Весь пол в комнате завален осколками, на внутренней стороне ладони огромный порез, из которого сочится кровь, каплями оставаясь на светлых пижамных штанах, лампа валяется в дальнем углу, школьные тетради сброшены со стола, а на телефоне красуется огромная трещина, проходящая по диагонали.
Сону думает, что теперь его оковы сняты с одной руки;
Но на второй они закрылись ещё сильнее, впечатываясь в кожу и оставляя там болезненный след.
Ему всё ещё приходится балансировать над пропастью, стараясь туда не упасть и не собирать себя после по осколкам.
Вариант побега больше не рассматривается – за ним сейчас будет вестись наблюдение чуть ли не двадцать четыре часа в сутки: мама просит докладывать о самочувствии, сестра постоянно напоминает, чтобы он обязательно поел, Рики каждые тридцать минут скидывает что-то в сообщениях, переживая, что Сону почувствует себя одиноко. Но сейчас Ким предпочёл бы именно так себя и чувствовать.
Он так хочет остаться один, чтобы покончить со всем и сразу.
Чтобы провести осколком зеркала по вене, пока никто не видит, и тогда – долгожданный конец.
Когда закончится вообще
всё?
Боль чувствуется во всём теле, в правой руке – хуже всего, а Сону всё продолжает сжимать осколок, будто он совершенно не острый. В голове дикая муть, перед глазами всё плывёт (может, из-за слёз, которые у Сону теперь на постоянке), а накатывающая тошнота не даёт глубоко дышать. У него, наверно, истерика, которая заглушает посторонние звуки.
Окно открыто нараспашку, хотя на улице так холодно, что люди уже начали искать тёплые вещи. Сону, почему-то, не холодно совсем – ему бы ещё холоднее, чтобы не чувствовать тела, которое, в свою очередь, чувствует всё и сразу.
Ведь все старания оказались напрасными. У него жизнь разрушилась всего за пару минут. То, к чему он так долго шёл, больше не имеет значения. Разве стоит начинать с самого начала, когда было пройдено столь много?
Разве он имеет право на второй шанс?
То же самое будет, если вернуться к линии старта, при этом не закончив круг, а отойдя назад, чтобы просто пробежать и прийти последним.
Сону не может быть последним. Он не умеет быть последним.
Противный голос, так смутно напоминающие
его, говорит, что Сону стал теперь никем.
– Заткнись! – Ким бьёт от отчаяния кулаком по полу, сдирая костяшки, – заткнись! Заткнись!
Приходится даже уши закрыть, но не помогает – голос
внутри Сону. Он проник в него вместе с ядом и теперь циркулирует по венам, смешавшись с кровью. Если кровь выпустить, станет легче? Уйдёт ли
он?
–
Ты так усердно работал, Сону, –
он ведёт пальцами по спине, заставляя пригнуться к полу ещё сильнее, –
зачем же решил сдаться, когда до победы осталось так мало?
– Я не делал этого! Не делал!
Осколок зеркала ещё сильнее впивается в ладонь, вынуждая вскрикнуть, но Сону это никак не останавливает.
–
Хорошие мальчики не должны лгать, Сону, –
его рука перемещается на волосы, поправляя то, что успел растрепать холодный ветер из окна, –
ты же сам сделал это, разве я не прав? Зачем же ты тогда спрыгнул с лестницы?
– Я не прыгал, – судорожно выдыхает Сону, – я не…прыгал. Кто-то толкнул меня!
–
Ты хотел всё закончить. Хотел сбежать. От театра, от семьи, от меня. Ты хотел всё оставить. Ты, а не кто-то другой.
– Но это был не я, – почти шепчет Сону, потому что сил на другое не хватает, – не я. Это не мог быть я.
–
Уверен?
° • 🦢 • °
Тихий писк приборов начинает откровенно раздражать, поэтому Сону сначала жмурится, пытаясь открыть глаза, хотя чувствует, что делать этого сейчас не должен, а потом пытается левой рукой убрать волосы, которые лезут в глаза. Но не получается. Тело его вновь не слушается. Такой звук он слышал в больнице, когда они приходили проведать отца после операци. Значит, и Сону сейчас в больнице? Но почему?
Он помнит лишь себя в зале, дальше – мрак.
– Вам повезло, что ему удалось отделаться лишь незначительными травмами, – раздаётся голос откуда-то справа, – на полное восстановление уйдёт около шести недель. Куда хуже дела обстоят с его весом, он ниже нормы. А про истощение организма, думаю, вы и сами должны знать…
Дослушивать желания нет – Сону старается уйти глубоко в свои мысли, чтобы вспомнить то, что с ним произошло после репетиции. Но ничего. Абсолютная тишина, которая давит куда сильнее шума в виде голосов и писка на фоне.
