– Как думаешь, потеряшка, – начинает Джейк издалека, – если я приеду сейчас к тому, кого игнорировал на протяжении достаточного количества времени, меня пошлют нахуй или спросят, почему я поступил так, как поступил?
Они, забывая про существование дивана, сели прямо на пол и включили какую-то странную дораму, чтобы на мозги ничего не капало. Сону к нему сам прижался, прося объятий, а потом расслабился и вообще перетёк на колени, как дикий зверёк, который впервые получил ласку, когда Джейк начал перебирать его волосы. Они почти друг друга не знают, но дают возможность не быть в одиночестве, найти хоть кого-то, кто не знает всех подробностей жизни, чтобы не сходить с ума. Анонимность раскрепощает.
– Смотря про кого ты говоришь, хён.
– Про Пак Джея. Знаешь же такого?
– Знаю, – невнятно мычит Сону. У него глаза закрыты, а пальцы сами хватаются за огромные домашние штаны Джейка, сжимают ткань, не задевая ногу, потом отпускают и снова сжимают. Вряд ли он это контролирует.
Он вообще пришёл в каком-то потрясённом состоянии. Ещё хуже, чем тогда, когда появился на его пороге с Ян Чонвоном. Позвонил с телефона друга, спросил, где Шима подождать, и ждал, забившись в угол на автобусной остановке. А ещё кто-нибудь, кроме Сону, его ждёт?
– Пак Джей – тот, кто является лучшим другом Пак Сонхуна; тот, кто дал Рики сигареты; и тот, кому доверяет Ян Чонвон, раз позвонил ему, чтобы пристроить меня на время, – перечисляет Сону, – а что тебя с ним связывает?
Сону переворачивается на спину и сонно моргает, когда пытается уловить реакцию Джейка на вопрос.
– Не расскажешь ему?
– Я – могила, – клянётся Ким, получая тут же за эти слова. Какая могила, если он там и так чуть не оказался?
– Ты банк секретов, а не могила, потеряшка.
– Зови дальше рыбкой, – просит Сону, уже полностью открыв глаза и вынырнув из сна, который наступал на пятки. Дорама на фоне остаётся простым белым шумом, который раньше был необходим, когда Джейк оставался в одиночку. Теперь – он тут вместе с Сону, который, в отличие от родителей, говорит с ним о том, что действительно играет какую-либо роль в жизни Шима, а не только в родительской.
Ведь если родители положили жизнь, чтобы вырастить сына, то они, наверно, молодцы и вполне могут требовать от него чего-то конкретного?
Нет. Наверно, всё же нет. Или?
– А ты рыбы по гороскопу? – усмехается Джейк.
– Нет, рак, но тоже близко. Однако рыбой всё равно круче быть: ты плаваешь под водой, где людей явно меньше, чем на суше, ты постоянно чистый, потому что всё же тебя окружает вода. Из минусов только хищники и люди, которые могут тебя съесть.
– В воду тоже могут вылить какие-нибудь отходы, и она станет грязной, – Джейк щипает младшего за щёку, на что он морщится, но не уходит и не возражает, – а люди тебя могут и не рыбой съесть.
– Не могу понять, это прямая шутка про каннибализм или завуалированная про секс.
– Завуалированная под секс – это наша связь с Джеем, – как-то чересчур громко и вымученно выдыхает Джейк, – думал, переспали – разошлись, а потом сам влюбился. У него…вряд ли что-то есть ко мне. Он просто хороший, и ему хочется другим помогать. Он же как благотворительный центр своей семьи, только помещённый в голову одного человека.
Это уже даже не смешно – не будь у Джея аллергии, он бы каждого уличного кота забрал к себе, чтобы откормить и поставить на ноги. Джейк, наверно, для него такой же, как и все люди в центре, как и любое животное, которое нуждается в доме, тепле и заботе.
Интересно, кто для него тогда Ян Чонвон.
– Ты думаешь, что он с тобой был только из жалости? Я видел его недавно, он ни на секунду с телефоном не расставался.
– Ян Чонвона отслеживал, – бросает Шим, пытаясь придать голосу наплевательскую интонацию.
Ведь если убедить себя, что тебе на это всё равно, так же и будет?
