Барти.
Деньки и правда тянусись унылые. Миссис Крауч спасала ситуацию, как могла: нарядила елку, украсила дом, да так, что он сам стал напоминать елочное украшение. Винки готовила, не покладая рук. Обе жаждали угодить вернувшемуся на каникулы Барти, но тому все было не так: то лампы не так горели, то картинки на новом календаре, вывешенном раньше времени, не так двигались. Возможно, если бы к метанию бисера подключился последний член семьи, он бы натянул на лицо подобие улыбки, но Крауч-старший, как и раньше, тонул в работе. — Семь вызовов за час, — скупо делился он за ужином. — За последний час перед закрытием линии. Естественно, мы не могли оставить это… Извергнув тонны нравоучений летом, отец истощил их воспитательный запас на долгие годы вперед. Не каждый день Барти слышал от него «доброе утро» или «спокойной ночи», что говорить о других, более распространенных предложениях. Но его это не заботило — уж лучше так, чем выслушивать одно и то же. От вездесущей материнской заботы отвращение накатило на второй день пребывания в доме. Барти чуть ли не кормили с ложки, и, жила в нем уверенность, не запирайся он в туалете, ему даже зад помогли бы подтереть. Следовать совету Уайта и рассказывать маме о чем-то столь неприятном было бы сродни убивающему проклятию. Барти так и представил, как она осаживается на пол, побледневшая до цвета фарфоровой чашечки, выпущенной из тонких пальцев. Да и что он вечно «мама» да «мама» — Уолт был прав, пора обособляться в отдельное от нее существо. Вариант поделиться с отцом тоже в корне обрекался на провал. Скорее всего,тот бы отмахнулся от попытки диалога, дав Барти отворот-поворот на пороге кабинета, а если бы и выслушал, то завел старую шарманку о летнем побеге, или еще более старую о мужественности и терпении. Подбадривания Сильвестра Уайта о том, что никто не станет его обвинять, шли пустым звуком. И письма каким-то непонятным людям Барти слать не стал — что они понимали? Ему почти четырнадцать, сам сможет справиться со своими проблемами. Тем более страх перед Блэком сошел на нет, а новый ни перед кем не вырос. И в кои-то веки Барти даже смог нормально помастурбировать без внезапно наваливающихся отвлекающих мыслей. Бродя по дому, он вспомнил, как на первом курсе залез на чердак и нашел старых кукол. Картины подхватили его фырканье, и он гневно зыркнул на ближайшие, одним взглядом приказывая заткнуться. Зря кукол не выбросили — это же такой позор, возиться с девчачьими игрушками! «Наверное, он специально оставил их, в назидание, чтобы в будущем я не забывал об этом» — поражался он отцовской рассчетливости, даже не подозревая, в чем крылась настоящая причина. Размышляя о нравственных различиях, уготованных детям разного пола, Барти плавно перетек к воображению знакомых девочек и девушек в образе кукол. Куклы Пандоры и Джинджер были самыми замызганными, потому что их длинные волосы не поддавались бы никакому вычесыванию и он редко обращался к ним двоим. Другое дело Ванилла или Ирис, летняя Ирис, — они бы сидели друг напротив друга, говоря его дурацким голосом: «Эй, Ирис, а что ты думаешь о Барти Крауче?» «Я думаю, он самый красивый мужчина, которого я когда-либо встречала!» «Ого, да ты просто читаешь мои мысли! Хи-хи-хи!» Неподалеку бы сидела неприкосновенная кукла Нарциссы с насильно заплетенными волосами, в самом дорогом платье, и молча радовалась, что ее украли у мужа и перенесли в этот гарем. Куклу Ванессы он бы подарил Уолту. В общем, Барти считал себя слишком взрослым для каких-то там игрушек. С важным видом он взял с полки бестселлер, помеченный строгим «PG-13» и буквально вчера дочитанный его