To Crouch [К Краучу/Пресмыкаться]

Вообще Барти было не на что жаловаться — ведь с ним обращались еще по божески. Родители Джона, к примеру, вообще не разговаривали, жили в разных городах, а его отец всем существом презирал волшебство и сына-волшебника. Также, невзирая на розовые очки, за которые Барти упорно держался, он не мог не признать, что в семье Уолта тоже творилось черт знает что, а Регулус вообще был Блэком. Такого Барти и врагу пожелать не мог. Никакой свободы. Краучи-старшие — Крауч-старший — может и были слегка строговаты, и ждали от сына больше, чем тот мог сделать, но они точно не были худшими, и он ценил это. По-своему, но ценил и принимал. По крайней мере, его не учили бальным танцам и не заставляли пасти овец. Хотя ни от того, ни от другого он бы тоже не отказался. Вернувшись с подрихтованными висками и затылком, Барти не сразу вернулся в комнату. Шел второй день каникул, а его уже маяла скука. Общество матери не внушало ничего приятного в основном потому, что та отчаянно следовала за ним хвостом, оставляя одного лишь перед дверью в туалет и ванную. — Мам, хватит уже, — в который раз Барти выпутывался из ее объятий. — Не хватит. Вот будут свои дети, поймешь, — вздыхала она и, трагически приложив кисть ко лбу, покидала его. — Посмотрим, — но он все рано оставлял за собой последнее. Все доступные ему и его пониманию книги в доме были прочитаны по нескольку раз. От нечего делать он написал письма всем своим друзьям и воспользовался домашней совой, которая заухала от такой наглости и тяжелой поклажи. В знак примирения напоследок Барти дал ей огромный кусок совиного лакомства и пригладил встопорщившиеся перья, но та все равно выглядела очень недовольной. Потом он решил послоняться по дому, избегая мест, где его снова могли поймать и задушить. Замедлившись в конце коридора второго этажа, Барти выглянул в окно, но не увидел ничего сверх того, что мог бы увидеть и из своей комнаты. Серая мостовая с проезжающими маггловскими автомобилями, рокочущими и пыхтящими; иногда его отец пользовался министерскими машинами светло-зеленого цвета, но Барти никогда не бывал внутри диковинного сооружения. Он любил подолгу смотреть в окно своей комнаты, наблюдать за снующими людьми, гадая, маггл это или волшебник, и воображая его жизнь исходя из внешнего вида. Вон та дама в шляпе и с догом на поводке, наверное, она ведьма, ведь ядовито-зеленое пальто и брюки с бахромой не надел бы никакой маггл. А вон тот мальчик — маггл абсолютно точно: сорвав с куста прутик, тот махал им во все стороны и выкрикивал всякую белиберду, ни капли не похожую на настоящие заклинания. Барти скучал по своим старым друзьям-магглам, ему хотя бы разрешили поддерживать связь с Кэмпбеллом, хоть мама и папа не особо одобряли их дружбу. «Они совсем за ним не следят, эти Бейны» — говорила за чаем мать Барти, — «Не успеют оглянуться — отобьется от рук и уйдет из дома к своим ненаглядным магглам». Сам Барти не видел в таком поступке ничего предосудительного. Пусть делает, что хочет. И ходит, куда хочет. Завершив созерцание улицы через полупрозрачную занавеску, Барти задрал голову наверх в попытке размять шею. Тут же губы сложились в букву «о», и трещинка в их середине снова закровали: на потолке притягательным квадратом с ним заигрывал люк на чердак, где он не был много лет. В одной его части жила Винки, но в другой Краучи хранили старые вещи и всякий хлам. Прислушавшись, Барти определил местоположение матери, и, убедившись, что в ближайшем будущем она не собирается подниматься наверх, залез на тумбочку и потянул за ручку дверцы. С тихим «и-и-и-и-и», словно длинный язык, на пол опустилась складная лестница, по которой мальчик в мгновение ока вскарабкался. Чердак встретил его завораживающей тишиной, пылью и неизвестностью. Дальний угол, наглухо занавешеный, притягивал взгляд ярким пятном: Винки там не было — она прибирала кухню после готовки обеда. Зато до самого ската крыши друг на друге стояли многочисленные коробки и сундуки, забитые всякой всячиной, по большей части со стороны семьи матери. Осознавая ограничения пребывания здесь, Барти слизнул выступившую на нижней губе капельку крови и как можно скорее зашнырял между складов сокровищ, вынюхивая интересные вещички. Засунув за шиворот ветхую книжонку о русалках, он сунулся в особо громоздку коробку на самых задах, еле сдерживая громкое чихание. Заткнув нос и рот обеими руками, Барти зашелся чередой беззвучных чихов и проклинал собственные невнимательность с бестолковостью. — У-у-ух, — ладони замахали перед слезящимися глазами. «Если здесь какая-то хрень, я выкину эту коробку к чертовой матери!» — О, черт. Он бы ни за что не назвал это «хренью». В коробке лежала его старая одежда и детские игрушки. Запустив руки внутрь, по очереди Барти