Не Прощаемся
— Я абсолютно и бесповоротно заебался. Если я пролежу здесь хоть еще одну жалкую секунду, я сойду с ума по-настоящему. Если эта дурацкая птица опять — СПЕЦИАЛЬНО — сядет на наш карниз, помашет хвостом и улетит, я выбью это чертово окно, раздвину решетки и выпрыгну, расправив руки подобно ее крыльям. Я… Кэмпбелл перевернулся на живот и подставил лицо электрическому желтому свету, падающему с той стороны окна. — …заебался. — Чем именно? — спросил его сосед по палате, такой же зеленый юнец. — Мы ничего здесь не делаем. — В том-то и заеб, малыш — в безделье. Время в этом месте замерло. День кончался — гасили лампы, наступало утро — всходило солнце. Одни и теже четыре светлые стены, Кэмпбелл запомнил каждую трещинку на них: от недостатка развлечений он взялся их считать. Одинаковые завтраки, обеды и ужины, одинаковые лекарства, одинаковая пустота в голове. У всех одинаково уродливые стрижки. Одинаково потухшие глаза. Здесь ничего не менялось само по себе, и самому ничего менять нельзя. Срок принудительного лечения Кэмпбелла закончился. Его, совершеннолетнего, могли бы выписать и вернуть миссис Бейн, но та боялась, не хотела брать ответственность за взрослого волшебника со слабоконтролируемыми вспышками безумия. Кто знает, что он выкинет завтра? Или даже сегодня. Через минуту. Кэмпбелл и сам не знал, поэтому продолжал занимать место в палате, где кроме него лежал мужчина в коме и паренек-одногодка, страдающий бредом. Иногда он впадал в транс, будто в него вселялась мертвая душа, и что-то нашептывал себе под нос до шести часов кряду. Его пребывание здесь не контролировалось никакими судами и комиссиями — это был узник Мунго почти с рождения и до самой смерти. — И что, улетишь? — грустно спросил он. — Если птица утром прилетит? Слушай, она ведь прилетит. — Да, наверное, — пожал плечами Кэмпбелл. — А что мне тут торчать? У его соседа были колючие черные волосы, торчащи в разные стороны, как волчьи уши, и кристалльно-голубые глаза, настолько ясные, что и не подумаешь, что принадлежат псих. Они напоминали Кэмпбеллу два айсберга, внутри коротых выдолблены ледяные лабиринты. Такие красивые, что в них не страшно заблудиться. — Ага, — подумав, согласился парень. — Лети, конечно. Они обсуждали это так, будто Кэмпбелл и правда способен взять, расправить крылья и, пробив окно головой, улететь в небеса. Будто его совсем ничего здесь не держит, кроме личной прихоти. Будто они двое всего лишь задержались на скучноватом курорте, где кроме песка и бесконечного розового моря не на что обратить взор. — А ты со мной не полетишь? — пригибаясь, Кэмпбелл перебрался в его кровать и залез под тонкое одеяло. Совсем ненадолго — целители могут увидеть их через окно и с воплями разогнать. — Не хочешь? Он дурашливо поцеловал его в холодный кончик носа. У них обоих были вытянутые, худощаво-вялые тела практически одного роста. Мертвецки-холодные пальцы подогнутых ног касались друг друга под одеялом. — Хочу, — вздохнул парень. — Но нельзя же. — Мне тоже нельзя, — парировал Кэмпбелл. — Если ты уйдешь, ничего не случится. А я… — Мне без тебя уходить не хочется. Слишком привык, — небрежно бросил Кэмпбелл, а у самого сердце забилось. — Тогда будем здесь. И миру спокойнее. — Ну уж нет. Как-нибудь этот мир переживет — нами не подавится. Чем мы заслужили прозябать всю жизнь в больнице? Так и помрем, не увидев ничего дальше заднего двора! Ледяные лабиринты погребились веками с пушистыми черными ресницами, и Кэмпбелл осекся. Его сосед ведь точно ничего не видел за пределами палаты, окна в ней, больничного коридора и туалета. Со всех сторон Кэмпбелла стиснула лютая озлобленность на мир и невыразимая тоска. Он любовался фарфоровой кожей без едининого шрамика или веснушки, настолько тонкой, что проглядывались капилляры, и очень хотел прикоснуться к ней. Но знал — сделай это, и его сосед расплачется, расплачется в его шею и провалится в настоящий ледяной лабиринт, сотканный из самых страшных кошмаров. Один глаз открылся. Ни облачка, ни намека на муть. Шепот: — Кэмпбелл, тебе нужно лететь. — Ну вот возьму и полечу прямо сейчас, — усмехнулся Кэмпбелл. — Дай только причесаться. Он понарошку поплевал на пальцы и пригладил неровно выстриженные, местами сальные волосы. Руки обросли призрачными серыми перьями, позади забился хвост — прямо как у той надоедливой птички. Раз, и полетит! Не напороться бы в этой безлунной ночи на фонарный столб и не запутаться в проводах. — Я не шучу, — пожевав нижнюю губу, парень выпятил ее. Искусал до крови. — Когда сестра Роберта в следующий раз пройдет по коридору, я открою дверь и ты выйдешь на этаж… — Откроешь дверь? — прыснув, Кэмпбелл не удержался и потрепал его по гладкой щеке. В глазах что-то промелькнуло, но они быстро вернули привычную расчетливость. — И как ты собрался это сделать? — Слушай, я умею колдовать без палочки. Он вытащил руку и ткнул костяшками в грудь Кэмпбелла, словно что-то в ней держал. Но там ничего не было. — И почему ты до сих пор здесь?! — возмутился Кэмпбелл. — Потому что мне нельзя уходить, — терпеливо напомнил сосед. — И что дальше? Крылья вдруг куда-то подевались, перья и когти втянулись обратно. В происходящее не верилось — все походило на жестокий розыгрыш. На сон. Очень яркий и реалестичный, такой, какие Кэмпбеллу не снились со времен суда в Министерстве Магии. Парень напртив него сжал белые тесемки его воротника и быстро нашептывал: — …Выйдешь через