мамой — сопливый мелодрамный роман о колдунах, спасающихся от средневековой инквизиции, под названием «Сахар и яд». Первый тираж полностью распродался в первых числах декабря и восхвалялся всеми, кому не лень, но Барти не нашел в тексте ничего цепляющего. Примитивный сюжет изобиловал описанием романтических сцен и ненавистью к магглам, а в конце все умерли. Даже книжка про вампиров была интереснее. Отойдя от шока, Барти все же решился взяться за продолжение саги в новом году. Вдруг Мириам окажется не такой кровожадной, как в первой части? В Рождество его засыпали подарками. От родителей обнаружилось целых пять, горка коробок величественно возвышалась перед елкой. Барти спустился в гостиную в пижаме и без носков: в любой другой день его бы немедленно послали переодеваться, но в праздник на это закрыли глаза. — С Рождеством, милый! — мама захлопала в ладоши и бросилась обниматься, как только он сошел с последней ступеньки. — С Рождеством, — выдавил Барти внутри крепких объятий. — С Рождеством, — тускло промолвил отец, читающий газету в кресле. На чайном столике рядом с ним лежала вычищенная прозрачная пепельница и пустая трубка. — Пожалуйста, сходи оденься. — Ладно. После возвращения ему вручили презенты; отдельной стопочкой лежали открытки и более скромные подарки от друзей. Развернув последний, от Пандоры — вязаную рукоятку для его странной формы палочки, он поднял глаза и увидел еще более широкую улыбку на мамином лице, чем во время надевания подарка от Барти-старшего, опалового колье. — Это еще не все, — расцвела она. Из кухни в комнату медленно впарила круглая золоченая клетка, управляемая маленькими ручками Винки, притаившейся за дверью. О прутья билась похожая на кусок бревна сплюшка, явно не понимающая, что вокруг происходит. «С хуя ли они так расщедрились?» — недоумевал Барти. — «Как-то поздновато просекли, что летом перегнули палку. А сова мне вообще больше не нужна.» — Спасибо вам, — он коряво улыбнулся и взял бешено трясущуюся клетку за ручку. — Все, как я хотел. Помимо всего прочего ему выделили немного денег на покупку чего-то «особенного» — основной каст подарков оказался достаточно практичным, а не развлекательным. Барти сразу решил, что пойдет не в музыкальный магазин, не в кондитерскую и не в филиал «Зонко»: рельсы в его вымышленной карте проложились прямиком до книжного, до полки, где его дожидались томики «Секрета Мириам». На все три суммы бы не хватило, но одним точно получится скрасить остатки каникул. Успокоившаяся сова печально заухала, и Барти с остервенением запихнул между погнувшихся прутьев совиную вафлю с блюдца их семейной почтальонши. Радости от подарков не было. Складывалось впечатление, что это — откуп, задабривание, но он и на секунду не подумал, что излишне драматизирует, и в семейный праздник родители просто хотели его порадовать, как умели. На обед к ним заглянули какие-то дальние родственники, слишком престарелые, чтобы обращать на младшего Барти внимание. Пока они расхаживали по дому и делились никому не интересными новостями, он сидел перед камином, обреченно глядя на огонь и поглощая пирог с патокой. Скрип вилки по тарелке резал прямо по мозгу, так что в ней постоянно появлялись новые порции, а мякоть срезалась с нижней корочки боковой стороной, полностью бесшумно. На каминной полке с перебоями и шипением играло радио — Эдинбургская волна, отличавшаяся достаточно старой подборкой песен. Услышать там что-то позже семидесятого года означало схватить феникса за хвост, но, видимо, в Рождество чудеса все-таки случались. — А сейчас вы услышите новый хит от молодежного исполнителя, Сильвестра Уайта: прямо сегодня выпущенный сингл «Твоя песня» обещает взорвать международные чарты уже к вечеру! — волнительно прогромыхал диктор. Барти навострил уши. Ни о каком сингле он знать не знал, наверное, пропустил анонс из-за постоянного изучения «Пророка» и кипы контрольных. Быстро заиграло не то пианино, не то гитара — волшебно измененный звук распознаванию не поддавался. Кроме этого слышался тихий звон барабанных тарелок. — Я прихожу домой, но он… — очень высоко протянул Уайт и сделал паузу. — Разрушен. Я прихожу домой, но миру… — ... — Не нужен. Барти стиснул вилку так, что погнулась ручка. Крошки посыпались с уголков губ, он отложил еду. — Мой дом везде — и всюду пламя, внутри людей. Тогда я к небу обращаюсь, но там — миллионы нулей… Тоскливо затянулся проигрыш из зажатого аккорда и взятой голосом ноты, постепенно повышающейся. Вдруг песнь оборвалась, все затихло, и Сильвестр надтреснуто прокричал: — Я обращаюсь ко всем людям и конкретно к тебе: это — твоя песня. Это — твоя песня! Последняя строчка эхом забилась во возобновившейся музыке из интро. Четко слышавшееся пианино становилось громче. Завершая звуковой цикл, голос запел следующий куплет: — Поджигателей нет, но каждый, — вздох. — Виновен. Каждый нашел ответ, каждый… — ... — Укрылся дома. Но дома нет... Припев повторился, уже в несколько раз пронзительнее. Барти хотелось зажать уши или скрутить ручку, сбить волну, но как и полгода назад его сковали незримые силы. «Слушай» — говорили они, — «и думай». — Ты стоишь на костях, ты стоишь на костях… — со зловещей монотонностью зашептала последняя строчка, снова и снова. — Ты стоишь на костях, ты стоишь на костях, ты стоишь на костях… Она продолжалась, даже когда музыка стихла и послышался треск оборудования. В самом конце раздался не то всхлип, не то стон, и следом заиграла бодрая рекламная вставка. Обед грозился пойти из Барти обратно, рука рефлекторно зажала рот. Спину и затылок прошиб холодный липкий пот. Твоя песня. Твоя песня. Твоя песня. «Почему моя? Что я сделал?» Вряд ли Уайт обращался именно к нему — песня написана для всех слушателей, но смысл ее для Барти оставался неясен. Аналогия всеобщего пожара, отрицаемого и нетушимого, проводилась вникуда и там же обрывалась. Опять что-то связанное с политикой, о чем можно не беспокоиться — ведь Блэк уверял, что все это взрослые разборки. Но Уайт снова, даже на расстоянии, через радио смог смутить призываом думать своей головой и ни на кого не надеяться. Барти захотелось подняться и перечитать письмо, а потом повторно сравнить два предложенных тезиса. Оба, кому он доверился, вроде бы стояли на одной стороне, но говорили при этом совсем разные вещи, не давая понять, кто прав на самом деле и есть ли правые в принципе. — Это самая противоречивая работа автора за последнее время, — вступил диктор. — Надеемся, мрачный мотивчик не отпугнул вас! Прямо сейчас вы услышите «В день Рождества» от прекрасной Селестины Уорлок, с праздником всех! Вот и все. Будто и не было никакой песни, будто предостерегающие слова не задушили землян несколько минут назад. Барти встал на нетвердые ноги и поплелся к лестнице, навстречу ему вылетела мать, пытающаяся задержать мужа: — Барти, пожалуйста, ну сегодня ведь Рождество… — Преступникам это понятие незнакомо, — отчеканил тот, облачаясь в серую мантию и котелок. На тумбочке его верно дожидался портфель. Заглянув за спины, Барти застал растворяющееся облако Патронуса. Еще один вызов. — Что произошло? — спокойно спросил он, хотя внутри до сих пор все бушевало. Отец странно посмотрел на него, так, словно не помнил о существовании сына до этого момента. В следующую