To Crouch [К Краучу/Пресмыкаться]

В тот вечер на Хогвартс обрушился сильный ливень, и все собравшиеся у озера вымокли до нитки, а наутро горло Барти раздирало от боли. Сладкие пятнадцать только вступили в права, а он уже облажался. После девятнадцатого дни побежали стремительнее, чем прежде. Барти оставил попытки сладить с Женевьевой и сосредоточился на таких важных вещах, как экзамены — ссора ссорой, но его родители точно не погладят его по головке, если он вернется домой с плохим табелем. Незадолго до их начала был назначен последний матч года: Гриффиндор против Слизерина, и студенты в его ожидании полностью слетели с катушек. Обе команды шли нос в нос, так что выигрыш кубка определялся исключительно финальной игрой. Еще ни один матч не приближался в такой накаленной атмосфере: к концу спортивного сезона отношения между командами и факультетами достигли точки кипения. То и дело в коридорах возникали мелкие стычки, вылившиеся в грандиозное сражение между Джеймсом Поттером и загонщиком слизеринской команды. В результате обоих отправили в больничный отсек. Загонщика знатно подбили, и на поле он летал неважно, а вот Поттер, по рассказам Уолта (сам Барти матч не посещал) показал высший пилотаж и буквально выгрыз кубок из руки Регулуса, поймавшего снитч. Гриффиндор выиграл со счетом двести девяносто — двести восемьдесят, шум празднования гриффиндорской башни был слышен, наверное, даже в Запретном лесу. По слухам, сама МакГонагалл заглядывала к ним посреди ночи, чтобы в очередной раз поздравить. Но Барти особо этими слухами не интересовался. С наступлением июня дожди закончились, погода стала жаркой и безоблачной, словно приглашая его прогуляться по окресностями или поваляться в траве с Пандорой, прихватив с собой пару бутылок сливочного пива, сыграть пару партий во Взрыв-Кусачку с Уолтом или хотя бы просто наблюдать за щупальцами гигантского кальмара, плавающего в центре озера. Но никто из рейвенкловцев и помыслить не мог ни о чем подобном — вместо того чтобы прохлаждаться, они безвылазно сидели в замке, отчаянно пытаясь наверстать упущенное за год и не обращать внимание на манящие порывы летнего ветерка, залетающего в окна. У обычных людей в день было два экзамена. Барти, чтобы сдать все, поспевал на четыре. Он вставал затемно, бегло повторял на материал и бежал к восьми в начало очереди сдавать экзамен в числе первых, а потом двигаться к десяти на следующий. В двенадцать короткий перерыв на обед, третий экзамен — в час дня, и четвертый — в три. Никому не разрешалось опаздывать, но для Барти и его бешеного темпа преподаватели делали исключение: не мог же он присутствовать в нескольких местах одновременно. Только на трансфигурации Барти немного задержался — очень уж ему хотелось посмотреть, как сдаст ее Женевьева. Она справлялась не так плохо, как от нее ожидалась, и ее морская свинка была бы вполне симпатичной, если бы не длинные перья вместо хвоста. Но не по мнению профессора МакГонагалл, поставившей ей слабую «У». Только после ужина Барти можно было выдохнуть, но только для того, чтобы снова вдохнуть и засесть за подготовку к следующим экзаменам. Профессор Флитвик остался в восторге от его чар, а вот профессор Гневса очень пристально следила за ним во время письменного экзамена, чтобы не допустить мошеннического трюка. Кажется, она была крайне неуверена в его честности: когда ему вернули проверенную работу, «В» была исправлена на «П», та обратно на «В», и все это перечеркнуто чернилами другого цвета, гласящими итоговое «П». Не лучше был экзамен по древним рунам, которые Барти перепроверил раз десять, не меньше, чтобы не соплошать. Зато ночью его ждала астрономия, где ему снова удалось повыделываться перед остальными. — Второй номер выйдет в конце июля, — сообщила профессор Бернард, выводя корявую «П». — Я отправлю вам экземпляр, если вашу статью все-таки опубликуют. В последний день у Барти оставалось только два экзамена, оба у профессора Крика. И если первый, защиту от темных искусств, он сдал нормально (его манекены расщепило в пыль, и к письменной части было невозможно придраться), то на «Политике, Праве и Экономике» застряли все. Все — это весь курс в прямом смысле. Сдававшие СОВ и ЖАБА говорили, что в этом новом предмете не было ничего сложного: проверяющие шли навстречу и не сильно заваливали вопросами. Но одно дело сдавать сторонним проверяющим и совсем другое — Крику. Обозленный неизвестно на кого, профессор Крик не щадил даже третьекурсников. — Нет, современная политика магической Британии состоит не в этом, — с наслаждением измывался он над Барти. — Идите еще подумайте. — Так и быть, я приму