запасной выход в южном крыле, а потом перебежишь на Уайтхолл, NN: там живет моя сестра, она одолжит тебе нормальной одежды. Слушаешь? Уайтхолл, NN, это довольно далеко… — Почему ты думаешь, что твоя сестра согласиться мне помогать? — перебил Кэмпбелл. — Потому что она меня любит. На него посмотрели со странным, наивным недоумением. Электрический свет полоснул лицо, и у одного голубого глаза сузился зрачок. Свистящий шепот возобновился: — Слушай, ее зовут Нэнси, просто скажи ей, что ты мой друг… Она знает одно место, где тебе точно улыбнется удача. Удача, удача, слышишь? — может, он снова в бреду, а Кэмпбелл и не заметил? Лимонная мантия сестры Роберты проплыла по коридору, и они тихо поднялись на ноги, худые и дряблые от недостатка физической нагрузки. Кэмпбелл поправил серые больничные сорочки, опуская их до остро выдающихся колен. Вот и дверь. Сейчас они повертятся здесь, посмеются собственной глупости и вернутся в кровати. Может, опять в одну. Следующий обход нескоро — возможно, они успеют немного поразвлекаться… Щелчок пальцев, и дверь беззвучно открылась. — Бежим. Какая замечательная идея. Кэмпбелл обожал замечательные идеи и не мог противиться ни одной, какая бы опасность не поджидала его за картонной декорацией. Темные лестницы в синих лужах света узких прямоугольных окон. Широкие коридоры, в которых нет места для пряток. Огромные горшки с растениями, похожие на чудовищ охранников. Опасность опаляла кожу горячим дыханием со всех сторон. Наступала на пятки. Как страшно, но как здорово! И крылья растут с невиданной скоростью, они готовы расправиться, коснуться кончиками стен и ускорить его, подбросить далеко вперед! Несколько коротких перебежек, несколько отпертых дверей. Одна рука никогда не отпускала его. Мокрое сцепление. Раз и до последнего замкá. Кэмпбелл ошарашенно пялился на задний двор больницы. Внизу в реальности он казался больше и грязнее, чем сверху за стелом и решетками. Будто они вошли в картину. Даже небо было со звездыми, кое-где. Рваных облаков все-таки много. Спина все еще горячая, но влажный ночной воздух обдувал тело со всех сторон, охлаждая и задирая сорочку. Смотри, мир. Не подавись. Ноги в фиолетовой полутьме казались серыми и какими-то не такими, инородными. Как пришитые. Позабылось, что они могу, по идее, преодолевать дальние расстояния и даже бегать. Запутаются в самих себе, поломаются, и придется ползти по этим сверкающим лужам. Холодным и грязным, но зато настоящим. — …слушай, Уайтхолл NN, тебе нужно бежать вниз по этой улице, дальше будет указатель и… Кэмпбелл оглох от счастья. Тем не менее, голой крысой его подгрызал страх: желанное так близко, но еще ближе властная рука, способная желанное отнять. И он не полетит с ним. Вечный узник Мунго запрется на все замки и просидит здесь до последнего вздоха. Они прижались к ледяной стене края лабиринта, покрытой облупленной кремовой краской. Кровь с обкусанных губ попала на язык, но Кэмпбелл привык к соленому вкусу. Четыре руки нырнули под вздувающиеся сорочки, исступленно поглаживая вертикальные линии тел. Босые ноги беспомощно переминались по колючей земле, высасывающей из них тепло. — Спасибо, — выдохнул Кэмпбелл в губные ошметки. — Спасибо и прощай. В последний раз руки сжали фарфоровые бока. — Мы увидимся, — пообещали ему. — Так что не прощаемся. У него была настолько тихая и плавная походка, будто он был слишком плотным призраком. И, как призрак, растворился в душной больничной мгле. Не жалея ног, Кэмпбелл рванул вниз по улице. Невидимые враги гнались за ним, порывы ветра ударяли спину. В голове звенела пустота, но сердце грохотало так, что шум доходил до ушей. Ему сигналили, он отшатывался. Нельзя останавливаться. Так он не успеет к своей удаче.***
— Кэмпбелл? — недоверчиво спросил Барти, всматриваясь в тыквенную рыжину волос и цирковой костюм. Хаос, плескающийся в карих глахах, был хорошо ему знаком, и только по нему призналась личность старого друга: — Что… что ты здесь делаешь? Ему снова тринадцать и он стоит в этой же позе перед этим же окном и смотрит в эти же глаза. Неужели прошедшие два года были плохим сном, и ему дозволили переграть все иначе? — Барти, мне очень нужна твоя помощь, — громко проговорил Кэмпбелл, пряча лицо от дождя выпрямленными ладонями. Кэмпбелл нуждался в деньгах для ставки. Он собирался заграбастать куш и смыться из страны через нелегальный портал. — Ты прикалываешься, блять? — повторял Барти, беспокойно кружа по комнате, которую и не видел. — Откуда у меня деньги? Мокнущий снаружи Кэмпбелл его не слышал. И сколько бы шагов по ковру не делал Барти, меньше проблем у него не становилось. Если Барти не поможет Кэмпбеллу, его поймают и приговорят к более строгому наказанию. — Ладно, — обратился сломавшийся Барти к самому себе. — Ладно, я сейчас… Новый круг старых действий. Утро с хогвартской кроватью принадлежало прошлой жизни, в этой он крался по дому, освещенному далекой уличной иллюминацией. Слабые тени дрожали под неверными ногами. В заначке рядом с чуланом Винки хранилась небольшая сумма, но ее маленькой части хватило бы Кэмпбеллу — старт в зачуханом пабе не был заоблачным. Родители долго не хватятся недостатка — они до сих пор не находили запрещенных вещей под одной из половиц его комнаты. — Мастер Барти? Круглый эльфовский глаз глядел на него через дверную щель. Барти медленно задвинул ящик. — Молчи, — приказал он. — Никому ни слова. — Хорошо, мастер Барти, — прошептала