— До конца лета никакой почты.
Барти вяло кивнул.
— И ты не будешь покидать свою комнату кроме как в ванную и уборную.
Барти кивнул еще раз. За полчаса выговоров он сделал это движение столько раз, что ныла шея.
— Еду будет приносить Винки.
Ты слышишь меня? — его отец прервался от измерения комнаты шагами. Барти неподвидно сидел на стуле у письменного стола.
— Да, хорошо.
— Ничего хорошего . Эти два месяца ты посвятишь изучению программы древних рун за третий курс, чтобы избежать проблем с расписанием.
— Хорошо .
— Это не освободит тебя от сдачи контрольных и экзаменов, но теоретические занятия в Хогвартсе ты посещать не будешь.
— Хорошо .
— Не хорошокай! — рявкнул отец. — Бессовестный, ты хоть представляешь, через что…
Нотации побежали по новому кругу. С той минуты, как его мать убедилась в адекватности сына и дала на них добро, они не прекращались даже во время обеда. Начиная с раннего утра Крауч-старший кружил по сыновьей комнате, встряхивая от злости руками и казня жесткими словами. Но Барти, пребывающий до этого в прострации наедине с разбегающимися мыслями о Кэмпбелле, больнице Святого Мунго, наркотиках, магглах и Сильвестре Уайте с охранной свитой, был рад и такому обществу. За почту было больше всего обидно — после долгого разговора отец при нем сжег в камине пачку письм, успевших прилететь от Винни и Уолта, пораженных новостной сводкой, и остальных друзей, пишущих просто так.
Дневние руны оказались крайне нудным и утомительным предметом. Запомнить значения всех символов не помогала даже фенечка, и приглашенная специалистка, престарелая мадам Браун, каждый раз без стеснения в выражениях критиковала его переводы. Помимо занятий этим предметом, на плечах Барти лежала летняя домашняя работа, тоже требующая внимания. Таким образом все дневные часы занимала учеба: может, он бы и смог выкраивать свободное время, если бы все было, как раньше, но как раньше уже не было. Собраться не хватало никаких сил — бывало, над пергаментами и книгами приходилось сидеть до ночи из-за того, что мысль ускользала на середине предложения и не возвращалась в течение долгого времени, проведенного в оцепенении.
«…Из-за меня Кэмпбелл в психушке. Надо было не соглашаться идти с ними. Если бы я не согласился, ничего бы не было. Но зато я увидел Сильвестра Уайта, правда он меня возненавидел. Он страннее, чем я думал. Любит магглов. На деле магглы такие ужасные, ужасные, ужасные, их нельзя считать за людей. Я хочу, чтобы они, те магглы, почувствовали то же, что и я и Кэмпбелл, только в десять раз хуже. В сто раз. Правильно его не пускали. Ничего хорошего… О, черт, я снова отвлекся…»
«…Если бы я не пошел туда, что было бы сейчас? Сидел бы я точно так же, как сейчас? Или все было бы абсолютно по-другому? Попал бы Кэмпбелл в Мунго или бы его убили в подворотне? Написали бы мне столько писем, если бы в газете не было той новости?..»
Ему не снились кошмары, но плетение снов было тревожным, окрашенным в черный и неоновые всполохи. В них он постоянно от кого-то убегал, оказывался голым посреди улицы, а под конец слышал душераздающий вопль Уайта, заставляющий подскочить с кровати в холодном поте.
— Милому мастеру Барти плохо? — прозвенел тонкий голосок эльфийки где-то неподалеку. — Винки надо звать хозяев?
— Нет, не надо, — тяжело дыша, Барти схватил щуплую ручонку и сжал, возвращаясь в реальность. — Винки, никуда не уходи.
— Как скажете, мастер Барти.