этот ответ, — чесал Крик усы. — А что вы знаете о социолистической идеалогии министерств Восточной Европы? — Ох, мистер Крауч, я ждал от вас куда большего, — без сожаления рвали работу, отпивали из бездонной кружки и отправляли Барти восвояси ближе у шести вечера. — Приходите завтра утром. Вы, мистер Финниган, мистер Уотсон, мисс Олливандер, мисс Венлок, — перечислял Крик тех, кто сидел до победного, а не смирися с пересдачей два часа назад. — …Слизерин — мистер Блэк, мистер Розье… Слизеринцы извивались от гнева, как брошенные в соль пиявки, но поделать ничего не могли. Профессор — не первокурсник, в углу не зажмешь и не заколдуешь. И родственников не натравишь. — Я его ебну этой его кружкой, — злопыхал Уолт через три дня ежедневных пересдач. Все четверокурсники к этому времени успели составить единый архив конспектов, переписать их аккуратным почерком и размножить. К этой инициативе пришлось подключиться слизеринцам тоже — у них не было иного выбора, если им не хотелось оставаться на второй год. — Хлещет свою бурду, причмокивает, так бы и выбил ему зубы. Он и Барти отсели от основной массы четверокурсников и безуспешно унимали гудящие головы, трещащие по швам от наплыва информации. Даже пятикурсники и семикурсники расквитались со своими чудовищными аттестациями, но третий, четвертый и шестой курсы учились, не покладая бумаг и не уделяя достойного времени сну. Даже директор не смог повлиять на упрямого министерского засланца: «В чем смысл курса, если они его не прослушали?» — злорадно скрипел Крик. — «Пока каждый не отчеканит мне то, что я им целый год втолковывал, я их не отпущу!» — Правильно его внук свалил, он что-то знал, — Барти приложился лбом на холодный стол. — Я, блять, сейчас сдохну. Если эта хуйня продлится еще три года, я наложу на себя руки. — Не надо, — обессиленно попросил Уолт. — Тогда мне будет некому рассказывать слизеринские сплетни, и я издохну от печали. — Сплетни? — немного оживился Барти. — Есть свежие? — Разумеется, — Уолт нагнулся к его уху. — Вчера вечером… Со дня, когда Снейпа прилюдно унизила шайка Поттера, тот ходил сам не свой, но два дня назад, ночью, между ним и четырьмя гриффиндорцами действительно знатно громыхнуло — дело дошло до директорского кабинета. Подробностей своим «друзьям» Снейп не рассказывал, но ходил тише воды, ниже травы. — Мелкие разборки меня не интересуют, — прикрыл Барти, лежавший щекой на столе. Большой гнойник на ней приятно холодило дерево. — Есть что-то интереснее? Как там с Хлоей? — Никак, — смутился Уолт. — Вот что еще расскажу, вчера Мальсибер (его Крик тоже завернул, хотя двуличный хрен Руквуд каким-то чудом сдал с первого раза: язык — сладкая тянучка, либо он отсосал Крику, либо наслал на него Конфундус…) — Ближе к делу, — на тараторенье голова негативно отреагировала режущим пульсированием. — В общем, Мальсибер хочет как-нибудь отомстить Крику. — Как? — усмехнулся Барти. — Навозных бомб ему в кабинет подкинуть? — А вот это пока неизвестно. Нам дали «домашнее задание» подумать над этим. Скоро пойду отчитываться, не теряй. И Уолт стремительно залистал личный экземпляр общего конспекта, пробегаясь по разделу магического права. Этот предмет во многом пересекался с историей магии. Отличие состояло в том, что Крик нес полную и весьма пропагандистскую чушь, которая мало согласовывалась с реальными учебниками и которую нужно знать досконально, до последнего слова и интонации, чтобы сдать. По-настоящему правильный ответ загонял на пересдачу, и у начитавшегося книжек Уолта язык не поворачивался сказать то, что от всех требовалось. — А ты придумал, чем отчитываться? — Барти приподнял голову и посмотрел на него сначала одним глазом, потом другим. Изображение плавало, за короткое моргание выражение лица Уолта изменилось с бодрого на удрученное. — Ничего стоящего, — сознался он. — Не было времени. Разве что кружкой этой нос ему разбить… — Да подлейте ему отравы в эту кружку, — пошутил Барти и зашелся широким зевком. — И сдавать ничего не придется, и Снейпу настроение поднимете… Уолт ушел на змеиное собрание, а Барти остался лежать на столе, вымучено пролистывая одни и те же страницы, которые он мог прочесть с закрытыми глазами. Вскоре его накрыл глубокий сон, а когда он проснулся, свет в гостиной не горел и никого, кроме него и белой кошки на его спине там не было. Шея ужасно затекла и отдавала болью, от духоты тело вспотело и чесалось. — Охуенно подготовился, — проворчал Барти, спускаясь в душ. Душ, в отличие от гостиной, пустым не был, и он знатно испугался голого Джона, призрачно-белого, тощего и от черноты мокрых волос похожего на потустороннюю сущность.

