Дневник безумца

И вот я – вновь в своём парадном пиджаке, с милой улыбкой, но внутренне, как мне, во всяком случае, хотелось верить, похожий на сжатую пружину и готовый ко всему, появился на набережной у кафе. Стоит добавить, небольшого и удивительно простенького для той публики, что скоро должна была там собраться. Плечистый детина у входа загораживает путь. - Мы закрыты. Сейчас обслуживаем только особых клиентов. …Эй, ты меня понял? Вместо ответа я произнёс только: - Везувий. Тогда я даже не знал ещё значение слова, того, что это вулкан - просто заучил его. Ну да, впрочем, едва ли тот плечистый и бритый китаец, что стоял угрюмо у дверей, был информирован лучше. И чудо свершилось. Охранник, ни слова не говоря, провёл меня внутрь... Первым, что бросалось в глаза, было не наличие, а отсутствие – излишнего сверкания и блеска, шума, толчеи. Изящные столики, стремительные лакеи, группы людей здесь и там, на примерно равных расстояниях друг от друга – все разные, но похожие в одном – манере разговора. Негромкой, вежливой, периодически переходящей в полушепот. Каждому здесь было что скрывать. И ни один из них не мог сохранить ничего втайне от меня! За считанные минуты я узнал больше секретов, чем за всю предшествующую жизнь. Не просто чьих-то потаённых мыслей, или маленьких хитростей, а таких, что стоили миллионы, за которыми стояли судьбы и скрывались преступления. Внутри меня происходило нечто странное – я испытывал попеременно то гордость от осознания того, что стал сопричастен такому обществу, то приступы брезгливости. Я уже давно знал - все что-нибудь да скрывают, но теперь понял твёрдо: чем выше положение, тем меньше честности и чести. Половина присутствовавших была достойна петли – и оставалась в глазах большинства самыми что ни есть уважаемыми и влиятельными людьми. А ведь все, в сущности, так просто! До чего же легко провести это стадо! Да… Стадо под названием общество… Мысль о собственном превосходстве чередовалась с разочарованием и обидой за… пожалуй, что остальную часть всего человечества. Рвалась ещё одна нить. Очередной шаг был сделан вниз – к бездне одиночества. И в этот же момент мне пришла в голову другая мысль – та, которая раньше не могла, наверное, так быстро и прочно поселиться там. Карты… На них можно разбогатеть, а вот великим с их помощью не станешь. Времена, когда можно выиграть половину королевства, сидя за столом, прошли, если они когда-то и были. Карты – это ненадёжно. Даже для меня. Не потому, что трудно выиграть – невозможно заставить играть. Я проник сюда, в этот клуб, но сколько партий успеет пройти прежде, чем я буду изгнан собственной силой, порождёнными ею победами – и их страхом? Иное дело – тайны людей. Информация. Если некто желает что-нибудь скрыть, он всегда будет готов пойти на многое, а значит, окажется вынужден вступить со мной в игру – и неминуемо проиграет, конечно, но будут сотни и тысячи других людей и иных тайн. Секретов, во имя сохранности которых некоторые пойдут на всё. Вот власть! Величие! Не карты – крашеная бумага, а содержимое умов и душ, куда я всегда могу пройти бесшумным взломщиком. Я был так охвачен открывшейся мне истиной, что даже несколько утратил концентрацию. Ко мне подошёл очередной лакей, который сообщил, что игра начнётся через 10 минут, предложил напиток и осведомился о том, собираюсь ли я просто поставить деньги – тогда их нужно отдать в банк, либо же оговорю природу своей ставки уже за столом? Я слушал его вполуха и далеко не сразу отдал ему чемоданчик – тот самый, который некогда получил от продажи особняка. Спокойно. Равнодушно. Ещё бы, ведь теперь в номере у меня было ещё столько же – даже чуть больше. Он задавал какие-то пустые и формальные вопросы. Я что-то отвечал. Взял машинально бокал с белым вином, хотя по результатам своих