В плену фантазии

Саша привыкла слушать, как Сережа просит прощения у Олега через железную дверь. В подвале все звуки чувствовались острее, и после посещения этого мрачного места, казалось, что голос Разумовского запрятался в складках одежды, так или иначе, они носили этот груз в себе. Голос Сережи звучал жалобно, а у Вороновой в голове до сих пор не укладывалось – как он мог так поступить с Олегом? Саша честно боялась дней, когда Волков просил ее отнести Сереже еду, эти затравленные глаза щенка девушка переваривать не могла. Рыжеволосого хотелось окутать любовью, как теплым пледом в зимний вечер, но нельзя, была черта, что провела не Саша. — Саша. Перед ней Сережа не извинялся, вроде не было причин, которые бы он помнил. Воронова сохранила в памяти его первое прикосновение – Олег попросил отнести ему ужин и таблетки, сложив пилюли в протянутую ладонь. Пальцы были холодные, тонкие, как лезвие ножа, и Саше могла лишь порадоваться, что поставила поднос с едой, второй раз на такой подвиг она бы не пошла. Воронова знает, что не станет спорить о том, что нахождение в подвале не самое удачное место, если верить всем тем бумагам, что Волков притащил вместе с Разумовским. Да, Саша знает – спорить бессмысленно, особенно если вспомнить пять пулевых ранения. Вечерами, растирая затекшие мышцы Волкова, она понимала что Серёжа, Серёжа смог так поступить. Через закрытую дверь все реже доносился жалобный голос, если бы Серёжа просто продолжал просить прощения у Олега за свои поступки, было бы проще жить, но теперь знакомый голос звал ее. И Саша со своей больной любовью кинулась к двери, но слишком свежи были воспоминания о том, как также ласково Воронову звал тот, которого Разумовский называл Птицей. — Олег, прости, прости меня. — Саша. Саша. Саша. Его больше нет. Птица умер. Поверь мне. Ты единственная всегда мне верила. Воронова сжимает бутылку с водой, нужно просто поставить ее у двери, не смотреть и не слушать. Саша бы и хотела поплакать, но все слезы остались в Италии, у больничной койки Олега. Шура дал ей выплакаться. Сначала это были тихи всхлипы и хлюпанья носом, как в детстве, потом прорезались рыдания и стоны, после которых болело горло. Девушка и не подозревала, что слез может быть так много. Как Саша вопила, когда врачи говорили о неутешительных показателях ее единственного родного человека. — Саш, скажи что-нибудь, - просил Сережа по ту сторону двери. Он уже научился различать их шаги, пожалуй, это действие было единственным развлечением. Саша не хотела ничего говорить. Саша просто хотела, чтобы ее оставили в покое. Сережа. Олег. Кошмары и воспоминания. Девушка чудом заставляет себя впихнуть бутылку с водой в темную комнату, а затем сбегает на улицу. В тишину, в иллюзию спокойствия, до тех пор, пока не закроет глаза. В темноте ее снова ждут чужие желтые глаза. — Серёж? - Саша приоткрыла дверь, натыкаясь на грозный взгляд Разумовского. — Олег сказал.. Мужчина грубо втащил её в комнату, прикрывая за собой дверь. — Я устал, чертовски, устал. — Чем я могу помочь? Воронову пугали эти изменения и глаза, что подобно кошке следили за каждым шагом. Он толкнул девушку в сторону кровати, и быстро забрался сам. — Иди сюда. Саша колебалась, нет, они уже спали вместе, и отметины зубов на её теле, были тому свидетелем. Девушка аккуратно присела на край кровати. Птица недовольно цокнул, и притянул её к центру, удобно устраивая среди обилия подушек. Воронова затаила дыхания, но мужчина, устроился между её ног, укладывая свою голову на грудь девушки. После того, как Саша поняла, что никакого сексуального подтекста в поведение Разумовского нет, она подняла руку, запуская пальцы в рыжую копну волос. Птица подавил в себе блаженный стон, Саша - его единственная слабость, которую искоренить не получается. — Птенчик, - тихо шепчет он, а затем что-то менее разборчивое, из чего Воронова угадывает «не отдам» и «никогда». Саша просыпается от тихих шагов, едва улавливаемых человеческим ухом. Их нашли. Сердце