black swan

– Привет от твоего хёна, – Хисын проходит в квартиру и протягивает Рики контейнеры. Нишимура был предупреждён братом, что Хисын к нему заглянет сегодня, чтобы проверить, как он тут в одиночку справляется, пока родители уехали к бабушке. Рики готов был встретить Хисына. Почти. У Ли сегодня особенно какой-то комфортный вид. Хочется даже понадеяться, пофантазировать, что он так для Рики собирался, но это же наверняка неправда. А младший в своём худи растянутом, в глупых штанах с собаками из мемов, с растрёпанными волосами и опухшим лицом. Он только проснулся. И, кажется, спит до сих пор, раз находится с Хисыном один на один в их квартире снова. Рики вообще вставать и не собирался – в планах было просто пролежать на кровати весь день и смотреть что-то глупое, чтобы отвлечься от желания снова покурить или нарисовать Ли. Рики даже не знает, от чего у него зависимость больше, хотя предположение всё же имеется. – Что это? – Рики оглядывает то, что вручил ему старший. – Пока с мамой разговаривал, упомянул, что заеду к тебе, – Хисын снимает пальто и подталкивает Рики к кухне, – она решила, что тоже должна тебя покормить. – Я не голодаю, – хмурится Нишимура, но еду прижимает к себе. – Моя мама считает иначе, – мягко улыбается Хисын. Госпожа Ли всегда Рики нравилась. Она не могла не – Хисын был точной её копией. Такой же добрый, понимающий и проницательный. С мягкой улыбкой и большими глазами, которые всегда с такой искренностью смотрели на всех, изучали мир. И Рики затягивали. В памяти до сих пор хранится момент их первой встречи; второй, когда Рики уже более заинтересованно выглядывал из своей комнаты; и тот, когда он понял, что Хисын его не просто завораживает – это нечто совершенно другое. Он ещё никогда ни к кому такого не испытывал. Весь мир меняется, люди взрослеют, но кое-что остаётся неизменным – он всё также любит Ли Хисына и считает его своей музой, не дающей вдохновению погибнуть. Рики тоже взрослеет, а чувства разрастаются в нём. Укрепляются, дают корни, врастают в него, чтобы однажды зацвести на полную. Тогда, наверно, он и сойдёт с ума. Хисын приказывает (хотя звучит всё так же беззлобно) сесть младшему за стол, закатывает рукава и просит немного подождать, если он хочет чего-нибудь поесть. Нишимура готов принимать из любимых рук хоть яд. Лишь бы Хисын не забывал о нём. – Я больше не буду курить, – тихо сообщает Рики. Может, хоть так получит каплю нужного внимания. Или похвалу, которая будет нацелена на что-то вне школьных занятий. Хоть на что-нибудь, что относится к личности Рики. Настоящей. – И вы ничего не сказали хёну об этом. – Я был уверен, что ты осознаешь, какой вред причиняешь себе, – Хисын не медлит с ответом. Он всё знает. Хисын, почему-то, всегда всё знает. Рики достаточно лишь посмотреть ему в глаза – Ли найдёт там все ответы. А Нишимуре приходится добывать нужные сведения по крупицам. Он честно пытается читать между строк, как его Хисын когда-то учил, но. Безрезультатно. Если бы Хисын был книгой, то той, что Рики так и не осилил бы, хотя любил всей душой; если бы всё же картиной – то стоял бы в галерее за стеклом. Не подобраться к нему, хотя, кажется, только руку протянуть и надо. – Ты же не маленький, Рики, – Ли кивком зовёт, чтобы помочь с готовкой. Рики всё-таки руку протягивает, задевая чужую. Буквально прикасается к прекрасному. Но не так, как ему бы хотелось – пусть прекрасное коснётся его хоть раз само. Пусть не только радует глаз и вдохновляет, пусть разочек снизойдёт, чтобы позволить любить себя. – Тогда почему вы до сих пор обращаетесь со мной так…так, будто мне двенадцать? – Рики старательно сдерживает себя, что позорно не разрыдаться перед старшим, – мне почти восемнадцать. Это мой последний год в школе. Я ведь скоро взрослым стану, а ты, хён, всё ещё видишь того, кто тебе еле до плеча доставал? Из-за эмоций даже не замечает, как переходит обратно к более близкому обращению. Он Хисына хёном не называл около года. А тут сорвался, потому что невозможно было терпеть. Хочется, наконец, достучаться. – Я не могу по-другому, Рики. Это неправильно. – Разве плохо быть неправильным? – по горлу растекается горечь, – кто вообще в этом мире решает, что правильно, а что нет? Это же так глупо, хён! По щеке всё же скатывается слеза, которую тут же вытирают. Если хочет, чтобы чувства к нему полностью исчезли, чтобы срубить их сейчас, надеясь, что ничего