оргий времён первых выигрышей понял, что спиртное не люблю. Пожалуй, даже опасаюсь его слегка: то, что грозит другим только головной болью, для меня означает потерю контроля. Вещь, которая пугает меня более всего. Тем не менее, я потихоньку потягивал прохладную жидкость, глядя пустым взором на запотевшее стекло. Мысли мои были далеко. Я поверил, что сюда – в Клуб меня привлекла не простая жажда более купных выигрышей и даже не тщеславие, нет. Судьба, которая указала мне стезю. Первую партию я едва не проиграл. Не потому, что моя сила дала сбой – она никогда их не знала, а потому, что я был слишком увлечён «чтением». Я сканировал, сопоставлял, взвешивал. Очень скоро я понял, что одно лишь присутствие здесь сделало меня самым осведомлённым человеком в Шанхае. Я мог бы виртуозно играть на бирже, или стать единственным в своём роде журналистом, который не просто пишет про то, что уже происходит, а знает, что, как и по каким причинам будет происходить наперед. Да. Мог бы. Но мне этого было недостаточно! С омарами и сигарами я отведал на вкус богатства – пусть и в первом приближении. Теперь мне хотелось иного – чувствовать власть над людьми. Причём такими – и это было моим внутренним оправданием, правда, недолгое время, которые сами привыкли повелевать. Давить волей и могуществом. Если в первой партии я с трудом остался при своих, то вторую выиграл вчистую. Но не это было главным – я решился. С этого дня и часа я начал своё восхождение на вершину, превращение в короля шантажа. Я выиграл не только вторую, но и третью партию. Причём попутно став обладателем той информации, с целью заполучить которую меня некогда пытался нанять Донг. Я видел его в зале – но куда раньше «услышал». Он быстро заметил моё характерное белое лицо, смекнул, что просто так попасть в клуб я бы не смог. И решил, что кто-то из его недоброжелателей перекупил «проклятого альбиноса» и, как он полагал, величайшего шулера, с той же целью, с какой это пытался сделать сам Донг. Какие же отборные ругательства звенели у него тогда в уме! Впрочем, конечно, он смолчал. Но потом… Преисполненный страха и твёрдой уверенности, что я действую не по своей инициативе, а как часть чьего-то дьявольского замысла, Донг решился на крайнюю меру – убрать меня. И… Сперва после этого фрагмента у меня была мысль пойти дальше. Пространно и цветисто рассказать об этом самом “и”. Как я внезапно ещё в Клубе понял, что мне грозит смерть. Какие меры предосторожности предпринимал. Как в самый последний момент меня вновь спасла моя сила: я услышал убийцу, стоявшего за углом. Разумеется, в действительности тот не издал ни звука, но я уловил звучание его мыслей – и собственное имя в его уме. Я мог бы описать и то, как в конечном итоге переиграл Донга, принудив его очень щедро расплатиться и за информацию, и за свою неосмотрительную попытку со мой расправиться. Определённо – ведь всё это живо в моей памяти. Мог бы – но не стану. Если бы вдруг каким-то немыслимым чудом этот дневник попал в руки кинорежиссёра, или журналиста, то он, вероятно, проклял бы меня на этом месте – какой материал пропадает! Но это едва ли возможно, а я сам… Ведь это же очень глупо – хвастаться, да ещё и письменно, перед самим собой? Я хорошо помню все те события. Они были бы интересны какому-нибудь досужему читателю. Их по-своему приятно воскрешать в сознании и мне – как-никак, но это была победа. Однако в то же время они совершенно не интересны моему разуму. Рассудку, который изобрёл тебя, Дневник, не только как запасную память – и лгать самому себе столь же бессмысленно, как и хвалиться, а в качестве собеседника. Немого, но внимательного и по-своему чуткого. Единственного собеседника в мире, которому я могу доверять и с кем могу быть по-настоящему открытым. Уникального. Собеседника, в разговоре с которым