– Чонвон-хён с нами был в тот момент. Даже когда к Пак Джею подошёл, тот не выпустил телефон из рук и постоянно проверял наличие новых уведомлений.
– Когда, – Джейк спотыкается, – когда вы были в центре?
– В прошлый вторник.
Ровно тогда, когда Джейк перестал отвечать Джею.
° • 🦢 • °
Джейк решает снова совершить ошибку. Он слушает совет Сону, тут же заказывает такси и, несмотря на приближающуюся грозу, срывается к Джею. Взял заранее с Кима обещание, что тот останется в его квартире на всю ночь как минимум. Джейк ничем от Джея не отличается, когда решает взвалить на себя ответственность за нестабильного подростка, потому что чувствует себя дофига ответственным взрослым.
А теперь стоит перед знакомой дверью и не решается войти.
Будь что будет, так? Хотя взрослым так поступать не положено. Джейк ведёт себя как нерешительный подросток, который только-только осознал все свои великие чувства к другому человеку. С одним только отличием – чувства уже давно под сомнения не ставятся, а план действий был обдуман по дороге.
– Джейк? – раздаётся тут же за открытой дверью.
Одного взгляда на себя хватает, чтобы сделать шаг обратно и проглотить ком из несказанных слов, застрявший в горле. У него сердце ноет так, будто по нему скребут острыми ногтями, а оно кровоточит. Его будто заживо закапывают, приравнивая каждый шаг Джея к новой горсти земли, которая летит сверху. Джейк из этого не выберется.
– Я думал, что потерял тебя окончательно, – горько признаётся Джей, – уже даже хотел оставить попытки найти тебя, но.
– Но? – повторяет хрипло Джейк.
За окном раздаются первые признаки грозы, и руки будто на автомате тянутся, чтобы закрыть уши Джея, когда тот жмурится.
– Девять, – одними губами произносит Джейк, – чем быстрее закончится гроза, тем быстрее я отпущу тебя. Потерпи.
– Не хочу, чтобы ты отпускал.
– Не…хочешь?
Джей бросает пакеты на пол и притягивает Джейка к себе, обнимая так крепко, будто и правда боится отпустить. Соприкасается лбами, заставляя затаить дыхание и смотреть на ресницы, которые трепещут от дыхания.
С каждым словом Пака возникает всё больше вопросов, на которые никто не даст ответ – остаётся гадать и пытаться дать объяснения самому.
– Почему ты постоянно уходишь, Джейк? Ты где-то пропадаешь, а я схожу с ума, не представляя, как ты, где ты, с кем ты, вспоминаешь ли ты меня, переступишь ли ты этот порог ещё раз, или ты хочешь прекратить всё, что было. Хочешь ли ты забыть меня? Хочешь вычеркнуть меня из своей жизни, как большую ошибку, хочешь ли ты просто оставить меня, как того, с кем просто иногда проводил свои ночи? Почему я не могу перестать думать о тебе, Джейк, если мы друг другу не больше чем
никто?
Никто.
Может, они и правда друг другу просто
никто?
Джей двигается ещё ближе, чтобы прямо в губы сказать:
– Прости меня. Прости, что я скучаю по тебе, хотя мы договаривались не делать этого.
Джейк падает в
чувства эту погребальную яму окончательно, когда, забивая на гром и громко стучащие по окнам капли дождя, перемещает дрожащие руки на предплечья Джея, стаскивает с него кофту, в которой он выходил за продуктами; ловит губами чужие, чувствуя солёный привкус собственных слёз и горький чужих сигарет; снимает своё худи, пропахшее своим парфюмом, чтобы вдохнуть паковый смешанный с естественным запахом; не даёт Джею подумать, что с Джейком может быть хоть что-то не так.
Джейк теряется, вновь переходя грань дозволенного, хотя обещал себе топтаться на (почти) безопасной середине. Потому что нельзя было влюбляться, нельзя. Нельзя было стирать те границы, которые оба выстроили для своей же безопасности, чтобы просто найти друг в друге утешение.
Джейк зачем-то нашёл ещё и любовь.