извлек маггловские футболки и брюки, в которых его раньше выпускали на улицу — чаще других на них встречались печатные рисунки большеглазых зверей, остальные были однотонными. Чуть ниже стопочкой лежали маленькие парадные мантии и пара мягких игрушек. Ненастоящая волшебная палочка и истратившие магический запас безделушки. На самом дне ждал приятный сюрприз: — О, здравствуйте, — с теплом сказал Барти. — Привет-привет… Четыре голых куклы — три девушки и один юноша — сиротливо лежали на скудном ворохе игрушечной одежды. Их волосы спутались и облезли, лица потускнели, хотя и раньше они не блистали красотой. Кристиане и Микки мыши погрызли руки, голова Алисы держалась на честном слове, а лицо Джелизы-Розы было залито чернилами. Барти нашел их в чулане бабушки в семь лет, и просто не мог оставить в стороне. Как это, они будут лежать в сыром чулане, пока все радуются жизни? Не спросив разрешения, Барти умыкнул четверку бедолаг и запрятал за подкладу рюкзака, забрав домой. Все равно никто не заметил пропажи. Имена придумались на ходу, он всегда гордился своей фантазией. Под кроватью для них раскинулась целая резиденция, ставшая самым первым его тайником. С эквилибристской осторожностью Барти натаскал себе в комнату разного барахла, способного заменить кукольную мебель и остальные удобства. Книги заменяли стены, его собственная одежда — кровати и диваны, чернильница служила сразу столом и раковиной, и только ванную комнату приходилось полностью отстраивать в воображении. Они были его почетными гостями, жившими в лучших условиях, и никому из других игрушек не разрешалось смеяться над их уродствами. «Я выброшу тебя в окно,» — грозил Барти безобидному плюшевому зайцу, — «если еще раз назовешь Кристиану чучелом». Все закончилось, когда во время проверки порядка в комнате новых сестер и брата нашел отец. «Это шутка? Ты смеешься надо мной?» — спрашивал и спрашивал он, перемежая вопросы с приказами выгребать все из-под кровати. «Ты слишком взрослый для таких игр, к тому же ты — мужчина, а мужчине не пристало нянчиться с куклами.» Барти думал, что Кристиану, Микки, Алису и Джелизу-Розу выбросили на помойку за двором, и прокопался там половину ночи, но даже подумать не мог, что их сохранят на чердаке. По воспоминаниям, отец скорее бы их сжег, чем оставил внутри дома. Вечером, когда Барти осилил четверть мрачного романа о матросе, попавшем в плен к русалкам, насильно кормившим того жаброслями, тиканье часов перебил сухой окрик: — Барти, спустись, пожалуйста. Тело пронзили тысячи микроскопических иголок, в горле завязался узел, мешающий вдохнуть кислород. Не подслушай он вчера того, чего не следовало, определенно попался бы в ловушку, даже не понимая, что идет на верную смерть. Барти встал на нетвердые ноги, засунул книгу под подушку и, мелко трясясь, вышел на эшафот. Его никогда не били, но он все равно почему-то этого очень боялся — возможно, из-за рассказов соседских друзей. Максимум, что ему могли сделать — это лишить развлечений, запереть дома и заставить помогать Винки. — Привет, пап, — неловко войдя в кабинет, Барти прикрыл темную дверь. — Садись, — Барти-старший указал ладонью на стул с другой стороны своего стола. — У меня не так много времени на разговоры. Один за другим он заполнял стопку каких-то документов. Перо писало так быстро, что приходилось смачивать кончик каждые десять секунд, если не меньше. Барти послушно сел на стул, нервно теребя уже мокрые краешки рукавов и незаметно сжимая пальцы ног. Из упорядоченно разложенных предметов на столе эклектично выбивалась вазочка с лакричными конфетами. «Аксель любит лакрицу» — отчего-то вспомнил Барти и тут же отвлекся на заданный вопрос: — Как тебе Хогвартс? «Я же писал вам столько писем. Неужто не догадался, что мне там хорошо?» — подумал Барти, а сам сказал: — Там здорово. Узнаю много нового. — Зельеварение было действительно таким сложным? — Нет, — Барти в негодовании закусил губу и сразу вспомнил о ранке, открывшейся вновь. — Я хорошо разобрался благодаря дополнительной литературе. Просто напутал немного по невнимательности. — Что ж, — отец сустил прямоугольные очки с тонкими стеклами на кончик носа, поднимая на сына тяжелый взгляд. — Тебе следует быть внимательным, ты так не считаешь? — Считаю. — Внимательность — ключ к успеху. Почему ты упустил это? «И что мне ответить?» — злобно подумал Барти, глазами высверливая в коленях дырки. Тихая ярость поднималась внутри, ему хотелось взять дурацкую чернильницу и запустить ее в стену, лишеную картин. Почему он упустил это? А почему был должен ловить? Отец продолжал молча смотреть на него, ментально пригибая к полу свинцовой плитой. — Прости, — все же пролепетал Барти. — Теперь я буду очень внимательным. — Я надеюсь на это, — он вернулся к работе. — Можешь идти.

