В Большом зале было душновато, жарче, чем всегда. Палящее солнце на чистом потолке-небе нещадно пекло затылок, в довесок Барти казнился над нескончаемой кружкой горячего, несладкого чая — сколько ни отпивай, та не кончалась.
— Ну ты скоро? — нетерпеливо потрепала по плечу Пандора.
Он хотел было ответить, но не успел и слова вставить.
— Да, мистер Крауч, вы заставляете всех ждать.
Резко крутанувшийся на месте Барти увидел профессора Блэка. Мужчина и все остальные в громадном помещении смотрели прямо на него, явно ожидая каких-то действий. Вдруг щеки Пандоры надулись, и она, слегка отвернувшись, прыснула в ладонь. Барти непонимающе посмотрел на Блэка, источающего явное неодобрение, если не презрение. Негативная энергия волнами захлестывала со всех сторон, сотня пар глаз безотрывно сверлила его. Переведя взгляд вниз, он увидел, что сидит абсолютно голый, даже без белья.
На секунду его охватило жуткое чувство стыда, ведь вокруг не было ничего, чем можно прикрыться, но потом кто-то отдал ему не то мантию, не то плед. Моргнув, он оказался вдали от зала, от насмешливых лиц. Знакомые стены эдинбургской комнаты выстроились вокруг защитной крепостью, внутри стояли мама и Винки.
— Спасибо, — неловко сказал он, кутаясь в защитную ткань.
Ему ласково улыбнулись, и уголки его губ тоже непроизвольно приподнялись. Подойдя к матери, сгорбленный, он ткнулся лбом в ее мягкое плечо, жаждая полного укрытия от невзгод. Но в следующий миг иллюзия безопасности разрушилась:
— Эй! — уничтожил видение вполне реальный, смеющийся голос. — Гляди, Винсент, Барти-то у нас сосун!
Глаза распахнулись и сразу же зажмурились от непривычной яркости. Вчера он так устал, что лег, незадернув полог. Голова Уолта парила прямо перед ним, частично перекрывая солнечный свет. Подобравшись, Барти натянул одеяло до подбородка, хоть и был в пижаме. О чем велась речь, оставалось вопросом.
—
Слюни подотри, балбес, — хмыкнул Уолт.
Барти машинально провел по губам рукой и почувствовал, что кожа большого пальца влажная и неприятно-сморщенная. "Какой ужас" — подумал он. Возникла срочная необходимость придумать оправдание, чтобы за ним не закрепили обидную кличку. С тем, что в ближайшие дни его будут подкалывать при любом удобном случае, он смирился.
— Мне снились… сиськи Ваниллы Фортескью, — ляпнулось первое, что пришло в голову. Ну, лучше это, чем чей-нибудь пенис.
— И что ты с ними делал? — расхохотался Уолт. — Вскармливался ванильным молоком?
— Иди в жопу, — буркнул Барти.
— Ванильную?
— Да хоть в шоколадную.
— Фу, — сонно сказал Винни со своей кровати. — Какие же вы мерзкие.
Барти откинулся обратно на подушку. Кто бы что ни говорил, он не мог просто взять и разорвать связи с семьей, даже несмотря на родительское давление. Может, быть ему «маменькиным сынком» до конца жизни, но, по его мнению, это не сделает его хуже других. А если еще и помалкивать об этом, все вообще станет лучше некуда.
Иногда он вспоминал — специально или случайно — побег с Кэмпбеллом, от начала до конца, как страшный сон. И в затхлой комнате, и среди толпы в гримерке, и в подворотне над стекающей на мокрый асфальт кровью — везде мысли цеплялись за желание вернуться домой, к единственному человеку, который может помочь. Он не мог отрицать, что временами его мать была «чересчур», особенно на фоне замкнутного отца, но его все устраивало, относительно. Пока между ними держалась дистанция, проблемы не успевали формироваться. Вот только на подсознательном уровне Барти сам не держал дистанцию, выискивая ее фигуру в других людях.
***
Вот и конец, твоя жизнь у тебя,
Я ухожу, а со мной темнота.
Я не грущу, но все равно
Умерли мы, слившись в одно.
Последние две строчки никак не сритмовывались, и Барти грыз внутреннюю сторону щеки, силясь извергнуть из себя завершение. Он сидел на их с Уолтом постаменте неподалеку от класса музыки в ожидании Джона. Постоянный спутник оправдал отсутствие собраним одного из его заурядных кружков по «налаживанию связей».
