To Crouch [К Краучу/Пресмыкаться]

Поигрывая моржовыми усами, профессор Слизнорт восседал на изумрудном бархатном кресле с высокой спинкой. Его ноги покоились на таком же бархатном пуфике, рука с мясистыми пальцами некрепко держала винный бокал с плещущимся содержимым, вторая, вся в сахарной крошке, то и дело показывала какой-нибудь жест, соответствующий определенному моменту длинного монолога. В начале собрания клуба Слизней в соседнем кресле сидел приглашенный гость, эксперт защитных заклинаний и бывший ученик Слизнорта, но он давно ушел, так что минуты поползли с невыносимо черепашьей скоростью. — Все это очень неспокойно. Я не раз говорил Дамблдору, что затишье бывает только перед бурей, и скоро все возобновится, — вздыхал профессор. После того громкого случая в новостях и правда уменьшилось количество негативных сводок. Многие ослабили бдительность, но оставались и такие, как Слизнорт, вошедшие в режим ожидания подвоха. — Барти, а что ваш отец думает по поводу этих «Пожирателей»? Он до сих пор не давал официального комментария, ничего… Может, они готовят какие-то ответные меры? — Не знаю, — вяло ответил Барти, почти заснувший за столом. Парень рядом с ним вздрогнул: должно быть, забыл, что рядом с ним вообще кто-то сидит. — Может, готовят. Меня в это не посвящают. — Ну да, да, — покивав, Слизнорт с причмокиванием отхлебнул вина. — Сов ведь перехватывают, незачем рисковать. Вот недавно… Он переключился на что-то другое, и Барти подпер подбородок рукой. Неимоверно тянуло в сон: всплеск сил иссяк так же быстро, как возник, и каждый новый день разбитому Барти приходилось собирать себя по кусочкам. На третьей неделе сентября на страхи махнули рукой — раз уж на то пошло, можно иногда отмотать время, чтобы прикорнуть где-нибудь в чулане. Спальня исключалась по одной простой причине: во-первых, кто-то точно увидит его спящим, а через полминуты — сидящим в гостиной; во-вторых, по неосторожности он сам мог войти в спальню и тем самым нарушить главное правило обращения с маховиками. Спать полулежа на каких-то ящиках было максимально неудобно, хотя это не мешало проваливаться в сон настолько, чтобы потом отматывать время снова — для проспанных дел. Действительно ли он постареет быстрее других? Мозг точно. Режим сна сбился быстрее, чем рассчитывалось. Сделать финт и сомкнуть глаза ночью теперь удавалось… кажется… практически никогда, и, чтобы не терять драгоценное время, Барти зачастую тратил его на ночное штудирование учебников, реже — на переписки с Пандорой, и почти ни разу на удовлетворение собственных интересов. В этот день, первый октябрьский выходной, режим сделал колесо и вернулся в стандартные человеческие рамки. Барти боролся с сонливостью с самого утра, мечтая отоспаться в кровати по-нормальному, и если уснуть у Слизнорта, все канет коту под хвост. — Эм, профессор, — Барти слабо поднял руку. — Прошу прощения, но мне нужно идти. Обязанности старосты. — Мальчик мой, ну неужели вы не можете на один вечерок отложить их ради хорошего отдыха? — произнес Слизнорт, поводя сахарным пальцем. — У вас столько занятий, позвольте себе ненадолго забыть об ответственности. — Не могу, сэр, — опустил глаза Барти, вставая из-за стола. — Иначе я подставлю других старост и дисциплину. — Разумеется, — Слизнорт сделал чинный микрокивок. — Весь в отца — тоже никакого отдыха, только труд на благо других. Что ж, идите, и передайте привет мисс Аббот, если встретите. Очень жаль, что она не продолжила курс зельеварения, а я ведь говорил ей — у нее талант… Фраза оборвалась закрытой дверью. Будто бы на крыльях Барти, внушительно развевая мантию, пролетел по сырому подземному коридору к ближайшей лестнице. Никакого патруля у него не назначено, зато теплый душ и еще более теплая кровать как раз ожидали