Мелкими шажками она пододвинулась вплотную к кровати, не отпуская руки. Уши хлопали в темноте, большие глаза-мячики влажно поблескивали. Стояла темная августовская ночь, и еще темнее она была от плотно запахнутых занавесок, скрывающих новую оконную решетку. Побив себя по левому уху, Барти согнал остатки истошных криков и перевернулся со спины на бок, лицом к домовушке.
— Винки, ты не сильно занята? — Барти коробило, что он отрывает ее от дел или отдыха, но не мог остаться один. — Ты можешь… можешь побыть тут, пока я не засну?
— Да, мастер Барти. Конечно, мастер Барти, — уши снова захлопали. — Что угодно.
Винки бы ни за что на свете не выдала его секретов, но ему было стыдно жаловаться на новые страхи и непонятные чувства. Ведь он уже взрослый, а его переживания ничтожны по сравнению с переживаниями и проблемами других. Терзаясь между выворотом души наизнанку и уносом ее с собой в могилу, Барти держал грубые, но теплые ладошки одной своей, наконец-то в удобном, незатекающем положении. Но даже рядом с Винки, которой доверять было
можно, в нос лезли запах травяного дыма и синий порошковый огонь. «…Импульсивность убьет меня…» — стало последней мыслью Барти перед провалом в тягучий, неприятный сон, полный беготни, магглов и грязно-радужных огней.
За письменными работами, не замечая этого, он заимел привычку щекотать кончиком пера губы или обкусывать с них кожу. Это было приятно, намного приятнее чем ломать ногти, щелкать суставами и запутывать волосы на затылке. Неосознано играясь с ними, облизывая кончиком языка, он вспоминал тот короткий и одновременно многочасовой момент близости с Кэмпбеллом, которым он не смог насладиться тогда. Потом Барти осекался, ругая себя за потакание плохим мыслям, и прогонял образ Кэмпбелла туда же, куда и Марка, и Инрейга и дохлого паренька со спящей девушкой.
Его окружил летне-знойный купол, сфера, по которой бесполезно бить кулаками — все равно никто не услышит. Не сильно и хотелось. Подавленность и вечно сниженное настроение порождали слабость, которая пуще провоцировала мадам Браун на замечания. Мать постоянно справлялась о его здоровье, но Барти отвечал, что чувствует себя, как обычно: от него и так хлопот не оберешься, куда еще доставлять дополнительные?
В те немногие минуты, когда его не занимала учеба или прокрутка воспоминаний о злополучном дне, Барти возвращался к ощущениям, подаренным беллазином и марихуаной. Оба привели к плачевному исходу, но, заблокировав концы эпизодов, можно было извлечь из этого немного, самую малость хорошего и светлого, не дающего увязнуть в тоске по самые уши. Яркий взрыв гримерки, невероятная сила, данные беллазином, вдохновляли на стихосложение, а расслабленность и отвлеченность от всех тревог ностальгией напоминали о тревогах настояего. «Хочу и не хочу» — кричало внутри него. Он хотел радости, но не хотел платить столь страшную цену, выставленную за нее. Импульсивность убивала — не запри его родители, кто знает, что случилось бы.
Кроме Винки, матери и мадам Браун поговорить было не с кем, и к началу учебного года Барти стал крайне нелюдимым и пугливым до каждого шороха. Двухмесячное переваривание себя в собственных мыслях и отсутствие помощи со стороны не пошли на пользу. В итоге, когда ему разрешили сходить на Косую аллею за учебными принадлежностями вместе с матерью, он отказался.
— Голова что-то болит, — сказал он за завтраком. Впервые за лето ему разрешили поесть в столовой вместе со всеми, и даже столь малое расширение территории давило.
Отец недобро посмотрел на него, но ничего не сказал. После чудовищно-длинного монолога он вообще почти не разговаривал с Барти, ограничиваясь пожеланиями доброго утра или ночи.