Сам больше всего кричал, что не будет такого, что Джей для него всего лишь друг из общей компании, с которым они иногда видятся – не больше. Что не навредят им эти перепихоны –
похоть ведь не любовь.
Секс ведь не любовь. Они же просто трахаются: могут грязно, жёстко, забывая про нежность, потому что её без чувств не существует. Они же не занимаются
любовью. Джейк – это Джейк, которому никто не нравится; Джей – это Джей, которому, вроде как, Чонвон нравится. Они не нравятся друг другу – вот то, что должно быть на первом месте.
– Джейк-и? – Джей со всей нежностью, что в нём есть, проводит ладонями по спине, заставляя издать жалобный хныкающий стон, – скажи мне, у тебя всё хорошо?
Джей ему и не нравится.
– Это не тот вопрос, который я хочу слышать, пока мы трахаемся, Джей-я, – Шим сжимает глаза, пытаясь уже вслепую найти губы, но получает лишь прикосновения к щекам, останавливающие его.
Не нравится, потому что этим словом невозможно описать то, что на самом деле испытывает Джейк.
Он в Джея всё же влюблён. Он Джея, наверно,
любит.
– Скажи, что происходит. Расскажи мне, Джейк, – заботливый тон разрушает изнутри, – пожалуйста.
Джей никогда не станет его ошибкой.
Это Джейк стал его самой большой.
– Я не хочу выворачивать душу наизнанку.
Ни перед Паком, ни перед кем-нибудь ещё. Ему эти лопнувшие струны души никто не заменит. А на скрипке без струн играть невозможно, он это знает.
Минутной слабости хватило, чтобы двое стали хранителями тайны. Целые двое, которых Джейк почти и не знает, но доверил что-то слишком сокровенное. Если секреты доберутся и до Джея, Джейк потеряет его насовсем. Пак же ему такой же никто, как и Сонхун с Сону. Что он вообще может знать о Джейке?
– Мы просто спим друг с другом, Джей! – Джейк выдёргивает силой себя из объятий, чтобы прислониться к стене и перевести дыхание. В лёгких катастрофически мало воздуха, – разве не так? Мы просто трахаемся. Нет в этом никакой близости. Там нет ничего, кроме животного желания. Просто. Секс.
– Ты же знаешь, что не просто…
– А что мы тогда делаем?
За окном мелькает вспышка и раздаётся гром, от которого Джей закрывает свои уши сам.
– Шесть, – шепчет Джейк.
Сердце сжимается, наблюдая за тем, как Джей пугается. Он же серьёзно боится неизбежного: гроза в один момент настигнет их, а потом прекратится, как и должна. Она не вечна.
Как и они, и всё, что у них может быть.
– Что мы делаем, Джей? – повторяется Джейк. Вновь хочется разрыдаться, как маленькому ребёнку, который не может объяснить, что у него болит, поэтому реагирует вот так – слезами, – мы не должны были начинать. Почему не остановил меня? О чём мы думали, когда решили, что так будет нормально?
– Жалеешь, что встретил меня, – звучит больше как утверждение, а не вопрос.
– Жалею, что ты встретил меня, Джей-я. Прости, что ты встретил меня.
Станет ли им обоим проще, если Джейк просто потеряется в толпе? Растворится в миллионах лиц, и Пак перестанет искать его, потому что не должен брать на себя ответственность и за это. Джейк должен взять ответственность за свои чувства сам.
– Я не жалею, что встретил тебя, Джейк. Можешь верить или нет, но я ни разу не пожалел с того момента, когда ты начал появляться в моей квартире. Ты был моей непостоянной постоянной, вместе с которой я не чувствовал, что я что-то кому-то должен делать. Ты сам хотел быть здесь, просто потому что. Ты предложил мне что-то первый, не я. А теперь первый всё разрываешь, даже ничего не узнав у меня.
– Ты тоже совсем ничего про меня не знаешь.
– Так расскажи, – Джей почти кричит от безысходности, – я предлагал тебе поделиться своими проблемами, а не убегать.
Чем больше знаешь про человека, тем больше к нему привязываешься. Тем сильнее то, чем вы связаны. Это нельзя увидеть – только почувствовать.