Винки, и дверь тихо закрылась. Он передал нетугой мешочек через окно нижнего этажа. — Вылезай, — членораздельно проговорил Кэмпбелл через дождь. — Зачем? — Барти убрал подмокшую руку и приготовился закрывать окно. Потом отойти от адреналина, забраться в постель и заснуть. Сладко, желательно. — Заберешь свою долю, когда я выиграю. Я не смогу вернуться сюда и отдать — телепортируюсь сразу из паба. Барти хотел сказать нет. Где-то в глубине души он честно сопротивлялся. Идеи Кэмпбелла никогда не доводили никого до добра. Он переоделся и вылез через окно в свежую морось, выплакивавшуюся из остатков туч. В любом случае он успеет вернуться засветло, а в лучшем еще и вернет одолженные деньги. В худшем — побьют в пабе, пользующимся злой репутацией, или вернут за ухо домой. А Кэмпбелл со всех сторон окружал себя плюсами и не думал о негативе. Ночью Эдинбург подменивали великаны. Бликующие улицы-реки отражали свет на старые кирпичи домов, все вокруг превращалось в грязную палитру отражений и теней. Они пахли свежестью, мокрой пылью и немного выхлопными газами. Меньше, чем бездождным днем, когда и улицы не реки, так, дороги для автомобилей. Ночи в Хогвартсе были тихими до жути — только ветер, озеро и лес. Реальная жизнь эдинбургской наружности хлопала дверями ночных заведений, звенела колокольчиками и кричала магнитофонами бродячих гуляк. Каким бы странным ни был Кэмпбелл, он сливался с ней, был ей родным, а вот Барти чувствовал себя пришельцем из шарового скопления в созвездии Рыси. — Курить будешь? — на ходу (почти на бегу) спросил Кэмпбелл. — Нет. — И правильно. У меня ни сигарет, ни зажигалки… У дверей «Ведьминого болота» Барти на все махнул рукой — будь что будет. В конце концов, удача столько раз благоволила ему: его не поймали ни старосты, ни слизеринцы, ни следователи из министерства, почему случай должен подвести именно сейчас? Синеволосая ведьма с грозными бицепсами оглядела двух подростков (одного явно несовершеннолетнего) и спросила низким хриплым голосом: — Кто ставит? Кэмпбелл посмотрел на Барти: — Не хочешь поиграть? Ты же умник, на раз-два всех обставишь. — Я правил не знаю ни одной игры, — открестился Барти, в удачу он не настолько верил. — К тому же я так невнимателен, что веер не той стороной возьму и не замечу. Ведьма, представленная Розой, фыркнула. Она пропустила Кэмпбелла за изъеденную бархатную занавеску и зашла за ним следом, а Барти поднялся обратно на общий этаж и забился в самый дальний угол, спрятав лицо под капюшоном. Стены тут были выложены из крупных, ничем не покрытых булыжников. Низко сдвинув головы в капюшонах и без, со смешками переговаривались посетители, в основной массе люди. У противоположной стены выпивала компания гоблинов. Без бравого друга смелости в Барти поубавилось. Кэмпбелла долго не было — что его, проигравшего, заживо обглодали там? Пока кровожадные взрослые не заприметили тушку Барти, он навострился на выход, но тут у стойки показался донельзя радостный Кэмпбелл. Эйфория фонтанными струями хлыщела из всех его щелей. — Барти! — широко помахал он лоскутной рукой. — Победа-победа! Можно забрать еще больше — они хотят отыграться и предложили парную игру. Пойдем, я сейчас тебе все объясню! — Может не надо? — Барти оглянулся на всех посетителей, устремивших голодные взгляды на человека, в которого превратила Кэмпбелла Роза. Теперь их определенно грохнут за углом. Барти. Кэмпбелл-то отсюда телепортируется. — Вдруг мы проиграем? — Меня сегодня благословили удачей, — весело поделился Кэмпбелл и потащил Барти вниз. — Так что мы точно выиграем! Слушай правила… «Пиздец, во что я ввязался?» — Барти лихорадочно запоминал правила, по многу раз прокручивая их в голове. Слова путались в других, нарочно отвлекающих, но тем не менее он упорно выскабливал их на подкорке. — «Не два года назад, так сегодня меня отымеют в зад!» За кулисой Роза, скептично усмехаясь под нос, заколдовала его внешность, сделав похожим на нечто среднее между Снейпом и Эйвери, то есть полным уродцем. Через ее махинации прошло столько разного, что сопля, пригнанная к картам, не вызывал никакого удивления. За круглым столом сырого подвала сидело три пары человек. С потолка капало, зеленая обивка в одном месте потемнела. Напряжение было почти осязаемым, словно в туче. Вдох, выдох, собраться. Главным соперником Кэмпбелла был интеллигентный джентельмен с пенсне и в циллиндре, который проигравший ему большую сумму. У него было бесстрастное лицо, а фишки шуршали в узловатых пальцах, будто живые, готовые собраться в единое существо и вырвать ставку назад. Его напарник, толстый дед с шарпеевскими морщиными, не сводил с Барти и Кэмпбелла черных глаз, искрящихся ненасытным азартом. От него смердело темной магией, и трогать фишки с картами после него было неприятно. Но Барти отбросил ненужные чувства и сам будто бы стал и фишкой, и картой, срастаясь с игрой так, будто с пеленок только и делал, что разбивал в ней всех наголову. Пользуясь заранее продуманной системой знаков, противники играли слажено, и на определенном этапе Барти с Кэмпбеллом, в арсенале которых были лишь гневные взгляды и пинки под столом, начали сдавать. Игра продолжалась больше часа, но стеки фишек на столе росли с каждой минутой. Выбывшие игроки делали ставки на победителей и аплодировали, когда та или иная пара одерживала микро-победу. Ставивших на джентельмена и деда было больше, и это не могло не подталкивать Барти к