Когда дом опустел, Барти попросил Винки набрать ванну и пошел отлеживаться там — четыре светло-голубые стены его комнаты уже вызывали тошноту. Запершись и проверив дверь несколько раз, он быстро снял с себя одежду и, не глядя в зеркало, перелез в горячую воду. Собственное тело отвращало, не хотелось смотреть на него и краем глаза — только вываривать в кипятке и оттирать мочалкой до крови. Длинные руки и ноги не помещались в ванне, а кости, особенно растянувшийся позвоночник, болели, и лишь горячая вода могла снять телесное напряжение.
— Барти, дорогой, ты где? — спустя пару часов послышался голос вернувшейся матери.
— Сейчас иду, — неожиданно грубое и низкое вырывалось из него.
Почесав бугристую щеку, он наскоро вытерся и оделся, оставляя Винки убирать за ним. Мать уже раскладывала на столе учебники и обновки:
— Смотри, я купила тебе новые весы для зелий… Ты же говорил, у твоих крепления разболтались… И еще вот, посмотри, я купила продолжение книжки про великанов, тебе же понравились первые две? И новые мантии — ты так вырос, давай померяем, вдруг я ошиблась в размере?
— Ага, — подошедший Барти вскольз осмотрел учебники и сразу перешел к безучастному пролистыванию дополнительной книги. — Здорово.
К его спине приложили одну мантию, потом вторую. Рубашки и брюки лежали рядом, пока нетронутые, как и коробка черных туфель с длинными квадратными носками.
— Давай, Барти, оторвись на секундочку…
Вздохнув, Барти подкатил глаза и отложил книгу. С него тут же снятнули прилипшую мокрую футболку и накинули расстегнутую рубашку, а сверху мантию. С недовольным бурчанием Барти принялся все это застегивать, по воздуху к нему подлетело высокое зеркало в резной гипсовой раме. Он обернулся сначала наполовину, замер, затем развернулся полностью.
Крик Сильвестра заполонил его и вырвался стеклодробящим, переходным низко-высоким воплем. В зеркале стоял совсем другой человек, уродливый, как сотня чертей. Несуразно длинный по сравнению с остальными чертами нос, а также щеки покрывала красная сыпь, над верхней губой рос мерзкий пух в цвет бровям. Нависающие веки опустились больше, на горле выдавался какой-то бугор. Но хуже всех было растянувшееся в высоту и ширину тело, напоминавшее тех, кого он презирал все два месяца.
— О, Господи… — его мать зажала уши.
Барти придвинул зеркало к себе, оглядывая убогость со всех сторон и не переставая стенать от ужаса.
— Мерлин, что здесь происходит?! Не успел уйти, как здесь устроили балаган!
Крауч-старший, вернувшийся за оставленной документацией, приказал Барти замолчать и удалился вверх по лестнице. Сам Барти этого даже не услышал: переживал вторую волну отчаяния, когда стал переодеваться в другую купленную одежду. Кожу покрыли белые растяжки — тело выросло слишком быстро. Его отец спускался, когда Барти делал всеобщее заявление, что никогда больше не будет раздеваться.
— Сколько драмы, — едко бросил тот на прощание.
— Я НЕ ДРАМАТИЗИРУЮ! — завопил Барти, но только после того, как раздался хлопок трансгрессии.
— Конечно, — мать поодаль заламывала руки. — Но, может, все не так плохо? Ты еще вырастешь…
— Посмотри на это! Посмотри! — срываясь на слезы, Барти тыкал то в клюв, то в гигантский прыщ на нем. «Хуже, чем у Кэмпбелла!» — хотелось добавить ему.
— Я выпишу средств мисс Сахариссы, пожалуй, — слабо промолвила она и скрылась в другой комнате.
Сорвав с себя одежду, Барти неблагодарно швырнул ее на стол и убежал к себе наверх. Прятаться, чтобы никто его, некрасивого, прыщавого и волосатого, не видел.
