После Пасхальных каникул прически рейвенкловцев не остались прежними. И если обкорнанный под корень Винни не вызывал удивления, а смена кривой самострижки Пандоры на «приличный» гарсон была ожидаема, то на Джона косились все его знакомые.
— Смотри, смотри! — хлопал Барти Уолта в первый учебный день.
Только сейчас он увидел Джона во всей красе — до этого образ был просто-напросто неузнаваем. Джон спокойно досыпал последние минуты перед трансфигурацией, и его черные, как вороново крыло, волосы разметались по его лицу и парте.
—
Вылитый Сириус Блэк, — зашушукался Уолт. —
Косит под звезду!
—
Нет, у Блэка
кожа не такого цвета, и веснушек нет.
—
И брови не рыжие.
—
А может, и брови крашеные, отсюда же не видно…
В кабинет вошла профессор МакГонагалл, и друзьям пришлось замолчать. Джон выпрямился и невидящим взглядом уставился на фигурку воробья, данную для отработки чар оживления. Большую часть урока Барти думал о предстоящем извинении — его воробей зачирикал и забил крыльями с первого раза, потому остаток урока посвятился наблюдению за потугами Женевьевы и перебору примеров извинений перед Джоном.
— Задание на дом: полтора свитка о чарах оживления и причинах их недолговечности, — отчеканила профессор со звонком. — Мисс Старки добавит еще несколько абзацев о правилах их исполнения.
Женевьева печально кивнула, а Барти, будто кот перед маслом, растянул улыбку и в приподнятом настроении одним из первых вышел из кабинета. Половина класса двинулась во внешний двор: их ждал уход за магическими существами вместе с гриффиндорцами. Когда в глаза ударил яркий солнечный свет, а в нос — запах цветущих деревьев, Уолт возвратился к перемывке костей Джона.
—
Что это на него нашло? Весеннее обострение?
—
Может, дома проблемы, — пожал плечами Барти.
Впереди мелким шагом брела Женевьева, и он любовался теплым блеском ее волос. Она больше не пошатывалась, этому нельзя было не порадоваться.
—
Я тебя умоляю, какие проблемы? — скривил рожу Уолт, ступая на скрипучий деревянный мост. —
Его, колдуна, дома небось на подушках носят.
—
Значит, это рокерский образ, — предположил Барти. —
Слушай, я реально хочу с ним помириться. Подкинь идей, что ему сказать.
— Скажи…
Они обсуждали будущее перемирие, пока профессор Кеттлберн не провел студентов к очень крепкому и внушительному загону с дромарогом. Похожее на быка огромное животное угрюмо рыло землю копытом.
— Это самка, — посяснил профессор Кеттлберн, поправляя глазную повязку остатком руки. На ней был только один палец. — Самец бы уже деревяшки на деревяшке не оставил, очень агрессивные. Поймали в Пасху в горах неподалеку…
Крауч.
Непривычно спокойный, нераздражающий дромарожиху оклик фамилии почему-то заставил Барти занервничать:
— Да?..
— Ничего, — лаконично сказал профессор. — Так вот, дромароги обладают неуправляемой силой, и их рога высоко ценятся на европейском рынке… Так,
так, близко не подходите.
Кеттлберн был серьезнее некуда и обращался скорее к гриффиндорцам, чем к студентам Рейвенкло, благоразумно державшимся в стороне.
— До вас здесь были студенты Слизерина, — невесело отошел от темы Кеттлберн. — И мне пришлось долго успокаивать Рюшку, чтобы она не разнесла здесь все.
Уолт поперхнулся воздухом, отвернулся и зажал рот рукой, чтобы не шуметь. Барти с нескрываемым ужасом посмотрел на толстые цепи, сдерживавшие каждое из четырех копыт Рюшки, края каменистого горба которой и правда напоминали сборки ткани.
Кеттлберн отогнал их на безопасное расстояние и посоветовал встать в плотную кучку — из-за плохого зрения дромароги могли воспринять рассредоточившихся учеников за целую орду врагов. Пока все слушали об образе жизни этих существ, Барти, извиняясь, протиснулся между двух гриффиндорок и остановился позади Женевьевы, которая несмотря на очевидную опасность смотрела на чудовище из первого ряда. Наверное, ей и правда очень нравился этот предмет. Ну, или низкий рост не давал разглядеть что-либо за спинами учеников.
Барти посмотрел вниз: если прижаться к ней вплотную, своей макушкой она достанет его нижнего ребра. Он медленно вдохнул, впитывая окружающий запах всеми легкими до последнего пузырька. За «прелестными» ароматами загона почудились ноты фиалок, и от сердца во все стороны мурашки побежали маленькими дромарожками. Через пару мгновений до него дошло, что фиалками пахнет с лужайки, а не от Женевьевы; нос принюхался тщательнее — чем же тогда пахнет от нее?..
«Какой же я идиот» — резко задержал дыхание Барти. — «Со стороны, должно быть, похожу на маньяка.»
— Крауч, — позвал Кеттлберн.
— Я здесь, — выдохнув, отозвался Барти, и Женевьева резко оглянулась, случайно задевая его локтем.