больше здесь не вырастет, пусть уйдет, поджигая землю, на которой должны распуститься цветы. пусть оставит Рики один на один с этой проблемой, как делает всегда. Пусть не дарит призрачную надежду. – Семь лет, Рики, – одно и то же. – Семь лет – ничто, если вы оба взрослые. Разве нет? – Нишимура сглатывает обиду на себя, на старшего, на весь мир и обнимает Хисына, утыкаясь носом в плечо, – я совсем скоро буду взрослым. Ли не дёргается и не просит отцепиться. Как же иногда хочется, чтобы он просто на Рики наорал, послал его, отшил. Хочется, чтобы он перестал быть таким невъебенно понимающим и дал себе позлиться или быть грубым. Но Хисын его обнимает, прижимая к себе покрепче, и проводит ладонью по волосам. Держит так, будто Рики – самое хрупкое, с чем ему доводилось иметь дело. – Но пока ты ребёнок, – Хисын выдыхает совсем тихо. Так, чтобы только Нишимура услышал, – я не могу так. – Не можешь или не хочешь, хён? Это совершенно разные вещи. Как же Рики желает услышать второе – пусть хотя бы узнает, что он достоин его любви. Плевать, что там люди говорят – понимают ли они, как сильно Рики любит Хисына? Никогда же не поймут. Не всем дано познать эти чувства. – Не могу. Нишимура только всхлипывает, потому что не ожидал такого ответа, хоть и надеялся на него. И улыбается сквозь слёзы. В руках Хисына он чувствует себя дома (хоть и находится в своей квартире), в том самом месте, где чувствует себя в безопасности. Рядом с хёном даже холодная осень отступает. Так тепло уже давно не было. – Изменится ли что-то, когда мне исполнится девятнадцать, хён? Или двадцать? Рики готов ждать – ему не привыкать. – Я не знаю, – Хисын впервые разрешает себе звучать неуверенно, – честно, Рики. Это всё слишком сложно. Ты…должен проживать свою юность, а не стараться угнаться за мной. Мне недавно исполнилось двадцать пять – мне надо думать о других вещах. – Понял вас, аджосси, – хмыкает Рики, замечая, что и Хисын расслабляется после шутки, – не говори так, будто тебе скоро на пенсию, хён. – На пенсии спокойнее, – смеётся Ли, – хотя бы школьники не признаются в любви. – То есть мне ещё и с кем-то драться за тебя придётся, хён? Это нечестно. Было очевидно, что за Хисыном в школе ведётся некая охота. Рики сам слышал, как девочки обсуждали их учителя, видел количество валентинок в феврале, потому что сам их и разносил (впрочем, до адресата дошли только те, что Нишимуре в руки не попали), знал, что хёна молодая учительница пыталась пригласить на свидание. А он всё равно остался один. Так можно ли это расценивать как шанс? – Не надо ни с кем драться, Рики, – Хисын отходит, чтобы положить завтрак на тарелки, – садись лучше есть. У тебя всё равно конкурентов нет.

° • 🦢 • °

Рубашка немного стесняет движения, да и рукава невозможно поднять, чтобы вымыть руки. Чонвон обычно оверсайз носит, чтобы по возможности утонуть в нём и не придавать себе человеческие очертания. Потеряться в больших вещах легче. В этом мире, например. Или в своей душе, которая оказалась куда больше, чем представлял Чонвон. Он ведь совсем не большой: рост средний, руки и ноги тонкие, ладони маленькие. А вот душа, да, – огромная. И спрятаться там всё равно негде – Ян пытался найти хоть один уголок, в котором сможет укрыться, но не получилось. – Чёрт. Вода всё же попадает на рукава белой рубашки, заставляя расстегнуть пуговицы, чтобы закатать ткань до локтя и оглянуться на дверь туалета в надежде, что никто не зайдёт. У Чонвона есть вещи, которые необходимо скрывать одеждой – хочется избежать лишних вопросов. Ему советовали отпустить прошлое. Но как это сделать, если оно само наступает на пятки? Буквально бежит за тобой, не желая расставаться. Его бы принять – так, наверно, легче бы было. Но Чонвон не может. Ни прошлое, ни настоящее, ни будущее. Существовать вне времени нельзя по всем этим законам, а Чонвон по ощущениям как раз где-то между: в прошлом остаться не может, в настоящем своё место так и не отыскал, а в будущее ему проход закрыт. Он – потерянный мальчик, который никогда не окажется в Нетландии. Он ведь в сказки не верит, хоть и пишет их. Когда реальность становится похожа на кошмар, хочется сбежать в другой мир и найти укрытие там. Во снах такого больше не происходит, поэтому Чонвон сочиняет, придумывает собственные миры, в которых всё у всех хорошо. Хэппи энд, всё-таки, хоть где-то должен быть. Хоть у кого-то. Горячая вода из-под