Правая ладонь накрыта маленькой родной ладошкой, которая нежно поглаживает большим пальцем по тыльной стороне. Сону даже в таком состоянии может сказать, что это Вонён. Только она всегда так делает.
– Оппа, – её тихий голос, пробивающийся сквозь поток мыслей, заставляет попытаться открыть глаза снова, – я вижу, как дрожат твои ресницы. Надеюсь, это хорошо знак. Это же он, да, оппа? Если ты меня слышишь, попробуй хоть как-нибудь дать мне это понять. Мама вышла куда-то вместе с доктором, поэтому, если тебе это мешало, можешь вставать.
Сону честно старается, но если сейчас откроет глаза – его голова взорвётся, поэтому он сосредоточивается на своих пальцах, которыми удаётся слабо сжать ладонь сестры в ответ. Ей этого будет достаточно.
– Ты нас напугал, оппа, – Вонён облегчённо выдыхает, когда смотрит на их руки, – я ждала от тебя звонка и очень обрадовалась, когда увидела твоё имя на экране, но потом…Потом услышала дрожащий голос Джихон-онни. Она тебя нашла. Там, около лестницы. Совершенно одного.
Лестница? Он…упал с лестницы?
– Онни не знает, сколько ты там был, но сразу же, как тебя увидела, позвонила в скорую, потом мне. А я…уже и маме.
Почему он ничего не помнит?
– Врачи говорят, что ты везунчик, раз у тебя лишь сотрясение лёгкой степени и вывих плеча. Но, – Вонён останавливается, неосознанно сжимая руку Сону очень крепко, – нет, я не хочу об этом говорить. Пока что. Я обязательно вернусь к этому вопросу позже, оппа, и тебе придётся ответить. Потому что я боюсь, очень-очень боюсь однажды потерять тебя, оппа. Обещай, что не будешь теперь причинять себе боль или издеваться над собой. Обещай мне, пожалуйста.
Возможно, Сону впервые не сможет сдержать слово, данное им Вонён.
И хочет даже возразить, что такое обещать он не может, а потом слышит то, что разрушает его намного больше новостей о произошедшем.
– Я же не смогу без тебя, оппа.
° • 🦢 • °
–
Ты правда так уверен в этом, Сону? –
он ходит по кругу, появляясь то перед лицом Кима, то за его спиной, –
почему тогда ты там был один? Только ты и ни единой души вокруг.
– Но кто-то же писал мне, – в голове всплывают все слова от анонима, – кто-то же подкидывал мне те записки, кто-то отправлял сообщения с неизвестного номера. Кто-то…
На самом деле нет желания даже разбираться: был ли это один человек, были ли это те парни, с которыми он постоянно дрался; пытались ли его предупредить или угрожали, а потом решили что-то предпринять; сделал ли Сону это сам, или это обычное стечение обстоятельств. Предполагать можно много и долго, пока не будет доказательств.
–
Записей с камеры ведь так и не было найдено.
И вот это сбивало с толку больше всего. На пару минут вырубилось всё электричество – ровно в тот момент, когда Сону падал. Но даже если бы и не было таких проблем, легче в расследовании бы не стало: в камеру всё ещё не попадал тот кусочек лестницы, на котором стоял Сону, значит, можно было бы выявить нападавшего,
если он был, на других кадрах, но и их же не было.
За кем-то же должен числиться этот грешок.
– У принцев обычно много врагов, – вспоминает Сону, – мне написали, что у принцев много врагов. А я ведь получил роль…
–
Принца, всё верно. Корона твоя по праву.
– Была моей, – поправляет
его Сону, – я не принц больше. Меня, наверно, всё же решили убить раньше восхождения на престол.
–
И кто же позарился на твою корону?
Из коридора слышатся шаги, которые приближаются к кимовской комнате, и
он наконец замолкает, хоть и не уходит. Стоит за спиной Сону, зная, что
его больше никто не заметит, и наблюдает за происходящим, словно зритель на спектакле.
Он ждёт момента снятия маски, чтобы узнать, кто окажется злодеем.
А ответ был всё время очевиден – чёрный лебедь, прячущийся внутри. Тот, кто ответственен за червоточину, окрашивающую белые перья в тёмный цвет.