– Я убегаю вовсе не от тебя, Джей! Пойми! – Джейк сползает по стене, подгибая ноги к себе, – от себя пытаюсь. От этого всего. Но я не умею быстро бегать. Я не могу выдержать этот темп жизни, потому что он мне не подходит. И сколько бы я не пытался бежать, мир оказывается быстрее меня.
Это как пытаться играть быструю мелодию, хотя тебе подходит плавная и медленная.
Не трагично быть медленным, трагично остановиться однажды и перестать двигаться совсем. Остановился ли Джейк или просто снизил темп?
– Я могу подождать тебя, чтобы идти рядом. Не переходи на бег. Слышал, что прогулка шагом куда полезнее пробежки? Почему мы не можем просто погулять с тобой, если бежать ты не можешь?
– Не буду тормозить тебя. Не хочу брать на себя ещё больше ответственности. Я не выдержу.
Слишком много ответственности на одном Джейке.
– Ты можешь поделиться со мной. Я выдержу.
– Ты и так на себя много берёшь. Прекрати быть таким добрым и понимающим. Сердце у тебя, может, и большое, но все туда всё равно не поместятся. Лимит есть у всего.
Джей присаживается рядом, прикрывая сверху своей кофтой, хотя мёрзнет сам. Придурок. Джейк бы ему отдал эту кофту и ещё свою в придачу, чтобы Пак не мёрз.
– Какой лимит у твоего сердца? – осторожно спрашивает Джей.
– Слишком маленький. В нём помещаешься только
ты.
° • 🦢 • °
– Примешь ли ты мою правду, хён? Правду, в которой есть маленькая комната, тёмно-синий диван, белые подушки, тусклые лампы и он? Везде он.
– Кто, Сону? – Сонхун прижимает к себе и продолжает гладить по спине, успокаивая.
– Тот, кто должен был стать наставником, учителем. Он ведь должен быть тем, к кому ты можешь прийти за помощью. А не ждать, чтобы тебя защитили от него.
Сону думает, что зря предложил Шим Джейку ехать, чтобы разобраться со своими делами. Сказать правду в лицо тому, кому эта правда, наверно, нахер и не сдалась.
Даже рассказав Сонхуну половину правды, легче не стало совсем. Разве он сможет помочь, если речь идёт о змее, которая отравит любого, кто подойдёт ближе дозволенного. Сонхун дал слово, что не станет пока говорить об этом, но взял ответное слово с Сону, что однажды он сможет рассказать
всё сам.
Всё Сону даже и не вспомнит.
Его мозг вытесняет то, что помнить хочется, тем, что хотелось бы забыть. Но забывать нельзя ни в коем случае, чтобы помочь остальным. Сону же не единственный – так ему и сказал аноним.
Хочется помнить только чувство безопасности, исходящее от Сонхуна, желание улыбаться рядом с Вонён, ночные разговоры с Рики в его комнате, прогулки после репетиций с Джихон и аккуратные прикосновения Джейка, напоминающие заботу старшего брата, которого у Сону никогда не было. И Чонвона. Хочется его помнить, потому что он рассказал ему свою правду. Нужна ли она была Сону? Наверно. Чтобы увидеть полную картину и разгадать загадку его личности.
Потеряшка нашла потеряшку. Звучит как минимум забавно, как максимум – нелепо, хоть здравая мысль в этом и присутствует. Как говорится, чтобы найти потеряшку, надо мыслить как потеряшка.
Поэтому, вновь нарушая обещание, Сону выходит из квартиры Джейка (он дал ему на всякий запасной ключ, так что попасть обратно всё ещё возможно) и отправляется на поиски ближайшего магазина, чтобы всё же съесть то, что до этого Сону даже и не пробовал. Он не голоден – вовсе нет; просто хочется то ли доказать себе, что он может, то ли взбунтоваться, раз никакого контроля больше нет. Если теперь кожу, натянутую на острые кости, теперь никто не увидит, надо ли так издеваться над собой и ставить те рамки, через которые хотелось выйти? Если
он коснётся талии, которая перестала помещаться в его ладони полностью, перестанет ли он трогать совсем? Если Сону скроет своё тело вместе с осуждением по поводу него в огромных вещах, сможет ли принять сам себя? Многие же носят оверсайз, и никто ничего им не говорит, потому что не
видит. Осуждение молча – не осуждение, раз никто кроме вас его не услышит. До чтения мыслей люди пока не дошли, поэтому свобода слова (иногда самого мерзкого и гадкого, за которое хочется ударить себя) остаётся только в голове. Невозможно представить, как ты выглядишь в глазах других, но можно услышать, если кто-то решится сказать об этом вслух и в лицо, а не распускать слухи за спиной.