не нужно набивать себе цену, не нужно льстить, не нужно говорить банальностей, не нужно всеми силами поддерживать внимание и интерес. Я буду общаться с тобой о тех темах, что действительно хочу, а ты – слушай… Да… Слушай, мой Дневник… И, может быть, я тоже смогу, наконец, услышать себя в том вечном гомоне, который сопровождает меня безотрывно? Как только я получил деньги от Донга, то сразу решил уехать за границу. Но куда? Мои представления о географии были довольно отрывочными – что-то я знал из школьных уроков, что-то запомнил из Её рассказов, но в целом явно недостаточно. Первое, что я сделал, это купил атлас – и на день пропал в нём, изучая страны, города, прикидывая какой климат, природа, окружение будут мне подходить. Понятно, что выбор мой ограничивался городами крупными – в скромных селениях и тайны соответствующие. В то же время я сразу отбросил две самые важные столицы мира – Берлин и Пендрагон – не могу точно сказать почему. Какая-то интуиция говорила мне, что там будет гораздо сложнее. Всё равно выбор оставался очень велик. К вечеру после долгих усилий круг был очерчен – 10 городов, которые я так или иначе планировал в разное время посетить, осталось только определиться с порядком. Раздумывая и сомневаясь между Парижем и Римом, я только в этот момент вспомнил о принципиально важной вещи. О языке. И суть проблемы крылась даже не в том, что язык нужен был мне, чтобы говорить самому. Нет. Всё было куда глубже. Дело в том, что именно на своём родном языке люди мыслят. Есть, конечно, простые, физиологические позывы – желание есть, например. Нечто среднее, между, собственно, мыслью и ощущением. Но в целом для меня это ничего не меняло. Вообще-то этот момент я приметил уже довольно давно. Тем не менее, до самого последнего времени двух языков, которые я освоил за время учебы в школе – китайского и английского – мне вполне хватало. Теперь всё должно было стать иначе. Я взялся за дело всерьёз. Начать было решено с французского. Я нанял сразу двух учителей, которые, сменяя друг друга по дням недели, непрестанно и упорно трудились надо мной четыре месяца. За это время я успел ещё несколько раз сыграть в паре казино – и, конечно же, не без успеха, так что не только отбил все свои скромные расходы, но и существенно их превысил. В целом, впрочем, эти месяцы были какой-то странной смесью суеты и безделья, чередующихся с калейдоскопической быстротой – я то без передышки занимался языком, то не знал, куда себя девать во всё остальное остававшееся свободным время. По преимуществу девал я себя в мечты. Они были всё ещё довольно абстрактными, но яркими и манящими. Я мог час, или даже два просидеть у окна, глядя на ползущие по небу облака – в точности как некогда глазел на них с уличных перекрёстков. Только теперь каждое облако было потрясающих размеров и роскоши кораблём, который увозил меня… О! Куда он только меня ни увозил! Через четыре месяца я знал французский вполне сносно – и лучшей проверкой для меня было то, что теперь я без ошибок и довольно быстро мог читать мысли своих репетиторов. Оставалось ещё только одно – самое главное. Никогда в своей жизни я не верил в Бога, хотя и носил крест столько, сколько себя помнил – спасибо Старику. Но в этот решающий момент мне хотелось совершить перед путешествием нечто особенное, символичное, важное. Первой мыслью было пойти к голубому особняку – нашему с Ней дому, но потом… Я представил себе, что увижу там совсем другого человека – этого рыбопромышленника, его семью, возможно детей, каждый из которых будет на свой лад шуметь у меня в черепе. Возможно, он даже заметит меня – там может не получиться быстро спрятаться – и тогда придётся затевать с ним какой-то никчёмной и пустой разговор. Сама мысль об этом вызывала внутри странное отвращение. Нет, я не подозревал