крана задевает шрам, но Чонвону здесь уже не больно. Раны не затягиваются только внутри. Из зеркала на него смотрит некто, кто только отдалённо напоминает прежнего Ян Чонвона. Неудивительно, что многие даже не узнают его. Он ведь таким никогда был, а тут – исчезло то, к чему он шёл годами. В очередной подработке отказали, ссылаясь на травмы, хотя как они вообще связаны с сидением за компьютером – непонятно. Чонвону бы денег побольше заработать, чтобы свалить куда-нибудь и маму больше не отягощать своим существованием (хотя она утверждает обратное), потому что она хочет сына видеть живым, а второй раз пытаться – не вариант, наверно, если в первый ничего не вышло. Чонвон маме пообещал – а это его по рукам и ногам сковывает. Нога уже передвигаться отказывалась, но трость он с гордым видом оставил дома, сказав маме, что теперь без неё хорошо ходит. Немного приукрасил действительность, но сюда же после собеседования как-то доковылял, чтобы провести собрание книжного клуба. Его вело только желание увидеться с кем-то, кто его писанину поймёт. И с Джеем ещё. Он как надоедливый образ, который из головы выкинуть не получается. Его хочется высматривать в прохожих; в мечты вплетать, думая, что вот он – тот, кого Чонвон так долго искал; расспрашивать, чтобы узнать больше, больше того, что мозг сам придумывает. Пак ведь выглядит как главный герой романов: не только любовных, ему вообще любой жанр подойдёт. Поэтому Чонвон немного теряется рядом с ним – так, наверно, симпатия и работает. Джей ему всегда улыбается, помогает разобраться в бесконечных коридорах здания, спрашивает, как день прошёл, когда встречает, и даже иногда пишет, чтобы обсудить какую-нибудь ерунду. Он как идеальный проводник в лучшую жизнь, которая казалась глупой идеей. Чонвон, прихрамывая, добирается до комнаты, где Пак занятие по черчению проводил для детей. Улыбку скрывать не получается, когда Джей подхватывает маленькую ручку и помогает удержать линейку, чтобы та не соскальзывала. Ян уверен, что у Джея только такая дорога в жизни – прямая, а тропинки отсутствуют. Как на чертежах. У Джея, наверно, нет метафор или аллегорий, поэтому и жить проще. Дети его голос, к сожалению, не слышат, хотя Чонвон готов голосовые от старшего переслушивать несколько десятков раз, даже если там почти ничего серьёзного. У Пака голос красивый, особенно тогда, когда он на английском начинает разговаривать. И лицо тоже красивое. Чонвон настолько привлекательных людей только в дорамах и видел, а тут – парень обычный. Почти такой же, как сам Чонвон. Обычно-необычный. Как видение из сна. Старший, когда Чонвона замечает, машет рукой и зовёт к себе. – Привет, Чонвон-а, – его мягкий тон вызывает широкую улыбку на лице, а шёпот добавляет обаяния, – уже закончил? – Ага, – Чонвон в ответ шепчет тоже, – но почему ты так тихо разговариваешь? Дети нас всё равно не слышат. – Но если бы могли, давно бы отвлеклись и обиделись на нас за это, – протестует Джей, – не хочу портить атмосферу. И сердце у Джея огромное. Чистое, неиспорченное пороками. Невозможно поверить в его существование, но Чонвон почему-то верит. Даже соглашается на помощь, несмотря на надломленную гордость – ему шанс выпал побыть с парнем из своих фантазий, пройтись с ним под руку и немного поболтать. – Сильно болит? – Джей с волнением оглядывает чужую ногу, – не видел, чтобы ты так хромал. – Ничего серьёзного, хён, – отмахивается Ян, – просто много ходил. Сначала на курсы, потом на собеседование, а про книжный клуб ты и сам знаешь. – И как собеседование прошло? – Честно? – Чонвон морщит нос, вспоминая нелепый отказ, чем вызывает смех у Джея, – они могли придумать и более весомую причину, чтобы послать меня. На возраст, в конце концов, сослаться. А тут – нога! Будто Чонвон и сам не знает, что нога ему эта хромая всю жизнь по одному месту пустила. Не виноват он, даже пытается как-то с этим существовать, но. Не получается. Не в его силах это как-то изменить. – Не волнуйся так, – Пак его по спине гладит, успокаивая, – ты только попытки не бросай, и всё обязательно получится. Может, не с первого раза, и не со второго. Может, повезёт только после десяти попыток. Или даже после сотни, но надежда…она ведь всегда должна быть. Вот ей нельзя исчезать. Тогда и от человека тоже ничего не останется. Пообещай, что не сдашься, Чонвон-а. – Обещаю. Как и маме тогда. Потому что пока он только обещать и может.