носу, и скрылась в спальне. Лицо наемника вмиг помутнело. Шура еще помнит, как она рыдала в коридорах итальянской больницы. Жизнь Ани словно застыла в тех страшных днях, залегла мрачными морщинками на ее фарфоровой коже. — Я люблю ее, — напомнил ему Олег, допивая остывший чай. — Загубил ты девчонку своей любовью. Волков фыркнул, уводя разговор в рабочее русло. Когда-то он обещал Ане, что вся работа останется за пределами их квартиры. Теперь же Воронова научилась мириться с таким «соседством». Любит ли она его? Да, очень. Болезненно, до скрежета в сердце, до ощутимой боли в ребрах. Любит ли он ее? Да. Аня знает, что любит. Но что же пошло не так? В какой момент этой самой любви стало недостаточно? Сжимая в руках футболки с кровавыми следами, Аня беззвучно глотала слезы, пока Олег на кухне готовил очередной шедевр к их ужину. Бесчисленное количество раз Воронова порывалась уйти. Подрывалась в темноте, сгребая вещи в общую кучу, но так и застывала на полу перед шкафом. Потому что любовь к Олегу сильнее, чем любовь к своей персоне. — Душа моя, — кричал Олег через всю квартиру. В колонках тихо играла Ария, за окном слушались разговоры, у соседей шумели дети, вокруг них все еще продолжала царствовать обычная жизнь. — Чай с облепихой или клюквой? Как вообще после этого можно пойти на кухню, готовить ужин, заваривать чай, работать, решать проблемы с сантехникой, составлять список покупок, пополнять запасы гречки и макарон? Как это все стало декорациям к их отношениям? Они словно существовали в переделах какого-то старого ситкома, с глупыми шутками, объятиями и черничным пирогом по субботам. Сережа так же часто появлялся в их квартире, много болтал, планировал ремонт в их двушке и ворчал, что они могли купить нормальную квартиру, а не ютиться в этой халупе на окраине Петербурга. Воронова держалась за свою халупу, за нормальную работу с понедельника по пятницу, за акции в супермаркете, за пышки из соседней булочной, потому что эти полчаса от работы до квартиры были ее жизнью, где нет бывших наемников, террористов и их глобальных планах. — С клюквой, Олеж, — нарочно бодрым голосом отвечает Аня, прислонившись лбом к панели стиральной машинки. Аромат морской рыбы щекотал вкусовые рецепторы. Воронова встает с колен, заливает средство и запускает стирку, наблюдая, как ее печаль, вдобавок ко всему, покрывается мыльной пеной. Аня знает, что в доме бывает по-всякому. Приходит время, и на свет выползает почерневшее фамильное серебро, меняется проводка и обновляются обои. Посуда, мебель и продукты меняются с завидной регулярностью. В доме бывает по-разному: и тепло, и холодно. А когда в доме становится тесно, приходится переезжать. Вороновой стало тесно, ее постепенно вытеснял Сережа со своими глобальными планами, в которых ей место не нашлось. Опасно, тяжело, вредно, а кто потом будет детей рожать? А еще Аня знает, что в любом доме есть двери, кто-то может прийти, а кто-то может покинуть дом, когда наступит время. Сережа приходит к ужину. Приносит бутылку красного вина, коллекционного и жутко дорогого. Аня улыбается, прячет бутылку в холодильник и тянется за бокалами, а в голове пульсирует одна мысль: « ВЕРНИ МНЕ МОЮ ЖИЗНЬ ОБРАТНО!». Пока Волков раскладывает еду по тарелкам, а Разумовский разливает алкоголь по бокалам, Воронова думает, что больше не выдержит, ни этих вечерних посиделок, ни холодной постели. Внутри что-то сломалось. Что-то важное, дорогое, что заменили на китайскую деталь. Аня вспоминает те редкие моменты, когда они ходили в церковь. Старушка в цветастом платке молилась у икон, сладковатый запах ладана. И маленькая Анечка, что с нескрываемым любопытством завороженно глазела по сторонам. Проходя мимо нуждающихся, как их называла старушка, она всегда бросала пару монет и говорила, что молится за них. «— Бабушка, а почему их никто не спасает? – дергая за рукав, интересовалась Аня. В ее идеальном детском мире для нищих не было места, все должны быть счастливы. — Некоторых спасти уже невозможно, — снисходительно отвечала бабушка, пряча платок в сумку.» Сережа пытается спасти людей, Олег пытался спасти Сережу, Аня пыталась спасти Олега. Но как оказалось, никому из спасенных это не было не нужно. Воронова знала его шрамы наизусть. Она изучала их втихую, в те моменты, когда оргазм накрывал Волкова, и простреленное легкое издавало звуки, похожие на стон удовольствия. Воронова зажмурилась, опускаясь на смуглую грудь мужчины, сердце трепетно выстукивало слова любви, которые транслировали влажные губы, касаясь ее плеч. «— Если сегодня Сережа не позвонит, я останусь» - решила девушка, принимая запоздалую ласку. В три часа ночи их снова разбудила тихая вибрация. Аня сжалась на кровати, словно следом должен был последовать удар. Удар последовал от сердца, напоминая о данном слове. Олег снова закурил, пошарил в комоде в поисках футболки и ушел, тихо звякая ключами. Воронова лежала в постели, торговалась сама с собой, врала, плакала, кусала припухшие, от недавней связи, губы. А затем спокойно встала, выуживая из шкафа потертую черную сумку. Вещей оказалось не так много. Не так много тех, что она хотела забрать с собой. Серое пальто, такси у парадной, два лестничных пролета. Так просто, так легко. Аня сжимала в руках листок, который честно не хотела оставлять, как прощальную записку. Затем кладет белую бумажку, а сверху ключи с брелоком в виде смешного волка и хлопает дверью, кажется, последний раз. Олег возвращается в квартиру поздно, когда часы переваливают за двенадцать дня. Телефон благополучно разрядился еще до четырех утра, и Волков полностью принимал позицию Ани, позволяя злиться на себя. В квартире стояла пугающая тишина. Олег стянул ботинки, собираясь заглянуть в спальню, когда обнаружил в темноте прихожей белый лист бумаги. Немного помявшись, он протянул мозолистые пальцы, обнажая горькие слова. «Я больше не хочу соперничать с Серёжей.»