легкой панике. — Ты можешь не портить все своими дурацкими ходами и положиться на меня? — зашипел он в ухо Кэмпбеллу. — Я вижу легкий путь, не мешай мне! — Если я так сделаю, мы точно проебем, — безмятежно шепнул тот в ответ. — Почему? — Удача сегодня на моей стороне. Просто подкладывай свои карты. Держа в руке свои карты, Кэмпбелл вперился взглядом в джентельмена, но ни одна эмоция не промелькнула на узком лице. Вместо этого тот спокойно скорректировал свою позицию на столе, и все затаили дыхание в ожидании следующего шага от его партнера. Маслянистая улыбка растянула обрюзгшие губы, когда громада фишек двинулась к центру стола: — Ставлю все, — сказал шарпей. Кэмпбелл кивнул, задумчиво перебирая карты в веере. Их лишили права на ошибку. Теперь на кону все или ничего. Переговоры стихли. Все без исключения смотрели на Кэмпбелла, не представляя, какие карты вот-вот окажутся на столе. — Думаю, пора заканчивать, — Кэмпбелл представил карты на всеобщее обозрение. Дед и джентельмен показали свои комбинации, и по силе они не уступали вражеской. И тогда, в этом сыром подвале, время окончательно замерло. Игра закончится, стоит четвертому игроку представить руку — в чью пользу зависит только от ее силы… — Я же говорил, у нас получится! В окружении двух крепких охранников Кэмпбелл выбирал себе новую палочку, неприметную одежду и портал, ведущий неизвестно куда. В его увесистом мешке была тысяча галеонов, в Бартином — двести пятьдесят. Барти не чувствовал себя обделенным, ведь Кэмпбеллу эти деньги были гораздо нужнее. — Ну что, прощаемся? — спросил Барти, когда Кэмпбелл закончил с покупками и приготовил палец перед сияющим порталом. — Еще увидимся, — Кэмпбелл грубо приобнял его одной рукой, хлопая по спине. — Так что не прощаемся. Его втянуло в крышку от пивной бутылки, и через миг та, повисев в воздухе, с тихим хлопком исчезла. Барти развернулся к выходу. Вот и все. Сейчас он быстро вернется домой, положит деньги на место и останется с двухстами галеонами сверху. Затеи Кэмпбелла не всегда однозначно провальные. Входная дверь звякнула колокольчиком и впустила внутрь свежего воздуха. Барти шагнул к ней. — Стоять, малышня, — на его плечо опустилась тяжелая рука. Барти резко оглянулся. Волосы дилерки Розы вернули малиновый оттенок, в более ярком освещении она казалась не такой устрашающей. — Далеко живешь? — она достала палочку, но не торопилась расколдовывать его лицо. — Нет, — скупо ответил Барти. — Я добегу. — Нет уж, малышня, — клешня слишком сильно стиснула плечо, и длинные острые ногти впились в кожу через одежду. — Не добежишь ты нихуя. — И что делать? — глуповато проблеял он, ни капельки не сомневаясь, что его уже поджидают за поворотом. Внушительная Роза (с очень внушительной грудью), с самого начала создала в нем впечатление в меру строгой и принципиально справедливой женщины. Еще в десять вечера Барти доверился ей и не мог представить, что та могла его обмануть. — У меня перерыв между играми, — она приблизила ухо к его губам. — Скажи свой адрес, только очень тихо. Я трансгрессирую тебя. Они вышли через черный ход во двор, и Роза, держа расколдованного Барти за руку, крутанулась на месте. В последний момент он испугался, что это западня и его сейчас растащат на кусочки вместе с деньгами. Но в следующий он оказался в нескольких ярдах от своего родного дома. — Точно сюда? Это же дом министерских чинушей, — удивилась Роза. — Ну да, — потупился Барти. Она низко засмеялась и дала ему шуточный подзатыльник, царапнув кожу своими длинными когтями. — Не говори им, где тебя носило, — заботливо предупредила она. — А то нас точно прикроют. — Хорошо. До свидания. — Не прощаемся. Она трансгрессировала обратно, а колотящийся крупной дрожью Барти последовал своей схеме и вернулся в кровать целым и невредимым. Адреналин бушевал в крови, прогоняя сон. Крик, Мальсибер, угрозы, план Уолта — ничего больше не имело значения.***
Барти проснулся так неожиданно, что его подбросило над кроватью. Почти каждую ночь июля его преследовали кошмары разной степени ужасности. В основном приходилось убегать от кого-то или прятаться по каким-то коробкам, блуждать по коридорам министерства и молиться богам незаметности. Но сегодняший кошмар оказался намного хуже. Пот прошиб холодное тело, рвущееся бежать. Рывком Барти скинул одеяло и, выравнивая дыхание, прошлепал к столу. В руки просилось перо. Он и Пандора успели обменяться несколькими письмами, еще одно вдогонку к отправленному ей не помешает. Пандора, Мне приснился ужасный сон. Не могу думать ни о чем другом, просто схожу с ума. Мне так не хватает наших самолетиков! Начало не помню, вроде я бежал по лесу с черными деревьями. Но в какой-то момент все изменилось так, что я оказался на окровавленной поляне, полной трупов людей. Их была сотня, если не больше, и все они были изуродованы. Куча тел и их частей, и я в самом центре, ни вправо ни влево не деться. Из леса начали выбегатьискренне, Женевьева Старки.