Барти снабдили целой армией скляночек с зельями наружного применения — мать заботливо упаковала их в чемодан, собранный ей же. Пока она возилась с его вещами, сын демонстративно отворачивался и делал вид, что читает, хотя не мог продраться дальше первой главы. О том, что скоро ему придется зубрить на четыре предмета больше, чем обычно, и как-то закрывать пятый, он предпочитал не вспоминать.
Первого сентября его, по обыкновению, провожали оба родителя, но в этот раз они сильно задержались из-за грозы, разбившей окно в коридоре прямо перед их уходом. В Лондоне было немногим лучше, и Барти быстро спровадили с перрона, расцеловав в рубцующиеся щеки и лоб.
По длинному коридору поезда бегали, прохаживались и кувыркались. Искать друзей не хотелось: язык слишком отвык от болтовни, тем более Барти был не настроении пояснять, почему он не отвечал на письма и почему он теперь такой страшный. Огрызаясь на путающихся под ногами первокурсников, Барти миновал компашку хаффлпаффцев, скривил подобие улыбки для Эшли Грей и закинул вещи в самое пустое из пройденных купе. Старки, сидящая в нем, славилась неразговорчивостью, и ее компания представлялась наиболее выигрышно.
— А Ваблатски где? — вместо «привет» буркнул Барти, запихивая чемодан под сидение. — Стой, а
Патрик где?
Женевьева молча вжалась в угол между окном и спинкой дивана. В открытой переноске лежала маленькая черепаховая кошка с глазами разного цвета — голубым и зеленым.
— Привет, — она обхватила себя руками и отвернулась к окну. — А твои друзья в пятом вагоне. Я видела, как они заходили.
— А я хочу сидеть здесь, — в подтверждение словам Барти плюхнулся на диван и стряхнул головой песочные волосы, чтобы те прикрывали лицо.
Женевьева дернулась и пожала плечами, незаметно прикрывая дверцу переноски.
— Патрик сломал лапу несколько дней назад. А с Ванессой мы поругались.
— Сколько же у тебя кошек? — с иронией спросил Барти и вытащил из рюкзака недочитанную книгу про великанов.
— Шесть, — вздохнула она. — Если не считать котят.
— Прекрасно.
Они ехали в полном молчании. Барти постоянно поправлял волосы, надеясь спрятать угри, и поглядывал то на кошку, пялящуюся на него с большим подозрением, то на читающую что-то девочку, у которой едва заметно дрожали пальцы. Она сидела очень прямо, поджав губы в линию. Ее лицо удлинилось, опущенные внешние уголки глаз будто бы опустились еще сильнее. Лицо похудело, но при этом она оставалась кругловатой — в новопоявившемся месте тоже. Заметив это, Барти фыркнул и маскировочно закашлялся. Женевьева ссутулилась и отвернулась к кошке.
Ближе к прибытию дверь сдвинулась, и на пороге возник тот, кого Барти меньше всего ожидал встретить здесь.
— Привет, — Регулус затравленно посмотрел на Женевьеву и обратился сразу к Барти: — К вам можно?
— Да, разумеется, — тот даже не подумал спросить мнения попутчицы.
Регулус был в форме, без чемодана. Разгладив мантию, он сел рядом с Барти — вторая струна на одно купе. Его кожа была бледнее, чем до отъезда, будто за лето совсем не видела солнечного света. Бартина тоже почти не видела, но он умудрился каким-то образом потемнеть на пару оттенков.
— Как лето? — осторожно спросил Барти полушепотом.
— Хорошо, спасибо, — механически ответил Регулус. — А твое?
— Превосходнейше. А где Розье и остальные?
— Там, откуда я ушел. Извини, мне не очень хочется говорить об этом. Можно, я просто посижу здесь с вами?
— Без проблем, — Барти отлистнул страницы назад, потому что успел забыть, что на них происходит, и вернулся к чтению.
За час до прибытия они вышли, дав Женевьеве сменить повседневную одежду на форму — до этого выходила она, напомнив об этом и забрав с собой шипящую Веснушку. В пустом коридоре Барти отвернулся от своего отражения в темном окне.
