Дневник безумца

Те годы, теперь я это понимаю, …нет – ощущаю, были для меня самыми счастливыми. Пожалуй, только они из всех и были по-нстоящему... Я жил тогда с Ней. Таинственной, загадочной, вольной, но всё же успевшей стать не просто любимой – единственной. Впрочем, не удивительно. Она, в самом деле, была единственной. Больше никого не было. Она стала для меня в какой-то мере и матерью, и сестрой, и подругой, со временем и Возлюбленной. А больше никто и не был нужен! Мы жили в небольшом, окрашенном в небесно-голубой цвет европейского стиля особняке - недалеко от Шанхая, но достаточно, чтобы не ощущалось его давление, его людской поток, его вонь. Лишь красивая, чистая природа. Буквально в паре сотен метров от крыльца протекал звонкий и свежий ручей. Просто чудо, что освоившие, кажется, каждый клочок земли в этой части Китая крестьяне не запрудили его! Впрочем, вероятно, ручей тоже считался частным владением, и это было просто запрещено. Я любил гулять рядом с ним, вслушиваться в его журчание. А ещё – рисовать. Тогда я умел и любил это делать. Потом позабыл, как казалось, навсегда, вплоть до самого недавнего времени. Но тогда я часто садился с мольбертом, или просто листом бумаги - и понемногу, штрих за штрихом, пытался запечатлеть своё счастье. Не сумел… Слуг мы в доме не держали, но не из-за того, что их не на что было нанимать - Она не знала недостатка в деньгах, я понял это быстро, хотя и не работала. Просто они стали бы лишними, обременительными. Тем более, что Она порой пропадала на несколько дней, оставив лишь краткую записку-предупреждение – благо я был достаточно самостоятельным. А иногда вовсе обходилась и без неё. Куда Она ходила, я не знал – это была тайна. Ещё одна. Она вся была – Тайна. Всегда. Она отдала меня в школу – школу для детей европейцев. Я был там белой вороной сразу в двух смыслах, но, тем не менее, не чувствовал себя плохо. Я быстро пресёк попытки задирать себя и надо мной смеяться – и тогда же почувствовал и ощутил свой дар как силу. Это было просто. Первым задирой слыл мальчик по имени Жюль – француз, кажется. Он был что-то вроде переростка – явно велик для своих лет, я же оказался одним из самых маленьких в классе. Происхождение из жёлтой расы тогда слабо проявлялось в моём облике – альбинизм отчасти уравнивает, но вот рост определённо был невелик по сравнению с европейцами. Да и не только он. Я был и остался достаточно тощим. Хотя, пусть многие и обманываются, это отнюдь не означает слабости. Пускай у меня нет внешних признаков силы, развитой мускулатуры, но жилистость, выносливость – я определил самого себя в тип людей, похожих на травы-сорняки: невысокие, невзрачные, от них никогда не повеет ощутимо мощью, но вот выкорчевать их почти невозможно. Не выходит вывести, выдрать из земли до последнего корня – живут. Конечно, всё это я решил про себя потом. А тогда… В первый раз задира Жюль праздновал победу, но два дня тихого и упорного наблюдения – и я знал всё. Все его тайны, секреты, то, что он хотел скрыть от кого-либо – учителей, приятелей, родителей – всё открылось мне как на ладони. На третий день, сидя на уроке, я глядел точно на него и слышал так же чётко, как если бы он сказал мне это вслух, что Жюль собирается подстеречь меня у выхода из нашего крыла здания в общий коридор. В реальности вышло иначе. Я вышел из-за угла первым и похлопал его по спине – нужно было видеть, как он подскочил от неожиданности. А потом, пока враг не полностью пришёл в себя, я тихо и точно рассказал ему о том, мне известно, где он прячет мелочь, которую отбирает на выходе из столовой у самых робких из малышей. Я знаю, что он уже пробовал курить. Знаю, как он называл за глаза среди своих прихвостней директора. Знаю, что он уже два года лжёт о своих оценках собственной бабушке, чтобы получать от неё щедрые подарки на рождество. Его лицо вытягивалось, глаза лезли из орбит. Я слышал его страх - и начинал давить сильнее на то, что его больше всего пугало: этот способ на долгие годы станет для меня надежным средством… Больше он не подходил ко мне никогда. Пара похожих историй произошла и с некоторыми другими – с тем же исходом. С этого момента я стал неприкосновенным… и неприкасаемым. Меня не трогали, не задевали. Не замечали. За своей партой я сидел один. Друзей не было - даже приятелей, с кем можно просто перекинуться парой фраз. Они боялись меня – я это знал. Про меня ходили безумные рассказы. Самым излюбленным сюжетом в них было то, что я на самом деле вампир. Они боялись меня, а я… не то, чтобы презирал их, но всё же не мог поставить с собой на одну доску. Люди вообще были мне не слишком интересны. Великая тайна в отношениях это чувства и мысли другого. Их пытаются угадать, вычислить, прочувствовать. Для меня всё было очевидно – и неприглядно. Я очень рано получил представление о многих грязных вещах, о которых, пожалуй, не стоило бы знать ребёнку, убедился, что все люди лгут. Кто в мелочах, а кто и в очень серьёзных материях. Я очень рано во многом разуверился и усомнился. Наверное, именно поэтому гуманитарные дисциплины были мне не слишком интересны. Учитель патетически зачитывал нам отрывок стихотворения, как пример описания самых высоких и благородных чувств, образец, которому мы должны соответствовать, а я знал, что сам он не верит ни единому слову… Куда больше мне нравились науки о мире, о