его (и его в библиотеке, и его в пустом классе) с распростертыми объятиями. Возможно, если никого нет в спальне, ему удастся перевести время на час назад и поспать еще больше… Удача была не на его стороне: дважды он провалился в ложную ступеньку, на четвертом этаже встретился Пивз — Барти в последни момент улизнул от него в боковой проход, где нос к носу столкнулся с Бабси Диркшнайдер. — Привет, — она удивленно задрала голову, потирая ушибленную спинку носа. Барти поправил галстук. Интересно, после долгого дня от него не сильно пахнет? — Мне кажется, я только что видела тебя в библиотеке. — Да, я вышел сразу после тебя, — отвел он глаза. — Тут недалеко тайный ход, сократил через него. — Ого, а покажешь мне этот тайный ход? Я почти никаких тайных ходов не знаю, а я ведь староста школы — это просто смешно! — Извини, я спешу, — он махнул рукой в сторону коридора, из которого как раз умчался полтергейст. — Может, в другой раз. Бабси поникла, но тут же приободрилась: — А мне в ту же сторону. Ты же в башню Рейвенкло, да? Я договорилась с Мэдди МакДауэлл встретиться-поболтать, и, кстати, Барти, а ты ведь тоже шотландец, да? — ловко перескочила она на другую тему. Интересно, у нее такая же каша в голове, как у него? — Да. — Я это сразу поняла, у тебя заметный акцент, — сказала она, пародируя шотландский говор. В смеси с ее родным это звучало совсем уж страшно. Они пошли по коридору вдвоем. — А из какого ты города? — допрашивала Бабси. — Из Эдинбурга. — Ого! Я тоже! И как это мы раньше не пересекались? Из какого района? — Из центрального, — ненамеренно он ускорился. Приветливость Бабси и ее открытость к взамодействиям вводили в ступор. И откуда в ней столько энергии? — Я не очень люблю прогуливаться. Поэтому, наверное, и не пересекались. — Жаль, жаль, — Бабси не отставала ни на шаг. — А я из пригорода. Можно встретиться на каникулах, если хочешь. — Посмотрим. — Ух, какой ты таинственный, Барти! — равняясь с его широченными шагами, она почти бежала вприпрыжку, и с ее лица не сходила лучезарнейшая улыбка с ямочками. — Всегда такой молчаливый. — Я не таинственный, — смутился он. — Я уставший. — На каникулах, как отдохнешь, разговорчивее, наверное. Не учишься же ты и на каникулах тоже? — По правде говоря… Бабси засмеялась и легко толкнула его в руку. От локтя тотчас импульсами разошлось странное покалывание. — Ладно, это неплохо, — сказала она. — Зато с таким умником всегда есть, о чем поболтать. Ладно, я подожду здесь, а ты можешь позвать Мэдди? — Да, конечно, — его прощально похлопали по тому же месту, и щеки слегка порозовели. — Пока, Бабси. — Пока, Барти. Он понятия не имел, как выглядит Мэдди МакДауэлл, потому подошел к случайной кучке семикурсниц и передал поручение «от старосты школы» им. А после этого осуществил то, о чем так долго мечтал: отрубился на восемь часов. Последнее, о чем он подумал — хреновый из него староста, на самом деле. Ни кошмаров, ни обычных сном ему не светило, Барти в принципе забыл, когда ему что-то снилось. Если в черноте и мелькало, то бесконечные книжки, конспекты и ряды вычислений, плавно перетекавшие из сна в реальность. Монотонные дни тянулись один за одним, и Барти тонул, захлебываясь, в рутине: не успел сосредоточиться на трансфигурации, пора браться за древние руны, а там и история магии не за горами. Все требовало времени, времени, времени, и жертв в виде общения с друзьями, чтения и каких-либо других увлечений в пользу чужих непомерных амбиций. — Барти? Все в порядке?.. Задумавшись, он уставился в стену кабинета истории магии и пропустил начало большой перемены. Ученики разошлись, кто куда, оставив его одного в пером ряду перед трибуной, где обычно парил профессор Биннс. Но сейчас обзор частично перекрыли длинные черные волосы Женевьевы, осторожно