тогда заранее этого человека ни в чём плохом (мнительность придёт ко мне позже), но после Неё – исчезнувшей, потерянной, волшебной, увидеть там нового хозяина… Мне казалось это почти оскорбительным. Внезапно, спустя пару дней, в голову ко мне пришла совсем иная мысль. Билет на судно с красивым названием «Королева океанов» был уже куплен – оно шло до Ливерпуля с заходом в Марсель, куда и должно было меня доставить. Можно было, конечно, воспользоваться и воздушным транспортом- он куда быстрее, но в корабле всё же есть нечто особенное. По крайней мере, в моей голове. Что-то ярко отражалось там от воспоминаний тех лет, когда я лишь издали мог глазеть на серебристо-синие корпуса отдыхающих в порту гигантов - так солнечный свет порою отражается от зеркала,. Итак, корабль, билет – и двое суток про запас. Вот чем я располагал, когда вспомнил вдруг о доме Чжао Яна. Сперва меня вело любопытство – я хотел узнать, цела вообще ещё та лачуга, или нет? Понять, смогу ли я разыскать её теперь по обрывкам старых впечатлений? В итоге она нашлась потрясающе быстро – знакомая, ничуть не изменившаяся, будто и вовсе не было прошедших лет. И вот именно тогда я и подумал о других мальчишках. Нет, не с ностальгией и не с любовью. Я не испытывал даже жалости. Но что-то… Скорее желание показать себя, чем помочь им, гордость в большей мере, чем добродетель, но я решил перед отбытием разыскать их всех и отослать каждому немного денег. А ещё – коротенькую записку, в которой анонимный доброжелатель перечислял несколько известных лишь узкому кругу присутствовавших эпизодов из совместной нищенской жизни. Пусть подумают! Примутся вычислять. Пусть встретятся меж собой – и вспомнят о маленьком уродце Мао, который теперь дорос до того, что может просто так, без цели и смысла, подарить им толику своего успеха. Была лишь одна проблема – я не имел представления, как и где их искать. Большая часть, если вообще жива, наверняка продолжает бродяжничать. Да даже и те, кто мог чуть приподняться со дна, вряд ли известные люди. Искать их, помня только детские лица и прозвища, в таком городе, как Шанхай, это даже более глупо, чем пресловутую иголку в стогу сена. Здесь я мог бы отказаться от своего замысла. Вся эта суета, когда нога уже занесена над порогом. Я почти отказался... И всё же нет. Я вспомнил о Чене – ведь именно он завладел домом после смерти Старика. Возможно, он и сейчас там – и может что-то знать об остальных? Я приближался к хибарке чувствуя себя… хотелось написать «почти слепым» – нет, это было бы преувеличение, но всё же явно не в своей тарелке. Район был очень людным, так что шум в моей голове стоял страшный. Учитывая, что, подходя к двери, я не видел Чена и не знал, как звучат его мысли, чтобы вычленять их только за счёт концентрации, у меня не было ни малейшего понятия, как встретит меня хозяин, там ли он вообще по-прежнему, или нет? Три стука. Вскоре дверь отворилась, я увидел его – и в ту же секунду понял, что мысль «Кого это там, чёрт дери, принесло?» (только ещё грубее) принадлежит именно Чену. Мои глаза окинули взглядом массивную фигуру. Я помнил, что он был здоровым малым уже мальчишкой, но теперь Чен стал настоящим быком – рост, вес, толстые, как ветви старого дерева, руки и ноги, а ещё здоровенное пузо, которое, кажется, составляло предмет особой гордости хозяина – уж очень торжественно тот нёс его впереди. Я загодя подыскивал слова, которыми мог бы начать разговор, осторожно навести давно ставшего посторонним человека на мысль о былых днях, но быстро понял - несмотря на костюм и возраст, он меня узнал. Хм. Впрочем, так ли трудно узнать альбиноса? - Ты, Уро… Он чуть было не назвал меня по старой привычке Уродцем, но оборвал сам себя на полуслове и замер в задумчивости, вспоминая моё имя. В его голове тем временем лихорадочно