***
Январь сменился февралем, и Барти снова оказался под завалами из книг и свитков пергамента. День рождения Уолта справляли тихо в гостиной — ребята развлекали себя Взрыв-Кусачкой, а он страдал под тоннами домашней работы. — Эй, подвинься, — оторвавшись от игры, Уолт подсел за его стол, усыпанный учебниками и сочинениями. — Ага, — безрадостно выдохнул Барти и сдвинулся на пару дюймов. Он повторял значения древних рун для завтрашней контрольной. Рядом с ним лежало эссе по нумерологии с еще непросохшими чернилами, на обратной стороне отпечатывалось другое, по маггловедению, благополучно списанное у Старки. Самому ему читать про электричество было совсем некогда. Изможденное отражение хмурилось в пузатой чернильнице, картинка ему отнюдь не нравилась. — Может, все-таки как-нибудь уменьшишь количество предметов? Как ты вообще все успеваешь? — Уолт протянул ему упаковку с шоколадной лягушкой, которую Барти тут же погребил под словарем. — Не уменьшу, мы это сто раз обсуждали, Уолт. Приходится успевать, — он потряс чужим сочинением. — Искать лазейки. — Зачем тебе вообще учить про жизнь магглов? — подкатив глаза, Уолт распечатал для него лягушку. — Если ты не собираешься работать с ними, что может быть бесполезнее? Барти пожал плечами. В уголок рта ткнулась вырывающаяся из чужих рук лягушка, и он с наслаждением откусил ей голову. Летом отец сказал ему, что предугадать, какое учебное направление может пригодиться в будущем, невозможно, поэтому необходимо изучать как можно больше вещей. Барти не был против, если это сделает его видимым в папиных глазах, тем более раз ему удалось приноровиться к бешеному темпу. Теперь посторонние жалость и советы отказаться от части предметов только раздражали. Он со всем справится, даже если придется умереть и воскреснуть. Несколько раз. — О, Дамблдор, — под нос сунулась карточка с седобородым стариком. — Прелестно. Оставь себе. Еще раз с днем рождения — извини, мне нужно повторить кельтские руны Средневековья… В тот день каждые несклько минут ему подносили порции сладкого, от которых он, конечно же, не отказывался. Кроме того в постоянную привычку вошло постоянное поглощение апельсинового сока — за завтраком, обедом и ужином, целыми галлонами. Открывший для себя божественный нектар Барти не мог оторваться, так что к концу зимы его обсыпало мелкой красной сыпью. Не спасали ни средства мисс Сахариссы, ни традиционные настойки мадам Помфри. Привыкнув за последние месяцы к зачесанным назад волосами, Барти с трудом вернулся к занавешиванию лица. — Ни одной сахаринки на моих губах не будет, — поклялся он, со стонами выдавливая большой прыщ на подбородке. Зеркала в мужской ванной запотели от пара, каждые десять секунд приходилось протирать их запястьем. — До первого похода в Большой зал, — ехидно прокомментировал Уолт сбоку, намазывающий на зубную щетку пасту. — Спорим? — Нет, мне не на что. — То есть ты не уверен в своих словах, — прыщ победно треснул, белое содержимое окропило стекло. — Просто я не отбрасываю никаких исходов, — мудро сказал он перед тем, как почистить зубы. — Произойти может что угодно — а если ты свалишься с летающей лестницы и помрешь? Тогда реально на твоих губах уже не будет сахаринок… — Ну спасибо. Какое-то время Барти правда держался и даже чай не подслащивал. Время, раньше отводимое под пироги и пудинги, теперь тратилось на более глубокое изучение новостных газет, хотя там упорно не печатали ничего криминального. Однако под конец зимы утренняя почта смогла удивить их. — …СОВСЕМ ОХРЕНЕЛ, ПИЗДЮК НЕБЛАГОДАРНЫЙ! — на грязном скотском кричал громовещатель женским голосом. — НИ ОДНОГО ПИСЬМА ЗА ДВА МЕСЯЦА! РАЗ ВОЗОМНИЛ СЕБЯ ВЗРОСЛЫМ, МОЖЕШЬ И ДАЛЬШЕ НЕ ПИСАТЬ — ТОЛЬКО ВОТ ДОМА ЖДАТЬ ТВОЮ ЖОПУ НИКТО НЕ БУДЕТ, И НА ХАРЧИ ТОЖЕ БОЛЬШЕ НЕ РАССЧИТЫВАЙ! Уолт со скучающим видом размешивал джем в остатках овсянки. Многие косо посматривали на него, особенно те, кто былзнаком с языком, но он делал вид, что происходящее не имело к нему никакого отношения. Когда письмо сгорело, он подхватил сумку и встал: — Пойду