заглянувшей в лицо Барти. А он и не заметил. — А, да, — он встрепенулся, она отпрянула. — Ты просто… я подумала… — Ничего. Все в порядке. Он встал и начал складывать вещи в сумку по своему особому порядку, где ничего не мялось и не конфликтовало друг с другом. Была бы сейчас весна, все бы запихнулось так, что лопнули бы швы, побились чернильницы и помялись свитки, но сейчас была осень с ее усталостью, бесчувственностью и нереальной реальностью. Быть может, отсутствие напора с его стороны заставило Женевьеву не так сильно бояться Барти. Они вышли из кабинета и неторопливо побрели в сторону Большого зала. — Тебе ведь не то чтобы нравится уход за магическими существами, — неожиданно сказала она. Опешив, Барти приостановился. Соглашаться с ней нельзя ни в коем случае, ведь уход за магическими существами — ее любимый предмет, и иак он потеряет очки преимущества в ее глазах. — Ну… э-э-э… — промямлил он. — Не то чтобы не нравится. Древние руны я вообще ненавижу, а уход, ну, там хотя бы бывает… интересно. А что? — Просто странно, что ты выбрал предметы, от которых тебя так явно воротит. Воротит? Ничего его не воротит. Гиппогрифы — милейшие существа на планете. Вдоль поскрипывающих лат они двинулись по безлюдному коридору. — Ничего странного, — сказал Барти. — Я посещаю все курсы, какие есть. Не моя прихоть — родители считают, так будет лучше. Он прикусил язык. Разоткровенничался. Женевьева тактично обошла упоминание родителей и спросила: — Какие тогда предметы хотелось бы оставить тебе? — Нумерологию, маггловедение, — с ходу назвал он. — …И магических существ. — Тогда все равно четыре, еще ведь «ППЭ». — подметила она. Да уж. Желая выпендриться, Барти выкинул из списка только руны. — Представим, что у нас до сих пор есть прорицания, — выкрутился он и хмыкнул: — Их бы точно не выбрал, я в них полный ноль. Проходя по влажному подвесному мосту, по каменным коридорам и Главной лестнице, они поностальгировали о прорицаниях, вспомнили удивительные успехи Уолта и посмеялись с причуд профессора Ваблатски, которая, оказывается, вышла замуж за драконовода и переехала в Румынию. — Ванесса говорила, ей совсем не нравилось преподавать, — по секрету поделилась Женевьева, и в Барти мгновенно активировался сплетник. — Просто у прорицателей, на самом деле, не так много работы. Большая конкуренция и все такое. — Зато шума от них… Что ни предсказание — то плохое. Помнишь, как она тебе наплела что-то про вечную жизнь? — Ага, точно, — сдерживая улыбку, покивала она. — А мы с Уолтом тогда подумали, что ты вампирша, представляешь. Все галеоны мира были готовы на это поставить. Они неловко засмеялись, спускаясь по мраморным ступенькам. Барти припомнил несколько доводов, «подтверждающих» неестественное происхождение, включая незаинтересованность в еде, и вдруг Женевьева о чем-то вспомнила и быстро с ним распрощалась прямо на пороге Большого зала. — Ты куда? — окликнул он ее, взбегающую по лестнице с невиданной прытью. Набитая учебниками сумка билась по бедру, и у него фантомно заболело это же место. — Я забыла конспект в кабинете, — сказала Женевьева, и Барти поджал губы. Когда сам врешь по поводу и без, развивается чудесный нюх на чужое вранье. Не было там никакого конспекта. — Ладно, — натянуто сказал он. — Ты не успеешь на обед. Хочешь, я захвачу что-нибудь? — Нет, не надо. Спасибо. «А я все равно возьму» — подумал он, сверля взглядом удаляющуюся спину. С потолка моросило. Сосиски и картофель в тарелке, печенечные заначки в кармане сумки. В половине трещание Уолта, в котором мелькают слова «Хлоя», «свидание» и «это воскресение». Кажется, вместо учебы тот потратил весь сентябрь на обхаживания слизеринки, и труды-таки дали плоды. Хлоя не пользовалась популярностью на курсе, но, наверное, безнадежно