природе. Математика и логика с их ледяной неизменной правильностью, точностью и истинностью. Мне нравились задачи, разные способы и пути их решения. Самым же нелюбимым предметом была физкультура. Не потому, что я был неспортивным, нет – просто, когда нам приходилось переодеваться, даже страх уже не удерживал моих соучеников от шуток и подколов. И всё же мне невероятно повезло, что это произошло именно на физкультуре – иначе мне не удалось бы сбежать, не вышло бы скрыться, и шок первого удара вполне мог всё же свести меня с ума, как я того и боялся… Впрочем, я становлюсь сумбурен. Дело было так. Я бежал на нашем стадиончике при школе – кажется, третий круг. Я не устал, но вдруг на меня разом навалилась чудовищная тяжесть. Я смог сделать ещё всего несколько шагов, а потом… В глаза будто ударил яркий сноп света – они заслезились, я перестал видеть что происходит вокруг. В голове, прямо внутри черепа словно задул ветер – как тогда в первый раз, когда я получил свою силу. Вдруг всё окончилось. Я приподнялся с земли, куда упал, сам толком не заметив как. А потом я услышал… Это было похоже на… гул, на огромный хор, который, однако, плевать хотел на указания дирижёра. Сперва я даже не мог понять ни единого слова: они смешивались, образовывали какие-то невиданные сочетания и созвучия, их смысл ускользал – не говоря уже о целых фразах. Они кричали, шептали, вопрошали… Я обхватил голову руками, заткнул уши и… ничего не поменялось! Голоса не только не умолкали – даже не меняли громкости и тембра. Они звучали прямо в моей голове. Так я познакомился с тем, что стало моим проклятием - на всю оставшуюся жизнь, до сих пор. Это сделается привычным со временем, хотя полностью сжиться с подобным, пожалуй, невозможно, но тогда… Тогда я бил самого себя по голове – лишь бы оно кончилось, прошло, но даже боль не заглушала голосов. Я сошёл с ума! Сошёл с ума!!! Так я решил тогда. Это был не просто испуг – я был в таком ужасе, какого не знал никогда. И я побежал. Ни тогда, ни сейчас я не могу сказать, куда, от чего, чего хотел достичь. Я бежал от самого себя. К этому моменту ко мне уже стали приближаться другие школьники и учитель, заметившие, что со мной что-то не так, но дойти до меня они не успели, а догнать – не смогли. Так быстро и отчаянно я не бегал, вероятно, никогда до и никогда после. Глаза всё ещё немного слезились, но даже если бы и нет – я не знал, куда бегу. Меня как течением выносило с улицы на улицу – шум гнался за мной по пятам, волна, меняясь и переливаясь, делаясь то чуть тише, то чуть громче, настигала меня за каждым поворотом. Я бежал. Не знаю, что было бы, если б я не нашёл ту стройплощадку. Наверное, я бы всё же сошёл с ума. Но шум не только гнал, но и вёл в какой-то мере – я бежал от него и понемногу оказывался там, где было тише. Где не было людей. Я добежал до центра стройплощадки, миновав, к слову, сидящего на цепи здоровенного сторожевого пса – видимо я выглядел столь безумно, что даже он не решился меня тронуть. На середине вдруг последние шёпоты смолкли – и я остановился. Я стоял минуту или две, а потом попытался сделать шаг, затем – ещё. На пятом в голове вновь возник голос – я отшатнулся, как от огня, и опять едва не побежал. Они снова были здесь: тут, там, вокруг, во мне! Чудом я вернулся в прежнюю точку, сел на землю, а потом заметил в метре слева большую толстую металлическую трубу и залез в неё. Не знаю зачем. Залез и… не заплакал, нет – даже это было боязно. Я держал свою голову обеими руками, как переполненный сосуд, боясь, что его содержимое выльется невозвратно. Руки устали, болели, но я держал и только повторял: “Я вылечусь. Я вылечусь! Я вылечусь!!!”, хотя где то в глубине души уже не очень верил в это. Вдруг я снова услыхал голос. Я понял его - он говорил что-то о ценных материалах, о том, что у него совсем нет денег, что это не постыдно… Потом раздался резкий и злой лай, рычание собаки – голос запаниковал, а затем быстро стал затихать и умолк совсем. Я понял, уловил вдруг эту связь – между тем, что со мной творилось, и своей силой. Я понял, что голоса - это мысли. Мой талант почему-то изменился. А я теперь слышу мысли людей - все и сразу, помимо моего желания и воли. Почему так? Я не знал. Но догадался вдруг, истина окончательно и бесповоротно открылось мне. Я отпустил голову. Я больше не боялся каждую секунду сойти с ума, но один страх сменился другим. Я решил, что это нельзя вылечить. Оно теперь навсегда. К сожалению, я оказался прав… А ещё я боялся выходить, опять окунуться в эту стихию. Я раз за разом хотел это сделать – и не мог, не хватало мужества. Я не знал, что предпринять. Как пересилить себя? Как вынудить, заставить… Голова была пуста и безмысленна – и хорошо. Это было так приятно – никаких голосов. Даже своего. Я сидел и смотрел перед собой, глядел на собственные руки и пальцы – долго, часы. А потом пришла Она. Никогда я так и не смог понять, как ей удалось меня отыскать, а сама Она не сказала. Она никогда не говорила, если не хотела. Она появилась тихо, даже после всего осталась непроницаемой. Осталась тайной. Она не звучала злыми болезненными шёпотами в моей голове. Она протянула мне руку: - Я знаю… - Что со мной? Моя сила? - Я знаю… Да. Она стала больше, чем раньше. Чем когда либо. - Ты… Ты можешь это исправить, убрать? - Нет, здесь я бессильна. Но я помогу тебе сжиться с ней. Идём. И я пошёл.