— А по-моему, вы в облаках, — пожурил его профессор.
Локоть Женевьевы очень больно встретился с паховой областью Барти, и в глазах потемнело так, будто солнце вдруг затмилось луной.
— Крауч, дылда, отойди, — сквозь писк в ушах заканючили девочки позади него. — За тобой не видно ничего.
— Хорошо, — не своим, высоким голосом просипел Барти и на не своих же ногах поплелся обратно к Уолту. Походка держалась показательно ровной, но внутри хотелось скрючиться и рухнуть на траву.
— Что с тобой? — шепотом спросил Уолт, почти такой же низкорослый, как Женевьева, но державшийся позади всех.
— Да так, — отмахнулся Барти, наконец-то отняв руку от ширинки. — Ничего.
—
Я тут подумал, — Уолт подтянулся к его уху на цыпочках. — Не про Джона, про слизеринцев.
Сегодня у нас с ними нет уроков, а завтра травология.
Барти ничего ему не ответил.
—
Они могут здорово ополчиться против тебя из-за тех законов. Я знаю, ты не виноват, но ручные змеи Мальсибера
никогда не отличались особым умом…
С минуты, как Уолт заложил это зерно сомнения, Барти не переставал думать о реакции Эвана и всех остальных на его появление перед ними. «Вот черт, я ведь только помирился с Регулусом!» — подумал Барти за ужином, когда встретился взглядом с Блэком и не увидел там ничего хорошего. «Ручные змеи Мальсибера» смотрели хуже волков. Барти сглотнул и уткнулся в тарелку с ростбифом, только вот есть что-то расхотелось. Хотя не настолько, чтобы казниться над несчастным куском пирога, как Женевьева, зажатая Винни и Ванессой неподалеку.
Как казни Барти ждал травологии. С тяжелым сердцем он сел за железный стол к Эвану, Регулусу и Роули, и весь час между ними четырьмя провисела гробовая тишина. Слизеринцы игнорировали его присутствие почти как в начале года, что нагоняло сильное ощущение дежавю. Ему способствовал и Уолт, угодливо хихикающий над шуточками Лавинии Монтегю и Хлои Гринт. На вторую он положил глаз еще до каникул (никому об этом не сказав, но и не сильно скрываясь), и теперь хомутал ее с помощью навыков харизмы, эволюционировавших из навыков коммуникаций.
На перемене Эван подошел к Уолту и требовательно постучал изящным указательным пальцем по плечу:
— Завтра в то же время на том же месте, — проворковал он и, царапнув Барти многозначительным взглядом, ушел вслед за приятелями.
— Это он про общую встречу? — уточнил Барти у Уолта в коридоре.
— Ну да, про что еще, — огрызнулся тот. — Не про наше же с ним свидание.
— Ну мало ли, — подкатил глаза Барти, за что его ощутимо ударили в ногу. — Эй, хватит злиться на меня!
— А ты не шути так. Дошутишься, они вообще тебя выгонят.
Так и вышло.
— Ну что ж, — странным голосом начал Мальсибер в назначенный вечер. — Обсудим насущную проблему.
Он сидел на стуле, стоящем на составленных партах, как на троне. На доске за ним красивым почерком Эвана было написано «Обсуждение проблемы новых законов Министерства Магии», последние слова подчеркнуты двойной линией. Отчего-то Барти посадили у этой самой доски, отделив от Уолта и остальных, рассевшихся за оставшимися партами. В углу мерцали черные глаза Снейпа, чуть ближе поправлял в зеркальце ангельские кудри Август. Уолт сидел рядом с Эйвери, расковырявшем лицо так, что на нем не осталось живого места. Увидев это, Барти содрогнулся дважды — от увиденного и от того, что
его средство от прыщей неумолимо подходит к концу, а новое он получит только летом.
Если получит. «В крайнем случае попробую ту жижу от Пандоры» — успел подумать Барти прежде, чем Мальсибер хлопнул в ладоши, и началось пресловутое обсуждение.
Все высказывались по очереди. Первым дали слово Роули, потому что от его монотонного гундежа тянуло в сон и от него хотели поскорее избавиться. В слабом свете свечей комнаты без окон лицо Роули казалось каким-то нездоровым, если не неживым — даже в дневное время оно напоминало дохлую рыбу, а непрекращающееся тихое бульканье о развязанных руках министерства только добавляло сходства. Когда Роули все-таки удосужился заметить, что его проповедь превратилась в лекцию профессора Биннса, он покорно замолчал и отошел от доски.
Речь Эвана напоминала рассекающий воздух хлыст. Он махал наманикюренными руками и приглаживал покрытые гелем волосы. От такого мельтешения Барти затошнило, и он уставился на Уолта, который что-то скучающе выцарапывал на парте старым обломком пера.
— Это бесчеловечно, — бил словами Эван. — Сначала они обвиняют наши семьи в жестокости, а потом ей уподобляются! Где здесь логика, спросите вы? А я скажу — этой логики никогда у Министерства не было, сотни лет они действовали наобум! Пальцем — в неугодного! Да-да-да! Пора прекращать это!
