To Crouch [К Краучу/Пресмыкаться]

За окном один за другим проплывали снежные холмы. Снова строго на юг, снова в Лондон — окольный путь домой, в Эдинбург. Барти вольготно расположился напротив Уолта, задумчиго смотревшего на пейзажи. У обоих, зеркально, задранная лодыжка покоилась на колене. Оба молчали, наслаждаясь покалывающим предвкушением незабываемых каникул. У Уолта они точно будут незабываемыми, потому что он вдруг сказал: — Я не поеду на «Ночном Рыцаре». — Что? — Барти вынырнул из мыслей. И когда это они успел сесть на поезд?.. — Говорю, не поеду с тобой, — повторил Уолт и закинул в рот драже «Берти Боттс». Кажется, ему повезло — ни одна мышца лица не дрогнула. — Останусь у Кортни, она разрешила. Маме искренне насрать, где я проведу каникулы: хоть в Лондоне, хоть на луне. Барти с завистью вздохнул. — Тогда встретимся уже на месте? — сказал он. — Ага. На душе стало пасмурно. Ладно уж, ради одной ночи можно потерпеть полторы недели скучных домашних каникул. К тому же, Барти будет чем позаниматься, кроме домашних заданий: Женевьева, получив последнюю пластинку Сильвестра Уайта, пообещала написать о своих впечатлениях, как только послушает ее у себя в Северной Ирландии, а он, конечно же, настрочит длинючий ответ. Интересно, а как она добирается домой из Лондона? Ее мама умеет трансгрессировать? Никто не упоминал о том, что произошло после весьма неудачного вечера у Слизнорта. Барти и не верилось, что его рука держала другую руку (больше одной минуты), а потом вообще почти чуть не случилось что-то невероятное. В книгах после подобного поворота герои обычно переходили на следующий этап, но Барти, скрепя сердце, потихоньку мирился, что он живет не в книге, а в суровой реальности. Что бы было, если бы между ними не встрял Пивз?.. В ту ночь Барти поклялся, что найдет способ вытурить его из замка навсегда, и за это ему присудят награды «За особые заслуги перед школой». Конец триместра выдался по особому тихим и беспримечательным. Даже со стороны Уолта ничего не взрывалось, а когда Барти вернулся в спальню, в целехонькой комнате вообще никого не было. Тогда, в половине второго, притащился Винни, наутро в кровать завалился и Уолт. Наверняка они не вынесли общества друг друга и разошлись, как в море корабли. За окном промелькнула тень. — Кажется, это сова, — обратил внимание Уолт. — Опять назаказывал всякого барахла? — Нет, — буркнул Барти. Он поднял стекло за ручку и пустил внутрь песчано-серого сыча. Мальчиков обдало порцией морозного воздуха. Птица села Барти на плечо, к ее лапке был привязан желтовато-белый конверт без подписей и с иссиня-черной печатью. — И! — Пронзительно пискнул сыч. Барти поспешил отвязать письмо и выпустить его. Никакой почты он не ждал. От шороха пергамента внутри странно засвербило. Привет, Барти! Наконец-то могу написать тебе. Столько времени прошло, кошмар! Сейчас я в шоколаде, или, скорее в нефти — знаешь, что это такое? Не поверишь, куда меня занесло. За эти полгода побывал там и сям, всю Европу обколесил. Один серб научил меня трансгрессировать, и мы незаконно пересекли кучу границ, не меньше семи-восьми. Настоящий улет!!!: почти каждый день на новом месте! Никто не понимает тебя! Ты один во всем мире и одновременно весь мир в тебе! Сейчас я в Эр-Рияде, живу здесь почти месяц. Тут почти нет волшебников, Министерство чисто номинальное — всем заправляют маггловские короли. Недавно там, на королевских верхах, случилась маленькая заварушка, и законы стали не настолько ебанутыми. Ну, неважно. Ужасно жарко и делать особо нечего. Если бы не одна причина, давно бы погнал дальше в Африку или в Азию. Гималаи — а что, звучит прикольно! Стал бы буддийским монахом… Ты слышал что-нибудь о буддизме? Такая прикольная херовина, я дружил с одним азиатом, и он сказал, что при должном усердии через сотни тысяч прожитых жизней я могу достичь нирваны. Но я пока не могу встать на путь просветления: дело в том, что я приглянулся одному бородатому чувачку и купаюсь в роскоши, ни в чем себе не отказываю. Недавно вот узнал, что у Сильвестра Уайта концертный тур (ну, само собой, этот тур исключает Африку, Азию и Южную Америку), и решил сделать тебе подарок. За все дни рождения, что пропустил, и в благодарность за помощь этим летом. Ответ можешь не писать, не дойдет. Но я, может, еще напишу когда-нибудь, если ты вдруг не решишь бросить школу и умотать навстречу приключениям.