мечтала о ней, раз согласилась на столь ущербный вариант. — Эй, староста, ты не видел Женевьеву? — обратилась к Барти Ванесса, сидевшая наискосок от него. — Видел, — Барти сдвинул опустошенную тарелку и потянулся за щипцами, чтобы набрать чего-нибудь еще. — Мы дошли до дверей сюда, а потом она куда-то сбежала. Ванесса испустила весьма неудовлетворенное «пф» и сделала маленький глоток кофе, отпечатывая помаду на чашке. Барти покривился, представляя горький вкус на языке, но потом подумал, что это не такой уж плохой способ поддерживать бодрость, хоть и гадкий. День немного разгулялся, было прохладно и ветрено, и, пока они шли вниз по луговому склону к опушке Запретного леса, на лица им время от времени падали отдельные дождевые капли. У загона уже собралось несколько человек; Женевьева гладила по клюву одного из гиппогрифов, привязанных к частоколу. Барти запустил руку в сумку, под завязку забитую разным добром, но за десять шагов до цели оробел и достал одно лишь яблоко. Перед глазами встала картинка нетронутой шоколадки, сиротливо лежавшей на прикроватной тумбочке Больничного крыла, и его подкосила неуверенность. — Думаю, я это и предложу Хлое. Пока что оптимальный вариант, если погода не изменится, — вещал Уолт, не обращая внимания на то, что погруженный в мысли друг совсем его не слушает. Барти подождал, пока Женевьева не отойдет от гиппогрифа, глядевшего на него с откровенным пренебрежением, и молча протянул ей красно-желтое яблоко. Теперь пренебрежительно смотрел не только гиппогриф. — Это лишнее, — почти неслышно, но твердо сказала она. — Мне так не кажется, — так же тихо, но еще тверже ответил он, хотя буря внутри сбивала с ног. Женевьева покачала головой и ушла, оставляя его с глупо протянутой рукой. Гиппогриф пронзительно крикнул и резко вытянул шею, ловя острым клювом тушку хорька, брошенную профессором Кеттлберном. Захрустели кости и лакомство исчезло, а гиппогриф снова воззрился на Барти, как бы говоря, что яблоки в этом мире вообще никому не сдались.

***

Может, она все-таки вампирша? Может, она все-таки его ненавидит? Может, она просто слишком вежливая? Что не так? Еще много дней спустя Барти ломал голову над случившимся в тот день. Почему ее настроение так поменялось? Она опять взялась за старое или это совпадение? Может, она не любит яблоки, или для нее любые забота и внимания навязаные, ненастоящие, ограничивающие? Времени для поиска ответов было не так уж много, и то безвозвратно утекало сквозь пальцы. Барти, Уолт и Пандора договорились писать понедельничные конспекты «министерской пропаганды» по очереди, и этим неблагодарным делом в тот раз занимался Уолт, подаривший тем самым невиданный простор для развлечений. Раздумывая над целой тележкой яблочных проблем, на периферии Барти играл с Пандорой в «рифмовалку»: на листе пергамента в столбец они записывали строчки, рифмующиеся в угодном порядке. Довольно длинная поэма пестрила оскорблениями некоторых учеников, вроде Роули, и взрослых, вроде Зеленой Боуд, МакГонагалл, Филча и самого министра магии. Отлынивание не осталось незамеченным: — Мистер Крауч, чем вы там занимаетесь? — Пишу, мэм, — он приподнял перо и придвинул их общий с Пандорой лист. Пандора прижала лист к столу и «незаметно» потянула к себе. Раздался треск рвущейся бумаги. — А мисс Олливандер? — не дождавшись ответа, Зеленая Боуд взмахнула палочкой, и листок живо метнулся к ней. В отличие от профессора Крика она не постеснялась заглянуть в него. Глаза забегали по строчкам, Барти с Пандорой на всеобщем обозрении сползли под стол, а в следующую секунду кабинет содрогнулся от возмущенного поросячьего визга, лишающего Рейвенкло шестидесяти очков. Вечером горе-поэты, вместо ужина прослушавшие нравоучительную лекцию от декана, расстроенного