***

— Ну-с, — Крик погладил усы и отпил из блестящей металлическим боком кружки. Он допрашивал Барти четверть часа, лицо его было красноватым от жары, и он обмахивался чьей-то провальной работой. — Опишите устройство избирательной системы Британского министерства магии и назовите ее функции. Давайте, не позорьте имя отца. Даю вам последнюю попытку. Барти, до этого просидев в коридоре два часа, смотрел на него с ненавистью, а Крик на Барти — с нескрываемым презрением. Барти знал ответ на этот вопрос, он читал об этом самостоятельно и обсуждал с Уолтом, но Крика их совместный ответ бы не устроил. Его рот открылся, чтобы выдать что-то из разряда «я-обожаю-все-что-делает-наше-министерство-магии-даже-если-оно-помочится-в-меня», но преподаватель сухо закашлялся и аж побурел от натуги. Кашель длился так долго, что Барти успел придумать десять ответов на десять возможных вопросов, которые непременно выльются из первого ответа. — Прошу прощения, — Крик достал из кармана клетчатый платок и промокнул лицо, а потом снова закашлялся. Второе «прошу прощения» растрескалось в воздухе. Барти отклонил голову подальше от зловонных капелек слюны. Руки Крика контрастно отличались от красного лица, покрывшегося белыми пятнами. В смешанных чувствах Барти проводил взглядом отдалявшуюся широкую спину. Хлопнула дверь, и из-под парт как по сигналу полезли десятки шуршащих конспектов. — Быстрее-быстрее-быстрее! — ускорял себя и всех вокруг Уолт, выстрачивая на черновике убористые буквы. — Кто-то помнит определение рынка? — «прилично выглядящий «Винни в панике листал конспект: этот вопрос Крик задавал ему каждый день, и каждый раз Винни забывал на него ответ. — Ну кто-нибудь…? Барти умирал от бесполезного желания тоже встать и подсмотреть записи, но он и так знал все, что мог знать, к тому же Крик мог вернуться в любую секунду. В эту, или в следующую, или… Наскоро набросав ответы, обнаглевшие школьники начали их расширять, досконально переписывая цитаты профессора. Крик не возвращался больше пяти минут, и для всех это равнялось разрешению тотально нарушить правила проведения экзамена. Барти был уверен, что по возвращении Крик, предвидевший это, заставит всех перетягивать билеты и отвечать на новые вопросы. — Да где его носит? — недовольствовала Пандора. Она махала листом ответа и постоянно ерошила короткие волосы, выгоревшие после экзамена травологии. — Нам тут опять до вечера торчать? — Не могу больше терпеть, — отбросил перо Дэвид, его темная кожа покрылась заметной испариной. — Лучше перетяну билет, чем обоссусь… Он встал и уверенно направился к выходу. Барти подумал, что было бы смешно, если бы сейчас Дэвид нос к носу столкнулся с входящим профессором, но этого не произошло, и одноклассник спокойно покинул кабинет. А через секунду послышался его вопль: — ВСЕ СЮДА! Все без исключения подростки подорвались и ломанулись к двери. Первые попавшие в коридор закричали, заохали, крики, и замыкающий Барти изо всех сил вытягивал шею, чтобы углядеть то, чему все так потряслись. — Что там? — спрашивал он. — Что там? Его пропустили вперед, и взлохмаченная голова с трудом высунулась наружу, где плашмя лежало бездыханное тело профессора Крика. Продуманным планам — конец, Всему, что существует — конец, Безопасности или неожиданности — конец, Я никогда посмотрю тебе в глаза. … Можешь ли ты представить, что будет? Мы такие свободные, не видим без границ, Ждем помощи незнакомца, кто не осудит, В безысходной стране, полной тупиц … Затерялся в романе, бесконечность боли, И все дети — душевнобольные, Все дети — безумные, это их роли, Они как летний дождь живыею … Пред рассветом пробуждается убийца, С ним ботинки, маска и тряпица. Он зашел в комнату, где его сестра жила, Он нанес визит своему брату, и затем Он подошел к двери, заглянул внутрь. «Отец.», «Да, сын?» «Я хочу убить тебя.» «Мама…» … Больно отпускать это, Но оно за мной и не пойдет. Конец смеху и сладкой лжи. Это конец. Барти чувствовал себя хуже некуда. Приятное летнее тепло обратилось против него смертоносной жарой, адской агонией и костром