***

Незадолго до Рождества, когда сова вернулась с ответами, Барти черкнул Кэмпбеллу с предложением встретиться. Ответ пришел меньше, чем через час, и он, нацепив свой самый милый и жалостливый вид, отправился отпрашиваться на прогулку. — Барти, не пользуйся совой слишком часто, — наказала ему мать, едва он вошел в гостиную. — Магглы могут что-то заподозрить. — Я знаю, извини. Он подошел к креслу сзади и обвил ее шею руками. Она читала журнал о садоводстве — хотела разбить во дворе маленький садик грядущим летом. «Надоело смотреть по утрам на унылую грязь, что думаешь, Барти?» — спрашивала она мужа, которому было вселенски плевать на вид из окна спальни. — Мам, — безмятежно начал Барти. После вопросительного «м-м» добавил: — А можно мне сходить к Бейнам? Пожалуйста. — Ну, ладно, — нехотя согласилась она. — Только недолго. И не ходите к магглам, хорошо? — Хорошо, — он клюнул ее в щеку и сорвался с места. Естественно, они пойдут к магглам. Раскопав недра чемодана, Барти достал праздничный подарок для Кэмпбелла — набор шоколадных лягушек, купленный Винки по его просьбе. Перед выходом его окликнули: — Возьми пирожки! — Ладно! Скача на одной ноге, в вывернутой куртке и шапке набекрень, Барти проник на кухню и захватил сумку с пирожками для Бейнов. На улице было еще теплее, чем днями ранее, и он, вывернув верхнюю одежду, даже не стал застегиваться, хотя если бы его увидели в таком виде родители, точно бы отругали. Бейны жили чуть ниже по улице — вприпрыжку, вдыхая влажный воздух, Барти быстро добежал до их дома и позвонил в звонок. Дверь тут же распахнулась: — ПРИВЕТ!!! Кэмпбелл был тощим, угловатым подростком с кривым носом, ушами-лопухами, темно-коричневыми волосами и высоким самомнением. Его щеки облепляли красные угри, а в глазах плясали черти. Барти всучил ему подарок и пирожки: — Эй, с праздниками! Меня попросили пока не пользоваться совой, так что придется отдать заранее. — Да ничего, — Кэмпбелл пропустил его внутрь. — Пошли, послушаем твоего Уайта и сразу гулять. В доме Бейнов всегда странно пахло каким-то зельем и бараньим супом, его планировка была идентичной Краучевой. Заколдовав нож чистить картошку, миссис Бейн сновала по кухне в других делах — Барти заглянул к ней поздороваться, прежде чем Кэмпбелл утащил его в свою комнату, почти такую же, как у Барти, но полностью обклеенную и увешанную плакатами, вырезками и фонариками. — Почему ты не отвечал целый месяц? — как зачарованный, Барти смотрел на водружаемый на стол проигрыватель. — Э-э-э… — Кэмпбелл почесал затылок. Ему стукнуло целых четырнадцать лет, и Барти было слегка не по себе от его размеров. Казалось, за осень он удлинился на целый фут. — Ну, я болел. Пришлось недолго поваляться в Мунго, а там, сам знаешь, сов не жалуют. — Ого, что случилось? — Да пустяки, все нормально. Здоров, как гиппогриф! — он стукнул себя кулаком в грудь и нырнул в стопку пластинок, выискивая нужную. — О, вот ты где! — Дай! — Барти выхватил коробку, желая рассмотреть обложку поближе. Раньше он видел ее лишь на страницах журнала. На картоне и на самой пластинке изображались танцующие ноги в разноцветных ботинках на высоких каблуках и платформах. Барти читал, что альбом провалился, и горевал так, словно это он потерял баснословную сумму — а ведь его кумир так много тратил на помощь обездоленным. — Давай уже слушать, — Кэмпбелл отобрал пластинку и установил на диск. После перемещения иглы прибор зашипел, вскоре зазвучали вступительные ноты. Барти понял, почему выпуск мало кому понравился — песни были тяжелыми и грустными несмотря на бодрый аккомпанемент, в некоторых вовсе отсутствовали слова. Даже не дослушав последнюю, Барти попросил выключить музыку. — И на что он надеялся? Безголосые песни, это ж