Дневник безумца

Говорят, что когда Архимед нашёл ответ на мучившую его задачу с короной царя Гиерона и открыл свой закон, он не только прокричал знаменитое «Эврика!», но даже выбежал голым на улицу Сиракуз – так сильно опьянила его радость. К чему я пишу об этом? К тому, что я – не Архимед? Потому что, когда у меня случилась моя «Эврика!», мне хотелось не прыгать, забыв себя от счастья, а с силой разбить кулаком собственное лицо. До крови. Потому что я не мог простить самому себе того, до чего дошёл, куда докатился. И это – имея такое начало… Но теперь-то всё должно измениться!? Ведь так!? Эврика? …Да …Пожалуй, да. И странно, что так долго… Впрочем, стоит успокоиться. Перестань портить бумагу, Мао. Если ответ верный, то его можно изложить, как полагается. А если нет… Что ж… Если нет… С того момента, как я в прошлый раз брал дневник в руки, прошёл месяц. И всё это время я сам себе казался собакой на цепи. Или заразным больным в карантине. Что-то среднее. Я забрал своих псов у Матьяша – чтобы не было никаких вопросов и кривотолков, но гулял с ними так редко, как только мог – и даже думать забыл о Харшеги. Хотя нет. Как же, я забыл! Однажды я целую ночь сидел в полубреду. В этом была полностью моя вина –я напился допьяна. Вином и какой-то местной настойкой под названием Уникум. Хм, кому и подходит это слово, как не мне? Я пил из-за Жужи. Паршивка так ластилась к Матьяшу, прощаясь с ним, а на меня даже морды не подняла – просто молча затрусила рядом с ногой. Оказалось, что мне очень тяжело даётся похмелье. Да, тяжело – и дело не только и не столько в головной боли. С моим даром тоже творилось что-то странное: мысли-голоса меняли громкость, некоторые буквально всверливались в голову, громыхали где-то под черепом, как поезд по рельсам. Хуже всего было то, что выделялись, преобразовывались, звучали громоподобным гласом совсем простые слова. В них не было ничего особенного. Но именно это и придавало всему оттенок сюра, чего-то ирреального. Я слышал, как где-то за окном женщина размышляла о том, стоит ли ей вернуться и купить сладких булочек – наверное, как раз в лавке Матьяша. Она позабыла о них, взяла только обычный хлеб. Эти булочки для меня были как глас Господень, возвещающий заповеди своему избраннику. Бом!!! Булочки. Бам!!! Сладкие. Булочки. Так, будто они важнее всего в этом мире. Вроде бы кончилось. Они прогрохотали, ушли. Но тут появился какой-то шофёр, машина которого, похоже, заглохла прямо посреди улицы. Он ругался и вслух – до меня долетали обрывки фраз, но они были ничто по сравнению с тем, что проносилось быстрее всякого автомобиля в его – и в моей голове. В этот момент я так сильно и страстно захотел отключиться, что, в самом деле, провалился в… некое забытьё. Сон? Бред? Он одолевал меня потом не один час, причудливо перемешиваясь с реальностью. То отступал, то снова заслонял её. Я был в Харшеги. Я подкарауливал кого-то. Обходил. Окружал. И от меня не было спасения. Харшеги. Я на самом деле хотел туда пойти – но просто не мог. Не мог физически пока что. Потом… Охота. На ней не будет места и времени для тех мыслей, которые довели меня до нынешнего состояния. Я ведь и пить то начал всё-таки из-за этого, а не глупой собаки – надеялся, что хоть алкогольный угар может породить нужную мысль. Я сидел у окна на жёстком, неудобном стуле. А когда все, кроме меня, уснули, мой бред обрёл особенную силу. Я брёл по Харшеги. И одновременно сидел на стуле у окна. Я знал это, даже видел ножку стула. И всё равно я брёл. Медленно. Тихо и бесшумно огибал стволы деревьев. Они казались мне выше, чем обычно – просто убегающими в небеса, как шпили готических храмов. Не сразу я сообразил: причина в том, что куда ниже, чем обычно, я сам. Я перемещаюсь на четвереньках, как зверь на четырёх ногах. Встать? Но мне удобно. Так лучше чувствуется почва, так надёжнее. И вдруг… я услышал землю. Не знаю, как лучше описать… Это было похоже на то, как я слышу мысли, но… не совсем. Не было слов, смыслов. Я слышал… пульсации, иначе их не назвать. Да, пожалуй, вот так. Пульсации жизни. Везде. В корнях деревьев. В жуках. В каждом червяке. Я чувствовал их – и всё моё тело понемногу