Барти долго скрашивал время за домашней работой в библиотеке, но не рассчитал время и свернулся раньше, чем закончились часы хора. В такие моменты, когда мозг ничем не занимался, его пожирало дикое беспокойство, твердящее срочно заняться чем-то полезным, поэтому Барти достал клочок пергамента с недельным четверостишием и попытался довести его до ума.
Задумавшись, он не услышал, как за стеной стихла музыка и в коридор повалили ученики. Нескладывающиеся строчки волновали больше.
Исчезли мы, ста
— Эй, привет.
— Ебучий Мерлин!..
Подорвавшись, Барти скомкал лист и на лету успел захлопнуть крышку чернильницы. Но та разбилась о каменный пол, и содержимое расплескалось в большую черную лужу. Ойкнувший и вовремя отскочивший Джон пострадал меньше всех; брюки Барти, сунувшего бумажку в карман, сильно пропитались жидкостью, а светлые носки туфель не шелохнувшегося Акселя окрасились в негатив подчистую.
— Привет, — как ни в чем не бывало сказал Аксель. —
Эванеско!
Большая часть лужи исчезла, но пятна на одежде остались. «Больше выделывается» — подкатил глаза Барти,
леветируя осколки чернильницы в ближайшую урну вместо того, чтобы собрать их руками. — «Это же чары СОВ!»
Натянулась неловкая тишина. Джон поглядывал на друзей, накручивая височную прядь на палец, Барти комкал и расправлял бедный стих в кармане.
— А так даже интереснее, — Аксель задумчиво оглядел новую окраску туфель, разрядив обстановку.
— Не то слово, — Барти саркастично выгнул брови и приподнял брюки — носки и кожа с волосами тоже покрасились.
Аксель кивнул, не распознав выпада. Барти давно в него не вглядывался: пуговиц на растянутых одеждах стало больше, пыльно-желтые нерасчесанные волосы доставали кончиками до середины ребер. Чуть выше Барти, но гораздо ниже Джона; кожа обтягивала худые кисти и череп — если бы не балахонистая мантия, все бы испугались ходячего скелета. Затуманенный взгляд никуда не делся и вкупе со странноватым поведением был последним штрихом такого устоявшегося среди узких кругов понятия, как «акселевость».
Втроем они двинулись в сторону Большого зала. Поначалу Джон взахлеб рассказывал Барти о последних репетициях и Флитвиковом новвоведении — хоралу с жабами.
— Они живут в террариуме у Кеттлберна, мы будем по очереди ходить и убирать у них… А еще они страшно дурацкие на ощупь, представляешь?
— Да, — невовлеченно мычал Барти. — Ага.
Сосредоточиться на диалоге было сложно из-за кучи других мыслей — когда поменять одежду, что сказать Уолту, что выбрать из еды, какие слова были записаны на испорченном пергаменте… «Может, оно и хорошо, что испортилось. Слишком мрачно» — он незаметно выкинул его в урну у Главной лестницы.
Потеряв надежду разговорить друга, Джон повернулся к Акселю. По пути в столовую они успели обсудить все, что можно, от жаб до ставок на результат последнего квиддичного матча сезона. Со стороны они выглядели, как закадычные друзьями, и Барти не мог понять, когда успела наладиться такая связь, если Джон постоянно тусовался с ним и с Уолтом. Приползла ушлая идея, что Джон вынужденно посещал с хаффлпаффцами древние руны, на которые наверняка ходил и Аксель, с его-то страстным увлечением, да и в другое время Джон, бывало, уходил от рейвенкловской компании. И, конечно же, Аксель не просто так в одночасье решил записаться в хор.
— Что за хрень, Джон? — накинулся Барти в коридоре после ужина. — Почему не сказал, что вы теперь дружите?
— А должен был? — удивился он.
Барти понял, что сморозил глупость, и сконфузился. Чтобы Джон не видел его румянца, он вырвался вперед на полшага.
— Не должен был. Извини.
— Да я бы сказал, просто вы не особо-то его… Ну, не хотел поднимать лишний шум, в общем, — коротко закончил Джон.
Барти замялся. Неужели они с Уолтом слыли такими дикарями, которые могли бы запретить с кем-то общаться? Что ж, исходя из последнего вопроса Барти немудрено, что Джон решил промолчать. Аксель был странным до мозга костей, и все его сторонились, а Барти до сих испытывал легкую неприязнь, несмотря на свои извинения в конце прошлого года. Глубоко внутри в нем теплились остатки глупой ревности, ребяческого сорвенования, в котором, как оказалось, участвовал он один.