надо… — Ага, — Кэмпбелл всунул пластинку в коробку и отдал Барти. — На. Как бы в следующий раз не пришлось дарить тебе целый проигрыватель. — Его я точно не протащу. Они засмеялись. Посидев еще немного и обсудив последние новости, мальчики засобирались на улицу. Кэмпбелл не стал отпрашиваться, чему Барти искренне поразился: «Вот она — взрослая жизнь». Без шапок и с расстегнутыми куртками они дошли до конца улицы и свернули в сторону центральной площади. Барти спросил, встретят ли их старые друзьями, на что Кэмпбелл сказал: — Я с теми неудачниками больше не общаюсь. Но тебе понравятся мои друзья, клянусь. Слова звучали сомнительно, и скорая встреча полностью вывела его из равновесия. Маггловские подростки, живущие невообразимой жизнью, смущали, Барти постоянно мялся и редко вовлекался в разговор. Все, о чем те говорили, было ему незнакомо — телевизионные передачи, певцы, межличностные отношения. Тем более он оказался среди них самым младшим и единственным, одетым не по моде. На нем были классические брюки и невзрачная куртка, тогда как Кэмпбелл щеголял в горчичных клешах и утепленной джинсовке, не выбиваясь из толпы. Его ботинки на семидюймовом карамельном каблуке вовсе заставляли Барти дрожать от восторга. Глаза девушек были обведены черным и голубым, а губы — розово-оранжевым, и все без исключения блестели глиттером, что для парней Шотландии до сих пор оставалось диковинкой.Они бродили по улицам темнеющего Эдинбурга, веселясь и выкрикивая песни. Некоторые из них курили, в том числе и кудрявая девчонка лет шестнадцати в синих джинсах и казаках, которая отчего-то постоянно сюсюкалась с Барти, как с младшим братом. Сигаретный дым въедался в кожу и волосы, намереваясь сдать его с поличным. — Блин, я воняю табаком, — пожаловался Барти на обратном пути. «А еще меня сто лет, как потеряли,» — додумал он, глядя на вечереющее небо в проводах. Старшие ребята отделились от них и ушли в танцевальный клуб, но Кэмпбелл, сжалившись, вызвался проводить Барти до дома. — Никаких проблем, братан, — заверил он его и толкнул в закоулок. Споткнувшись, Барти привалился к стоящим мусорным бакам. От учиненного грохота проснулась и взвизгнула жирная крыса. — Пшла прочь! — прикрикнул на нее Кэмпбелл, доставая палочку. — Одор Ремувс! Запах исчез, а Барти дико вытаращил глаза. Может, Кэмпбелл и говорил шепотом, но их так или иначе могли увидеть, к тому же несовершеннолетним строго запрещалось колдовать вне учебных часов. — Не трусь, — задорно пихнули его в плечо. — Никто пока не просек, что я чутка колдую. За всеми волшебниками не уследишь, особенно в большом городе. — Тебе виднее, — пробормотал Барти. — Я, наверное, не буду заходить к тебе снова. Мне домой пора. — Окей, встретимся на Хогмани? — Да, обязательно. Домой он шел с тяжелым сердцем, понимая, что должен ускорить шаг, но по неволе замедляясь. Там его ждал очередной «серьезный разговор», по ходу которого ему запретили ссылаться на невнимательность. Переступая через себя, Барти сказал, что все это время провел дома у Бейнов, благо миссис Бейн, зная Краучей, никогда бы его не сдала. — Мне очень стыдно, — не краснея, сказал Барти обоим родителям. — Я виноват. Отец смерил его таким взглядом, что Барти реально вдруг понял свою вину. — Простите. — До Хогмани сидишь дома, — Барти-старший был не теплее сосульки, росшей за окном. — Понятно. Повезло, что они с Кэмпбеллом договорились погулять как раз на Хогмани. Перед сном Барти не стал читать книгу, смакуя воспоминания об их похождениях. Цветастая ткань, фары машин и блеск мокрой плитки, янтарный глаз луны за голыми деревьями и опускающаяся на подростков ночь. Наверняка Бейн вернулся к друзьям и вовсю отрывался на танцах, о которых Барти оставалось только мечтать.