наяву. У него постоянно болел живот, тошнота не оставляла его. Вся еда возвращалась наружу в ближайшем от Большого зала туалете, а бессонные ночи превратились в сущий фантасмогорический кошмар, вплетавшийся в реальный ночной мир. Он убил человека. … ОН УБИЛ ЧЕЛОВЕКА!!!! Нет. Конечно, он никого не убивал. Кто-то другой убил Крика. Вопросом, кто именно, немедленно занялись и министерство, и руководство школы. Но ведь это Барти косвенно дал подсказку отравить человека. Он причастен. Он виновен. «Отец убьет меня!» — истерично билась мысль. Страх преследовал повисшими на мантии чертиками. Толстые стены замка сомкнулись тюрьмой, недаром Хогвартс располагался в центре нелюдимого леса, окруженного горами. — «Или бросит в Азкабан, не моргнув! Мне конец! Конец!» Он наматывал круги. Он лежал. Он рвал волосы по одному со своей головы. Проверка длилась до последнего дня триместра, и все это время Барти ждал, когда за ним придут. На этот раз Уолт не станет его выгораживать и точно сдаст с потрохами: если сидеть, то всем вместе, скажет он. Маленькие мальчики перешли на взрослые инры и быстро за это поплатятся. В школе проверили все котлы. Служащие министерства допросили всех слизеринцев, включая первогодок — поговаривали, применялась сыворотка правды. Виновный так и не обнаружился, и преступление повесили на врагов с внешней стороны. Ну действительно, откуда у школьников мог появиться сильнодействующий смертельный яд? Барти умоляюще расспрашивал Уолта о деталях последнего собрания, но другу будто память отшибло: он не помнил ничего из того, что происходило злополучным вечером. По его версии, он учил вместе с Барти «ППЭ» до глубокой ночи. Что ж, если Уолт так считает, у Барти нет повода думать иначе. Никому ничего он не предлагал. Какой еще яд? На прощальном пиру не объявили факультет-победитель, знамена свернули. Барти притащился одним из последних (он думал, что спровоцирует своим отсутствием ненужное внимание), и все места рядом с его приятелями оказались заняты. Он опустился на последнее свободное, между Женевьевой и какой-то второкурсницей. Обе от него отодвинулись. «Они знают» — мучила Барти паранойа, холодный пот предательски побежал под его рубашкой. — «На самом деле все знают, что это я придумал. Сейчас Дамблдор встанет и объявит меня вне закона.» Дамблдор встал, и его размышления исчезли с воображаемым хлопком, образуя в голове зияющую пустоту. В Большом зале и до того было совсем не так шумно, как бывало раньше, а теперь и подавно повисла тишина. — Закончился, — произнёс Дамблдор, оглядев присутствующих, — ещё один учебный год. Он замолчал и тяжело посмотрел на стол Слизерина. Там было не так тихо, студенты не утруждали себя выражением несуществующей скорби. — С превеликим сожалением сообщаю вам, что военные преступники, не имеющие ни жалости, ни совести, добрались до нашей школы, учинив немыслимое злодеяние. Пока от рук темных магов не пострадал ни один школьник, — он снова бросил взгляд, теперь тревожный, в сторону слизеринцев, — мы усилим все возможные меры, чтобы каждый из оставался в безопасности. Мы не позволим злу затаиться, проникнуть в ваши умы и совершить преступление вашими — или их собственными — руками. Дамблдор широко развел руки, и Барти чуть не стошнило на стол. Увидев в золотой тарелке свое отражение, он отшатнулся назад. — Но как бы мы ни старались, мы не можем контролировать мысли и поступки каждого. Поэтому, прошу вас, как благоразумных детей, отнестись к происходящей в мире ситуации со всей возможной серьезностью. Мне ужасно жаль говорить эти слова и заранее отнимать вашу беззаботную юность, но, поймите, если вы не проследите за собой и вашими близкими, которых еще можно переубедить, все мы лишимся беззаботного будущего. Хорошо подумайте, чего на самом деле вы от него хотите, и, возможно, вам расхочется его разрушать. Мир зависит от абсолютно каждого из вас. В зловещей тишине начался пир. Слизеринцы болтали, как всегда, никто из компании Мальсибера не выглядел напряженным. Неужели они не причастны к происшествию? Этого Барти не узнает.