Про Сону слухов было много: начиная от тех, что вполне могли оказаться правдой (пластику он не делал) и были правдой (неприятной, но всё же), и заканчивая теми, что вызывали ещё больше вопросов (он столько работал не для того, чтобы слышать, как его родители отвалили кому-то круглую сумму, чтобы получать роли). Про Сону слухов много, но факты слушать никто не захочет.
На улице льёт, но магазин находится через дорогу, поэтому Сону не берёт зонт Джейка, который лежит на обувной полке в коридоре. Накидывает самую огромную кофту, которую только находит в своей сумке, и выбегает, чуть ли не сбивая кого-то с ног.
– Куда? – ловит его знакомый голос, второй раз останавливая от возможного утопления. Ян Чонвон как Зевс, Посейдон и Аид в одном лице – спасает от воды, непогоды и возможной смерти. Или как наставник в потерянном мире. Равносильно – ужасно.
– До магазина, – тыкает Сону старшему за спину, – а вот ты куда, хён?
– К тебе, ты же не отвечаешь на сообщения.
Потому что телефон так и остался выключенным, чтобы можно было укрыться хотя бы от родителей, которые, наверняка, сейчас уже звонят в полицию, не поверив словам Вонён. Вернувшись домой, его снова закроют в клетке и перекроют доступ к какой-либо свободе.
– Телефон валяется в сумке, – Сону отмахивается от вопроса, – не хочешь поесть?
– А ты хочешь поесть? – щурится Чонвон. Не верит, – прям только поесть?
– Не хочу есть. Хочу попробовать начать есть.
– Ну, как видишь, моста здесь нет, поэтому…только поесть?
Сону пропускает косые взгляды старшего, забирает зонт из его рук и встаёт рядом. Легко догадаться, что Чонвон ему не доверяет, но и Сону всецело доверять Яну не может хотя бы по одной такой причине, заключающейся в том, что недосказанность всё ещё витала где-то между ними. Они не друзья, не хорошие знакомые или кто-то друг для друга. Им просто по случайности пришлось пережить нечто серьёзное, которое теперь будет мёртвым грузом тащиться за ними, связывая их.
Ничего бесследно не проходит.
Попытка распрощаться с жизнью тем более.
Чонвон берёт себе какой-то стандартный набор, ставит перед Сону такой же (со словами «я же старший, не обеднею, если накормлю тебя») и показывает, как питаются те, кто не пересчитывает косточки, глядя на себя в зеркало. Может ли Сону так же беспечно иногда скидывать себе в желудок что-то странное и не ненавидеть себя за это после? После – когда появятся вновь щёки, румянец на них, в глазах не будет темнеть из-за резких движений, и Сону перестанет ощущать вечный холод.
– Первый раз такое ешь, потеряшка? – Чонвон, пока засовывает лапшу в рот, смотрит на него с интересом, – отраву не подсыпал, можешь порадоваться.
– Чему радоваться? Отрава бы решила разом все мои проблемы, – Сону палочками подцепляет еду, которую до этого ему есть не разрешали, и сомневается. Может, для начала съесть что-то полегче?
– Иногда отрава тебя только до туалета доводит, а не до кладбища, – подмечает Ян. Видимо, разбирается, – смотря что и какая дозировка. Тут же схема с таблетками: ты засовываешь в себя всю аптечку, которая стоит у тебя дома, а потом тебя выворачивает всем, что ты уже успел засунуть в себя. Нет той самой драматичности, как в сериалах показывают – ты просто находишь себя около унитаза и желаешь сдохнуть ещё больше, но не так уродливо. Надо же хоть в последние свои минуты выглядеть презентабельно.
– Выводы после практики, хён? – Сону после первой пробы отставляет упаковку рамёна в сторону и запивает острую приправу, – звучишь убедительно.