***

Рождество прошло скромно. То ли издеваясь, то ли правда на полном серьезе родители подарили Барти расширенный набор для зельеварения, от которого тот пришел в «полный восторг». — Спасибо большое, — выдавливал он улыбку перед елкой. — Я как раз о нем думал. Уолт прислал ему сладких ледяных свистулек и фотографию Норвежского моря, чтобы люди с хогвартских фотографий «подышали морским воздухом». Барти не ждал многого, понимая плачевное положение уолтовых карманов. Зато от Джона пришла футболка с вручную нанесенным принтом в виде звезд и надписью «White» поперек груди. И даже Винни прислал коробку печенья с шоколадной крошкой с вложенной поздравительную открытку. Привет Барти! Извени, но это и на Рождество и на Хогмани. Ты говорил что некогда не пробовал свитульки — чтож, пришол тот день! Осторожно только как бы твой папа не взбисился. Они очень громкие. Фотографию я сделал сам: отобрал у Кортни фотик, она ездила в Лондон осенью представляешь? Он маггловский так что пришлось развисти спецалный растворитель чтоб картинка стала нормальной. Это для ваших с Винни чудиков. Пусть подышут морским воздухом, че они всегда в заперти. Тут как всегда очень скучьно. Меня опять припохали, не успел вернутся. Отчим до сех пор претворяется что у него болит спина, скотина, но мы и без него хорошо работаем. Не понимаю как мама его терпит. Венделина тоже нашла каково то хахаля. Один я не при делах. Ну, скоро в Хогвартс и все будет круто. Да? С Рождеством и Хогмани!

Уолт

P. S. Со свистульками реально осторожно. Открывай пакет по чут чут и доставай по одной. С Рождеством, Барти! Мама была в восторге от шоколадных лягушек, спасибо большое. Я тоже постарался — как тебе футболка? Это акрил, придется стирать руками. Но, может, в Хогвартсе получится ее как-то заколдовать? Знаю, ты обожаешь Сильвестра Уайта, так что молюсь, что угадал. Кстати о молитвах. Уже завтра я поеду в Ливерпуль и увижусь с Джорджем! Попрошу его научить меня другим песням — веселый триместр обеспечен. Он учится в коледже, и у них тоже каникулы сейчас. Я передам ему твою лягушку (лишь бы папа не увидел). Мы не переписывались все это время, он не понимает, как пользоваться совами. В общем, не передать, как я рад. Еще бы раздобыть гитару в школе, будет вообще улет. Вы, вроде, еще празднуете новый год? Так или иначе, с наступающим новым годом тоже.

Джон.

Привет, Барти! Счастливого Рождества тебе и твоей семье. От Винни. Свистульки были и правда громкими. Но их, засунутых под одеяло и матрас, никто, кроме Винки, не услышал. Пандора не ответила на его записку с извинениями, но Барти решил, что так ему и надо. «Пусть обижается. Потом придумаю что-нибудь.» Книжка о русалках окалазась тягомотной, но в конце обескуражила Барти подробной интимной сценой. Он прочел ее несколько раз, пытая мозги разгадкой дурацкого шифра из «ракушек» и «жезлов». «Вот поэтому, наверное, ее и спрятали на чердак» — так он решил. Пребывая часами в безделье, он подолгу валялся в ванной или кружился перед зеркалом, представляя себя поп-звездой. Вспоминая Нарциссу, он представлял, какого это — целоваться с кем то. Собственное отражение всегда оставалось холодным и жестким, не сравнимым с мягкими губами, а рука — сухой и бездушной. Сделает, что вздумаешь, но так и останется безответной. Так однажды Барти заметил, что на его лобке начали пробиваться мягкие светлые волосы, совсем немного, однако изучение подбородка не выявило таких же на лице. Были и другие изменения, вроде темнеющей кожи на опускающихся ниже яичках, с вопросами о которых он не решался подойти к родителям. Ведь у него имелся куда лучший информатор. — О, смотри-ка, — Кэмпбелл, лежа на своей кровати и закинув ноги на стену, вверх тормашками читал свежий «Magic-Music». — Тут про твоего Уайта пишут. — Где? — Барти, сидевший на полу и перебирающий пластинки из чужой коллекции, встрепенулся и заглянул в журнал. На каникулах у него не было возможности приобрести номер, поэтому он чувствовал себя отрезанным от мира.