писать ебаное письмо. Предупредите Стебль, что я опоздаю. На травологию Уолт так и не пришел. Похоже, решил раскатать для семьи целую поэму: не управившись за утро, он просидел за пергаментом и обед, и Барти хотел уже идти на подмогу, но Джон предложил "не трогать лихо". Само разберется. — Везет вам, — вздохнул Джон. — Я пишу маме, каждую неделю, но она же никогда не отвечает. Ну, знаешь, у нее же нет совы. Они сидели на перекладине перегородок Мощеного двора, дожидаясь звонка на зельеварение. Остатки снега почти растаяли; прозрачные сосульки, свисающие, с крыш, капали на серую плитку. Первокурсники носились по лужам, швыряя друг в друга комья грязного снежка, и верещали сквозь смех. — Поверь мне, — мрачно сказал Барти. — Лучше так, чем отчитываться почти каждый день. — Ты хотя бы знаешь, что тебя ждут… и любят, — Джон замялся. — Иногда мне кажется, мама до сих пор подавлена из-за расхода с папой, ну, из-за меня. Если бы не я, все было бы по-другому. «Если бы, если бы… Что вас так заклинило?» — Барти посмотрел на Джона. Поджатые губы, вздернутые рыжие брови под низко натянутой шапкой. Светлые глаза смотрели куда-то в сторону, а яркие волосы торчали из-под шапочных ушей, колышущихся на ветру. Не держись тот за перекладину, его, тонкого и нескладного, тоже бы унес ветер, надув поддержанную мантию, как парус. Как-то так вышло, что оба близких друга Барти не могли позволить новых вещей каждый год. Наверное, мать Джона прикладывала много усилий, чтобы обеспечить его всем необходимым для обучения в частной школе. Барти попробовал его приободрить: — Думаю, если бы она жалела об уходе, попыталась бы помириться. Ты же иногда ездишь в Ливерпуль, и мистер Уотсон, вроде бы, не против. — Не совсем так, — покачал головой Джон. — Во-первых, я езжу к Джорджу, и отец еле выносит мое присутствие. А, во-вторых, она такая гордая и упертая… Никогда не вернется, даже если мы на колени в шеренгу выстроимся. «Вот это я понимаю твердые принципы» — позже думал Барти, помешивая зелье на уроке, — «У меня никогда так не получится, я легко уламываюсь на что угодно. Ну, не на что угодно: перед Эваном же я не стал лебезить… Значит, во мне все-таки есть зачатки своеволия? Или это не считается? Любой бы отказался. Иди нет? Ну, в общем-то, мне не обязательно всегда под кого-то подстраиваться. Стоит попробовать поупираться…». Проснувшись посреди ночи с двадцать восьмого февраля на первое марта, отчего-то он вспомнил о Кэмпбелле, справляющем день рождения в окружении целителей и настоящих психов — то есть, считай, в полном одиночестве, среди больничных стен и даже без торта. И это стало последней негативной мыслью практически на целый месяц. Весной Барти вернулся к жизни. Белое небо, зеленовато-голубые пейзажи, свежая погода — силы энергии подхватывали его, как горная речка, и понесли делать дела. Зимняя подавленность пропала с концами. Будто под запрещенными веществами Барти хватался за все, до чего дотягивался — повысил успеваемость до идеальных параметров, отточил дуэльное мастерство так, что уложил на лопатки Регулуса с Джинджер, написал целую стопку некрасивых, неритмичных стихов, а потом выбросил их из окна: казнил за уродливость. Планирующие кусочки пергамента подхватил ветер и понес в сторону озера, прочь от замка. С Бревном тоже налаживались отношения. Подувшись пару месяцев, сова разрешила ему пользоваться почтовыми услугами и принимала от него лакомства, только не с рук, а если положить их рядом. Окрыленный, Барти воодушевленно передвигался по замку, сдерживая прыжки и пританцовывания. В голове постоянно играла музыка, с лица не сходила улыбка. Следы от выдавленных прыщей тоже не сходили, но их начали перекрывать выступающие веснушки. Вернулись неконтролируемые вспышки влечения, покинувшие тело на полгода; несмотря на это, ему все еще не нравилось, когда его кто-то касался. В своих мечтах он часто воображал обратное, но в жизни шарахался от объятий или чего-то подобного, например, Пандоры. Она была невероятно тактильной, по-дружески прилипала ко всем одноклассницам, а