Кэмпбелл

Почерк точно принадлежал Кэмпбеллу, такими закорючками никто больше не писал. Барти перечитал каждый абзац раз по пять: дурацкие строчки не складывались между собой и оттого не влезали в голову. Эр-Рияд, где это вообще? Больше верилось, что Кэмпбелл написал письмо под влиянием наркотиков, чем что все это действительно правда. Не веря глазам, Барти достал из конверта два серо-голубых, сверкающих глянцем, билета на концерт. Такие же, какие достал Уолт — самые дешевые, на танцпол. Мозги вскипели от активного переваривания минувших трех минут. — Так, — постепенно в них заштриховался план. — Уолт. Один из билетов сунулся другу в руки. — Что это? — не понял тот. — Зачем? Это что, еще один билет? — Найди Пандору, — попросил Барти. — Дай ей, пойдем вместе. Чудо какое-то, Кэмпбелл как знал! — А Пандора вообще в поезде? — Да. Видел, заходила в хвост с Венлоками. Барти встал вместе с Уолтом, и стала заметна ощутимая разница в их росте. Друг стрельнул ехидным взглядом в оставшийся билет — хоть Барти ничего не говорил, понятно, кого он пойдет искать. — Удачи, — пожелали они друг другу и разошлись в противоположные стороны. Долго идти не пришлось: Женевьева, Винни, Ванесса и какая-то четверокурсница заняли купе в соседнем вагоне. Винни развернул перед подругами модный журнал, яро что-то втолковывая слушательницам. — Я говорю вам, в следующем году так подстрижется полмира! — глухо слышалось из-за двери. Барти осторожно прсматривал на них через стекло и тут же прятал голову, не решаясь привлечь внимание Женевьевы знаками. Так странно, что она дружит с такими людьми… Обмахнув ладонями побагровевшее лицо, он сдвинул дверь. Кхе-кхе. — Женевьева, можно тебя на минутку? — позвал фальшивый голос. Винни прыснул и выронил журнал, Ванесса тяжело подкатила глаза. С неловкой улыбкой Женевьева, не забыв споткнуться о чью-то ногу, выкатилась в коридор. — Так вот, — глухо продолжил Винни за закрытой дверью. — Рокерские лохмы уже никого не впечатляют, время зачесов набок… Барти и Женевьева сделали несколько шагов в сторону, остановившись напротив пустого купе. Протянутый билет Женевьева приняла с легким непониманием: круглые щеки порозовели пятнами, вздернувшиеся брови скрылись под челкой. — Мне друг подарил еще два билета, — торопливо объяснил Барти. — Пойдешь с нами? Со мной, Уолтом и Пандорой. Ну, если тебе разрешат. — Это билет на концерт Сильвестра Уайта? — Женевьева повертела глянцевый лист, читая слова с обеих сторон. — Да. — Мог бы сразу так и сказать! — Спасибо! Думаю, меня отпустят, — ее вмиг лицо озарилось искренней радостью. — Чуть позже пришлю, где и во сколько встретимся, — от того, как она радовалась, радостно стало и Барти. Очень тепло, очень приятно. — Хорошо. Тогда до тридцатого! Спасибо огромное, Барти! — Она махнула билетом и скрылась в своем купе, где Ванесса поясняла, почему зачес назад с куда больше вероятностью войдет в тренды. — Да не за что, — пробормотал Барти. Зависнув между стенами, он не заметил, как загородил спиной проход. Кто-то грубо толкнул его, как бы прося подвинуться. — Собираешься на грязное маггловское сборище? — из ниоткуда взявшийся Регулус надменно изогнул черную бровь. — Ожидаемо, впрочем. А сколько слов было весной… Кар-кар… Радость сдуло, будто и не было. Барти ощерился, как пес перед врагом: — Тебе тоже не помешало бы туда сходить, — с неприязнью ответил он. — Сходить, посмотреть на ситуацию с другой стороны. Не представляю, какого это: вечно глядеть на мир с одной точки. — Не переживай за меня, — усмехнулся Регулус, поправляя прямой пробор волос. — Может, наши параллельные линии еще пересекутся. По такому случаю у меня для тебя будет встречный совет. — Какой? — Точно такой же, — он прошел дальше и обернулся, многозначительно глядя Барти прямо в глаза. — Сместить угол обзора.