столь «неразумным поведением моих лучших учеников», вернулись в кабинет Зеленой Боуд. Барабанящий по окнам дождь усилился, стоило им войти внутрь. Они красноречиво переглянулись, увидев среди пустых рядов Эвана, заслужившего наказание за слишком открытое злорадство. В кабинете горела только одна тусклая лампа, освещавшая пространство у доски, где сидела профессор Боуд, погруженная в заполнение журнала. — Добрый вечер, — в один деревянный голос промолвили Барти и Пандора. Их смерили колючим взглядом, сухая и какая-то морщинистая в блеклом освещении рука по очереди указала на два места в разных углах зала. Чтоб не переговаривались и не переглядывались. Эван уже что-то писал. Барти взял перо и посмотрел на подготовленный заранее чистый лист пергамента. Что ж, если его попросят написать сто раз излюбленный клонобабками девиз, он просто отключит голову и постарается отдохнуть от уроков. Руке отдохнуть тоже бы не помешало, но ничего уже не поделать. Профессор покашляла, привлекая внимание, и Барти поднял на нее взгляд. — Следующие час и пятнадцать минут вы потратите на написание эссе «В чем заключается вред оскорблений и клеветы?», включающее не менее трех аргументов с микровыводами и один общий вывод из изложенного. К голове Барти прилила кровь, губы растянулись в идиотской улыбке. Что? Но Зеленая Боуд не произнесла больше ни слова. За ее спиной на доске мелом было выведено то же самое, Барти перечитал задание несколько раз — мало ли, послышалось. Ему действительно час и пятнадцать минут тратить на выдумывание несусветной чуши? Ладно. Как хотите. Рука заскользила по шероховатому пергаменту, и спустя какую-то минуту он вошел в настоящий раж. Оскорбления и клевета — бич современного общества. Эта гигантская проблема, рушащая миллиарды жизней, ежедневно убивает, калечит души невинных людей, не сделавших ничего дурного. Виной тому — злые языки, не нашедшие полезного применения, такого как, например, регулирование чистоты седалищ своего начальства. Их невидимая армия вредит всем куда сильнее, чем остальные малозначительные проблемы, именно поэтому мы непременно должны ежедневно и еженощно проводить самую эффективную борьбу с отпетыми преступниками, какую только в силах. Почему это так? Во-первых, оскорбления выбивают из колеи честных работяг, из-за чего они перестают нормально работать и делать мир лучше. Плача в туалете над своей обличенной никчемностью, они пропускают пик работоспособности и теряют смысл жизни, а это, как известно, конец существования. Иногда гнетущие мысли преследуют их и вне туалетов, прямо на рабочих местах, за обедом, на свиданиях, перед сном — везде, и тогда целая жизнь из-за одного неосторожного слова превращается в Ад. Итого: вред обществу на уровне оскорбленных индивидов, выведенных из строя. Во-вторых, злословы и клеветники вместо полезного труда и налаживания отношений тратят время на пустую болтовню. Вместо того, чтобы строить счастливый мир, они подрывают его фундамент своим мерзким ядом, причем безо всякой на то цели — просто из умственной ограниченности. Да, оскорбления могут отнимать у человека столько времени, что не останется ни на какое развитие. Итого: вред обществу на уровне погрязших в собственном яде людей или самовред. В-третьих, начав с малого, недалекие люди непременно скатятся по кривой дорожке до череды более тяжких преступлений, в конце которой непременно ожидает членство в Пожирателях Смерти. Итог: вред обществу вследствие вспышки преступности. Таким образом, оскорбления и клевета наносят непоправимый вред и должны быть искорены из любого цивилизованного общества с известными моральными устоями, а позволяющие их люди — караться по всей строгости закона. Лучшим примером борьбы будут служить модели законодательств (и их исполнения) министерств