— Как… как это вообще произошло? — спросил Барти и сходу назвал пароль для входа в башню.
— Э-э-э… — Джон застопорился, когда один наглый первокурсник юркнул наружу между его ног-палок. — Долгая история, на самом деле.
— Можешь рассказывать хоть до вечера, пока я занят историей магии. У меня много времени.
Они заняли стол у открытого окна. Барти конфисковал чью-то полупустую чернильницу, оставленную без присмотра, и сел за домашнюю работу. О брюках благополучно забылось.
Сбиваясь, путаясь и постоянно скача во времени повествования, Джон поведал длинную историю их с Акселем знакомства. Все началось в сентябре, когда Джон вступился за него перед отнявшими недоделанную вышивку старшеклассниками, а потом Аксель помог ему разобраться в древних рунах. В первый поход в Хогсмидони разговорились и узнали, что им нравится похожая музыка и оба не любят людные места. В компании друг друга тяжбы социализации переносились легче, и неделя за неделей выстроился неплохой общий язык.
— Да он крутой, честно, — Джон поставил локти на стол, упираясь подбородком на кисти. Объемные волосы делали его похожим на льва. — Просто вы хотите видеть в нем чудака и больше никого. На самом деле с ним очень интересно общаться. Вот.
Он показал вышивку на нижнем кончике галстука, который всегда прятался под мантией. Серебрянный скрипичный ключ и пара нот были выполнены аккуратными стежками.
— Ладно, — махнул рукой Барти. — Дело твое. Мы не осуждаем.
— Еще бы, — Джон издал «пф» и встал. — Ладно, пойду делать перевод на вторник…
После того дня Барти приглядывался к Акселю, если выпадала возможность. За исключением внешних возрастных перемен он не отличался от старых версий себя, скрытного и откровенно странного. При этом застенчивым назвать его было никак нельзя. Количество вышивок на одежде уменьшилось, но он заплетал передние пряди в косички и собирал ими остальные волосы назад. Барти как раз думал о причине, по которой Аксель (и Джон) не обрезал волосы, когда однокурсник вырос перед ним из под земли.
Это были минуты перед первым уроком, нумерологией. Профессор задерживалась, но слизеринцы сидели в аудитории в полном составе. Обращая на них не больше внимания, чем на грязь под ногтями, Аксель безмятежно прошел к парте Барти.
— Профессор Уильямс просила подойти тебя на следующей перемене, обсудить дополнительное задание по рунам, — сказал он и точно так же выплыл из кабинета.
Барти отвернулся к доске, отделенной от учеников длинным преподавательским столом. С недавних пор ранние рассветы позволяли не пользоваться искусственным освещением по утрам, и все щурились от ярко-оранжевого восхода за стеклами больших окон. До ушей долетело характерное хмыканье Розье, а вскоре и его высказывания в полный голос. Присутствующие без стеснения обсуждали Акселя, его внешний вид и «придурковатость».
— Эй, Крауч, — лениво обратился к нему Эван. — И чего ты вечно молчишь? Сказал бы что-нибудь хотя бы для приличия.
Барти напрягся, но не стал оборачиваться. Пальцы настолько крепко стиснули перо, что оно немного погнулось.
— Мне нечего вам сказать, — тихо промолвил он.
— Твое дело. Будешь дальше молчать — все подумают, вы одного поля ягоды…
— Да уже, — хрюкнул Роули.
«Мне похуй» — хотел бы сказать Барти, но только крепче сжал бедное перо и стиснул зубы. Меньше ссор — больше поимеешь в будущем, так наставлял его Уолт, да и пресмыкающаяся натура не позволила бы воспротивиться вслух.
— Ну, он странноват , — ни им, ни себе.
Эван довольствовался и малым. Маленькая победа — первый шаг к большому выигрышу.
— Вот видишь, — в словах сквозила улыбка. — Так просто. Все любят говорить гадости.
После урока у выходе его ждал Эйвери, тот самый щуплый четверокурсник с жесткими серо-черными волосами и глубокими красными угрями на лице и шее. Они сразу о чем-то зашептались и ушли едва ли не под руку, Роули поспешил следом. Барти немного пожалел Эйвери, наверняка страдающего от постоянной боли, и пошел в кабинет древних рун.