***

По словам Уолта, потрясавшая билетом Пандора от счастья прыгала до потолка. Не то чтобы ей нравился Сильвестр Уайт: она обрадовалась бы и сборке мусора вдоль берегов Темзы, если бы кто-то составил ей компанию. Вдвоем с Уолтом они договорились исхаживать маггловский Лондон ежедневно в течение всех каникуд, и Барти отчаянно им завидовал: это ведь почти как в его старой мечте, где они жили втроем в Лондоне… «Посмотрел бы я, как они будут таскаться по маггловскому Лондону, ничегошеньки не смысля в маггловедении» — язвил Барти про себя, убиваясь от скуки в своей комнате. Рождественские подарки немного скрашивали ситуацию. Пандора прислала коробку малиновой нуги и подробную инструкцию заклинания по удалению татуировки, о которой Барти уже и забыть забыл. Лист отправился в долгий ящик вместе с родительским подарком — двухталмудовым собранием мировой истории магии Новейшего времени (отлично подойдет для подготовки к СОВ. Тебе ведь нравится история магии!). Как-нибудь потом. Все равно вне Хогвартса магия запрещена. Уолт прислал небольшую упаковку микрофейерверков, которые можно запускать в помещении (мое авторство, напугаешь своих друзей-сосарост), а Женевьева, что стало для Барти приятной неожиданностью, прислала колючеватый синий шарф ручной вязки. «Честно говоря, он не такой красивый, как я представляла, но ничего другого я уже не успею. Прости, и с Рождеством» — писала она. Ну ничего страшного! Барти не расставался с обновкой даже во сне, старательно игнорируя зуд от соприкосновения колючей шерсти с кожей — зато спалось слаще. А Женевьеве Бревно понесла шоколад с грейпфрутом (попробовав один кусочек, Барти решил, что остальные плитки ему лучше не трогать) и корявый рисунок-комикс, где они сидят на партах и ждут тишину. Время от времени он предавался воспоминаниям о прослушивании альбома и воображал, как все произойдет вживую. Сотни ярких сценариев перекрывали один другой: сколько людей придет на концерт, какое шоу развернется на сцене, как скоро все оглохнут от шума и ослепнут от огней… И как он в третий раз сбежит из дома. План был надежен, как сейф банка «Гринготтс». Вечером тридцатого декабря Барти промаячит перед глазами родителей и уйдет с свою комнату, а в два часа ночи через окно которой выскользнет на улицу. В глухом закоулке отмотает время на одиннадцать часов, выбросит руку с палочкой, вызывая «Ночной рыцарь». Поездка от Эдинбурга до Лондона стоила нехило: три галеона и восемь сиклей, исходя из летних расценок. У него оставались деньги с выигрыша, их должно было хватить на дорогу туда и обратно… — Куда на-пра-вляе-тесь? — приземистая пухленькая ведьма с короткими ярко-бирюзовыми волосами щелкнула пузырьком жевательной резинки. Даже стоя на подножке она была ниже Барти. — Я — Рон-ни Смит, ваша про-во-дница на эту поездку. Она говорила очень лениво и заторможенно, по средне-английски разбивая слова на слоги. — Здравствуйте. Кондит-стрит, один, Лондон, — взволнованно назвал Барти адрес (именно это написала в своем письме Пандора, единственная худо-бедно знакомая с центральным Лондоном). Ведьма поцокала пластиковыми ногтями по билетной машинке и оторвала чек, выползший наружу. — Зале-зай, — махнула она рукой и, поднимаясь, начала вслух жаловаться: — Почти все едут в Со-хо на этот ту-пой кон-церт. А у меня сме-ена! Так хо-те-ла попасть, уже одной но-гой в о-че-ре-ди к касс-ам, а тут сова при-нес-ла сме-ны на де-ка-брь. Во-о-олшебно-о-о, что сказа-ать! — Да уж, — промямлил Барти, заползая следом и с порога метя на свободное ситцевое кресло с пятном странной формы. БАХ! Не прошло и секунды, как