проносились мысли – короткие и гулкие, как выстрелы: Разбогател, урод! Как!? Мне бы так! Урод! Что ему нужно!? Хрен его поймёшь, урода! Может с него можно что-то поиметь!? В какой он сейчас силе!? … И как его, Ъ звать то!!? - Ээээ…. - Я Мао. Ты, похоже, забыл моё имя, но меня самого, кажется, помнишь. - Ага. Сказав это, Чен не сдвинулся с места. Он и близко не подумал пригласить меня в дом. Я медленно, с расстановкой стал объяснять ему, зачем пришёл. Сказал, что мне чертовски везёт в азартные игры, и благодаря этой своей удаче я разбогател. Мне отчего-то было приятно вместо грубого обмана сообщать ему эту полуправду. Потом перешёл к сути: я скоро уезжаю, навсегда, но перед этим хочу напоследок найти мальчишек и немного им помочь. В этот момент я начал сбиваться, потому что почувствовал просто таки оглушающую волну ненависти! Его мысли… Чен за считанные не минуты даже, а мгновения, успел люто возненавидеть меня из-за страшной, скручивающей кишки зависти! Он проклял меня, моих родителей и всю неизвестную мне семью, Старика, который взял к себе “белёсое отродье”, а не утопил его в море, проклял Небо за мою удачу, проклял всех и вся. Параллельно Чен всё это время улыбался глупой ухмылкой увальня, а в мыслях обсасывал самые разные способы того, как бы ему разделаться со мной в детстве, если бы только можно было заранее знать… Обуреваемый всем этим, Чен не сразу сообразил, что я пытаюсь выяснить у него, где мальчики – и даже готов за это заплатить. С неимоверным напряжением поборов жадностью зависть и желание со стуком захлопнуть дверь перед моим лицом, он провёл таки меня внутрь хибары, чтобы там начать рассказывать истории то про одного, то про другого из числа нашей команды побирушек… Которые не имели ничего общего с реальностью! Смысл каждой сводился к тому, что все до одного мальчики – близкие друзья Чена, но живут далеко от Шанхая, в крайнем случае – на самой окраине, или вовсе неизвестно где, но иногда к нему захаживают. И что, в связи со всем этим, лучшее, что я могу сделать, это оставить деньги у Чена. А он уже передаст их. Ага. Передаст непременно. В его голове я видел отчётливо, что он не знает о судьбе ни одного из мальчиков! Вообще Чен только меня впервые и увидел с тех пор, как выгнал всех из хибары после смерти Чжао Яна! Тихий, невидимый, во мне закипал гнев. Чен же продолжал расписывать (в меру собственного ума) свои замечательные отношения со всей Семьёй – так он её называл. Сочинительство давалось ему не без труда – то и дело в паузах раздавалось кряхтение и натужное посапывание. Он был очень удивлён и раздосадован, когда я вдруг встал и начал прощаться, объявив, что деньги готов передать только лично каждому в руки. Мне стало душно в этом доме. Ностальгии, или хотя бы тени её, не было и раньше, но теперь возникла гадливость. Я вспомнил своё замызганное место, плевки – в том числе и от Чена, но даже противнее прошлого мне было настоящее. А ещё мысль, что из нас – маленьких, глупых зверят – злых, но в общем безвредных, выросли уже здоровые и полнокровные яогуаи. Нечисть, вроде того же Чена. Самой же мерзкой была мысль о том, что не встреть я некогда Её – кто знает, не оказалась бы моя судьба такой же? Почему вообще именно я? Есть ли в этом смысл – или только слепой случай? Мог ли на моём месте оказаться тот же Чен? Или По? Могли ли они стать обладателями моей силы? Всё во мне восставало против этого. Она выбрала меня! Единственного их всех! И только меня и могла выбрать! Логики не было – просто альтернатива была слишком пугающей, отталкивающей. Такой, что от неё начинало тошнить. Глядя на грязный пол покосившейся хибары, как любил я тогда свою силу! Но это был не конец. Неожиданно я услышал, что Чен хочет меня ограбить – а, скорее всего, и убить. Жадность и злоба клокотали в нём так, что