Вечером Бревно принесла ему письмо из дома — когда только успела слетать? Мать не написала ничего конкретного, ссылаясь на секретность министерских дел и маленькость отпрыска. Перед тем, как сжечь записку (чтобы не нашел тот, кому видеть ее не надо), он прижал бумагу к носу и глубоко вдохнул запах бумаги и слабые отголоски полусухих цветов.
Незадолго до пасхальных каникул Барти засел под плакучей ивой у озера, попросив друзей не беспокоить его. Теплая погода позволяла гулять без мантии, в рубашке и брюках, испачкавшихся о кору и землю. Он принес чернила и пергамент, надеясь вблизи воды поймать вдохновение и написать что-нибудь стоящее, что не стыдно и показать кому-нибудь. Например, Джону, бесстрашному в проявлениях искусства, или Винни, который за свою жизнь вообще слова плохого никому не сказал. К несчастью, сочинения никак не шли в голову, а мысли разбегались подобно кругам, остающимся на воде после игры в блинчики — группка учеников неподалеку как раз громко занималась этим.
Приняв состояние бесстишь, Барти попытался начиркать чернилами пейзаж, что было фатальной ошибкой. В скверном наброске озеро не узнавалось, а обилие чернил потекло книзу листа, капая на вторые, незапятнанные брюки. Испорченный лист потонул в волнах, и Барти взял следующий, думая вернуться к словам. Прозаические разговоры с самим собой тоже бывали полезными.
04/27/1975
Волны очень красиво разбиваются о берег. Он пологий, и вода с пеной скользят по темному мокрому песку, как лапы, которые пытаются за что-то ухватиться. Хвататься не за что, поэтому они распадаются и ускользают обратно. Свет, что сочится через ивовые листья, играет с водой, так что она похожа на скорее не на воду, а россыпь драгоценных камней, бриллиантов.
Здесь пахнет тиной и лесом. Мне нравится местный воздух, особенно если ветер дует со стороны гор. Очень освежающий. Стрекозам тоже нравится, их здесь много, синих…
Небо превосходное. Как я люблю — белое, солнца не видно, но при этом не темно, туч ведь нет. Ветер отхлестывает волосы назад, и я чувствую себя героем романа. Еще и древний замок рядом — о чем еще только мечтать?
Скоро каникулы, профессора нас жалеют и дают меньше домашних заданий, так что у меня небольшая передышка. Вот и занимаюсь здесь ху
Что бы еще написать? Отсюда не видно, с какого они факультета, но те ребята уже достали кричать. Откуда столько энергии в обычной игре в блинчики?..
Недавно я задался вопросом, кто из моих друзей правее. Джону плевать на чужое мнение и стереотипы, он дружит с Акселем Туруненом, над которым многие смеются, особенно слизеринцы. Уолт как бы на их стороне, хотя ни с кем из них не общается, просто такого же мнения. Когда я рассказал ему о Джоне, он так расфыркался, что Винни подумал, что он задыхается. А я снова завис где-то посередине, ну просто моя приерогатива: сидеть на двух стульях. Не знаю, к чему меня это приведет. Когда-то придется выбирать без увиливаний.
В последнее время пытаюсь избавиться от «мрачности». Мир вокруг не так уж плох, чтобы выглядывать в нем только черные цвета. Не очень выходит. Видимо, мои «стихи» обречены на меланхолию.
…
Закончив, он сложил лист и отправил его туда же, куда и прошлый. Пусть озеро читает, русалки и гриндилоу, ему это хранить незачем.
Башню охватил ажиотаж. Вернувшийся туда Барти обошел младшекурсников, играющихся с кусачей тарелкой, и подошел к группке возбужденных одноклассников.
— О, вот и ты, — Пандора сцапала его за плечо и подтащила к гобелену, где уже стоял Джон с гитарой. — Стой, не двигайся.
— Что… — он зажмурился от яркой белой вспышки.
— Здорово! — воскликнул Винни и немного понуро добавил: — Ну, почти…
В руки Барти всунули какую-то карточку, в ближайшем рассмотрении оказавшуюся моментальной фотографией, неподвижной. Часть головы Джона обрезалась сверху, Барти из-за движения смазался, да и выражения обоих лиц оставляли желать лучшего. Истерично хихикнув, Барти поджег ее палочкой.
— Либо вы даете мне расческу, — он указал на взлохматившиеся в сено волосы. — Либо я ухожу. И вообще, что за фотосессия?