рванувший автобус оказался на одной из улиц Глазго. Барти увидел ее кусочек в окно, когда повалился на проводницу и сухого сероватого дедка, будто бы уже неживого. «Надеюсь, я не стал причиной его смерти» — испугавшись, Барти выпрямился во весь рост и вцепился в навесной поручень. Все вокруг ходило ходуном. БАХ! — Ка-арлайл! — объявила Ронни, и наружу кубарем выпала дама с гавкающей пуговицей. Ее парик и мантия сбились еще больше, стоило автобусу, завизжав шинами, снова погнать вперед. Барти повис на поручне. Ноги путались и никак не находили устойчивого положения. Ронни спокойно стояла, прислонившись к вертикальному поручну, и покачивалась вместе с автобусом. Бледно-розовая жвачка надувалась и лопалась приблизительно раз в двадцать секунд. БАХ! Падение точно в кресло, слава Мерлину! Руки вцепились в подлоконтики. За окнами мелькали голые деревья — автобус занесло на какую-то лесную дорогу. Водитель, среднего возраста мужчина, лихо крутил колесом руля, не соблюдая никаких правил движения. Так как почти все пассажиры направлялись в Лондон, «бахов» было немного, правда люди высаживались в разных местах одного района, потому автобус крутился по Сохо, как угорелый. Когда наступил черед Барти, он весь позеленел и жадно глотал ртом свежий воздух свежий воздух. — Счаст-ли-вого ве-че-ра, — сварливо пожелала ведьма. — Тро-огай, Эрл! С визгом автобус свернул на Карнаби-стрит, и — БАХ! — исчез. Барти огляделся. Лондон отличался от Эдингбурга не в лучшую и не в худшую сторону. Просто… он был другим. Черт, он в Лондоне! Совершенно один! С неба сыпала легкая крупа. Со всех сторон возвышались коричневатые здания с замысловатыми фасадами и вывесками по низу, по широким трассам разъезжали яркие автомобили. Из старшей школы прямо по курсу группками выпархивали маггловские подростки. На окружение будто наложился фильтр сепии — никакого шотландского сероватого холода. Часы на одном из зданий показывали половину четвертого: до прибытия друзей еще полчаса. Проходившая мимо компания парней осыпала Барти издевательскими смешками. На них были моднявые маггловские куртки, слишком крутые в сравнении с черной мантией Барти. — Завалите ебла, — негромко огрызнулся он и отошел к углу здания. Как бы все сложилось, родись он магглом?.. — О, Барти, привет! Я думала, никто еще не пришел. Злобно оглядываясь на лондонских школьников, Барти не заметил, как с кем-то столкнулся. «Лишь бы она не слышала, что я сказал»: — Привет, Женевева! Хорошо, что тебе не пришлось ждать, — он как бы невзначай поправил синий шарф, и она широко улыбнулась. На ней были маггловские джинсы, заправленные в сапоги, и плотная куртка с бахромой на груди и рукавах. Ее трансгрессировала мама, и после концерта она должна была так же ее забраь. Барти вспомнил о предстоящей поездке на автобусе и вздохнул. — Тут неподалеку столько музыкальных студий, — сказала Женевьева. — А на соседней улице когда-то «Диринары» жили. — Вау, здорово. — Он засунул в карманы руки, покрасневшие от холода. Женевьева была в перчатках и шапке. — Хорошее место для концерта. — Ага. Они стояли, обмениваясь редкими фразами и безуспешно сливаясь с толпой. Каждый третий мимопроходящий школьник насмешливо тыкал в Барти пальцем, на что он лишь гневно раздуваться. Палочка-то была при нем, но не воспользуешься же ей после маггла. И кулаки не распустишь — себе хуже сделаешь. — Как ты думашь, какие песни будут петь вечером? — спросила огорченная не меньше его Женевьева, надеясь поднять упавшее настроение. — Самые популярные, — резко ответил он. — О! На красный свет светофора дорогу перебегали Уолт и