— Не буду повторяться, — Регулус после него держался в десятки раз спокойнее и не позволял себе повышать голос. Из-за Роули они просрочили комендантский час, и Мальсибер попросил всех вести себя потише. — Утром до меня донесли, что мракоборцы совершили первое убийство. Они разворачиваются быстрее, чем мы рассчитывали.
— Крауч ждать не будет, — процедил с места Август, и Регулус отрывисто кивнул.
— Но нас, учеников Хогвартса, никто убивать не станет, — теперь Регулусу кивнул Август. — Я предлагаю усилить травлю грязнокровок, пока нам не обрубили и эту возможность. Есть идеи, на ком мы можем сосредоточиться в ближайшее время?
— Эванс с нашего курса, — загоготал Эйвери. — От нее воняет хуже, чем от сломанных толчков на третьем этаже.
— Поттер оторвет тебе голову, — внезапно прошипел Снейп. — Чтобы тронуть драгоценную Эванс, тебе придется перебить весь гриффиндорский выводок.
— И тебя впридачу, — фыркнул Эйвери. — Носишься за ней, как распоследняя шавка. Если не имеешь уважения к нам, к нашему делу, к Темным искусствам…
—
Имею.
— …хотя бы себя начни уважать, — разглагольтсвовал Эйвери, не смотря на Снейпа. — Еще и книжку свою просрал, молодец — теперь и Поттер, и все остальные свиньи знают о наших крутых заклинаниях…
Снейп был готов взорваться на месте и захватить всех с собой на тот свет. «Это мои заклинания» — прочитал Барти по белым от злости губам. Мальсибер выставил ладонь, призывая всех к молчанию.
— Вместо Эванс можно подкараулить грязнокровку МакДональд. Ее так активно не оберегают.
Кандидатуру МакДональд приняли, и слово перешло к Уолту. Барти давно потерял бдительность и забыл, что сидит отдельно от всех. Уолт старательно обходил стороной тему нового закона и сосредотачивал всех на проблеме Министерства в целом:
— Они никому не дают права выбора. Уверен, большинство людей не поддержало бы ни один из последних законопроектов. Внедрение «наших» — это отлично, но их чертовски мало для того, чтобы на что-то повлиять. Империус на всех не наложишь...
— Нельзя допускать в Министерство всех подряд, — фанатично отринул идею Регулус. — Тогда наступит хаос, каждый первый потянет свою тухлую инициативу. Только самые привилегированные, самые чистокровные должны заниматься управлением…
— Он говорит верно, — подтвердил Мальсибер, медленно и покровительственно мигая глазами. — Мы не играем маггловскими игрушками, даже магическая сторона восточных республик побрезговала этой тактиуой. Власть должна быть в одних руках, и наша задача — провести правильные руки к устоявшейся вершине.
— Но если все правильно рассчитать… — не сдавался Уолт, однако его все равно посадили.
То, что мог сказать Снейп, Барти знал наизусть. Он постоянно поправлял сальную челку, а его слова были в противовес волосам сухими и бесцветными. Снейп не любил выказывать, что у него на уме, и говорил, как по методичке, почти всегда одно и то же. Эйвери поступал так же, но не от скрытности, а из-за неимения личного мнения. Он боязливо поглядывал на возвышающегося над всеми Мальсибера и заикался, кардинально отличаясь от себя в перепалке со Снейпом.
— Ладно, мы поняли, — скрипнул стулом Мальсибер. — Август, дорогой, расскажи всем, о чем мы с тобой говорили на каникулах.
«Дорогой» — скривился Барти. — «О чем вы говорили, о средстве для волос? Все слизеринцы г*****, как на подбор. А сразу и не скажешь…»
Августу крайне не понравилось, как на него смотрел Барти, и его тирада стала самой пылкой из всех. Только на этот раз горячий огонь направился в сторону сидящего у доски.
Сначала Август сказал, какой глава Отдела Магического правопорядка плохой. Потом процитировал наизусть притчу из разряда «яблочко от яблоньки далеко не укатится, как бы ни мечтало». Припомнилось, что Крауч-младший, который «вообще-то заявлял горячее желание с нами сотрудничать», весь триместр «сидел сложа руки и только однажды поучаствовал в мелкой нападке», и что такими темпами он больше походит на «папашиного шпиона», чем на члена «элитной кампании».
— Я не шпионю! — возмутился Барти, и змеи зашипели разом. — Если бы я шпионил, то давно бы растрепал обо всех ваших родственниках, чьими именами вы не стеснялись разбрасываться. Это же очевидно!
— Нет, мой маленький вороненок, не очевидно, — Август подошел к нему и мягко провел ледяной подушечкой пальца по спинке носа. От отвращения Барти чуть не каркнул. — Гораздо очевиднее, что ты бы испугался нашей расправы и действовал исподтяжка, руководствуясь своим острым рейвенкловским умишком. По нашим с Адамом прикидкам ты сдашь нас Краучу этим летом, сразу по прибытии в Лондон. Тогда папа-ворон загонит своего птенца под железное крыло, и никакая кобра оттуда его уже не достанет.