— Винсент решился наконец использовать свой
фотоаппарат по назначению, — сказал откуда-то Уолт, доселе незаметный.
Джинджер протянула ему свой гребешок, весь в рыжих волосах. Барти натянуто поблагодарил ее и уложил пряди пальцами, наощупь.
— Классная идея, не вредничай, — Джон перехватил гитару и начал позировать для одиночного фото. После вспышки он повернулся другим боком. — Фотографией можно сказать не меньше, чем музыкой. Я бы тоже хотел попробовать…
— А ты у нас скорее фото
модель, чем фото
граф, — Уолт вскочил с табуретки и встал рядом с ним.
Винни пришлось порядочно отойти, чтобы оба влезли в кадр. Завершив съемку, он отдал фотографии Джону (одну оставил себе) и посоветовал подержать их в проявочном растворе, чтобы они задвигались. Джона и так все устраивало, тратиться на зелье — или просить помощи одноклассника-зельедельца — он не захотел.
— Эй, Ванесса! — позвал Винни через комнату, когда Пандора заполучила их с Барти совместную фотографию. — Идите, все ушли!
Барти, поодаль очень быстро болтающий с Пандорой (и не очень быстро с Джинджер), бросил взгляд на новоиспеченных подруг Винни. На обеих были черные платья похожих фасонов, длинные прямые волосы тоже уложены почти идентично, только если у Ванессы они напоминали жидкий шелк, у Женевьевы совсем слегка пушились. Из-за разницы в росте Винни снова сделал шаг назад, но Ванессе остановила его грациозно выставленной белой ладонью. Подавив улыбку, она живо подсекла подругу под коленками и подняла на руки.
— Быстрее! — хрипло выдавила она. — Быстрее!
У Барти отвисла челюсть. У обернувшейся Пандоры тоже. Ванесса удерживала Женевьеву несколько секунд, хвативших для одного снимка, а потом как можно мягче поставила обратно. С осени та много потеряла в объеме, окончательно превратившись в тень, но и Ванесса не слыла силачкой. Однако Винни пришел в полный восторг:
— Это лучшее фото, девочки, я клянусь трусиками Морганы!
***
Барти смотрел на проявленное фото вторую минуту. Они с Пандорой стояли вполоборота к камере, она держала его за испачканные чернилами руки и весело подпрыгивала.
—
Что за девочка? — заинтересовалась мама за его плечом. —
И почему у тебя волосы в чернилах?..
— Пандора Олливандер, — сварливо отозвался Барти, игнорируя второй вопрос. —
Мы дружим, я же тебе рассказывал.
Он стоял на кухне дома и проявлял немногочисленные снимки, доставшиеся ему, в глубокой миске.
—
Это Джон и Уолт, — он ткнул на пока неподвижных друзей. —
А это Винни Сайкс.
Винни стоял между Ванессой и Женевьевой, Барти снимал их сам. Его попросили сделать три снимка, но он, повинуясь внутреннему порыву, щелкнул четырежды, тайком забрав последнюю фотографию себе.
—
А девочки?
—
Просто одноклассницы.
—
Понятно… Хочешь чаю? — не дождавшись ответа, она попросила Винки заварить зеленый чай. —
Еще остались сконы, твои любимые.
—
Да, спасибо, — Барти утопил Джона и Уолта: первый забренчал на гитаре, второй скорчил гоблинскую мину. —
А папа скоро вернется?
Шла первая половина пасхальных каникул, и за эти дни Барти почти не видел отца. Из-за переработок тот часто пропускал ужин, а завтрак брал с собой. Мать ответила ему из гостиной:
—
Не знаю, дорогой, это одному ему известно.
Закончив, Барти сел на диван и взял со столика журнал о волшебном садоводстве. «Спрячь любимцев от любопытных соседей: так ли похожа цап-клоридия на гортензию?» — гласил заголовок. Увлечения скучающей домохозяйки повергали в скуку его самого, но он не сильно противился — его-то самого не привлекали к труду. Его мама с двумя чашками в руках пристроилась рядом, и они очередной день пролетел за тягомотной беседой ни о чем.
С одной стороны ему нравилось проводить время таким образом: никуда не спешить, не думать, просто сидеть в облаке искусственной безопасности и распивать чай с одним из немногих людей, кому можно доверять безгранично. С другой его тыкало бездействие, он чувствовал себя остановившейся акулой, которой жизненно необходимо плыть и плыть вперед.