Барти покривился официальному тону письма. На самом деле он и не надеялся на большее, это так, из вредности. «Пока я тут сижу в тепле и комфорте, кого-то против воли втягивают в войну» — думал он. Письмо заставило в очередной раз поменять мнение о происходивших в мире событиях. Был ли его отец так уж неправ? «Он ведь борется со злом, а никакая борьба не обходится без жертв. Я ведь не знаю, что на самом деле он думает о министерской иерархии. Не просто так он навалил на меня столько учебы, наверняка он готовит меня для какой-то высокой должности. Если когда-нибудь он станет министром, я смогу повлиять на него и сделать все по-своему…» Теперь при взгляде на отца его царапала не нелюбовь, а корыстные измышления. Война неумолимо приближалась к пику, учиненные варварства поражали воображение. Барти, подражая Пандоре, игнорировал новости и жил счастливой жизнью дурака, не ведающего забот: кошмар можно выдержать, пока просто ему покоряешься, но он убивает, если размышлять о нем. В конце концов, раз за Барти все решал отец, быть тому и дальше. Какие-никакие сводки узнавались из статей Сильвестра Уайта, ударавшимся этим летом в политическую деятельность пуще прежнего. Он так и сидел в Западном Берлине, недосягаемый для противоположный по статусу радикалов, и его письмена часто затрагивали не только проблемы Магической Британии, но и всего мира в целом. «Рано или поздно его за такое кокнут» — хмыкал Барти, листая глянцевые страницы. — «А он смелый. Сам же боялся, что утащат и покромсают…» Журналы, по обыкновению, переправлял Винни. Его семья собиралась переезжать в США, и чтобы он закончил Хогвартс, его определили в перевалочный пункт в лице бабушки, ни в какую не соглашавшейся покидать Англию. На Рождество и Пасху Винни, конечно, отправиться к родителям, но сейчас он чувствовал себя как никогда вольготно. В середине каникул Барти наскучило молчание, и он решился попробовать поговорить с мамой. Было о чем: например, купит ли она тоников от Сахариссы (до Эйвери ему далековато, но усугублять не стоит), можно ли попросить Винки готовить не такие жирные блюда (в июне он так много нервничал, что теперь у него часто болел желудок) и расширят ли ему карманные в следующем году (надо же на что-то водить девушек на свидания). О последнем с его выигрышем можно не беспокоиться, но Барти всегда думал наперед и контролировал каждую возможность, которую можно обернуть в свою пользу. — Я хочу поговорить, — издалека начал он, когда они молча сидели друг напротив друга и ели томатный суп. Маленькие пальцы с аккуратными ногтями побелели от слишком сильного сжатия ложки. Она молча кивнула. — Я был неправ, — через силу выдавились гадкие слова. — Я мало писал, а если писал, то только плохое. Прости меня. — Только попробуй не простить. Мать вздохнула и набрала супа в ложку. Барти бесился ее игре в молчанку, оттого начал усиленно хлебать кислую жижу вопреки изжоге. — Барти, — вымолвила мать, и он зыркнул на нее исподлобья. — Ты так вырос. «Да я заметил» — съязвил он про себя. — Это случилось так быстро… — Барти закрыл глаза, чтобы она не увидела, как он их подкатывает. — …и я не понимала, как повлиять на тебя… — Папин метод показался эффективным, а? Двойной кнут без пряников — влияние от Шетланда до Плимута, вот это шик. Она опустила глаза и оперлась виском о руку. Еще один тяжелый вздох. «Так-так-так» — остепенился Барти. — «Спокойнее, вы так точно не помиретесь. Держи себя в руках.» — Ты не слышал меня по-другому, — ее голос неприятно зазвенел. — Мне говорили, много раз говорили, что мягкостью пользуются, а не благодарят за нее, но я не верила. А потом… — А потом это случилось, — закончил Барти. Слегка морщинистыми пальцами она прикрыла дрожащие веки и сдержанно произнесла: — Да, это случилось. И я решила, что раз это уже случилось, то мягкость и балованние не помогут вырастить из тебя нормального человека. Подобных это слишком много, чтобы позволять единственному ребенку пробовать каждое. И ты такой рассеянный… Я боялась, что ты пропустишь прием и… — В тебя, — пробурчал Барти. — Ты тоже рассеянная. — Не разговаривай так, — задето пресекла она. — Я все-таки твоя мать. — А я — твое «позорище». Натянулась неловкая пауза. Барти больше не мог есть и отодвинул тарелку, подавая знак Винки для чая. Он неотрывно смотрел на пальцы, не отнимавшиеся от прячущейся в себе матери, и ждал каких-нибудь извинений. — Ты не должен был сбегать из дома, — бросили в него вместо «извини». — Разве ты не понимаешь? Она отняла руку и пристально посмотрела в его глаза, да так, что Барти самому захотелось прикрыться. — Разве я виноват? — опешил он. — Разве я виноват? — В том, что позволил себе спутаться с мужчиной? — Мне было тринадцать. И я не хотел с ним «спутываться». Ни с кем. — Мне казалось, у тебя есть голова на плечах. Ты ведь и сам мужчина, ты мог бы дать ему отпор! Отец, узнай, был бы в шоке… Слова застряли у Барти в горле. Больше не хотелось ни чая, ни средста от прыщей, ни денег на гулянки. Горечь разочарования затопила его по второму кругу. Ничего ему от нее не нужно! — Но это уже случилось, — подытожила она. — И, если ты видишь, я от тебя не отказалась. Посмотри на Блэков, бедный их сын! Я стойко не отворачивалась, а вместо благодарности получила лишь пару едких писем! Знаешь, я задумывалась о том, чтобы обсудить это с твоим отцом… «Ах ты ловкая манипуляторша!» — полыхнул Барти и выпалил без запинок и какой бы то ни было искренности: — Я еще раз извиняюсь за это. Я все понял. Больше так не будет. Больше никакого позора, обещаю. Этот ответ полностью ее удовлетворил. Поахав и утерев невидимые слезы, она потянулась к нему через стол: — Иди ко мне, мой сладкий, мы так давно не обнимались… — Ну мам… Она чуть не перевернула обе тарелки, Барти вовремя встал и обогнул стол. Поднявшись, его мать не сильно изменилась в росте. Пока его обнимали, Барти радовался какому-никакому перемирию: хорошие