А вы узнаете.

— Я же знаю, у тебя полно всякой отравы, Снейп, — подбивал Северуса Мальсибер. Всем пришлось по душе предложение Уолта, так что дело оставалось за малым — провернуть опасную махинацию у директора под носом так, чтобы никого из них не поймали и не осудили. — Готового ничего нет, — цедил Северус из привычного угла. Казалось, ему одному претит идея убивать преподавателя, пусть и министерского. — А для варки самого простого яда нужно не меньше недели. — У меня есть яд, — неожиданно подался вперед Регулус. — На Рождество моя кузина Беллатриса подарила мне крошечный пузырек «Уидосороса» на всякий случай. При должном разведении он действует в течение пяти часов, а не мгновенно. Успеем сотню раз раствориться в замке. «Нихрена себе подарочек» — удивился Уолт. — «Кузина что надо, от моих подарки можно ждать разве что на бараний Апхеллио». Дальнейший план заключался в следующем: в конце собрания все потянут жребий, и тот, кому выпадет честь подлить «Уидосорос» профессору Крику, сотрет память всем присутствующим, кроме Регулуса Блэка, который отдаст пузырек и только после этого подставит голову под палочку. Утром в кабинете, где не будет никого, кроме профессора, сладкоголосый Август — а именно он вытянул помеченую бумагу — уболтает профессора разговором о политике и опрокинет пузырек в кружку, после чего уйдет самой малолюдной и петляющей дорогой прямиком к Адаму Мальсиберу, который исходя из оставленной накануне записки будет знать, что Августу нужно стереть память. — Спасибо, дорогой, — осклабившись, Август сжег записку и добровольно приставил лоб к палочке Адама. Через мгновение все воспоминания за последние двенадцать часов были безвозвратно уничтожены. Мальчики начали играть по-крупному и выиграли с первого раза.

***

Пока все вокруг дожевывали последний ужин в учебном году, Барти неподвижно пялился в пустую тарелку. — Барти, — прошептали рядом. Это была Женевьева, и у нее самой в тарелке было негусто. — Ты в порядке? — шепотом спросила она, наклоняясь к нему. — Я могу попросить передать суп с копченой свининой, если хочешь… Барти помотал головой. От одной мысли о свинине, пусть в составе его любимого блюда, повторно накатила волна тошноты. Постойте, а откуда она…? Женевьева замолчала, но не отвернулась. Барти налил в кубок тыквенного сока и сделал вид, что отпивает. Тонкие черные брови свелись к переносице, наморщивая еле заметную вертикальную складку. Барти давно стал замечать, что она часто появляется, если Женевьева чем-то обеспокоена. — Я знаю, ты держишь меня за дуру, но я все-таки могу увидеть, когда человек притворяется, — тихо сказала она. — Извини, что настаиваю. Барти опустил кубок на место. — Ничего, — дергано пожал плечами Барти. — Это я был невыносимым. И я не считаю тебя дурой. Она никак не отреагировала на его слова. Чувствовалось, что ей хочется что-то ответить, но недостаток решимости гасит голос. Барти через силу взял с ближайшего подноса какой-то пирожок и надкусил. Начинка со свининой. — Сейчас непростое время, — все-таки сказала Женевьева. Барти с трудом проглотил будто бы каменный кусок теста. — Дамблдор прав: мы должны поддерживать друг друга, или все развалится. «Наверное, она думает, что я тяжело переживаю смерть дурацкого Крика» — подумал Барти и обозлился на себя. — «В каком-то роде да, но при этом совершенно не так. Я трусливый ублюдок и не заслуживаю ничей поддержки, особенно ее. Лучше бы меня сдали Дамблдору.» — Все будет хорошо, — Женевьева сжала его плечо, и у него окончательно упало сердце. Она вернулась к еде, а он выбежал из Большого зала. В туалете его вывернуло. Недавно он чуть не убил Роули, а теперь на нем еще больший груз настоящей смерти, тяжелый несмотря на распределение между ним и тем, кто действительно отравил Крика. Теми, кто это поддержал. Было ли у них право делать это? Идеальное будущее не построить без жертв. Но старый профессор и не стоял на пути