едва не захлёстывали и без того небольшой умишко: схватить тонкошеего урода, задушить, обобрать – и никто не будет искать его – богатого, в этом бедняцком квартале. У меня не было оружия, я не успел бы убежать, Чен был гораздо сильнее. Я был полностью в его власти. Меня сковал страх – а я всё слушал – не мог не слушать, как он то уже почти решается, то снова отступает. У богатого наверняка есть сильные друзья. Ага… Богатого будут искать. Вдруг у него есть покровители в триадах? Но как было бы хорошо! А я всё стоял, не решаясь своим движением поколебать чаши весов, и пребывал в странном состоянии, не зная, на кого больше зол – на Чена, или на себя. Второе, наверное! На себя, несносного олуха, который, имея золотой счастливый билет (в самом буквальном смысле!), могущество, готовый властвовать, парящий в мечтах о грядущем, оставивший в дураках Донга и его убийц-профессионалов, теперь умрёт здесь, в этой вонючей, пропитанной слезами и потом, проеденной грибком и блохами лачуге. В том самом месте, где мне плевали на голову, моя башка опять упадёт на пол – и это будет конец. Конец! Глупый мальчишка с коробкой из-под лапши, ты всё упустил через свои дырявые руки! Сперва ушла Она, а теперь и ты. Уйдёшь! Погибнешь! И никакая сила тебе не поможет… Всё же Чен передумал. Испугался в последний момент. С какою досадой отказался он от сладостной мысли! Но куда больше испугался я. Когда я выходил из хибары, меня трясло, буквально колотило от ужаса, который с каждым новым шагом и биением сердца перерастал в негодование. В вопрос. Зачем, ради чего такая сволочь, как Чен, живёт на свете? А вопрос – в леденящую, но странно успокаивающую решимость. Я убил его ночью за два часа до отплытия. Это было непросто. Опасно. Но решение моё осталось твёрдым. Огнестрельного оружия у меня не было. Решаемая проблема для богача. Можно было, конечно, озаботиться этим, если бы не скорый отход «Королевы океанов» – из-за такой мокрицы, как Чен, я не собирался откладывать встречу с мечтой. Впрочем, наверное, даже если бы у меня и был пистолет, то я бы не воспользовался им. Это было испытание. Своего могущества – и смелости. Из утреннего страха осталась, выкристаллизовалась мысль – «Почему именно я? Не другой, не По, не Чен, не кто-то ещё?». Нет, конечно же, всё верно и не случайно! Она не могла это сделать просто так, по прихоти. Такими вещами случайно не бросаются, это не монетка нищему. Но я сам должен сейчас не Ей, а себе продемонстрировать: мой дар, мой талант – он именно в тех руках, которые его достойны, твёрдых и мужественных. Чен сильнее, да, но что такое его мускулы и рост против меня? Теперь я готов. Я буду читать его, как книгу. Быстро и точно нанесу удар. А потом – спалю, подожгу специально припасённой зажигалкой ту дрянную конуру, затхлый свинарник, который был мне не домом, а пленом – и хорошо, что я вспомнил об этом перед тем, как покинуть Шанхай навсегда. Я заблаговременно снял деньги со всех счетов, собрал наличные, одежду, вещи – всё – и отнёс в порт в камеру хранения. Сдал - и вышел обратно в город. Час был поздним. Чен, вне всяких сомнений, должен был быть внутри и спать, громогласно храпя – как он делал уже тогда, много лет назад. Весь мой расчёт был на его жадность. Честно постучаться, сказать, что передумал и всё же оставлю деньги ему, назвать какую-нибудь хорошую сумму. А когда он откроет и впустит меня внутрь, как только отвлечётся – одним коротким ударом руки из-за спины перерезать ему горло ножом. Потом всё поджечь. Едва ли кто из соседних жителей усомнится, что Чен сам под зелёным змеем, или чем-нибудь более сильным по эффекту, подпалил хибару и угорел в ней. Тело обуглится, и надрез не будет виден. А главное – я сам окажусь уже очень далеко – за много морских миль отсюда - и никто, если только прямо меня не