Невозможно прочитать Чонвона – у него, как ни посмотри, лицо признаков вселенской печали не выражает. Он улыбается и шутит, будто нет в нём и намёка на трагичную судьбу. Не верится, что вот он мог однажды стоять так же, как и Сону, на мосту и метаться в сомнениях: стоит или нет?
– Вызывал скорую соседу, – невозмутимо выдаёт Чонвон, отпивая при этом газировку из стакана и жуя пищу, – его жена панику словила, мама пыталась её успокоить, а меня послала за телефоном, чтобы вызвать врачей. Поверь, там смертью и не пахло, зато смесью таблеток с желудочным соком – ещё как. Ему проще было повеситься, чтоб наверняка, а не мучить весь этаж.
– Ты…испортил мне аппетит.
– Не ври, у тебя его и не было, – фыркает Чонвон, – ты и до моих откровений ковырялся так, будто просто понюхать еду пришёл, а не есть.
– У меня живое воображение, Чонвон-хён.
– Пробовал книжки писать?
– Нет. А ты?
– Только это и делаю. Тебе Рики не рассказывал?
Сону качает головой. У них с Рики в последнее время слишком много секретов друг от друга. И втягивать туда ещё и Ян Чонвона – мало радости; хотя втянуты теперь сюда многие.
– Понятно, – цокает Чонвон, – про мою неудавшуюся карьеру спортсмена ты уже знаешь. Потом пытался что-то найти для себя. Отыскал старые тетради с какими-то рассказами из начальной школы и решил прошлое вспомнить. Идея оказалась куда более удачной, чем очередная попытка. Хотя бы мама не переживает.
– А на вторую больше, ну, – Сону не знает, стоит ли спрашивать, но если уж решили быть друг с другом честными, – не тянет?
– Тянет, – честно и просто, будто он уже с этим смирился, – просто я стараюсь гасить страшные мысли и перечислять причины остаться. Их пока выходит больше.
У Сону причин остаться меньше причин уйти. Пока. Но Чонвон сказал, что они сразу после попытки и не приходят – их ждать надо, как «парня из армии, может, через пару лет и появятся». В данный момент есть только две: Вонён и Рики. Сестру оставлять одну нельзя, а другу сейчас нужна поддержка, раз он решил идти к своей мечте.
Открывая дверь магазина, Сону второй раз сбивает кого-то на своём пути. На этот раз реально – пострадавшая летит на мокрый от дождя асфальт.
– Куплю влажных салфеток, а ты пока помоги человеку подняться, – Чонвон разворачивается и уходит обратно в магазин.
– Простите, – Сону протягивает руку, а когда девушка поднимает голову, присаживается на корточки сам, чтобы помочь, – Джихон?
– Привет? Не думала, что встречу тебя сегодня, – на её лице появляется след улыбки. Поднявшись, она смотрит на ободранные ладони и вздыхает, когда замечает капельки крови сквозь грязные пятна, – печальная картина.
– Не больно?
– Не больнее подъёма в шесть утра, когда уснул в три. За столом на горе тетрадей и учебников.
Сону и за Джихон переживает, когда та заставляет свой график на двести процентов из ста возможных. Сам такой же – потому и знает, как и что она чувствует.
Колокольчик на двери напоминает о себе вместе с выходящим Чонвоном, который протягивает упаковку салфеток Сону и командует, чтобы тот помог вытереть грязь, пока сам распаковывает пластыри. Девушка, поблагодарив, забирает салфетку и проводит по коже, морщась от прикосновений. Ладони у неё и без падения какими-то болезненными выглядели.
– Наверно, я должна тереть сильнее, чтобы
вся грязь ушла, – Джихон виновато улыбается, – можно мне ещё одну салфетку, пожалуйста.
– Твои руки чистые, – спорит Чонвон, – надо обработать и заклеить.
– Я не про…забейте. Всё равно ощущение
грязи осталось.
На коже только раны, тут Сону согласится с Чонвоном, но то, как Мун сказала про
это – как подтверждение фразе, что Сону
не один.
– Эту только справедливостью можно смыть, – шепчет Ким, переводя взгляд на замолкшую от слов Джихон.