также, избирательно, одноклассникам — Винни и, иногда, Барти. — Потому что вы еще нормальные, — аргументировала она. — В отличие от некоторых. Барти вдруг устыдился мыслей, посещавших его время от времени. Пандора в них тоже мелькала, хоть и редко: хорошо, что она об этом не знала, иначе всякая дружба между ними точно развалилась. «А что, если кто-то владеет легилименцией и знает, о чем я думаю?» — устрашился однажды Барти, — «Нет, я бы почувствовал чужое вмешательство. Надеюсь». На одном из лекционных уроков защиты от Темных искусств он занял место в середине амфитеатра, между Уолтом и Пандорой. Профессор Блэк вышагивал перед доской, исписанной терминами, над ним переключались картинки с проектора. — …зрачки меньше, чем у настоящих волков — если приглядеться, глаза даже могут напоминать человеческие. Хотя, если вы встретите оборотня, приглядываться будет особо некогда… Поначалу Барти записывал все, что тот говорил. Несколько десятков перьев исправно скрипели под диктовку, и его не отставало. Рядом ниже строчила конспект Амелия Боунс, ее темно-русые волосы, перевязаные узкой черной лентой, мягкими волнами спускались до середины лопаток. Изгибы отливали серебром, и Барти засмотрелся на эти переливы, поворачивая голову так и сяк. — Пиши! — шикнув, Пандора тихо хлопнула его по правому плечу. — Пишу я, — буркнул Барти. Как оказалось, он достаточно много пропустил, и угнаться за смыслом повествования оказалось невозможно. К концу урока перо легло поперек пергамента — рука устала от ведения рукописей по двенадцати разным темам. Все равно Блэк не говорил ничего сверх материалов учебника. Пандора недовольно хмыкнула, но не стала журить за безделье, а Барти начал впитывать знания ушами, параллельно возвращаясь к любованию спиной прямо по курсу. На Амелии не было мантии или жилетки, через белую рубашку проступали очертания застежки бра. Уши мгновенно выключились, управление перехватили два других центра — воображательный и тот, что пониже. Захотелось перегнуться через стол, плотно скользя тазом по столешнице, чтобы всеми легкими вдохнуть запах волос, наверняка какой-нибудь сладкий. Перегнуться, проскользить и протянуть руки, расстегивая застежку, а потом завести их вперед и… Барти не сдержал улыбку и прикрыл рот рукой, а дымящиеся брюки — мантией. Очень удобная вещь, почему магглы отказались от нее? — Че лыбу давишь? — спросил Уолт слева, а, проследив за траекторией взгляда, улыбнулся с точно таким же коварством. Наверняка еще в первую фазу воображаемых действий он бы смачно ударил его по заднице. — А… Отвлекшаяся Пандора тоже увидела, куда они оба пялятся, и дала Барти очень болезненный подзатыльник. Второй набюдатель избежал кары, отъехав на пискнувшего Винни и залив чернилами угол его конспекта. Жаль, что Винни не был столь скор на расправу (или столь самоуверен для удара), посему Уолт остался безнаказан. На самом деле девочки в более возвышенном смысле не очень-то его волновали. Уолта тоже, он временно остыл к Ваннессе — не мог простить сломанный нос и пережитое унижение. В их жизни тринадцати-четырнадцатилетних подростков крутились сферы куда занятнее: коллекционирование журналов, спортивные матчи, домашка и сплетни, сплетни, сплетни… — А ты в курсе, Поттер, Блэк и Петтигрю больше месяца ни с кем не разговаривают! Говорят, Люпин проклял их — сам признавался, я слышал! — Ты слышал, Дженнифер Уайт снова беременна, ну, неофициально? Как думаешь, это правда? По-моему, реальный бред. — Говорят, профессор Блэк пытается переманить Регулуса к себе, отвернуть от семьи. Вряд ли у него получится. Скорее сумасшедшие родаки Рега прилетят в школу и поотрывают всем яйца, ха, смелый нашелся! — Что ты думаешь насчет игры с ивой? Выглядит небезопасно, но... Когда земля просохла и из нее пробились первые сочные травинки, скучающие студенты повалили на улицы. Берег озера все еще представлял собой грязное месиво, а во дворах, кроме прогулок, ничем особо не займешься. Кто-то нашел выход и придумал игру, единственное правило которой заключалось в том, чтобы