— Ты не пойдешь за своими вещами? — он был на голову выше Регулуса и смотрел на него, ковыряющего пол каблуком, сверху. Блэковские волосы, как и всегда, держала идеальная укладка — не то что Бартины лохмы, которые он не дал никому причесать. «И ни одного прыща» — с черной завистью подумал он.
— Нет, все равно их доставят эльфы.
— Эльфы? Ты о… — не успел Барти договорить, как лицо Регулуса исказила непонятная эмоция, и он вжался в перилу.
Барти оглянулся и встретился глазами с василиском, заставившим тело окаменеть. Широкоплечий мужчина под тридцать с черными кудрями до подбородка и черной же щетиной на челюсти, вскинув брови, вежливо поприветствовал Регулуса и прошел дальше, утягивая за собой тяжелый невидимый шлейф, как дементор.
— Это еще кто? — полный негатива спросил Барти.
Регулус дернул кончиком носа и с холодом отозвался:
—
Никто.
— Понял.
В голове Регулуса Блэка рос темный лес, забредать в который было себе дороже. И Барти радовался открывшей дверь Женевьеве, ведь это означало, что каждый снова вернется к своим делам.
Но на станции Хогсмида его все равно сцапала вездесущая лапка Уолта.
— Ты где был?!! — подпрыгнув, заорал он Барти в ухо. —
Ну и башня! Хер достанешь!
Позади него мялся Джон, еще выше, чем прежде. Казалось, он не собирался останавливаться в росте и мечтал в одночасье пробить крышу замка головой.
— Сорян , сидел с Регом, — Барти залез в повозку, запряженную невидимыми лошадьми, и быстро сменил тему: — Эй, что это он делает?
Аксель стоял у кареты, что следовала за их, и водил руками по воздуху, словно кого-то гладил.
— Хуйней страдает , — махнул Уолт, севший рядом. — Все, как всегда.
Когда толпа порядела, Аксель сказал что-то неслышное для компании и сел в повозку, где его совсем никто не ждал. «Сумасшедший» — подумал Барти, прежде чем вовлечься в разговор.
— Мы уж думали, с тобой что-то случилось, — Джон легко пихнул его ногой. — Почему не отвечал? Я на тебя целые рулоны пергамента извел.
— Я видел. Хорошо горели. — И пока на него не накинулись с новыми вопросами, добавил: — Меня наказали — без спросу ушел из дома.
— На все лето? — скептично скривил губы Уолт. — За отлучку?
— Ну… — Помешкав, Барти коротко облизнул свои и решил не затягивать с правдой — все равно рано или поздно друзья о ней узнают. — Только не рассказывайте никому — отец убьет меня, если узнает, что я вам сказал…
— Ближе к делу, — Уолт придвинул лохматую голову с девственно-гладким лицом.
— Поклянитесь.
Барти оттолкнул его плечом и протянул ладонь для рукопожатия — одному и второму.
— Клянемся, — по очереди сказали они.
Кареты въехали через ворота замка, с верхотуры которых за порядком следили горгульями вепрей. В серых облаках плыла полная луна, и уже в воздухе чувствовался запах осени: мокрой после грозы земли и опавших листьев.
— Вы же помните новость о вломе в гримерку Уайта…
— Не может быть! [No way!] — Догадливый Уолт откинулся назад. — Так это был ты?!
Барти сконфуженно кивнул.
— Ебануться…
Пересказаз событий того дня не занял много времени, так как значительная часть пребывания в маггловской квартире и опыт с психоактивными веществами были опущены. Слушавшие его мальчики ругались и запускали в волосы руки.
— Звучит лучше, чем мои три дня в Лондоне, — протянул Уолт, когда они сошли с кареты и двинулись к замку. — Расскажи, как он в жизни, этот Уайт!
— Высокий, худой, — в третий раз повторил Барти. — Не такой уж и добренький, как говорят в журналах.