Пандора, поставившие, по-видимому, цель, умереть до конца года. Автомобили тормозили перед ними и громко сигналили. Пандора запыгнула на троуар и сшибла мусорный бак: — Барти, что за вид! — охнула она, хватая его за воротник мантии. — Ты что, забыл, куда мы идем? — Я так и знал, что он в мантии припрется, — фыркнул Уолт, копошась в миниатюрной сумке, переброшеной через плечо. — Не зря взял… — Что взял? — насторожился Барти. Перед Рождеством, слоняясь в окресностях «Дырявого котла», Уолт и Пандора забрели в какой-то ультрамодный квартальчик, состоящий из богатых дизайнерских магазинчиков. Мусорные контейнеры на задворах швейных мастерских были полнились разнообразнейшей одеждой с незначительными дефектами. — Кортни там всегда одевается, — в безлюдном общественном туалете Уолт доставал из своей маленькой сумки огромные вещи, как фокусник платки. — На-ка, примерь! Барти поймал черные джинсы (боковой шов крест-накрест был выполнен толстыми желтыми нитками из того же мотка, каким Пандора латала прожженую в жилетке дырку) и весьма странного покроя верх (Барти так и не понял что это, потому что Пандора шила вещь сама из кривого куска найденной в мусоре ткани). В довесок Уолт нахлобучил на его голову тяжелую кожаную куртку. — Куртку надо будет вернуть: это братка Кортни, вымолил горючими слезами. А все, чтобы ты не шлялся в своей идиотской мантии! — Спасибо, спасибо, — Барти зашел в кабинку и быстро переоделся, стоя в луже туалетной воды. — Фу, как же тут воняет! — Это запах Лондона, браток. В обновленном прикиде Барти чувствовал себя гораздо комфортнее. Старые вещи они запихнули в бездонную сумку «братка Кортни», который, будучи волшебником, купил ее в Косом переулке. До Хеддон-стрит, где располагалась концертная площадка, было рукой подать, поэтому друзья потратили лишнее время на прогулку по Сохо. Они не переставали возбужденно трещать: Барти и Женевьева восторженно, а Уолт и Пандора с видами стариков, знавших город, как свои пять пальцев. С первыми признаками ночи они пришли на Хеддон-стрит, где уже намечалось легкое столпотворение. В доме номер «двадцать три» магглы видели лишь ателье по пошиву меховых изделий, но крайняя правая высокая зеленая дверь вела отнюдь не в цеха — волшебникам она открывала доступ к коридору, оканчивающемуся самой большой концертной площадкой под открытым небом во всей Великобритании. По обе стороны от входа, будто статуи велинанов, стояла пара верзил: они следили за тем, чтобы молодые люди, не привлекая внимания, равномерно заходили в здание. — Почему нельзя было наложить магглооталкивающие чары? — сердился Уолт. Все начали порядком замерзать, очередь еле двигалась. — И заблокировать все маггловские здания в округе, — саркастично согласился Барти. — Что-нибудь бы да придумали. Почему мы должны страдать, а не магглы? — Уолт, — Пандора ударила по крошечному помпону на его шапке. — Ты идешь на концерт самого ярого борца за маго-маггловский мир. — И что? Они начали шутливо препираться. Совместный отрезок каникул сделал из них едва ли не закадычных друзей, и Барти даже заревновал немного. — Это Джеймс Поттер там? — Засек он знаменитый гриффиндорский квартет рядом со сторожами. — Ага, класс, — Уолт подхватил Пандору и Женевьеву под локти и потащил ко входу. — Пристроимся к ним хвостиком, будто так и было. Эй, Сохатый! Бродяга! Гриффиндорцы завертели головами. Увидев Уолта, они слабо помахали руками. — Привет, Питер, — поздоровался Барти, а потом сдержанно кивнул Римусу Люпину. Выглядел он неважно. — О-о-о, и вы тут! — Питер энергично отбил пять ему и Уолту. — Ну, крутого вам вечера! Они