отношения на словах — ему больше и не надо. Главное, чтоб его содержали, пока он отсюда не свалит. Ему разрешили время от времени пошатываться по Эдинбургу. За остаток лета Барти исходил его вдоль и поперек (кроме района Блэр-стрит), беря с собой учебники и засиживаясь в малолюдных местах, где никто не мог засмеет его за перья и странные картинки в книгах. Дожди шли не так часто, в основном под вечер, но страницы все равно начали морщиться от влажности. Меньше всего было жалко домашний экземпляр «Древних рун», а так он бы все учебники сбросил в ближайший канал — все равно скоро покупать новые. Письмо из Хогвартса пришло за две недели до начала учебного года. Барти с интересом распаковал его, прикидывая, какие книги их обяжут купить и что в них можно подчерпнуть полезного, и на его колени упал серебрянный значок старосты. — Поздравляю, поздравляю! — захлопала в ладоши мама, с которой они попивали чай в гостиной. Барти брезгливо подцепил значок за булавку. Он не мог быть настоящим, нет, только не это! — Профессор Дамблдор решил меня добить? — неверяще спросил он. — Не говори так, — шикнула мать, не переставая кружиться вокруг него. — Это такая честь! — Но почему я? — недоумевал Барти. Значок со звоном лег на стол. — У меня ведь столько уроков, я не буду успе… — Твой отец постарался, — похвалились за него. — Попросил назначить тебя. «Значит, это он решил меня добить» — поник Барти. — «Он явно неправильно оценивает мои возможности. Ах да, ему ведь плевать на меня, а не на мои "заслуги".» За ужином Барти попросил отца достать ему маховик времени. — Да, разумеется, — согласился тот. — Ты уже достаточно взрослый для такой ответственности. Я свяжусь с Отделом Тайн и поговорю с директором школы. Нам должны пойти навстречу. «Лучше бы меня сбил поезд» — Барти продолжил вяло отделять острую подливку от мяса и незадетых остатков риса. В тот день его все-таки кое-что порадовало. Он уже не ждал ответа Женевьевы, но знакомый серый сычик семьи Старки вертел головой на подоконнике комнаты Барти. В письме не содержалось ничего важного — оно было почти таким же бестолковым, как его собственное, только раза в два короче. Барти широко улыбнулся и связал два листа пергамента, а потом положил под подушку. Бумага пахла бумагой и немного морем, но он все равно положил на них руку, считывая пальцами прикосновения прошлого. «Интересно, это от нечего делать или я действительно серьезно влип?» — размышлял Барти о неугомонной буре чувств. С пресловутых экзаменов и до середины июля он почти не думал о Женевьеве, но ее образы стали своего рода развлечением в домашнем одиночестве. «Когда начнется этот безумный год, мне точно будет не до всяких любовей» — содрогнулся он, примеряя в воображении роль старосты. — «Уолт меня засмеет. А как справляться с Поттером? Люпин с ним заодно, меня точно ждет полный провал… Ну или нет, это мы еще посмотрим.»***
Выглаженый воротник голубой рубашки пах стиральным порошком, паром и немного пеной для бритья — перед выходом Барти заметил, что недобрил подбородок, и экстренно это исправлял. Тридцатое августа, одиннадцать утра. Перед глазами — синяя дверь, в руках — цветы, потому что без цветов к девушкам на день рождения не ходят. Можешь не говорить, что вы друзья. Я все знаю, Барти. Такой взрослый! Он до сих пор не понимал, как его отпустили к Олливандерам в гости. Пандора встретила его с хитрой усмешкой. Ее волосы смешно отросли и выгорели до грязно-белого цвета, руки и ноги, торчащие из маггловских одежек, посмуглела. С поздравлениями Барти сунул ей цветы и основной подарок, о котором они договорились в начале каникул, и прилип к ней, не зная, куда деваться дальше. — Что кислый такой? — спросила Пандора, кивая на пришибленного Барти. Кругом сплошные длинные полки, уставленные коробочками. Он был здесь единожды в качестве покупателя, и тогда не мог представить, что второй придет в качестве гостя. — А где мистер Олливандер? — тихо спросил он. Пандора уткнулась в них и громко чихнула, кончик вздернутого носа окрасился желтой пыльцой. — А он сегодня закрыл магазин! — радостно объявила она. — А за это спасибочки… Цветы наспех сунули в какую-то банку, и Пандора расселась на полу, разворачивая подарочную упаковку. — Дедушка наверху, в мастерской. Сказал, можем сидеть здесь. Но, думаю, надо сходить поздороваться. Они сходили и поздоровались. Мистер Олливандер был все таким же добродушным старичком с мягкими одуванчиковыми волосами, совсем не соответствуя описаниям Пандоры, сетовавшей на его «зверства». — Еле его уговорила, — прошептала она Барти на ухо, когда они спускались обратно. — Он уверен, что ты мой «дружок», потому на чердак не разрешил подниматься. Барти не сдержал фырканья. Вспомнив кое о чем, Пандора оставила его внизу и вскоре возвратилась с тарелкой собственноручно приготовленных бутербородов и твердокаменных печений. Барти пробовал приготовленное людьми только у Бейнов и смешанно отнесся к еде, но обижать подругу не хотелось — значит, нос вороить воспрещено. — Класс, — промычал он, сидя на холодном полу за торговой стойкой и ломая зубы о подгоревшее печеньище. — Можешь не врать, — хмыкнула Пандора. — Я знаю, они дерьмовые получились. Зато бутерброды!.. Перемыв кости всем встреченным Пандорой на Косой аллее школьникам и обсудив перспективы старостничества Барти — фу, будешь теперь ходить с этим уродом Люпином! —, Пандора взялась демонстрировать новейшее изобретенное