После ужина под предлогом застила клетки совы он брал скопившиеся номера «Пророка» и внимательно читал их в комнате. Из добытой информации он догадался, что его отец сейчас разруливает происшествие, затронувшее густонаселенный маггловский район Лондона — преступная группировка совершила массовое убийство по неясным мотивам. Все подозреваемые и непосредственно пойманные «за руку» хранили молчание, не выдавая ни главаря, ни соучастников.
В саму Пасху Крауч-старший все-таки остался дома. Отобедав, он немного посидел с семьей, искренне стараясь вникнуть в пустой разговор, но через некоторое время сдался и ушел в кабинет. Барти догадывался, что заняться там ему нечем — прошлым вечером отец не приносил с собой никаких бумаг, так что причина побега состояла отнюдь не в делах.
—
Я скоро вернусь, — пообещал Барти столовой в целом.
—
Хорошо, — ответила она голосом его мамы.
Он прошел вглубь дома и отважно постучал в дверь. Сегодня отец не казался неприступным вооруженным фортом, так что вполне можно рискнуть и выйти на личные переговоры. На стук не ответили, но Барти все равно вошел:
— Не занят?
Отец стоял лицом к окну: одна рука задумчиво терла подбородок, а вторая теребила завязку шторы. Когда он обернулся, Барти подумалось, что мимику их озадаченности будто бы скопировали заклинанием.
— Еще нет, — преувеличенно спокойно сказали ему. — Проходи.
Барти присел на старый добрый стул для посетителей. С прошлого года тот как-то подуменьшился, пятки теперь доставали до пола. Вдохнув поглубже, он начал:
— Что-то случилось? Ты выглядишь… —
нервным. — …обеспокоенным.
— Много чего происходит, — согласившись, отец сел на свой стул по другую сторону стола.
С трудом оторвав взгляд от колен, Барти посмотрел в его серьезные темно-карие глаза. Иногда они казались пустыми, лишенными всяких эмоций, но сейчас в них чувствовалось рождение некого нового понимания.
— Я читал новости, — неторопливо поделился Барти. — Убийства магглов. И не только, все говорят об увеличении преступности.
— Молодец, что интересуешься новостями, — так же медленно, не отводя взгляда, ответила взрослая копия. — Действительно, наступают неспокойные времена, но пока я не могу сказать тебе чего-то по существу. Боюсь, если это запутанно для нас — для меня — ты совсем ничего не поймешь.
— Я постараюсь, — не отступал Барти.
— Я скажу тебе, если произойдет что-то важное, — он недолго помолчал и нетвердо добавил: — Обещаю.
Короткий диалог выжал из взрослого все силы, он прикрыл глаза. Барти тоже моргнул — недолгая связь разорвалась. Поблагодарив отца, в полной растерянности он вышел из кабинета.
Привет, Барти,
К нам в Манчестер приехал мой брат, и угадай, что привез? Камеру! Чудесное совпадение! Она пленочная, а не как у Винни, так что мы проявляли фотографии вручную.
Я бегал по всему городу за кадрами, это просто невероятные ощущения. Еще фотографировал Джорджа и маму, это не так интересно, но все равно… Джордж согласился побыть в постановке кадра — я экспериментировал со всякими штуками, знаешь, «сюжет». Пытался передать какой-то посыл, хотя так и не придумал, какой именно. По большей части мне нравилось просто соблюдать геометрию и добавлять всякие интересные финтифлюшки [trinket].
У меня мало копий, а колдовать вне школы запрещено, поэтому присылаю всего пару снимков тебе и еще парочку Дэйву, потому что уверен, вы точно оцените. Ну, Дэйв, может, неточно, но ты точно. Я знаю, ты там вечно что-то сочиняешь, хотя не показываешь нам. Прячься лучше, если это такой большой секрет.
Джон
Барти скривился, как от зубной боли, и перешел к выпавшим из конверта фотографиям. Джон с недавних пор хоть и держал сычика для доставки волшебной почты, всегда запаковывал ее маггловским способом.
На первой фотографии была та самая низкая черноволосая женщина, провожающая Джона на Кингс-Кросс. Она сидела на табурете сбоку от кухонного стола и устало улыбалась. На корточках рядом с ней сидел, очевидно, брат Джона, его голова лежала на прикрытых длинной юбкой коленях. Широкая белозубая улыбка ослепляла Барти даже с бумаги. Короткие волосы Джорджа тоже были черными.