секунду карие глаза прояснились, и в них промелькнул блеск отрады за заинтересованность отпрыска. — Кто-то привел целое поселение троллей в Спин-Бридж. Они двигаются вдоль реки через маггловские городки, явно под Империусом, — он взял портфель и протиснулся мимо гостей к выходу. — Вернусь поздно. — Но ты же не мракоборец, Барти, — прокряхтел один из стариков. — Зачем тебе туда? Рука отца крепко взялась за ручку. Он терпеливо прикрыл глаза и ответил: — Потому что я — координатор мракоборцев, Арчи. И я должен разбираться со всякой чертовщиной первым, из корпуса Министерства. Дверь хлопнула, гости вернулись к обсуждению почившей в ноябре Мелинды Пруэтт и ее завещания. В смешанных чувствах Барти ушел к себе, не став доставать письмо, а взявшись перечитывать самую ненапряжную и детскую книгу, какая имелась на полке. Лишь бы ни о чем не думать. Вечером к празднеству присоединились бабушка и дедушка, а отец, как и обещал, вернулся за полночь, когда Барти уже спал. В книжном магазине, к своему неудовольствию, Барти обнаружил, что вторая часть «Секрета Мириам» обернута в пленку и продается только совершеннолетним волшебникам. Тогда он понял, почему не видел следующих книг серии в школьной библиотеке и знал о них только из списка на обратной стороне обложки. Увидев школьника с ненадлежащей литературой в руках, кассирша, девушка лет девятнадцати в круглых очках, неуверенно сказала: — Это для взрослых. Посмотри что-нибудь в другом отделе… — она беспомощно оглянулась, не зная, что можно предложить такому клиенту. Кажется, мальчики-подростки к ним никогда не заходили, раз его появление вызвало столько замешательства. Смекнув, Барти состроил невинный вид и захлопал ресницами: — Моей маме очень понравилась первая часть, и на Хогмани я хотел подарить ей вторую. Вот, целый месяц откладывал, — он вывернул карманы и продемонстрировал горсть монет. — Я, вообще-то, читать терпеть не могу. Еще и про каких-то упырей, фу-у! — А, ага, — девушка заправила пряди за уши и взяла черную книгу, чтобы посчитать сумму. — Ну, разумеется. С вас один галеон и один сикль. Счастливого Хогмани… Расплатившись, Барти вприпрыжку выскочил из магазина и на всех парах помчался домой, скорее узнавать, за что же книге влепили такой рейтинг. Дома, у вешалок, его перехватила скучающая мать: — Что купил? — поинтересовалась она, обвивая его руками. На ней было зимнее цветочное платье на запахе, да и пахло от нее чем-то сладким, цветочным. В который раз попавший в капкан Барти мысленно чертыхнулся. — Да так, книгу, — он показал краешек корешка и попытался прошмыгнуть на лестницу. — Что за книга? — его остановили, мягко взяв за шиворот вельветовой рубашки. — Любовный роман, — Барти подкатил глаза и прижал сокровище к груди, чтоб не отняли «навечно». — Ох, любовный… Она мечтательно вздохнула, и Барти прыгнул на лестницу до того, как его попросили поделиться книгой после прочтения. «Полная луна всевидящим оком освещала покрытый снегом сад из черных колючек роз. Белые искры снежинок смотрелись куда красивее зловещей черной монохромности замка, на первый взгляд заброшенного. Но багряность крови, пятнами тянущаяся по одной из тропинок внутрь, говорила, что жилище вполне обитаемо…» — упавший на кровать Барти разодрал пленку и открыл первую страницу. Сова укоризненно ухнула, и он грубо велел ей заткнуться. Бревно, как ее назвал Барти за схожесть перьев с корой, тоже не пребывала в восторге от нового соседства. Когда ее кормили, она норовила ущипнуть пальцы, а ночью большие крылья громко хлопали и мешали спать. Выпускать на улицу ее не разрешали из-за магглов, а давать летать по комнате он