НЕИЗВЕСТНЫЙ МЕЦЕНАТ СДЕЛАЛ ПОЖЕРТВОВАНИЕ СИЛЬВЕСТРУ УАЙТУ

По заявлению менеджера Сильвестра Уайта утром тридцать первого декабря неизвестный человек выслал чек на шестьсот галлеонов и письмо с предложением выкупить всю коллекцию сценических костюмов, стоимость которой определяется приблизительно в сто двадцать галлеонов. К письму прилагалось пожелание успешного выпуска следующего альбома и более личное послание. Сам Сильвестр Уайт предпочел не высказываться и закрылся от всех репортеров. — Ничего себе, — присвистнул Барти. — Вот это щедрец. — Ага, конечно, — с сарказмом хмыкнул Кэмпбелл. — Щедрец. — Что ты имеешь ввиду? — Что-что, — тот растянул свои губы с масляной улыбке. — Наверняка этот Уайт в жопу дал какому-нибудь богатому хрычу, вот что. — В смысле? — Барти нахмурился. — Как это? Кэмпбелл подкатил глаза и перевернулся на живот, отбрасывая журнал. — Понимаешь… Так и начался Диалог. Раньше Барти думал, что дети появляются от поцелуев — чем больше люди целуются, тем больше внутри разрастается ребенок. Вот он и не любил материнские поцелуи, норовя увернуться. А еще такая теория объясняла, почему Барти был единственным ребенок в их семье, но, шастая ночью по дому до Хогвартса, бывало он слышал всякие странные звуки, которые списывал на ночные кошмары. Как оказалось, дети появлялись от секса — причем не абы какого, а разнополого. — И с вагиной, — важно пояснял Кэмпбелл на английском, покачивая головой, как умудренный опытом мужчина. — Через рот ничего не получится. — А что, еще и через рот можно? — удивился Барти. Для него и дополнительные возможности задницы оказались шокирующими. Он узнал, что «г*****е» занимаются сексом именно таким образом, и именно по этой причине «все их презирают». Все, кроме маггловских подростков, с которыми общался Кэмпбелл. — Я думаю, Уайт не из таких, — сказал Барти. — А ты меньше думай. Вот что я тебе еще скажу… Кэмпбелл поставил маггловскую пластинку, и Барти узнал песни, которые пел Джон. В оригинале они звучали красивее, к тому же теперь он немного понимал смысл сказанного, особенно после того, как Кэмпбелл углубил его знания о сигаретах и наркотиках. Тот продолжал без умолку растрепывать все, что знал о сексе, не забыв посоветовать Барти «вести стрельбу подальше от цели». — Да уж, — Барти приложил переполненную новой информацией голову к холодным прутьям спинки кровати. — Теперь понятно, нафига мы боролись за плакат с «Mean three». Кэмпбелл поперхнулся. Он как раз выбирал следующую пластинку, кашель пришелся в лицо мужчины с разными глазами и росчерком на лице. Стерев слюну с обложки, он вытащил пластинку, бормоча что-то вроде «ты точно заценишь». — То есть, хочешь сказать, — посмеиваясь, Кэмпбелл кружась вокруг проигрывателя. — Ты не дрочил никогда? — Ну, было такое, — Барти побагровел. — Пару раз. — Ясно, — Кэмпбелл хрюкнул и зашелся в хохоте. — Ясно все с тобой. — Эй, что тебе ясно?! Барти вскочил на ноги, разбрасывая пластинки. Под взрыв гитарных риффов запели женщины. — Что ты — мелюзга. — Я не мелюзга! — Слушай лучше альбом, перематывать не буду. Ставлю галеон, этот чувак точно ебал Уайта… В тот день они не пошли гулять, и до самого конца отведенного времени Барти усердно просвещался тонкостями взрослой жизни. «Полезнее вашего зельеварения» — отметил он, возвращаясь домой ровно в четыре часа дня.