дотронуться до ствола Гремучей ивы и не умереть. За почти три года в Хогвартсе Барти никогда не подходил к драчливому дереву. Оно и с башни выглядело зловеще — поднятые кверху плети, сбивающие любой случайно проносящийся мимо объект, толстый узловатый ствол, непонятно торчащий в его середине сук. В сравнении с сестрами у озера, эта ива выглядела пугающе-неправильно, словно проросла прямиком из потустороннего мира. Все рейвенкловцы следовали местному закону обходить ее поляну стороной, ведь она могла легко переломить кому-нибудь хребет. Ходили слухи, что год назад одна тяжелая ветка задавила чью-то кошку или жабу, да и совы облетали безжизненное место за много-много ярдов. В тот день Уолт уговорил их пойти посмотреть на недо-игру старшеклассников. Барти старательно отнекивался, но в какой-то момент сдался: от одного просмотра ведь ничего не случится. Да же? — Мы не будем подходить, постоим на склоне, — обещал Уолт. — Ладно, ладно… Барти, Джон, Дейв и Уолт стояли у подножия холмика и, затаив дыхание, наблюдали за развитием событий. Листья на Гремучей иве появлялись гораздо позже, чем на других деревьях, поэтому она размахивала голыми хворостинами, как хлыстами. Их свист перекрывался веселыми визгами и смехом игравших пяти-шестикурсников с Гриффиндора и Хаффлпаффа, ребят с ветром в головах. Парни и девушки уклонялись от града атак, перепрыгивали преграды и били ладонями по стволу, а потом бежали обратно. Кто-то попадался, но удары мазали — все оказывались достаточно ловки для затрещины в полную силу. — Я тоже хочу, — заныл Уолт. — Беру слова назад — я следующий! Темнокожая девушка отпрыгнула к подругам как раз в тот момент, когда огромная главная ветка обрушилась на место, где та только что стояла. — Нет! — резко осадил Уолта Джон. Трое с нескрываемым удивлением обернулись к нему: может, Джон не был таким робким, как тот же Винни, но редко вставлял кнаты своего мнения, еще и так рьяно. — Ни в коем случае! Это глупо! Гном-Уолт оторопело вскинул голову на взбунтовавшегося великана. — Да я мелкий, она меня даже не заметит, — он приставил ребро ладони к макушке, как бы напоминая о своих размерах. — Нет, Уолт, только через мой труп, — встал в позу Джон и крепко схватил того за капюшон мантии. Издав боевой клич, Уолт выскочил из рукавов и ринулся было в толпу, если бы его не перехватил Барти. Руки обвились поперек ребер, мешая бежать; оторвавшиеся от земли короткие ноги Уолта засучили по воздуху. Барти и не знал, что в нем дремали такие физические силы. — Это реально херовая идея, они же буквально идиоты, все два факультета целиком, — кивнул он на светловолосого парня с такими обильными пигментными пятнами, что издалека они сливались в одно большое коричневато-рыжее пятно. Он сделал это как раз вовремя: стоило Уолту вырваться и оспорить его, огромная плеть растения с лопнувшим терпением хлестанула тому парню прямо по лицу. По толпе прокатился дружный ох. Хаффлпаффец упал на землю, как мешок с картошкой, и представил залитое кровью лицо. Новая волна вздохов не заставила себя ждать. — Еба-а-а-ать, — Дейв схватился за голову. — Уолт, ебаный в рот, это же мог быть ты! Побелевший Уолт заткнулся, сопротивление прекратилось. Барти опустил руки, а рука Джона, напротив, крепко сжалась на маленьком плече. Послышались плач и надрывные вопли, кто-то побежал за помощью. Парня в полуобморочном состоянии совместными силыми оттащили от дерева, намерившегося завершить начатое. — Пошли отсюда, — сказал Барти, сглатывая ком тошноты. — Незачем глазеть. Пока не прибыло руководство, они по-тихому смылись, вернувшись в гостиную так, что никто и не заметил их отсутствия. Остаток дня Уолт мало разговаривал, в основном используя односложную лексику и сливаясь со стеной у камина. Барти скопировал его методы приободрения, подсовывая шоколадки и отвлекая разговорами, но ответная реакция была весьма и весьма слабой. В конце концов он оставил друга переваривать день самостоятельно, и тот, посидев еще немного, ушел в пустую спальню: в гостиной стало слишком шумно. Вся школа