Он не готов сейчас видеть людей. Надеется, что ему просто кажется, но дверь нараспашку и тёплые ладони, которые тут же находят плечи Сону, твердят об обратном.
Друга он бы ни с кем не перепутал.
– Что произошло? – Рики закрывает окно и хватается за предплечья, чтобы поднять Сону с пола, стараясь при этом не задеть осколки, – чёрт, Сону, ты как?
– Уходи, пожалуйста, – удаётся выдавить из себя тихо, – уходи, Рики.
– Никуда я не уйду, – спорит Нишимура и выходит из комнаты, – не двигайся, я сейчас соберу осколки.
Сталь в его голосе заставляет поверить в сказанное. Но сил на объяснение всего произошедшего у Сону нет. Как и нет сил подняться.
–
Хочешь и его выгнать, Сону?
Не хочу, но так будет лучше.
– Что здесь случилось? – вновь повторяет Рики и начинает подметать. Сону видит, как напряжены его руки – он только притворяется спокойным, чтобы не усугубить ситуацию.
– Я скинул всё со стола.
– Это я понял.
– А потом разбил зеркало.
– И это я понял, – кивает Нишимура и тянет Сону на себя, чтобы тот не поранился, – я не прошу тебя рассказать, как ты разгромил свою комнату, я прошу рассказать,
почему ты это сделал.
Знать бы ещё, почему у Кима отказали тормоза, когда он взглянул на своё еле живое тело, на чересчур тёмные синяки под глазами, хотя он уже несколько дней подряд спал по двенадцать часов
и всё ещё чувствует себя отвратительно уставшим, на повязку, которая должна была помочь справиться с вывихом, на синяки, которые украшали почти все тело, но отчётливо выделялись на коленях. И когда взглянул в свои глаза.
В свои тёмные, лишённые жизни глаза.
– Я…я… – вздыхает Сону, пытаясь остановить очередную волну, – можешь посмотреть в мои глаза? Что ты там видишь?
– Боль. Я вижу, что тебе очень больно и непросто. Но ведь это всего лишь временные тру…
– Не временные, – прерывает его Сону и шмыгает носом, когда понимает, что сдержаться не получится, – вот это, – Ким кивает на повязку, – снимут через три недели. Ещё пару недель придётся ограничивать себя в движениях и из-за сотрясения тоже. У меня колени разбиты,
как и душа. Меня насильно заставляют есть хотя бы понемногу, а я не могу – кусок в горло не лезет. И все постоянно спрашивают, в порядке ли я, хотя очевидно, что я не в порядке! Я давно не в порядке, но где, блять, все были до этого? Почему все притворялись слепыми, пока их не тыкнули серьёзные дяденьки и тётеньки в халатах в то, что было и так понятно?
Его притягивают в объятия и скользят ладонью по руке, чтобы поддержать, но.
– Разожми руку, Сону, – голос Рики начинает дрожать, когда он опускает взгляд и замечает капли крови, капающие не светлый ковёр, – пожалуйста, Сону, разожми руку и дай мне помочь тебе.
Если бы Сону мог кричать и сопротивляться. Вместо этого у него вырываются лишь жалкие обрывки фраз:
– Мне не нужна твоя помощь…Не нужна…Мне никто не сможет помочь…Никто…И ты не исключение…
Слёзы уже градом капают из глаз – Сону не видит ровным счётом ничего, поэтому старается цепляться за голос друга, чтобы не потеряться окончательно. Хочется кричать, дальше крушить комнату и попытаться выгнать сейчас Рики отсюда ради его же безопасности. Сону себя не может контролировать. Безразлично, если страдает кто-то, на кого Сону плевать абсолютно – он никогда из себя эмпата и не строил – но он так боится сделать больно близкому человеку, который был с ним рядом всегда.
Потеря Рики станет для него тем самым настоящим провалом, которого он может и не вынести.
– Рики, уйди отсюда, – Сону сам откидывает осколок зеркала подальше от себя и поднимает руку, – видишь? Я его выкинул, это всё? Теперь ты можешь уйти? Теперь можешь меня оставить?
– Я не собираюсь тебя оставлять, Сону. Я не оставлю тебя, что бы ты мне не говорил и как бы сильно не пытался меня выгнать. Я просто хочу, – Рики прижимает Сону к себе крепче, – хочу, чтобы ты знал кое-что.
– Что?
–
Что ты не один.
И если слова Рики действуют как сильное успокоительное, то
его фраза заставляет затаить дыхание на пару секунд от страха.
–
Да, Сону, ты никогда не будешь один.