заклинание. — Но как же Надзор? — удивился Барти серой палочке без излишеств, извлеченной из штанов. — На этой улице творится столько магии, что до моих малюсеньких уловок никому нет дела, — подмигнула Пандора. — И я была очень осторожна! Колдовала только если кто-то приходит за палочкой, чтобы вдруг что — и камни в их огород. — А сейчас? — Барти на всякий случай отодвинулся от нее подальше. Вдруг что — и это она колдовала, а не он. — А сейчас, — понизила голос Пандора. — Дедушка наверху испытывает свои палочки, риски просчитаны. Итак… Она наставила на свою щиколотку кончик палочки и зашептала скороговорку на латыни. Из кончика полилась плотная струя белого цвета, соединяющая палочку с кожей, и Пандора прищурила заслезившиеся глаза. — Что такое? — встревожился Барти. — Все идет как надо? Пандора кивнула, как бы предлагая ему заткнуться, и продолжила нашептывать, не сдвигая руку ни на дюйм. Спустя несколько минут свет иссяк, и на воспаленой коже появился слабо заметный контурный рисунок, напоминавший крокодила с разинутой пастью. — Я теперь могу переносить рисунки из головы на тело! — счастливо прошептала она. — Правда здорово? «Все мои друзья — психи», — Барти натянуто улыбнулся и поинтересовался: — Как маггловские татуировки? А оно стирается? — Не знаю, может быть, — пожала плечами Пандора. — Ни одна пока не стерлась. — Сколько их у тебя? — ужаснулся он. Пандора задрала штанины, а потом футболку. В общей сложности они насчитали шесть уродливых картинок. Пандора пообещала Барти придумать контрзаклятие. Когда-нибудь. — А почему крокодил? — спросил он, обводя подушечкой пальца цветочки, треугольники, звезды и, наконец, черного крокодила. — Это не крокодил, — захихикала Пандора в ладонь. — Это ты, р-р-ар, страшный Бар-рти! Не прошло и секунды, как они сцепились в щекотническом поединке. Отбиваясь от более сильного Барти, Пандра верещала и кусалась, заливисто смеялась и, извернувшись колесом, тыкала в его лицо своей лодыжкой: — Теперь всегда будешь со мной, дружок! Уворачиваясь, Барти несколько раз ударился макушкой о верх деревянной стойки. Поддавшись, он сдал позицию и запросил пощады, но разошедшуюся Пандору остановило только покашливание наверху. В мгновение ока стряхнулись улыбки, огладилась одежда. С невинностью крольчат они высунулись из-за стойки. — Добрый день, — надменно произнесла дама с густой копной кудрявых черных волос. Воздух вблизи нее наэлектризовался, заставляя волосы вставать дыбом — поэтому, наверное, у нее была такая буйная прическа. От колдуньи в буквальном смысле веело холодом, Барти поежился. Они с Пандорой поднялись, вставая плечом к плечу и испуганно глазея на гордую осанку женщины в дорогой мантии из черной парчи. У нее были тонкие выгнутые брови, почти черные глаза и искривленные омерзением губы в темно-красной помаде. — Мы закрыты сегодня, — пробормотала Пандора. — Тебя не учили здороваться, мелкая др… девчонка? — хрипло произнесла женщина, и в глубине черных глаз блестнуло что-то откровенно нехорошее. — Я пришла за индивидуальным заказом. Где Гаррик Олливандер?! — А, ремонт? Я сейчас принесу, — икнула Пандора и посверкала пятками к лестнице. Ее не было несколько минут, в течение которых мистер Олливандер искал (или доделывал?) палочку зловещей мадам, и с каждой Барти был все ближе к смерти. Женщина без стеснения рассматривала его в упор, накручивая прядь на палец с клюющим черно-красным ногтем в вензелях. Она не была лишена красоты, но что-то в ней, в ее нутре сильно отталкивало. — А ты сын Крауча, да? — с притворной доброжелательностью спросила она, и Барти совершенно растерялся. — Вы похожи. Даже слишком. Он не стал ни утверждать, ни опровергать сказанное. Это была очень страшная женщина. Настолько, что может прийти в кошмаре и задушить насмерть. Барти прятал взгляд, как мог. — Хотя нет, — игрались с ним, насмешливый голос проливался вяжущим несмываемым дегтем. — Не слишком. Или все-таки похож? М? Вскоре прибежала Пандора и с извинительными поклонами вручила узкую коробочку, из которой клиентка достала кривую, как ее ноготь, палочку из ветки орешника. — Будете пробовать? — в смятении спросила Пандора. — Заказ оплачен, но мы можем вер… Аристократически бледная женщина махнула рукой в тяжелом рукаве, приказывая ей замолчать. — Что это у тебя на ногах? — гаркнула она, и загоревшая, облупившаяся кожа Пандоры покраснела, как могла. — Заклинание для картинок, — она приподняла ногу, показывая крокодила на щиколотке. — Я не встречала такого заклинания. — Я его недавно придумала. Руки незнакомки не двигались, со странным интересом она оглядывала кривые контуры, въевшиеся под кожу. Размашистым движением из подставки для мелочки трансфигурировался свиток пергамента, который швырнули Пандоре: — Напиши здесь все о том, как его сотворять. Пандора мелко закивала и полезла в стол за чернилами. Ее руки дрожали, и линии букв, крупных и разборчивых от страха оплошать, тоже. Как только инструкция попала к ведьме, та ушла, развевая мантию и хлопая дверью. Шкафы и люстра задрожали. Барти и Пандора, бледные, как листы пергамента, посмотрели друг на друга. — Что это было? — одними губами спросила трясущаяся Пандора. — Тебя интеллектуально обворовали, — попытался пошутить Барти. — Теперь она присвоит заклинание себе и сможет заработать на татуировках. — Зачем вообще такой, как она, делать татуировки? — к Пандоре пришло бурчащее настроение, она снова уселась на пол. — Откуда же я