растворились в сизой дымке коридора, а оставшиеся ребята предъявили свои билеты поперек недовольной коспании, стоявшей сразу после мародеров. — Не рявкать, — отбивался Уолт от возмущенного рыжего парня. — Мы тут стояли, пока вас еще не было! Не разбираясь, кто прав, охранники протолкнули их в коридор, и уличный шум волшебным образом стал тише. Темно-зеленые стены освещались газовыми лампами под. Пыльный пол под ногами скрипел, а галдеж спереди все нарастал. — Охуеть, — не сдержался Барти, открыв дверь. С две сотни людей толпилось на огромной танцевальной площадке под засвеченным ночным небом — все без верхней одежды, ведь всюду чувствовалась густота согревающих чар, а у выхода находился волшебный гардероб. На сидячих местах светились палочки и вспыхивали фотокамеры, а из гудящего моря внизу выбрасывались руки утопающих. Он никогда не видел столько людей в одном месте, даже на пирах в Хогвартсе. Барти усиленно заработал локтями, чтобы пробить своей стае путь поближе к сцене. В центре зала плотность стала слишком высокой, и произошла вынужденная остановка. — Как же ты будешь смотреть отсюда? — забеспокоился Барти, глядя на макушку Женевьевы. Она крепко держала за его руку, боясь потеряться в толпе. — Буду прыгать, — ответил Уолт, принявший вопрос на свой счет. Осознав, что друг обращался не к нему, он раскрыл рот в скептическом «А» и все равно продолжил: — Главное, что мы здесь! Люди все набивались и набивались. Позади Барти на цыпочках вытягивалась молодая круглолицая ведьма с камерой — дуреха, разобьет же! Женевьева тоже подскакивала на месте. «Если бы я не был таким слабаком, я бы поднял ее на плечи» — мечтал Барти, будто бы ему хватило смелости такое предложить даже с горой мышц. Нарастающий звук музыкальных инструментов возвестил о начале концерта. Зажглись синие и желто-оранжевые лампы, окрасившие контрастными цветами темный зал. Вышли музыканты: гитаристы, саксофонисты, позади неистово махал палками барабанщик. Зажглись главные звезды, бурлящее море охватил шторм. — Приветствую каждого пришедшего послушать нас! — зачарованный голос волнами раскатывался от сцены. — Я — Сильвестр Уайт, а это — Дэвид Боуи, и мы начинаем прямо сейчас! От взрыва криков у Барти заложило уши. Поначалу и музыки-то не было слышно — только рев перевозбудившихся фанатов. Танцующие люди качались из стороны в сторону, и Барти уносило течением то куда-то назад, то вперед. Все это время он крепко держал Женевьеву то за плечо, то за кусочек свитера, и это прикосновение было единственным говорящим, что происходящее далеко не сон! Живая музыка, не смея вознестись через барьер к небесам, ударялась о стены и пол. Песни сливались одна с другой, выступающие почти не брали перерывов, отжигая, как в последний раз. Барти смотрел на Женевьеву, чувствуя, как сердце его бьется в унисон с каждой трелью. Ему казалось, что в этот момент он слился воедино с толпой, став одним целым со всеми присутствующими людьми. Уолт и Пандора растворились в огнях, и Барти с Женевьевой даже не стали пытаться их искать — это было невозможно. Прибой вынес их куда-то вбок, и они живо вскарабкались по металлическому заграждению, с которого уже свисало несколько обезьянок. Оттуда открывался великолепный вид на сцену: Уайт и Боуи плавились в дурманящем перформансе, наслаждаясь представлением от первой и до последней ноты. «Знали бы родители, куда меня занесло!» — хохоча, думал Барти. Во время исполнения старых песен Сильвестр откровенно заигрывал с фанатами, отсылая на прошлые концерты, либо, сменив образ, холодно заворачивался в переливающуюся искрами мантию, будто снежный