боялся — еще набросится… — Да уж, — проронила зашедшая к нему вечером мать. — Наверное, мы можем вернуть ее и взять другую, что думаешь? — Ничего, — буркнул Барти, зачитывающийся, как Мириам скачет на очередном доверчивом мужике. — Я и с этой слажу. «Давай, иди уже» — цедил он, натягивая спасительное одеяло между голых колен. — Как скажешь, — она подошла к нему и нежно поцеловала в макушку. Барти прикрыл книгу и спрятал провокационную обложку ладонью. — Все читаешь? Ну, не засиживайся. Спокойной ночи, любимый. — Спокойной ночи, мам. Дверь закрылась, отрезав его от внешнего мира и бросив в пучину разврата. На следующей странице, под пристальным взором Бревна, он подобрал с пола носок и довел начатое до конца. Сова недовольно защелкала клювом, и Барти, откинувшись на подушку, метнул оскверненное одеяние в ее сторону. — Заткнись, тебе говорят! Бревно не несла на себе никакой вины, тем более в Бартиных обидах на родителей, но была низшим звеном в срыве агрессии. Дать стоящего ответа сова не могла, так что он безнаказанно распалялся, когда того желал. Страшно представить, что сделает Бревно, когда он выпустит ее на свободу. Первого января в окно его комнаты постучала глазастая черная сипуха с привязанным к лапке дешевым свитком пергамента. Коричневая бумага отсырела в дороге, и буквы немного расплылись. Знакомый мелкий почерк не узнавался до конца, но подпись расставила все точки над «i». Прости за беспокойство, Барти, Тебе или твоим родителям случайно не нужен десятилетний кот? Наша соседка умерла, а с ней жил кот, серый, его зовут Бубенчик. Мы с мамой не можем забрать его — тут с новыми котятами проблем не оберешься, а он ведь взрослый, наши кошки его гонят со двора. Он ходит по округе, голодный и холодный, и так плачет… Ближайшая маггловская деревня в трех милях, рядом больше никто не живет. Если не нужен, можешь не отвечать: я послала это всем знакомым. Боюсь, туча чужих сов может позариться на кого-то из котят.С наилучшими пожеланиями, Ж. Старки.
«Боже мой» — Барти скомкал послание и выбросил в мусорку. Спрашивать родителей он даже не стал, а ему самому только кота не хватало, хотя он бы согласился поменять на него сову, если бы это было возможно. В день отбытия в Хогвартс он прикрепил клетку к чемодану, чтобы Бревно не откусила ему фаланги пальцев. — Ух ты, сова! — восхитился Уолт в купе и протянул к ней руки. — АЙ! — Она кусается, — запоздало сообщил Барти. — Да я, блять, сам уже догадался, — он присосался к кровоточащей ранке. Предупреждать пришлось три раза: Винни, Джона и Пандору. Винни вступил в новый год обновленным, правда, его геометрическая стрижка делала и без того круглые щеки визуально еще больше. На Рождество ему подарили фотоаппарат, и теперь они могли запечатлевать особенные моменты жизни на пленку. — Ты слышал сингл Уайта? — мимоходом спросил у него Барти одним вечером, в первую неделю триместра. — Да-а, — выдохнул Винни на пальцы левой руки. — Это что-то с чем-то. Они сидели в гостиной втроем с Ванессой, которая отрабатывала на Винни технику покраски ногтей. Сама она за каникулы отрастила длинные когти, красить которые получалось криво; потренировавшись на подруге, она поймала в общей комнате подопытого, без проблем согласившегося на косметическую экзекуцию. Барти пришел на острый запах лака, щекотавший нос. Оторваться от вдыхания было тяжело. За сетчатым окном валил снег, но Бревно, несколько дней не возвращавшуюся, это не смущало. А может, она нашла совятню и решила не возвращаться к хозяину в башню, раз уж ее вытряхнули из клетки в окно. Пока их не было, кто-то заделал все щели, и тепло из ярко-горящего камине не