увидит в лицо и не запомнит мою характерную примету, не подумает копать в мою сторону. На всякий случай я одел хороший синий плащ с высоким воротником… И всё получилось! Да! Но, с другой стороны, не совсем. На мой стук ещё до слов Чена зазвучали его мысли – полные таких грязных ругательств, что скажи их какой-нибудь мальчишка – и его заставили бы мыть рот с мылом. Потом уже вслух - такой же грубый вопрос. Несколько фраз – и вот опять вся грязь скрыта – вернее, была бы, если б на месте меня оказался кто-то иной. Жадность сработала. Дверь открылась. Я сделал несколько шагов внутрь. А потом… То ли моё движение оказалось недостаточно быстрым, то ли Чен слишком прытким и осторожным, но он успел схватить за запястье мою руку, да с такой силой, что я едва чувствовал собственную кисть. Я слышал его ярость – вихрь мыслей: рваных, фрагментарных, но с одним общим местом – непонимание, а всего больше – желание отомстить, ударить, убить. Растерзать Урода! И он бы убил – но я всё же оказался чуть быстрее. Да, рука Чена держала мою, но, как оказалось, нож всё же успел пройтись по его горлу. Кровь хлынула как-то резко, вдруг, мощными толчками – и так же, в том же ритме, слабела его хватка, которая ещё недавно грозила вот-вот сломать мою руку. Теперь уже я сумел выдернуть её, а Чен, шатаясь, как медведь, неожиданно пошёл на меня. Он что-то мычал, потом упал на колени. Кругом всё было заляпано алым. А я трясся от ужаса в углу. Я забыл про всё: о желании поджечь дом, чтобы скрыть следы, даже о том, где находится дверь, хотя и хотел отчаянно бежать. Я слышал всё! Каждую мысль его, когда он умирал – и чем ближе подступал конец, чем сильнее был его исступлённый ужас, тем яснее. Он был в нескольких метрах от меня. Чен уже упал лицом на пол – а мне казалось, что он здесь, нависает надо мной. Что меня с ног до головы окатывает его кровью… Я пришёл в себя, смог полностью собой овладеть только тогда, когда он уже совершенно перестал шевелиться, и жизнь полностью, до последней искры угасла в нём. Я смог встать, приблизиться. Странное, подлое – я чувствовал это, но почти необоримое злорадство овладело мной. Я хотел пнуть труп с размаху – и еле сдержался, подумав, что забрызгаюсь кровью. Только тогда я окончательно обрёл вновь способность рассуждать рационально, смог посмотреть на самого себя со стороны. Кровь, конечно, уже была. Её было более чем достаточно на моём плаще – им в итоге пришлось пожертвовать. Я вспомнил про корабль, про то, что он уходит, слегка дрожащими пальцами достал и с третьей попытки поджёг зажигалку. Я подносил пляшущий огонёк её ко всему подряд, начав с того самого злополучного плаща, которым, как пламенным саваном, накрыл Чена сверху. А потом я ушёл. Было сухо и морозно – на удивление для Шанхая. Но, конечно, не холод, а другое гнало меня с огромной скоростью на борт «Королевы океанов». В какую-то секунду меня пронзил новый страх – а не спалил ли я свой билет вместе со всем прочим!? Но нет – он покоился в кармане брюк… Корабль очень быстро после отдачи швартовых по большей части уснул. Редкие исключения сконцентрировались в баре, плюс совсем немногие – на палубе. Я же не спал. Я метался зверем по своей каюте. Как морская зыбь билась о корабельный борт, так о моё сознание разбивались мысли. Во мне словно одновременно жило три человека. Первый праздновал победу: над собой, над судьбой, над старыми врагами – и грозил одновременно новым. Для него в произошедшем не было ни проблемы, ни вопроса – одна только гордость сильного. Другой в отчаянии пытался вспомнить Её лицо, голос – и всякий раз, когда они начинали проступать из омута памяти, внезапно в итоге выглядывал глумливо Чен с развороченным горлом и говорил, похрюкивая, будто свинья: «Молодец, Уродец! Смекаешь, как надо жить. Я ведь с твоей то силой делал бы то же самое – убивал! Да! Убивал бы всласть! Молодец, Уродец!»