магии ГДР, СССР, КНР, Ирана, Ирака, КНДР и др. Оскорблениям одна дорога — смерть! — Что это? — ледяным тоном отчеканила Зеленая Боуд, прочитав рукопись Барти строго спустя час и пятнадцать минут, как только отпустила Эвана и его «Почему злорадство — признак слабой души?» — Я не подписал? — картинно испугался Барти и заглянул в листок. — Так вот же, название: «В чем заключается вред оскорблений и клеветы?» Прошу простить мой неразборчивый почерк, профессор, рука очень болит. — У вас весьма разборчивый почерк, мистер Крауч, — развеяла сомнения профессор. — Должно быть, семейная черта. — Не сравнивал. — Тогда я отправлю это, — взмах, упаковано в конверт, — для сравнения вашему отцу. Его точно заинтересует ваше экспертное мнение. — Отправляйте. Ему как раз нечем заняться по вечерам, хоть какое-то развлечение. С него сняли еще пятнадцать очков. Пандора ощутимо толкнула его в спину, пока Боуд строчила разгромное письмище о неподобающем поведении Барти. Но он, храбрящийся подобно Винни, не боялся ответа отца, хотя, в отличие от того же Винни, этот ответ точно придет, и ему точно несдобровать. Однако ерничество так и лезло из него, к тому же было очень забавно наблюдать за реакцией Боуд на вполне безобидные фразы. — Вы слишком много себе позволяете, — сказала она перед тем, как Барти и Пандора ушли. — Вы такой же ученик, как и остальные, мистер Крауч. — Спасибо, мне это известно, профессор, — он развернулся в дверях и отвесил ей шуточный полупоклон. — Но, как мне кажется, этим вечером я не сказал и не сделал ничего дурного. Ни одного оскорбле… — Завтра вечером вы напишете о вреде паясничества. Может, от этого ваша рука почувствует себя лучше. — Если вам угодно, — очень болезненный пинок Пандоры. — Еще минус пять очков с Рейвенкло: мисс Олливандер, применение физической силы в школе запрещено. Наконец-то покинув кабинет, Барти и Пандора как можно скорее унесли от неприятного места ноги. — Держу пари, в наших часах не осталось ни одного сапфира, — буркнула Пандора. — А все из-за тебя! Староста, называется. — Хуяроста, — процедил он, начисто выветрив все о вреде оскорблений. — И это тоже. Не мог помолчать? — Прости, не умею завязывать язык узлом. Думал, тебе это тоже неподвластно, а оно вон как оказалось. — А я теперь еще и крайняя?! — Ладно, прости, — искреннее извинился Барти. — Просто она так меня взбесила! — Что такого ты там накалякал своей лапой? Барти закончил пересказ вровень к подходу к башне. Пандора даже не улыбнулась, только скептично кривила губы — сама она выдавила из себя скучный текст, какой и требовался по заданию. Лишние проблемы собирать ей не хотелось. — Так тебе далась твоя позиция, — в гостиной она отвернулась от Уолта, отчаянно машущего Барти. — Зато мне не надо завтра отрабатывать. Дошью наконец жилетку! Барти вспомнил о новом швейном пристрастии Пандоры. Как быстро меняются ее интересы… — Зато я доказал, что этим червякам только бы упиться властью, — парировал он. — Особенно рядом такими безвластными, как мы. — А это и так непонятно было? Раздраженно покачав головой, Пандора ушла в спальню к своим лоскутам и ниткам, а Барти наконец ответил маякующему Уолту. — Ну что?! Уолт в крайней степени возбуждения ловил губами воздух и разлетающиеся от него во все стороны слова. Отволочив друга в уголок неподалеку от прохода в спальню, он завел до смешного эмоциональный рассказ о третьем свидании с Хлоей, которое почти закончилось проникновением на вторую базу (просроченным по условиям спора, но об этом все благополучно забыли), если бы не одно «но». — Она превратилась в какую-то херобору! Барти переспросил. — Я в темноте не понял, но когда почти того-это, я руками, блять, чувствую, нахуй, шерсть! ОНА МАЛЕДИКТУС, БЛЯТЬ, БАРТИ! Далее, по рассказу Уолта, Хлоя