Барти молча раскрывал и закрывал клюв. Ужасаясь, содрогаясь и сверкая возбуждением в глазах, змеи извивались в клубке, обсуждая приговоры Крауча-старшего и особенности превращения Крауча-младшего в его идеального двойника, смакуя то, чего Барти давно боялся больше, чем фокуса с бумажным цветком. Аккуратные напомаженые мальчики в выглаженных рубашках обнажили ядовитые клыки и вились вокруг него, размышляя, как же с ним поступить. Это и являлось настоящей целью сегодняшнего собрания.
Барти беспомощно посмотрел на Уолта. Тот сидел не в меньшей растерянности, чем Барти, и не произносил ни слова.
— Что же скажешь
ты? — Мальсибер свысока ткнул мясистым пальцем в Барти. — Есть ли тебе оправдание?
Барти встал со стула и заслонил поблекшую меловую надпись. Откуда-то в его голосе проявилась четкость, хотя от страха кишки подвесило на крюки.
— Я признаю, моя рука слишком мало прикладывалась к общему делу, — речь переполнялась водой, выигрывая время для обдумывания последующего вранья. — И все действительно из-за моей боязни того, что мой отец обо всем узнает. Представьте себя на моем месте: Регулус, тебя ведь только похвалят, если узнают о школьной активности, Эван, Август — вас тоже. Уолту и Снейпу ничего не будет. Но что насчет меня? По
умным рейвенкловским рассчетам было бы лучше не подставлять самого себя, размениваясь мелкими монетами, а ждать подходящего случая для чего-то гранди…
— Ты все равно не убедишь нас в том, что не действуешь в сговоре с Краучем, — отрезал Мальсибер. «Крауч» в качестве обозначения отца Барти вызывало дискомфорт. — Никто из нас не чувствует себя в безопасности рядом с тобой.
— Навозная бомба замедленного действия, — добавил Август. — В любой момент ты можешь передумать и подставить всех присутствующих, сотрудничество с тобой — неоправданный риск. У нас тут не благотворительный фонд для ждущих чего-то грандиозного. Мы все сказали.
— И что теперь? — спросил Барти, лихорадочно оглядывая озлобленных присутствующих. — Убьете меня? Я слишком много знаю.
— Нет, — потирая подбородок, Мальсибер покачал головой. — Нам тоже не нужны проблемы с Краучем. Я и Август предлагаем изгнать Барти, пока он не услышал больше положенного, и на время заморозить конфликт. Он не такой тупой, чтобы сливать то, что знает сейчас — ведь тогда на него откроют охоту абсолютно все
наши за пределами Хогвартса.
— Я в этом так не уверен, — промолвил Снейп из темноты.
— Да, вдруг он тупой все-таки? — вякнул Эйвери.
— Я не тупой и ничего не солью, — осев обратно на стул, рыкнул Барти.
Мальсибер давал щедрый жест, слишком щедрый для ворочанья клювом. Подозрительно щедрый. Отпускать просто так — зачем?.. Неужели все так сильно боятся его отца? Крауча?
— Не сольет точно, если мы его проклянем, — с ненормальным спокойствием сказал Роули. — Почему мы не можем поиздеваться над ним, как над грязнокровками? После такого рты зашиваются нитками. Не буквально, разумеется.
Барти похолодел.
— Ты смеешь сравнивать священного из двадцати восьми с грязнокровками? — свистяще забрюзжал Август. — Краучи хоть и заимели в роду министерского отщепенца, никогда не мешались с магглами.
Никогда.
— Мы не можем портить материал для создания будущих чистокровных поколений. — Мальсибер смерил Барти непонятным взглядом, от которого все внутри окончательно замерзло. — Никто не захочет вступать в брак с мальчком для битья, он и так уже… сын Крауча. И знаешь, Торфинн, страх перед первой расправой действует куда сильнее, чем перед второй — особенно на того, кто видел эти первые расправы своими глазами.
— И он тогда отцу пожалуется, Тор, — напомнил Эван.
«Я не собираюсь ему жаловаться!» — молча кипел Барти. Скажи что-то не то, и безопасная возможность переиграется в другой расклад. — «Почему все сравнивают меня с ним?! Я — не он! Почему
он ВЕЧНО МНЕ ВСЕ ПОРТИТ?!»
Все проголосовали за изгнание Барти, и обсуждение завершилось. Почему-то в Хогвартском филиале оппозиции правом голоса наделялись все, вопреки завялениям о вреде таких мер. Барти сидел, затаив дыхание, пока все, включая Уолта, не разошлись. И просидел там еще долго, разглядывая блестящие от пота руки и коричневые носы недешевых туфель.
Может, оно и хорошо, что его изгнали. Теперь он снова обычный человек, у него нет никаких обязательств, кроме молчания. Больше не нужно столько врать, утаивать. Не нужно бояться отца.
С души будто свалился камень. Наверное, так себя ощущают те, кому посчастливилось избавиться от тяжелой наркотической зависимости.
С
В
О
Б
О
Д
А
Барти шел по ночному коридору с невероятной легкостью на душе. Время близилось к полуночи, но он и не думал ускоряться. Свобода пронизывала его, неверие в собственное счастье наполняло золотистой жидкостью. Его отпустили. Просто отпустили и все.