обсуждала происшествие. Одни задавались вопросом, зачем вообще Гремучую иву посадили на территории Хогвартса, другие порицали безалаберность учеников. Особенно возмущались Пандора и Джинджер. — Ну сказано же: не приближаться! — членораздельно выговаривала воздуху Джинджер. Пандора яростно кивала, Джон вяло им поддакивал. В другом углу то же самое обсуждали Ванесса, Женевьева и примкнувший к их тандему Винни, нашедший безопасное пристанище вдали от взбалмошных приятелей. Комната жужжала, как пчелиный рой, и только Барти молчал. Уолт наверняка в тысячный раз переживал свое излюбенное «а если», так что Барти не мог не проявить солидарности. В одной из параллельных вселенных он его не удержал, и сейчас бы их компания сидела не в уютных креслах, а под дверью в Больничное крыло. — Спасибо, — с усилием выдавил Уолт для Барти и Джона, когда все спускались к ужину. — Нет, реально, спасибо, что не дали мне… Ну… — Хорошо, что все обошлось, — примирительно сказал Джон, встрепав желто-белые колючки на его затылке. — Просто еще такой заплет, — продолжил Уолт. — Я серьезно, без приколов… — Так, — нахмурился Барти. — Что еще? Уолт зажмурился и замахал руками, призывая к молчанию. Его нога пропустила ступеньку, и он чуть не сбил стайку первокурсников, как мяч — кегли. — На этой неделе, на прорицаниях, мы же перешли к хрустальным шарам, — он говорил сбивчиво, и Барти поторопил его — до столовой оставалось меньше минуты ходьбы. — И я вообще ничего не видел в этом тумане ебучем, хоть ты тресни. Ну, начал плести чепуху, как обычно, но не сработало. И Ваблатски сказала мне, типа, как вы не видите? У вас же тут явный знак смертельной опасности… А я тогда такой да, да, точняк, а сам думаю — ну и хуйня… Барти исполнился скепсисом. — Ты же не веришь в судьбу и прорицания! — Теперь верю, походу, — огрызнулся Уолт и вошел в поток студентов, проходящих через двойные двери. — Может, великие прорицатели и правда не всегда ошибаются, — неуверенно протянул Джон у его уха. — Может, только слово «великая» к Ваблатски не имеет никакого отеошения, — отрезал Барти. Перед ужином профессор Дамблдор поднял руки, требуя тишины, и произнес речь. — …Думаю, ни для кого не осталось секретом, что неразумное, недальновидное поведение привело к настоящей трагедии. В который раз я призываю не только избегать любых контактов с Гремучей ивой, но вспомнить о всех других правилах. Многие вещи действительно запрещены не просто так. — Что с Гадженом, профессор? — громко спросил с места Поттер, как только директор взял паузу. Барти свернул шею, чтобы посмотреть на него. Все до единого в Большом зале сделали то же самое. Поттер и его шайка так давно ничего не говорили, что люди забыли звучание их голосов. Четверка сидела на своих местах, такая же, как прежде — один растрепанный, второй кудрявый, третий с соломой вместо волос и четвертый, не видящий ничего плохого в стрижках мадам Смит. Только сегодня Люпин выглядел слегка зеленоватым, несмотря на теплое освещение плавающих по воздуху свечей. — Все в порядке, мистер Поттер. Но еще немного, и ива бы выбила ему глазное яблоко, — Дамблдор многозначительно посмотрел на гриффиндорцев поверх очков-половинок. В ту же секунду на столах появилась еда. — Не кисни, Уолти, — шепнул Барти. — Не сдох твой Гаджен, и ты бы не сдох. Нахуй твои гадания. — Ну спасибо, — криво ухмыльнулся Уолт и положил себе побольше еды. Привет, мам, Конечно, я приеду на Пасху, что за вопросы? Еще и так рано — до Пасхи жить и жить. Я, конечно, невероятно по вам скучаю и все такое, просто это было немного неожиданно. От «Пророка» новостей не дождешься, так что спрошу у тебя (ты же общаешься с папой): он не рассказывал случайно ни о чем, как в Рождество? Многие снова собираются домой на каникулы, хотя не такой толпой, как зимой. В воздухе явно чувствуется какая-то недосказанность, и мне не нравится, что взрослые вечно что-то от нас скрывают. Мы такие же члены общества, как и все, мы достойны знать, что происходит. Мам, надеюсь, ты все поймешь и дашь ответ на мой вопрос.Твой сын Барти.