— Конечно, — прыснул в кулак Джон. — Я бы тоже не был «добреньким», если б ко мне в толчок вломились.
— Я не вламывался…
— Да-да. Ладно, все равно круто — не то, что мое лето.
«Ага» — в Большом зале Барти сел за стол Рейвенкло и смолк — вокруг было слишком много людей, — «Очень круто».
Церемония распределения затягивалась. Для песни Шляпа придумала в два раза больше куплетов, чем в прошлые разы, первогодок тоже было больше. Одной из первых вызвали девочку с черным платком на голове:
— Багдади, Ашхен!
Барти вытянул голову: покрытых женщин он видел только на фотографиях.
— Багдади, я не ослышался? — тихо спросил у него Уолт. — Ну и ну!
Едва полы шляпы коснулись платка, Багдади отправилась на Рейвенкло. Барти подавился воздухом: сестра его недоброжелателя, еще и такая странная, садилась за их стол! Собиралась делить с ними башню! Шушукаясь об этом, друзья пропустили все распределение, отвлекшись только на МакГонагалл, впервые в истории запнувшуюся:
— Шван… Шванхидлю… Простите, — сбитая с толку профессор поправила тонкую оправу очков. — Шванхильдюр, Йоханна!
Порозовевшая девочка с темно-каштановым хвостом, напоминавшим морковку, была отправлена на Хаффлпафф.
— Скопище иностранцев, — зевнул Дамокл неподалеку от них. — «Шван» — это же по-немецки?
— Кажется, по-исландски, — ответил ему Барти, сам не зная, откуда это знает. Кажется, в курсе древних рун было что-то из исландского.
Поднялся Дамблдор, и все в зале затихли.
— Приветствую всех! — сказал директор школы. — Приветствую и поздравляю с началом нового учебного года в Школе чародейства и волшебства «Хогвартс»!
После напоминания о правилах порядка он объявил о смене в преподавательском составе:
— Рад сообщить, что профессор Кеттлберн вернулся к нам после трехлетней экспедиции в джунгли Амазонии и готов продолжать насыщать ваши головы знаниями.
Загорелый седой мужчина в годах с повязкой на левом глазу и залихватскими усами привстал и поднял руку, на которой не хватало трех с половиной пальцев. Барти содрогнулся, но тут его взгляд приковал черноволосый мужчина из поезда.
— Также представляю вам нового преподавателя защиты от Темных Искусств — профессора Блэка, любезно согласившегося оказать нам услугу учительства, — Дамблдор вытянул руку, облаченную в длинный рукав цвета ночного неба, к вставшему и чуть поклонившемуся профессору.
Зал зароптал. Барти оглянулся сначала на Регулуса, делавшего вид, что Дамблдор болтал со свечами, парящими под потолком, а потом на Сириуса, что-то шептавшего друзьям, среди которых одного не доставало. Многие в зале делали тоже самое — дурная репутация семейства Блэков не оставляла альтернатив. Хлопком Дамблдор призвал к тишине, и на столах выросли горы вкусностей.
На пиру Барти накидывался на всю еду в пределах досягаемости, как оголодалый бродяга. Летом его не баловали изысками, и он был готов рычанием защищать нежнейшую свинину и ароматный горошек в подливке. Шоколадный торт влезал в него уже с болью.
Обожравшись, Барти, Уолт и Джон поднимались в башню медленнее первокурсников во главе со старостами. Маленькое стадо рассредоточилось перед дверью в башню: после прослушивания загадки староста предложила новичкам попробовать ее отгадать.
— Перелетная птица, — громко сказала девочка в платке, и Барти подкатил глаза. «Умная, значит». Сам он додумался до другого ответа и не был уверен, что молоточек с ним бы согласился.
В спальне обнаружилось, что перед отъездом они забыли закрыть окна. И если от сырости и грязи ее уберегли хогвартские прислужники, то с налетевшей тучей комаров те разобраться не сумели.