… Глубокой-глубокой ночью, когда тьма была особенно густой над водами моря, я вышел на прогулочную палубу и пошёл на самый нос. Там не было никого – даже матросов. Стояла тишина – и в воздухе, и во мне. Удивительно тихо. Корабль, компактный мир, большая часть обитателей которого сейчас почивала в своих постелях, плыл в великом безмолвии. Безмыслии. Нет, что-то, конечно, было, но… Я очень-очень давно не ощущал такой лёгкости. Чистоты самого себя в собственном разуме. Наверное, именно поэтому голос третьего – холодного, рассудительного, звенел особенно чётко, отливая сталью: - Почему ты его убил? – вопрошал он. И я пытался ответить. Вспоминал унижения детства, думал о том, что сделал чуточку чище Шанхай. Я пытался убедить своего невидимого визави, который в действительности являлся мною самим, что дело было в ненависти – более или менее благородной. - Нет. Лжешь, - не унимался он, - Лжешь. Ты убил его не по этому. Ты прикончил его… из страха. Из-за того, что он напугал тебя – и вдобавок ещё и унизил этим. Тем, как легко оказалось заставить трястись поджилки у великого и могучего. Тем, что ты, прямо как в детстве, был в его власти – и чувствовал это. Тем, что заставил тебя усомниться в себе. Да. Всё так. Я испугался его мысли о моём убийстве. И я именно за это возненавидел его – не за детские обиды, не за его свинский внешний и внутренний облик. Если бы не это, то я ушёл бы – и больше не вспомнил о нём. Во всяком случае – больше бы не вернулся. Я услышал его мысль. Оценил её. Осудил. Вынес приговор. И исполнил его. Только на основании мысли! Не действия, даже не слова. Мысли, доступной только её хозяину – и мне. Я стоял тогда на носу корабля перед лицом безбрежных вод и небес - двух видов тьмы: боле мягкой, тонкой, прозрачной сверху – и плотной, будто даже бархатистой снизу. Хотя я и был теперь тепло одет, меня пробирал озноб. Холодные мурашки страха бежали по моей спине. Я боялся самого себя. Того, с какой лёгкостью и решимостью я обвинил и убил человека по нечеловеческим критериям. И того, до чего естественно для меня это было. Как точно эта мерка подошла мне, будто перчатка, сшитая по руке. Да, я был одновременно идеальным и самым ужасным на свете судьёй: от меня ничего нельзя укрыть, любая, даже самая искусная ложь для меня - ничто. И я узнаю о намерении совершить преступление тогда же, когда и сам преступник. Только один Судья способен на такое. Неужели я могу взлетать на такую высоту? Я чувствовал себя… Тогда я ещё не был силён в греческой мифологии, но теперь бы сказал, что Икаром. Только таким, у которого крылья не сгорели и не развалились, но вознесшегося с их помощью вверх - выше, ещё выше, выше самого солнца. К вершинам божественного Олимпа – и видящего своими глазами на одной высоте с собой Зевса с молнией в руке. Но не гордость я испытывал, а ужас. Трепет человека, который оказался перед лицом нечеловеческого –причём оно было не вовне, а во мне самом. Я глядел на звёзды, выглянувшие из-за тучи на небосводе, и мне казалось, что я – там же, где и они. Такой же, как они. Смотрю на людей и их суету с ледяным одиноким безмолвием. В этот час я совершенно серьёзно думал стать судьёй. Бросить все свои прежние планы. Потому что более великого судьи никогда не жило и не будет, наверное, больше на свете. И… не решился. Не осмелился одним волевым приказом превратить себя в оторванную ото всего в безмерной пустоте звезду, окидывающую всё холодным взглядом и приговаривающую – с идеальной точностью и безжалостно. Не решился окунуться в бесчеловечное. Мне хотелось вкусить жизни. А ещё я помнил отчаянные вопли, поросячий визг мыслей Чена, когда он понял, что вот-вот умрёт. Нет! Не хочу! Если бы я знал в тот момент, куда в итоге заведёт меня жизнь…