Забравшись в кровать, он оставил полог незадернутым. Уолт за своей, плотно задернутой, не одарил его ни единым словом, Барти думал о том, что в нем не осталось никакого желания заниматься политикой дальше. Не под угрозой «охоты за пределами Хогвартса».
Пошло оно все.
«Буду выдумыавть заклинания вместе с Пандорой» — подумал Барти, проваливаясь в сладко-конфетный сон.
Почему я не могу быть тобой?
Ты роскошна, я на всё готов!
Возьму, и зацелую с головы до ног,
Идеальна, безупречна вся.
Хочу, хочу, хочу,
Так взять и слопать тебя!
Что б ни делала, всё замечательно,
Что б ни делала, всё целовательно,
Почему я не могу быть тобой?
Кругами буду бегать, пока не задохнусь,
Съем тебя всю или до смерти прижму,
Ты чудесная! Таких в жизни нет!
Я снова, снова, снова
Голоден по тебе.
Что б ни делала, всё сногсшибательно,
Блистательно и по-ангельски сиятельно.
Почему я не могу быть тобой?
Когда идёшь, я верчусь кругом,
Из-за тебя весь мир кверху дном,
Я ранен, жарен, парен, сварен,
Увяз по уши, дурдом!
И снова, снова, снова
Голоден по тебе.
Что б ни делала, всё просто сказочно,
Что б ни делала, всё аппетитно,
Почему я не могу быть с тобой?
Когда Уолт узнал о решении Барти, мягко говоря, расстроился. Он считал, что это временно, и как только Барти отойдет от «тупой несправедливости», в нем загорится былое пламя.
— Я не осуждаю, — сокрушался он. — Просто думал, мы заодно.
— Мне связали руки, — без сожаления улыбался Барти. — Ничего не могу поделать. Когда опасность исчезнет, может быть, присоединюсь к тебе. Посмотрим. Потом.
Никакие уговоры, комплименты и мольбы не согнули
свободного человека Барти. Познав прелести ни от кого не зависящей жизни, он забыл о новостях и газетах, сконцентрировался на приближающихся экзаменах и проводил много времени с Пандорой, дурачась и ведя себя, как подобает подростку. Изгнание из змей было лучшим, что могло случиться с вороной.
— Барти, — улыбнулась ему Пандора в майский полдень.
Они лежали на траве неподалеку от берега озера, мягкий шум волн ласкал их уши. Пандора сорвала пырей и щекотала Барти нос, а он подставлял ей лицо.
— Что? — Барти широко зевнул, и Пандора сделала вид, что ее сдувает. Они только что закончили повторять историю магии и пытались управиться с накатившей в мареве сонливостью.
— Помнишь, как я скинула тебя в воду?
— Конечно, помню. Такое не забудешь.
— Ты мой лучший друг, помнишь?
— Я похож на выжившего из ума старика? — фыркнул Барти. — Что за вопросы?
Перекатываясь по траве, они заминали уголки страниц, жмурились и лениво полуобнимались, как два кота-переростка, а бесформенные мантии служили им подстилкой. Барти подмывало поделиться с Пандорой своей влюбленностью в Женевьеву, раскрыть светлый секрет, но он не осмелился и так и оставил его при себе.
— Хочу извиниться перед Джоном, — обреченно вздохнул вместо этого, прижимая кисть Пандоры к своей груди. На коже желтели мелкие синячки неизвестного заклинательного происхождения, и он поглаживал их пальцами. — Прямо сейчас, не могу тянуть. Не видела его сегодня?
— Когда мы уходили, он был в башне на своем насесте, — вспомнила Пандора. — Ну наконец-то вы помиритесь!
Пока они собирали вещи и поднимались наверх, Барти поведал о прошлой попытке извиниться и всех муках, терзающих его этой весной. В гостиной Джона уже не было. Перед расходом по спальням Пандора пожелала Барти удачи.
Сначала Барти заглянул в свою комнату, прекрасно понимая, что Джона там нет. Оттягивание времени — оттягивание впивающихся в тело колючек.
— О, Винни, — махнул Барти соседу.
Винни перелистывал «Magic-Music» облупившимися синими и бронзовыми ногтями. На прошлой неделе был матч по квиддичу, и Виннина поддержка команды во многом заключилась в собственном украшательстве. Но несмотря на синие тени на глазах и огромный транспарант «ДЭВИД ЛУЧШИЙ» Рейвенкло проиграли Слизерину и пропустили их в финал.
— Барти, — деланно прогудел Винни. Солнце только вошло в права, а он уже начал смуглеть — особенно мощные ручищи, которыми не стыдились щеголять. — Как дела?
— Да вот, ищу Джона. Ты его не видел?
За минувшие полгода Барти нередко встречал Винни в комнатном одиночестве, и почему-то теперь тот казался ему мудрым друидом-отшельником, знавшим ответы на все вопросы. Предчувствие не подкачало:
— Он пошел в Главный двор, поболеть за Акселя в турнире «Плюй-камней», — Винни похлопал ресницами и громко перелистнул глянцевую страницу.
— Отлично.