обратилась обратно и попыталась объясниться — дескать, сильно взволновалась и не смогла контролировать магию, и просила не сбегать от нее, но знатно ошарашенный Уолт оказался глух к уговорам и малодушно свинтил от неизвестности, подловившей его во тьме. Барти было очень интересно узнать его дальнейшие планы на общение с Хлоей, но Уолт сам пока не представлял, как ему быть. — Почему мне постоянно невезет? — ругался он. — На мне ебаное проклятие, не иначе! — Да нет, — произнес Винни, стоявший позади них на первой ступеньке. Судя по всему, давно стоявший. Он привалился плечом к стене и медленно жевал жвачку, белый пузырь надулся, лопнул и исчез в темно-розовых губах. — Не проклятие, Уолти, просто девушки мудаков за милю обычно обходят. Жаль Хлою, на самом деле, а ты, слава богу, от мудачества своего своим стручком никого не осквернишь. Крутанувшись на пятках, озверевший Уолт задрал голову, в его глазах горела первобытная ярость. — Ты, ебаный размалеваный петушара, заткни клюв и не квохтай за моей спиной, понял?! — он толкнул его в грудь, но Винни в своем лучшем наряде не покачнулся. — Думаешь, выучил пару наших слов и теперь крутой? — Я и без этого крутой, — Винни, пребывавший при полном параде, выставил указательный палец и снисходительно ткнул Уолта в лоб острым ногтем. — Когда это долбиться в зад стало крутым? — А ты свечку держал, да? — Да не дай Мерлин! Мне еще нужны мои глаза! Они заорали друг на друга, как резаные, громоотводами стягивая молнии осуждающих взглядов всех, кто спокойно занимался делами в гостиной. Больше всего перепало, как ни странно, Барти с сияющим значком с буквой «С», который стоял третьим лишним и ничего не предпринимал. Слышала бы эти виртуозные оскорбления Боуд, они бы не отвязались от наказаний до самых СОВ. — А ты хуле молчишь? — вскипел Уолт и схватил Барти за мантию, подтягивая ближе. — А что мне говорить? — отбился от него Барти. — А что, тебе нечего сказать? Тогда объясни Винсенте популярно, в чем она неправа! Перекошеное лицо Винни исказилось еще сильнее, новая волна криков не заставила себя ждать. Не находя поддержки, Уолт перекинул часть военных сил на Барти: — Что, хочешь сказать, я хуйню мелю, да? — Я не собираюсь занимать ничью позицию, — ответил Барти. — К Винни у меня нет никаких претензий. — Да? — Уолт разъярился так, что краснота кожи проглядывалась между корней волос. — Наслушался Уайта и теперь такой добрый-хороший, значит? Посередке усидеть не получится, Барти! Последнее было сказано крайне многозначительно, Уолт прямо намекал на Бартину аполитичность. — А Уайта ты к чему приплел, сказать больше нечего? — рявкнул Винни. — Для тебя все, кто выглядит не как с помойки, плохи? — Заткнись! — гаркнул Уолт. — Вы двое слушаете его, скупаете всякую хуету и спонсируете этого мутного психа, пока он топит за мир во всем мире, сидя в жопе этого самого мира и пальцем о палец не ударяя! А вы верите! Да я в жизни таких олухов не встречал, как вы! — А что ему, в мракоборцы записываться? — вступился за Уайта Винни. — Не все, знаешь ли, решают проблемы проклятиями! Он освещает много проблем, дарит людям надежду, а ты вообще ничего не делаешь — только жратву зря переводишь! — Перевожу жратву? — Уолт посмотрел на Барти, тот отрицательно помотал головой. — Зато хотя бы родителей не разочаровываю. — А вот это уже низко, — проклокотал Барти. По округлившимся глазам Уолта стало понятно, что укол целился исключительно в Винни, но это его не спасло. — Раз ты такой всезнающий, бросай школу и беги перестраивать мир, а не отсиживайся в жопе мира. Хватит с тебя громких слов. — Ну и идите нахуй все. Растолкав их, Уолт пулей вылетел из башни несмотря на минувший отбой. Барти очень хотелось снять с него очков, но после его собственной выходки снимать было нечего.