наполнялось этой вибрацией. Я испытывал… жадность. Да, огромную! Всеохватывающую жадность! И знал – я могу её удовлетворить. Я припал совсем близко к палой листве, к траве, приник к ней головой – и стал втягивать, всасывать. По всему телу начало растекаться приятное тепло – будто в горячей ванной, или как от какого-нибудь тёплого напитка, вроде какао. Всё это – вместе, одновременно. Хорошо! Я пил. Я не задумывался. А потом сообразил, что я вытягиваю жизнь – и там, под землёй, она кончается. Я думал – пора остановиться… вот только ещё немного, совсем чуть-чуть. Только тогда, когда я понял, что больше ничего нет, мне удалось оторваться, приподняться немного, осмотреться. Всё было мертво. Деревья, кусты, какой-то холодный прах. Я сотворил!? Вот это всё!? Я!? Мне стало страшно. Я побежал вперёд, надеясь увидеть край зоны смерти – и не находил его. Я бежал стремительно, даже удивительно быстро, будто скаковая лошадь – только темные стволы проносились справа и слева, а потом попросту пробкой вылетел на лёд небольшого пруда. Когда он успел замёрзнуть? Но тут же этот вопрос пропал, стал абсолютно незначительным. Потому что я увидел отражение в чистом льду. На меня глядел множеством красных глаз громадных размеров бледный, какой-то полупрозрачный паук. Такой… невыразимо, неизъяснимо мерзкий, что я в самом прямом смысле слова начал блевать и… очнулся. Не знаю, сон ли это был, галлюцинации, что-то ещё, но я не выдержал и, закончив отмывать своё лицо, долго ещё глядел на него. Красные, воспалённые глаза. Белёсая, нездоровая кожа. Руки. Их две. Слава богу. Пока ещё две. Но если я доберусь до Харшеги – то может их станет и восемь. Я никогда ещё так явственно не видел того монстра, к которому иду семимильными шагами. Нет, не волк, как мне раньше казалось. Ты льстил себе. Совсем не волк. Было мерзко. Я не мог заснуть – хотелось, но боялся. Того, что будет продолжение. А уже утром, несмотря на гудящую ульем голову, задал самому себе вопрос: что было самым сильным в этом сне, наиболее мощным чувством проклятого паука? И понял – жадность. Но разве я так уж алчен? Я не скупец и не гонюсь, обезумев, за деньгами. Я даже оставил итальянскую усадьбу и всё, что в ней было. Деньги никогда не были для меня проблемой – и, соответственно, настоящей ценностью. …Допустим. А что было? Мой талант! Сила! И она же – моя жадность. Маленький мальчик с коробкой из-под лапши, когда Она вручила тебе этот дар почему, по какому праву ты решил, что он – только твоя собственность!? Ты был никем, ничем - одним из множества обездоленных – и силу вручили не лично тебе. Там мог бы оказаться кто угодно. Она не говорила, а ты сам никогда не желал в этом признаваться, потому что думал, глупец, будто сделать это – значит оказаться недостойным. Если всё случайно – то и бессмысленно. Ты присвоил себе эту мощь – и столько лет упивался ею! Чувством превосходства. Она выбрала тебя! Именно тебе вручила то, о чём другие мечтать не смеют! Но ведь потом Она ушла! Ты что, уже забыл про это? Она ушла – и вот это как раз, конечно, было не просто так. Ты не справился. Уже тогда. Но ты ничего не понял. Ты взвалил этот груз, понёс его, полный гордости, а он всё ниже гнул тебя к земле – к пауку, потому что на двух ногах с такой ношей уже устоять невозможно. И вот – результат. Ты таишься, как паук, боишься света, как паук, одинок, как паук. Паук. Паук! Не хочу!!! Моя сила принадлежит не только мне! И моя ноша принадлежит не только мне. Я должен разделить их с другими. Но как? Открыться? Признаться? Это для меня исключено. Раскрыть свою тайну? Вовсе нет, не обязательно! Я вполне способен делать что-то – скрыто, но так, чтобы результат моих усилий был виден людям и им полезен. А я сам в свою очередь тоже буду твёрдо знать это. Идея рождалась стремительно – как бабочка, выбравшаяся из кокона, расправляет, сушит узорчатые крылья. На твоём месте мог быть другой. Да! Мог, пора это признать – здесь нет слабости. Это не поражение. Мог быть кто-то ещё из команды старика Чжао Яна. Какой-нибудь другой маленький попрошайка из Сюнхуэя или Цинпу. А может вообще не из Шанхая? Я знал отлично, что Она бывала во множестве городов. Тысячи и