утекало на улицу, грея немногочисленных подростков, как горячая ванная. Барти в тонком свитере и школьных брюках утопал в мягком кресле, удерживаясь от засыпания только благодаря Винни и запаху лака. — Вы про ту, где он пытался надавить на нашу сознательность? — резко вставила Ванесса, и Барти аж подскочил на месте. — О, ты тоже слышала! — возбудился Винни, случайно дернувшись так, что черный след смазался по среднему пальцу. — Ой, прости… Ванесса, сама вся в черном, зарычала и потянулась за ацетоновой жидкостью. Запах усилился, а Барти подался вперед. — Что плохого в осознанности? — спросил он, незаметно наклонившийся над баночкой. — Ведь он прав: если ничего не делать — всем кранты. — Если ничего не делать — ничего и не будет, разве не логично? Да и от подобных агитаций в народе один негатив. Сами как-нибудь решим, что делать и чего не… — Что это вы делаете? — на горизонте замаячил Уолт. — Винни?! — Пресвятая Мария, только не это, — еле слышно взмолилась Ванесса низким голосом. Вместе с Уолтом в комнату влетел резвый для десятилетнего кота Бубенчик, которого от безвыходности положения отправили в Хогвартс Старки. Он достаточно быстро обжился, хотя гладиться никому не давался, даже Женевьеве. — Мне красят ногти, — Винни довольно повертел готовой левой рукой. — Правда, красиво? Уолт скривился, точно под нос ему подсунули комок флоббер-червей. Опустив взгляд на игнорирующую его присутствие Ванессу, он хищно улыбнулся, топорща клыки из-под верхней губы. Обветренные пальцы тронули плечо. — А мне раскрасишь, а? От взгляда Ванессы Барти поплохело. — Еще раз так сделаешь, и я раскрашу тебе лицо, — отсаживаясь, с хирургической точностью она закрасила место у кутикулы следующего ногтя. — Да? — он занес руку. — Ну, я не против, знаешь… Едва его пальцы коснулись волос, с невозмутимым лицом Ванесса встала, тряхнув стол, и возвысилась над ним почти на добрый фут. Левая рука сжала прыщавую челюсть, а правый кулак, испачканный лаком, с хрустом впечатался в не менее прыщавый нос. Уолт завопил и прижал руки к лицу, между пальцев быстро засочилась кровь. Барти и Винни оторопело раскрыли рты. На щеках Уолта краснели отпечатки ногтей, он ругался и топал ногами, брызгая кровью на ковер. Ванесса отряхнула руку, села на место и закрыла баночку с лаком, оставляя Винни с полуторами недокрашенными ногтями: тут же к ним подлетела староста. — Немедленно к Флитвику! — запищала она. Хмыкнув, Ванесса смела скарб с сумку и пошла за ней, как Гулливер за лилипутом. Рядом с Флитвиком она будет выглядеть еще более угрожающе. Стрелки часов близились к девяти, так что второй староста, не перставая гундеть, повел Уолта чинить нос к Помфри. — Это пиздец какой-то, — жаловался он часом позже со своей кровати. — Я с ней и так, и эдак, почему она такая стерва? — Наверное, потому что ты не в ее вкусе, — без обиняков предположил Винни с другой стороны. Посередине Барти при свете палочки разглядывал обложку «Сахара и яда», стащенного из гостиной — бегущую от стены факелов ведьму — и пытался придумать к этому сюжету несколько строк. — А ты прям в ее, да? — ревниво уколол Уолт. — Мерлин, Уолт, я просто сказал! Мне она даже не нравится. Она же выше нас всех, как ты запал именно на нее? — Вот именно, Винсент, она выше нас всех. Кто еще посмотрит на нее, если не я? Я увидел истинную красоту… — Эстет ебаный, — съехидничал под нос Барти, но его никто не услышал. — Ну, кажется, она в тебе все-таки не нуждается, — уперся Винни. — Так что оставь это гиблое дело, пока она не выцарапала твои прозорливые голубые глазки. Несколько Сильвестров Уайтов на их с Барти стороне согласно закивали.