Отсалютовав Винни, Барти пошел обратно вниз. От длительной ходьбы подустали ноги. Как Джона не заметили в Главном дворе? Они до сих пор не привыкли к его изменениями, да и вымытый черно-бурый различается в толпе тяжелее, чем огненно-рыжий.
Замок пустовал почти так же, как на каникулах — все высыпали погреться на солнышке. Барти поглядывал в окна, мимо которых проходил, прикидывая, с какой лестницы ему лучше спуститься, и тут его внимание привлек шум впереди.
— И что это мы тут ходим? — прохмыкали за поворотом склизско, нахально и неприятно.
Роули не ответили, и он повторил вопрос еще более мерзким голосом.
Барти выскочил из-за угла, как черт из табакерки. Кого бы ни выбрал жертвой бывший соратник,
свободный человек не собирался этоигнорировать. Виноградная палочка наставилась на Роули быстрее, чем тот успел что-либо сообразить.
— Чем ты тут занимаешься, Роули?
— Какого хрена, Крауч? — крикнули они одновременно.
Кончик палочки Роули упирался в щеку Женевьевы, вжавшейся в стену. Сам Роули нависал над ней, как дементор перед поцелуем, только без вожделения, а с садистским безумием в глазах.
— Ах ты тварь.
Без раздумий Барти бешено взмахнул палочкой, слизеринца подцепило за лодыжки и повесило в воздухе. Короткая палочка вылетела из руки. Рыбьи глаза выпучились, к желтоватой голове прилила багровая кровь. Не убирая палочки, Барти боролся с ужасным желанием наслать на него весь доступный арсенал заклятий.
— А я говорил, защитник падали, — флегматично плевался Роули кверху тормашками.
— Фамилия «Старки» есть даже на карточках от шоколадных лягушек, тупица поганая, — плевался Барти в ответ.
— Все равно она жалкая. И ты тоже. Пришла по нюху одна собака защищать вторую.
Глаза застелила красная пелена. Барти замахнулся левой рукой, отправляя через нее все свои силы в сердцевину палочки. Он представил, как туша Роули сползает с костей, будто сгнившая корова с крючка, и улыбнулся. Кончик языка пробежался по верхней губе.
—
Секту...
— Барти, не надо!
Женевьева схватила его за рукав и дернула вниз. Опешив, Барти оглянулся на нее. Зеленые глаза расширились от испуга, радужки бегали туда-сюда с Роули на Барти.
— Почему? — он мягко выдернул руку и выбросил ее вперед, в сторону Роули. — Ты слышала, что он говорил? Ты разве не понимаешь,
что он хотел сделать?
— Он бы ничего не сделал. Мы же в школе, — неуверенно промолвила Женевьева, и Роули усмехнулся.
— Собака врать не будет.
— Заткнись! — осадил его Барти. — Закрой рот!
Женевьева замерла в одном положении, и глаза её тоже замерли: теперь они приклеились к Роули. Но не к дохлым глазам, просто куда-то.
— Нужно показать, где его место, — настаивал Барти.
— Пожалуйста, давай просто уйдем, — Женевьева умоляюще посмотрела на него. — Ты ведь не такой, как он.
Она опустила руки и взгляд. Барти сдался.
Он ведь не такой. Даже змеи сказали ему это. Он не как Адам с Августом, и не как Эван, и Эйвери. Особенно не как Роули.
А какой? Как отец?
— Ладно, мы уйдем, — уступил Барти. Не из милости, а из жажды проявить себя в лучшем свете.
Роули улыбнулся ещё гаже. Перед тем, как Барти отвернулся, он вперился в него взглядом и беззвучно произнес:
—
Помни.
Барти стиснул зубы и, приказывая руке не ложиться на плечо Женевьевы, развернулся на каблуках. Женевьева тоже ожила и уже поспешно удалилась в противоположную сторону, но Барти не спешил пускаться за ней вдогонку: за произошедшей сценой наблюдал свидетель.
Джон стоял в центре перекрестка и немигающе смотрел на Роули. В отличие от Женевьевы, зелень его глаз полыхала ненавистью. «Поганка пятна поменяла» — сыпали слизеринцы смешками битый день.
—
Риктусемпра! — яростно воскликнул Джон, и оранжевый всполох ударил Роули в живот.
Он сорвался с места, и Барти последовал за ним по пятам. Роули разрывался от чар щекотки, и пугающий, истерический хохот долго бил по ушам несмолкающим эхом. Барти и Джон пронеслись по незнакомым коридорам и выбежали на открытую площадку четвёртого этажа; тяжело дыша, оперлись о каменную перегородку. Спустя несколько минут сопения Барти решил начать:
— Джон, я хочу попросить твоего прощения. Давно.
Джон кивнул, черно-бурые волосы тряхнуло.
— Я осознал свои ошибки и переругался со всеми слизеринцами. Я изменился. Правда.
— Это здорово, — прохрипел Джон.
— Здорово
ты его, — хмыкнул Барти.
— А сам? — слабо улыбнулся Джон. — Играл в благородного рыцаря?
— Да, — расплылся в улыбке Барти. — В благородного рыцаря.