к идеальному будущему. Он просто разозлил кучку высокомерных мальчиков. Он ни в чем не виноват. Это было напрасное, глупое расточительство чужой жизни. «Я слишком часто оступаюсь» — думал Барти, разглядывая в темноте ладони, кажущиеся окровавленными. — «Слишком часто. Того гляди упаду и больше не встану. И никакого будущего никогда не увижу.» Дамблдор точно был прав — еще немного, и без поддержки окружающих Барти утонет в океане зла, размывшего границы его морали. Чемодан был упакован, сверху стояла клетка с Бревном. Барти с Пандорой толкались вместе с остальными четверокурсниками в переполненном холле в ожидании карет до станции Хогсмид. Стоял прекрасный летний день. Барти подумал, что в Эдинбурге наверняка не менее тепло, ветерок колышет деревья, а на подоконниках его дома режет глаза калейдоскоп цветов. Но ничего из этого не радовало. Два месяца с родителями, два месяца варки в экзистенциальных вопросах — почти то же самое, что сдавать «ППЭ» ежедневно в течение всего лета. Этот летний день разительно отличался от дождливого сентябрьского собрата, когда они ехали в Хогвартс, — на небе ни облачка. Поезд пронзительно засвистел и начал перевозку Барти из одной каменной тюрмы в другую. Барти сидел один в купе, вытянув длинные ноги на сидение напротив. Он отделился от друзей под предлогом головной боли и с тоской смотрел, как сменяются за окном пейзажи. Голова и правда немного побаливала. — Расселся, как древнегреческий философ, — проворчала Пандора, сдвигая дверь и плюхаяст рядом с ним. — Все воображаешь себе сказочные картины? Барти откинулся на нее, укладывая голову на плечо. Ужасно хотелось намочить глаза и выложить все подчистую, но свободный человек, скованный секретами прошлого, оказался не таким уж свободным. — Нет. Пытаюсь осознать, что все это — не страшные сказки, а суровая реальность, — с мрачным ехидством промолвил Барти. — Какая есть, — вздохнула Пандора. — Уехать бы отсюда за тысячи миль и ни о чем, кроме прекрасного, не думать. Мне так это все надоело, я устала бояться всего на свете. Зачем они затеяли эту войну? — Ты даже «Пророк» не читаешь, — поддел ее Барти. — Чего боишься-то? — Неизвестность страшит сильнее всего, — усмехнулась Пандора и ущипнула его за нос. Остаток путешествия прошел приятно. Барти и Пандора обсуждали всякие бессмысленные вещи, делились неосуществимыми планами и договорились встретиться в Косом переулке тридцатого августа, в день рождения Пандоры. Барти хотелось бы, чтобы эта поездка длилась всё лето, чтобы поезд никогда так и не доехал до вокзала Кингс-Кросс… Но колючки рано или поздно вопьются в тело, как их не оттягивай — вот что он понял за этот год. Поезд слишком скоро затормозил у платформы 9 ¾, коридор вагона заполнили шум и суета, на перрон повалили ученики. Барти встретили оба родителя. Мать, обнимая его, немного натянуто улабалась, но отец удивительно крепко и долго сжимал его ладонь: — Молодец, сын, отличный табель, — улыбнулся Крауч-старший под усами-щеточками. — Я не сомневался, что ты будешь расти достойным человеком. Мистер Крик, благослови Господь, был о тебе высокого мнения. Барти что-то промямлил в ответ, и отец по очереди трансгрессировал его и жену в Эдинбург. В доме Барти вяло терзал вилкой в праздничный ужин, поддерживая с отцом разговор о последних новостях — закон о применении Непростительных аврорами вовсю работал, и нападений за это время стало заметно меньше. Второй раз за день сославшись на головную боль, Барти рано поднялся в комнату с целью забыться в двенадцатичасовом сне, но прошло всего несколько часов, как его разбудил стук. За дверью никого не было. Барти, поверивший в слуховые галлюцинации, вернулся к кровати. Пол холодил босые ноги. Может, лечь туда? В кровати слишком жарко. Стук повторился. Кто-то кидал камешки в стекло. С беспокойным предчувствием Барти подошел к окну и посмотрел на улицу. Внизу стоял Кэмпбелл.

КОНЕЦ ЧЕТВЕРТОГО ГОДА