— Сраный Салазар, какого хрена? — проворчал Уолт, доставая палочку.
Барти уже прихлопнул одного наглеца, севшего на кисть, и вооружился первее всех:
—
Инсендио! ИНСЕНДИО!!!
По воздуху прошлась огненная волна, и все насекомые, обуглившись, опали на пол. Вместе с этим загорелись очаг и полог кровати. Разъяренно рубанув палочкой, Барти выплеснул поток воды и залил свою постель.
— Бешеный, — прошептал Винни, смахивая комариные тельца с чемодана.
— Не то слово, — намеренно громким шепотом добавил Уолт, добиваясь хоть какого-то комичного эффекта в этот невеселый вечер.
— Заткнитесь оба, — забивший на сушку Барти принялся распаковывать вещи.
Уолт и Винни покладисто умолкли, но он все равно чувствовал на себе чей-то колючий взгляд. Побегав по комнате, взгляд наткнулся на десяток постеров и вырезок с Сильвестрами Уайтами, осуждающе пронзающими его голубыми глазами. Барти хмыкнул и полез снимать их всех, и не только их — после зачистки на стене остались только изображения женщин и пейзажи.
— Ты че, совсем уже ебанулся? — Уолт скривил гримасу удивления, когда Барти, покрутив палочку в руках, все-таки не испепелил плакаты, а засунул под кровать. — Какой комар тебя укусил?
Барти невербально послал его и завалился спать, подбирая ноги с мокрого пятна. Уайты со стороны Винни продолжали посматривать на него, но просить соседа убрать свои украшательства было бы верхом свинства, до которого Барти пока не дорос. Впервые первое сентября не приносило ему никаких положительных эмоций, а грядущий учебный день — сладкого предвкушения.
Мама и папа,
Добрался нормально. Поел, разобрал вещи, никому ничего не говорил.
Барти.
Кэмпбеллу
Странно писать тебе, зная, что ты это не прочтешь. Что я даже отправлять это не буду. Но я так привык писать тебе, что не могу просто взять и бросить, понимаешь. Это как оторвать себе руку.
От летней изоляции я превратился в дикаря. Кажется, теперь соседи побаиваются меня. Я ничего не мог поделать с собой — накопившееся внутри просто взяло и сорвалось, я случайно поджег полог и теперь там большая дырка, которая не латается магией. Не знаю, что делать. Вручную шить что ли? Маггловская работа бесит меня. Все на свете меня бесит, не знаю. Я превратился в сплошной ком раздражения и злости.
Снял все плакаты с Уайтом. Наверное, у меня паранойа или что-то типа того: кажется, что он смотрит на меня, прям как тогда. Как на бешеную собаку — со страхом и отвращением. Знаешь, Винни назвал меня бешеным. Наверное, это и правда так.
В поезде я встретил мужчину и чуть не наложил в штаны. Понятия не имею, что он там делал и кто это вообще такой. В общем, он прошел мимо меня и Регулуса Блэка, и поздоровался с ним. Знаешь, сейчас мне кажется, они чем-то похожи. Потом оказалось, что они и правда родственники — этот Блэк теперь будет вести у нас защиту, ага. Напичкает нас информацией про проклятия и сглазы, как же. Думаю, это очень темный волшебник — даже Регулус воротил от него нос. И как Дамблдор вместе с попечительским советом пустили его в замок? Ну, как бы то ни было, темная магия мне может и пригодится: одними «беленькими», которым нас учила Беллами, я не найду тех ублюдков-магглов и не отомщу за нас с тобой. Месть — слишком громкое слово, но, чувствую, я не успокою полыхание в одном месте, пока не разберусь с этой проблемой.
Твой Барти.
Первое письмо ушло со школьной совой рано утром, до завтрака, а второе Барти скомкал и, подбросив в открытое окно, поджег. В огне действительно было что-то завораживающее. Не зря Уолт так тяготел к нему.