тысячи мальчишек и девчонок, у которых, как и у тебя, ничего не было, могли бы обрести великое могущество – а получил ты. Почему? Может быть, Её привлек мой необычный вид, альбинизм? Ирония – то, что меня уродует, возможно, стало причиной главного и лучшего события моей жизни. Хм. Лучшего ли? Нет, не об этом сейчас! Главное – другое. Ты получил эту дивную способность потому, что был, возможно, самым ничтожным из ничтожеств. Наиболее приметным в своей бедности и бессилии перед лицом жизни. Ты получил её именно по этой причине, Мао – и совершенно о том позабыл. Намеренно. Всегда старался – и позабыл, каково оно - быть крохотным и слабым. Страдать не от избытка и пресыщения, а от вечной недостачи, нехватки всего на свете. Бабочка взлетела. Мысль родилась. Я никого и никогда не любил так, как Её. С.С. Её, ставшей для меня рукой судьбы. Её, которая, волшебная, таинственная, неизмеримо далёкая от маленького побирушки по всем жизненным азимутам, всё же снизошла. Пожалела меня. И я достаточно силён, чтобы тоже стать для других таким, какой некогда была Она. Я не могу наделять людей силой. Но я способен менять их настоящее и будущее иными путями. Я сделаюсь эдаким новым Робином Гудом. Буду отнимать деньги у тех, кто нажил их на лжи, на обмане – и отдавать тем, для кого они могут стать шансом на другую жизнь. Переводить анонимно в сиротские приюты, дома инвалидов, больницы. Детей называют цветами жизни – ну а я тогда сделаюсь садовником. Я дам подкормку, прополю сорняки, чтобы до них дошёл свет. Я раздавлю вредителей. И они поднимутся! Они… едва ли даже заподозрят, что я, такой человек, существую. Я и дальше буду один. Но я буду знать, что обо мне, пускай не ведая имени и лица, думает с теплотой множество людей. Вот что я решил. И не стал откладывать дальнейшие действия в долгий ящик. Я отправился в банк, снял все свои деньги, кроме необходимого мне минимума. А после целый день перемещался по городу, открывая новые счета - каждый на небольшую сумму – и переводя с них средства туда, где в них нуждались больше, чем я. Конечно, процесс вышел не самым быстрым. Проще бы было сделать всё сразу, но так, потихоньку, больше вероятность сохранить свою анонимность. 5 миллионов ушло в первый же день. Но это было лишь начало. Вернуться к своей прежней деятельности не составило мне труда – несколько партий в ещё не знающих меня и моей репутации казино Будапешта, которые я сыграл даже не столько ради денег, сколько для того, чтобы послушать мысли жирных котов, пришедших проматывать свой капитал. Даже это, самое простое, что только можно было придумать, дало мне основу для двух-трёх весьма прибыльных операций по шантажу, одну из которых я использовал не прямо для получения денег, а для того, чтобы оказаться приглашённым на заседание совета директоров одной крупной компании – в качестве мастера промышленного шпионажа. Я вновь был в игре. Я сидел и пил кофе в небольшом ресторанчике, неподалёку от здания суда – а вечером звонил адвокату одного из тех негодяев, чьё дело там слушалось, и в подробностях сообщал ему все изобличающие его подзащитного факты. А потом предлагал в дальнейшем скромно о них помалкивать – но, конечно же, за некоторую плату. Сейчас, когда с момента принятия Решения, минула неделя, Я начал покупать всю городскую прессу, какую только можно достать в киосках – нужно чутко отслеживать, не обнаружит ли кто-то из писак появление таинственного доброжелателя у сирот Будапешта. Если нет, то всё пойдёт своим чередом. Если да, то нужно будет принять определённые меры. Но самое главное – я чувствую сейчас себя совершенно иначе. Простые, почти рутинные для меня вещи доставляют мне удовольствие – потому что я воображаю себе радость тех, кому, в конечном счете, все предназначено. Да… Радость, суть которой измеряется даже не деньгами, а тем чудом, что нашёлся на свете некто, кто о тебе вспомнил. Мало того - бескорыстно и искренне о тебе позаботился. Я стал выправлять свой распорядок дня, продал собак, кроме Кути, с которым теперь у меня, кажется, начал налаживаться общий язык. Я излечился от солипсизма. Вот! Вот что главное! Я не один на свете! Я знаю это… Я буду продолжать…