знаю? Барти вышел из лавки Олливандеров после пятичасового чая с покупными кексами. Лодыжку саднила серебристая рыбка из заостренного эллипса и треугольника вместо хвоста. То есть, Пандора, а не рыбка. В том, что когда-нибудь она придумает контрзаклинание, он не сомневался — Пандора могла придумать и воплотить в жизнь что угодно. Хоть бродячих по земле контурных крокодилов, предлагающих косметические и парикмахерские услуги. Он двигался к «Дырявому котлу», чтобы вызвать «Ночной рыцарь» и вернуться домой. Около кафе Флориана Фортескью собралась небольшая толпа, через которую пришлось проталкиваться. Люди галдели и порывались попасть внутрь, налетали друг на друга и ругались. Бормоча под нос проклятия, Барти попытался пройти мимо них и у самого края столкнулся с девушкой в серой мантии с низко надвинутым капюшоном. — Прошу прощения, — извинился он. — Барти? — тонкая рука приподняла капюшон за верхний край. — Барти! Побежали отсюда скорее! Рука схватила его за запястье и настойчиво потащила дальше по улице, мимо «Дырявого котла» и других знакомых магазинов. Барти широко шагал, как на поводу, не сопротивляясь чарующей магии мягкой руки на своем запястье, и остановился вместе с девушкой за неприметным забором алхимического магазина. Она сняла капюшон, тряхнула светлыми волнами и прильнула к нему. — Привет, Ванилла! — Барти подался вперед, отвечая на мягкие объятия, отдающие приторной карамелью. — Как тебя сюда занесло? Я думал, ты должна быть где-нибудь в Париже или Милане, знаешь, щеголять по подиумам… — Разрешили навестить семью, пока я в Лондоне, — она осторожно выглянула из-за угла и сразу же спряталась обратно. — Но кто-то узнал меня, и теперь дурацкие люди не дают прохода. Но это неважно, все равно я уже поссорилась с родителями. — Не знал, что ты настолько популярная. — Ах, Барти, — с горечью сказала Ванилла. — К черту такую популярность. Грязи в ней больше, чем Хогвартских загонах. Столько лицемерия и жестокости, что порой начинаешь сомневаться в собственной ценности. Иногда я думаю, а не заставил ли кто Уайта трясти своей тощей белой задницей на потеху толпе? — Что ты имеешь ввиду? — смутился Барти. Он и не думал, что та самая эпоха розовых волос длилась на недобровольной основе. Как же все изменилось. — Я видел тебя в журнале для взрослых, — признался Барти. — Ну вот видишь, — Ванилла грустно улыбнулась и подняла на него глаза. — Пока я не выплачу долг агенству, они будут вертеть мной, как захотят. — Какой долг? — За мое «продвижение», пятьсот галлеонов. Я практически не получаю ни кната — все идет в их треклятые ручонки, и они смеют угрожать, знают ведь… — И сколько осталось? — серьезно спросил Барти. — Сто восемьдесят галеонов. — Вот гады! Барти не хватало зла. Он взял её мягкую руку в свои ладони: — Знаешь, Ванилла, ты всегда была сильной девушкой, и я знаю, у тебя достаточно мощи, чтобы отцепить этих клещей от себя. — Пф, — Ванилла подкатила глаза. — Это неравный бой. Что я могу? — Ванилла, — нагнулся Барти к ее уху. — Ты умеешь трансгрессировать? — Да, — не поняла она. — Но это бесполезно. Они найдут меня, если я попытаюсь сбежать — на мне специальные чары. Приподнятые брови Барти физически не могли опуститься от рассказов Ваниллы. Этому было необходимо положить конец, и он знал как: убив двух зайцев. — У меня есть сто восемьдесят галеонов, моих личных, — он все-таки смог опустить брови. — Трансгрессируй этим вечером в Эдинбург, Кокберн-стрит NN, и я отдам их тебе. — Во-первых, откуда у тебя сто шестьдясят галеонов? — рассмеялась ему в лицо Ванилла. — Я выиграл их в начале лета в азартной игре. — Ах, проказник, — она щелкнула его по носу. — Я знала, что из тебя вырастет гений-бандит! Барти ломано приулыбнулся одним уголком рта. — А во-вторых? — спросил он. — А во-вторых, даже если я отдам долг, они придумают еще что-нибудь, чтобы удержать меня, — обреченно ответила Ванилла, только что расправленные плечи опустились. — Босс постоянно вызывает меня к себе, у него полно компромата… — Ты обязательно что-нибудь придумаешь, — Барти снова сжал ее кисть своими двумя. — Ты ведь с Рейвенкло. Может, тебе может кто-нибудь помочь? Ванилла помотала головой — все ее подруги были в той же западне, что и она. Денег на юриста ждать неоткуда. Барти сказал: — В любом случае, сто восемьдесят галеонов тебе не помешают. — Ты уверен, что хочешь их спустить так? Тупо отдать в жирные лапы богачей? — Если это сделает твою жизнь чуть лучше, я буду рад, — и моя чистая душа будет рада. Барти прождал половину ночи, пока Ванилла, трансгрессировавшая в знакомое ей место в Эдинбурге, не добралась до его дома. Он сбросил ей мешок с деньгами, отсыпав оставшиеся монеты в собранный чемодан. С почти спокойной душой он лег в кровать, но не сомкнул глаз. Одно доброе дело не одолело страшную женщну, почти сожравшую его глазами в лавке волшебных палочек. «Что она имела ввиду, когда сравнивала меня с отцом?» — гадал Барти. — «Я слишком слабый? Или, наоборот, из меня выйдет хороший темный волшебник, как она? Она-то точно злая колдунья. Да что она могла разглядеть во мне за пять минут? И как она меня узнала?» Он закрыл глаза, и вместо потолка комнаты появились картонный черный лес, окровавленная поляна с расчлененными кусками человеческой плоти и безликие авроры в темно-серых плащах. СЛИШКОМ ПОЗДНО, БАРТИ КРАУЧ — Нет! — резко сел Барти. За окном светало. Еще не поздно склонить чашу весов в другую сторону. Или нет?