гудков бьётся в груди. Олег настаивал, чтобы она держала пистолет под подушкой, Воронова же спрятала его под одеждой в шкафу, теперь до него не добраться. Девушка открывает глаза, встречаясь с встревоженным взглядом Разумовского, что прижимал к себе подушку, как щит или как оружие. «Пришёл меня убить» - мелькает в её голове. — Прости, - шепчет мужчина, всхлипывая, и пальцы сильнее сжимают подушку. Он часто извиняется теперь, но все больше перед Олегом. — Можно.. можно я посплю с тобой? Это Волков его простил. Это с Волковым они играют в дружбу, или ее подобие. Саша знает, что ему снятся кошмары, потому что каждое чёртово утро, спускаясь к завтраку, она встречает его глаза полные страха, и в то же время надежды, что сегодня все изменится. — Ты умеешь бороться с ночными кошмарами? – усмехнулся Сережа, отправляя ноутбук в спящий режим. Саша не часто оставалась у него ночевать, и правилами общежития это было запрещено, но сегодня совпали все карты, и вот она, в его старой футболке, уже забралась на кровать, устраиваясь на единственной имеющейся подушке. Надо было сходить в душ, но Разумовский не мог побороть соблазн, утыкаясь носом в ее плечо. — Ага! – довольно засмеялась Воронова, запуская пальцы в отросшие волосы. — Со своими собственными уж точно. Воронова никогда с ним не садится, даже напротив, только за спиной Олега, чувства мнимой, но безопасности. Пьют кофе молча, они за столом, Саша, стоя у кухонной тумбы, или у окна, когда дела совсем плохи. А вот теперь, один на один, как тогда, как раньше. Волков говорит, что ему снятся кошмары, словно ей требуется словесное подтверждение, и даже таблетки не помогают. Олег произносит это не в укор, просто, чтобы было о чем говорить, но они оба знают, что лучшим снотворным всегда была Саша. Но теперь Воронова не могла бороться и со своими кошмарами, которые с рассветом расползались по комнате, что уж говорить о чужих. Серёжа воспринимает её молчание по своему, ещё больше дрожит, и кажется, совсем теряется в огромной футболке. — Я.. Не могу.. Не могу без тебя спать.. Воронова двигается в сторону, жмётся к стене, на маленькой кровати немного место. Разумовский смотрит с затаившейся надеждой. Как когда она готовила ему пирог с малиновым вареньем. «Это мне? – по-детски удивляется рыжеволосый. - Всё мне? Не кусочек, а целый?» Саша кивает, но Серёжа не спешит, ему нужны слова, понять, что это не очередная галлюцинация. Воронова старается не выдать свое волнение. Она не говорит с ним, и речь Саши Разумовскому удается услышать, когда они тихо переговариваются с Олегом. — Иди сюда, - шепчет девушка, пугаясь собственного голоса. Разумовский активно пристраивает свою подушку рядом. А потом пару минут просто сидит, продавливая весом матрас. Спиной Саша к нему не повернётся - страшно, но лицом к лицу ещё страшнее. Серёжа думает об этом, но решается, она его уже не погнала, ничего страшного, если отвернётся, главное рядом с Сашей, чувствовать тепло её тела, дыхание, постараться заснуть. Воронова закрыла глаза. Тело напряглось в ожидание. Слух улавливает, как голова опустилась на подушку и судорожное чужое дыхание. Она чувствовала, как его глаза бегают по её лицу. И Саша неожиданно открывает глаза. Серёжа тушуется, бледные щеки заливает румянец. — Прости, - шепчут непослушные губы. Саша кивает, не в силах вымолвить хотя бы слова. — Поговори со мной, - срывается с обкусанных губ. — Скажи, хоть что-нибудь, Саш. А что ей сказать? Что страшно? Что все, что происходило и происходит, до сих пор её пугает? Что Саша боится смотреть в его глаза по одной простой причине - снова увидеть там золото? — Если хочешь, я уйду, прямо сейчас. Слова звучать неуверенно, но Разумовский решает, что лучше кошмар, чем это все. Её пальцы робко падают поверх его ладони, что лежит между ними, как разделительная черта. — Можешь остаться. И Серёжа остаётся, сжимая чужую ладонь, как спасательный круг, сначала на ночь, затем на следующую, а через месяц предлагает купить кровать побольше.