король, а потом рассыпался в дурашливом хихиканье. Образы менялись через каждые пятнадцать-двадцать минут, калейдоскопом гипнотизируя смотрящих. — Пшли отсюда! — охрана затрясла сетку, и нарушители дождем посыпались вниз. Приземлившись, Барти несильно подвернул ногу. Женевьева упала на какого-то мускулистого парня лет двадцати пяти: тот подхватил ее и поднял высоко над головой. — А-а-а-а-а! — весело завизжала она. Это было поистине легендарно. Барти не думал о вывихнутой ноге. Он целиком отдался процессу. Барти дернули за рукав, и тот оторвался целиком. Барти закружила какая-то девушка, перепутавшая его со своим парнем. Барти вытянул руку, чтобы поймать что-то, брошенное со сцены. Барти почти затоптали. Спустя час от начала Барти ужасно вспотел и мучался жаждой. Открылось второе дыхание, но было бы чем дышать! Духота взбивалась вверх и опускалась обратно, холодный воздух сверху задерживался магией. — Пришла пора того, что вы так любите, а? — Почти не размыкая губ прохмыкал Дэвид Боуи и протянул руку поклонникам, готовым разорвать что угодно в пределах досягаемости. — О-о-о! — Среди воплей Барти различил голос Женевьевы, снова вцепившейся в его бок. — Это же «Heroes»! Да, это была она: тысячекратно пронзительнее и тягучее, чем на пластинке. Сине-желтые прожекторы замедлились, и толпа нашла совесть вести себя потише. Женевьева стояла на цыпочках, обнимая голую руку Барти, только вот он сам почти ничего не видел. — О, мы можем быть героями! Мы можем быть героями! — Кажется, Сильвестр бахнулся на колени. Мягкий оранжевый свет падал на их сектор большим пятном. Женевьева, опустившись на пятки, медленно махала поднятой рукой, вторая обвила его талию. Когда он почувствовал это, ноги дрожали: вот, самый подходящий момент. Пришла пора того, что вы так любите. — О-о-о-о, только на день! О-о-о-о! Отпихнув локтем какого-то человека, Барти нагнулся и задержался перед лицом, самым красивым, какое он когда-либо видел. Он чувствовал ее дыхание. И она чувствовала его. — О-о-о-о! Это произошло как-то само собой. Непонятно, кто прикоснулся первым, кто подхватил и продолжил. Было ясно только одно: вся упакова фейерверков Уолта взрывалась в груди Барти прямо сейчас. Они целовались, не обращая внимания на то, что кто-то бешено щелкет их на свой фотоаппарат, до тех пор, пока последние двойные «о-о-о-о!» не утонули в аплодисментах. Женевьева все еще держала обеими руками его голое плечо. Не такое уж и тощее, на самом деле. — Мне не хочется вас расстраивать, но мы вышли на финишную прямую, — Уайт отвесил глубокий поклон и глотнул из поднесенного стакана с водой. Толпа огорченно взвыла. Отлепившись, Барти выпрямился и утер мокрый рот рукавом. Черт, уже все? Так быстро? Как же не хочется домой! Сильвестр взял у ассистента акустическую гитару и провозгласил: — Осталась последняя песня. Моя песня. Хлоп-хлоп-хлоп. «Моя песня» — единственная песня Уайта, которую Барти еще не слышал. Пальцы ударила по струнам, и весь мир обратился в слух. Слишком уж напрягся. — Уф, простите, — сконфузился певец и направил на гитару волшебную палочку. — Сонорус! Дубль два… После первого припева толпа запела вместе с ним. Женевьева тоже пела, а Барти не знал слов, потому просто стоял, словно оглушенный: до чего же красивой была эта «Моя песня»! От ощущения единения со всеми присутствующими хотелось вспыхнуть, как звезда. Видимо, не ему одному — кто-то громко плакал, и его так же громко успокаивали. — …Тем, кто оступился, я дарю свою песню и смелость сражаться еще раз. Твои слезы прекрасны — это то, что делает тебя человеком. Твои слезы говорят: «Спасибо за чудо, позволившее нам встретиться в этом запятнанном, уродливом мире»… В конце зал в прямом смысле затрясся от оваций. Сцену закидали всякой всячиной. Исполнители снова поклонились и постепенно начали уходить за кулисы, салютуя на прощание всем, кто кричал горькое «НЕ-Е-Е-ЕТ!!!». Дэвид Боуи задержался около опустевшей барабанной установки, но Сильвестр Уайт все стоял на том же месте с гитарой наперевес. — Послушайте! Перед тем, как концерт закончится, я хотел бы сделать заявление! Он сделал шаг вперед, и зал затих. Развернувшиеся на выход быстро повернулись обратно. — На этой сцене я дал свой первый большой концерт, — он сделал короткую паузу, дав людям отхопаться. — До сих пор не могу поверить, что все вы пришли сюда послушать меня. Нас. — Он протянул руку Боуи, и Дэвид отправил воздушный поцелуй. — Все вы, я уверен на сотни тысяч процентов, не просто люди. В наших с вами руках наше общее будущее. Сюда бы не смог войти человек без надежды победу света — я сам заколдовывал дверь, ха-ха! Ладно, если вы таковым себя не считаете, что ж, надежда может прятаться глубоко внутри, или вы сами зачем-то прячете ее, но… Послушайте. Те, кто сегодня закрывает глаза на чудовищную пропасть, над которой зависло человечество, те, кто прикрывается здравым смыслом — они неправы. Правы те, кто кричат. Те, кто плачет. Правы те, кто может выразить свою боль. Только они — мы — настоящие люди. Нас немного, но в нас, одиноких, намного больше человеческого, чем во всех министрах, ратующих за общее чистокровное благо. К сожалению, у нас нет выбора, кроме как принять единственную жизнь, которая нам дана, какой бы жестокой и бессердечной порой она ни была. Но мы кричали и будем кричать в ответ на весь абсурд, будем разбивать и уничтожать его, пока не изведем до последнего пшика. «Да-а!» — пропищал кто-то прямо под сценой и швырнул поломанный цветок. Сильвестр поднял его и воткнул за ухо. — Только это спасёт мир. Я живу этим. Это был самый идеальный день в моей жизни. Правда. Я чувствую, что родился именно для этого дня, прожил жизнь, полную безумия, и, возможно, спас от него кого-то из вас. Сегодня, прямо сейчас. Раздались свист и улюлюканье. — У всех нас только один шанс на счастливую жизнь. Вы не можете доверить его кому-то, не можете украсть еще один, подарить другу, не можете выбрость его или сломать. Мы не можем этого сделать! Мы должны принять и использовать свой единственный шанс, какими бы жестокими, беспощадными или несправедливыми ни были его условия! Вы понимаете? Вот почему мы должны сражаться, должны продолжать бороться! Потому что… потому что я никогда, — он снял гитару и с силой бросил ее на пол — так, что она сломалась, — не смогу смириться с такой жизнью! Барти показалось, что от громкости заголосивших людей у него зазвенело в ушах. Их с Женевьевой снова оттеснили к решеткам, и человек ростом с Барти, неожиданно вышедший из-за них, мягко отодвинул его. На нем был капюшон. — И даже если в этой войне мы забудем лица наших друзей, мы никогда не забудем связи, натянутые между нашими душами! Капюшон соскользнул, и Барти обомлел. Длинные блондинистые волосы, винно-красные губы, хищный взгляд. — Искренне и глубоко благодарю вас за то, что вы подарили мне мою жизнь. Без вас ничего бы этого не было. Пожалуйста, позвольте мне в последний раз поверить во все, во что верил на протяжении всей моей чудесной жизни. Дай мне поверить, что жизнь прекрасна! Он раскинул руки, будто в желании всех обнять, и сделал еще один шаг к краю сцены. Дженнифер Буш-Уайт направила на него белую палочку без единого изгиба: — АВАДА КЕДАВРА!