Сбоку и внизу, в Главном дворе школьники чествовали овациями чемпиона «Плюй-камней».
— Слышал, ты был с Акселем на турнире, — сказал Барти.
— Да, он вылетел в самом начале, и мы разошлись.
Джон говорил без особой эмоциональной окраски, и Барти не понимал, простили его или нет.
— Мы же друзья? — неуверенно уточнил он. Что-то перемкнуло в голове, и враз Барти разуверился даже в ясности неба над головой.
— Да, друзья, — натянуто ответил Джон. — Я честно постараюсь простить тебя. Наша ненужная ссора давно действует всем на нервы.
— Если ты не хочешь, нам необязательно мириться.
Барти пристально смотрел в отвернутый профиль, дожидаясь вердикта. Джон неопределенно пожал плечами.
— Я не знаю. Раньше мне нравилось дружить с тобой, но… — он кашлянул в кулак. — Ну, сейчас ты, вроде, уже не такой мудак, Барти. Я бы хотел попробовать помириться.
— Я очень рад этому. Без иронии. — Подумав, Барти положил руку на костлявое плечо-вешалку: — Слушай, что, черт возьми, приключилось с твоими волосами?
Джон состроил страдальческую гримасу. Этот вопрос не задал только ленивый, но никто так и не добился ответа. Не факт, что и Акселю с Ашхен удалось это сделать, что говорить о том, кто только что встал с Джоном на тропу мира?
— Не хочу отличаться от мамы и брата, — признался он, и с лица Барти, не ждавшего реального ответа, стекла улыбка. — Рыжий бросается в глаза.
Повисло молчание. А потом Барти достал из сумки один из последних недо-стишков, на который бы отлично легла какая-нибудь Джоновская мелодия.
***
Не успел май погреметь грозами, как наступил день рождения Барти. Забот и без него хватало — экзамены, аттестация по «ППЭ» у профессора Крика, к которой ни у кого толком не было конспектов, разбушевавшиеся семикурсники, жаждущие как можно скорее отделаться от школы и вступить во взрослую жизнь. Ко всему этому к Барти привязался неотступный мысленный колокольчик: не отстанови его Женевьева, он мог бы и убить Роули.
Сектумсемпра была темным изобретением Снейпа, над которым тот горбатился, по слухам, с начала зимы. Барти не видел проклятие в исполнении и никогда не пробовал его сотворять, но по рассказам Регулуса, испробовавшего «Сектумсемпру» на бездомной собаке в Хогсмиде, против нее у врага нет шансов. Барти успокаивал себя тем, что прицелился бы не в грудь, а какое-нибудь ухо, да и так Роули бы смог приползти к Снейпу за контрзаклятием. Но колокольчик не переставал звенеть:
никакой ты не свободный человек, Барти. Ты самозванец.
Девятнадцатого мая было пасмурно, где-то над горами погромыхивало. В напускном ореоле загадочности друзья Барти поздравили его перед уроками, вручили подарки и таинственно поигрывали бровями в течение дня. Сам Барти не собирался устраивать никаких «вечеринок», но, судя по всему, его мнение не учитывалось.
— С днем рождения, — нераспространенно поздравила Женевьева, когда ближе к вечеру Барти предпринял сотую попытку подкатить к ней в гостиной. Несмотря на трансфигурационные неуспехи, она отказывалась принимать его помощь, и он бесполезно вился рядом, как сорняк.
— Спасибо, — Барти улыбнулся ей и присел на краешек стола. — Тебе опять задали дополнительный абзац?
— Нет, — покраснела Женевьева, утыкаясь в пергамент.
— Может, если ты раньше освободишься… — пальцы Барти зажили собственной жизнью и выписывали какие-то символы параллельно словам, — ты бы хотела прогуляться со мной? Я узнал у Джона про «Queen»…
Джон мало что знал о группе «Queen» и почти ничем не смог помочь Барти.
— Извини, не могу, — заготовленно ответила Женевьева. — Мне нельзя отвлекаться от учебы, я хочу сдать курс как можно лучше.
— Я мог бы помочь чем-нибудь, — ухватывался тонущий Барти за соломинки.
Она сложила руки и подняла голову, но взгляд ее адресовался, увы, не Барти, а открытому окну, в которое вдувался горьковатый предгрозовой воздух. По темнеющему небу разлились алые прожилки, от которых и правда было сложно отвести взгляд.
— Погуляй со своими друзьями, — неожданно сердито посоветовала она. — Они очень рассчитывают на твое внимание этим вечером.
— Я… — остолбенел Барти. — Я знаю. Но мне бы хотелось получить этим вечером
твое внимание.
Он прочел по ее выражению лица то, что ей тоже много чего бы хотелось. Некогда поникший, но сейчас решительный взгляд наконец-то прострелил его, вернее, его сине-бронзовый галстук. Черные брови дрогнули, на переносице наморщилась короткая вертикальная линия.
— С момента, как ты узнал о том…
этом, — с особой четкостью выделилось последнее слово, — ты ходишь за мной, как няня тяжелобольного ребенка…
— Нет, — перебил Барти.
— Да, я же вижу. Не делай так, пожалуйста. Мне обидно и неприятно.
— Почему? — недоумевал Барти. — Даже если так, что в этом такого? Я думал, наоборот, ты…
Женевьева устало прикрыла глаза, и он замолчал. Она вернулась к эссе, а Барти, утопивший все соломинки, из последних сил рвался на поверхность и пытался глотнуть воздуха. Откуда в ней столько твердости? На расстоянии она казалась ему такой покорной, безынициативной куклой, порадующейся любому проявлению симпатии, почему вблизи все перекрасилось в негатив?
— В те дни, когда я узнал об
этом, — в его голосе отсутствовала надежда. — Так уж вышло, что мы поговорили, и я узнал тебя немного лучше. Мне было интересно с тобой, поэтому я и подхожу. А не потому, что возомнил себя няней.
— Интересно? — не поверила Женевьева. — Что во мне такого интересного?
Она грубо обмакнуло перо в чернильницу. На пергамент капнуло, но для исправления не пошевелили и пальцем, и от возникшего в работе изъяна вынужденный перфекционист Барти распался на чернильные буквы. Из головы вылетели все слова, из которых он мог бы наплести вкусной лапши для ушей.
— Я не знаю, — уклончиво ответил он.
На пергаменте появилось несколько строчек, прежде чем она созрела для своего последнего вопроса. Поставилась точка, лист отъехал в сторону для просушки, но Женевьева продолжила смотреть в лакированый рыже-коричневый стол.
— Если бы моей фамилии не было на карточке от шоколадных лягушек, ты бы прошел мимо? — тихо произнесла она.
Барти вынырнул из невидимой воды и подавился воздухом. Внешне на нем это никак не отразилось: он просто замер, как олень на дороге. Они молчали, не глядя друг на друга, и Женевьева начала собирать вещи.
— Нет, не прошел бы, — выдавил из себя Барти. — Я так сказал, чтобы уязвить Роули.
— Откуда ты знаешь, что его бы это уязвило? — Женевьева помахала бумагой, ускоряя высыхание чернил.
— Он же поддерживает превосходство чистокровных и успешных, — поджал губы Барти. — Очевидно, что…
— Ты говорил, не задумываясь. Будто для тебя это тоже играет какую-то роль.
— Не играет, — он начал всерьез злиться.
— Тогда не вижу причин доказывать что-то таким, как Роули, — не досушив лист, Женевьева опустила руку с ним и взяла наскоро собранную сумку. — По-моему, было больше чем достаточно твоего боевого заклинания.
К счастью, она ушла до того, как Барти взорвался гневом, обидой и непониманием. «Я ведь защитил ее! Какого хрена она вообще акцентирует то, каким образом я это сделал? Где ее благодарность?» — клокотал он, совсем позабыв о старом напутствии Пандоры не ждать, что ему бросятся на шею после одного сомнительного поступка. Но вот на плечи хлопнулось две руки, и очедной недопуск к дружбе с суровой устрицей рассеялся, будто его и не было.
— Ну что, старина, — усмехнулся Уолт. — Наконец-то ты догнал нас. Пятнадцать лет!
Барти обернулся. Позади стояли Джон и Уолт, разные и с разными улыбками — скромной и от уха до уха. Он не стал спрашивать, куда его ведут, и бездумно отдался течению, ведь друзья очень рассчитывали на его внимание этим вечером — да и думать в день пятнадцатилетия совсем ни о чем не хотелось. Втроем, как в старые добрые времена, они спустились к озеру, туда, где повалилась их старая ива. На песчаный клочок кто-то стащил несколько бревен, и в их кругу горел маленький оранжевый костерок, выбрасывающий горсти ярких искр в укрытое свинцовыми тучами небо. В красно-прожилочных сумерках, заслоняя мягкий свет, сновали люди — немного, но пляшущие тени создавали впечатление целого сборища.
Уолт покричал им, маша рукой, и от теней отделилась одна тощая тенюшка. Быстро перебирая ногами-палками, с беззлобным хохотом Пандора бросилась в их сторону и с разбегу напрыгнула на Барти, крепко стиснув его руками и ногами. По мере ее приближения темнопомадная улыбка становилась все шире и ярче, и она могла бы даже порваться от бурной радости, если бы губы не сомкнулись за долю секунды до того, как поцеловать Барти.
Подруга повисла на его шее, и он крутанулся вокруг себя, смеясь вместе с ней. Губы горели, и на них маслянисто отпечаталась помада, но какая разница, если все смеются и поздравляют его, кто-то хлопает, кто-то кричит или поет, а везде, особенно в щеках, так жарко везде. Это было в тысячу раз лучше, чем зажиматься с Патрицией Забини, потому что Пандоре он мог доверить не то что член и губы, а всю свою жизнь целиком. Празднуя с Уолтом, Дэвидом, Джинджер, Питером, подпевая Джону и его гитаре, Барти клялся, что не променяет ее ни на что, а если они когда-нибудь поссорятся, он убьет себя в ту же секунду.
Это была лучшая дружба на свете, и Барти не мог отделаться от грустной мысли, что когда-нибудь ее частью придется поделиться с тем, с кем Пандора решит связать свою жизнь.
