Дневник безумца

Я дважды обламывал карандаш, когда пытался начать эту новую запись – руки мои дрожат от гнева. Ну да ничего – часовой механизм моей мести уже запущен. И очень скоро… Вот-вот… Очень скоро… Впрочем, времени чтобы изложить и записать всё в Дневник, как раз достаточно. К исходу первого месяца моей новой жизни я стал подмечать первые газетные заметки о загадочном благотворителе. По прошествии полутора ими уже пестрели буквально все полосы печатных изданий Будапешта. Я стал главной темой городской прессы. Дело близилось к Рождеству, так что это тоже играло свою роль. Городу было любопытно. Будапешт хотел, чтобы к заветной дате, как подарок под елку, ему преподнесли разгадку. Одна из крупнейших газет даже объявила на своих страницах о том, что ею нанят для расследования детектив. Редкие голоса, призывающие уважать право на частную жизнь, а так же не требовать слишком многого сразу, тонули в общей массе. Все видели Тайну, тянулись к ней – и, честное слово, я не мог их тут обвинять. Но это вовсе не означало, что я собирался допустить своё разоблачение. Напротив – я несколько дней раздумывал после того, как вычитал статейку, где сообщалось о сыщике, над тем, какие варианты у меня есть. Мысли у меня были разные. Подкупить, или запугать журналистов. Шантажируя кого-нибудь из членов правительства, или военных принудить их организовать официальный, или негласный запрет на выяснение моей личности. Были и другие возможности, но, в конечном итоге я пришёл к не слишком приятному, однако, как мне казалось, необходимому решению. Уже через три дня нанятый мною посредник из числа проигравшихся мне в карты шулеров, которому грозил одновременно и долг, и разоблачение, сообщил мне об успехе. Всё, перечисленное выше, было для меня возможно – и всё же рискованно. Запугать, или купить вообще всю прессу нереально. Всегда мог найтись некто, кто в погоне ли за прибылью, стремлении обскакать конкурентов, или просто из желания доискаться до истины проигнорировал бы мои усилия, направленные на то, чтобы поставить палки в колёса правдоискателям. Мало того, сам факт таких попыток неизбежно подстегнул бы интерес. Можно было действовать через авторитет каких-нибудь официальных лиц – но здесь ситуация была схожей: их возможности и влияние компенсировались возможностями и влиянием тех, кто желает их ниспровергнуть, или подсидеть. Нет. Я решил пойти по самому простому пути. Я вышел на управляющего системой приютов Будапешта. Его звали Ференц Бардоши, это был холостой, несмотря на сравнительно немолодой уже возраст господин с каким-то мышиным лицом – острый носик, маленькие тёмные глазки, мелкие, но весьма белые зубки, тонкий голос – и нерешительные, аккуратные движения хиленьких рук и ног. Во всяком случае, так мне его описал мой посредник. И вот этому самому маленькому человечку я сделал очень большое предложение. Десять процентов. Ни много ни мало. Десять процентов от тех сумм, что я буду передавать ему через третьих лиц наличными, при том условии, что он обеспечивает полную анонимность и распределение средств между вверенными ему заведениями таким образом, чтобы ни у кого не возникало излишних вопросов. Бардоши согласился мгновенно. Дело пошло. До Рождества газеты ещё галдели достаточно оживлённо. Потом – уже куда меньше, а через пару недель после начала Нового Года – почти перестали. Я тихо торжествовал. 10%, конечно, немало – и это тщедушное создание едва ли их заслуживало, но всё же… Я регулярно снаряжал и отправлял с посыльными чемоданчики, сумки, кейсы. В качестве меры предосторожности я, во-первых, периодически менял курьеров, во-вторых, строжайше запретил им смотреть, что же там внутри той поклажи, которую они таскали. Бардоши в свою очередь передавал таким же образом папки с бумагами в аккуратных свертках, где указывалось сколько, чего и куда поступило из моих средств. Время шло. Спустя пять месяцев с того момента, как я впервые воспользовался услугами Ференца Бардоши, у меня начала вызревать одна мысль. Одновременно совершенно естественная – и абсолютно не похожая на меня. Донельзя простая – и глупая. Я хотел их увидеть. Взглянуть на этих детишек, жизнь которых медленно меняю к лучшему. Я пытался подвести под своё желание разумное объяснение: что нельзя ограничиваться только денежными переводами, ведь кому, как не мне знать - не в деньгах счастье. Что нужно позаботиться о том, чтобы дать им по-настоящему хорошее образование – в соответствии с их талантами и склонностями, которые невозможно рассмотреть на скупыми строками финансовой отчётности. Но в действительности дело было вовсе не в этом. Я желал видеть их лица. Хотел, чтобы в моём уме на место абстракции, которая снова мною же придумана, во мне берёт своё начало, встали живые дети. Их образы. Их мысли. Я поражался себе – а потом вдруг изумился тому, что удивлён. Обыкновенное, человеческое чувство! Простое. Понятные, человеческие цели. Я так далеко ушёл от людей, что теперь они казались мне дикими. Да, я решил – но как это сделать? Мне нельзя даже намёком указать и подсказать, что именно я – их благодетель. Я не должен даже и в малейшей степени ставить под угрозу раскрытия свой секрет. Идея появилась почти сразу – но я долго отмахивался от неё, запрещал самому себе думать в этом направлении. Я мог бы представиться одиноким богачам, который, лишённый семьи и наследника, ищет себе приёмного сына. Это было бы почти что правдой. В такую историю легко могли бы поверить. Это дало бы мне возможность долго и обстоятельно осматривать и сам приют, и детей. Но я гнал эту мысль, решительно стирал из своего разума наброски плана – потому что в нём был изъян. Маленький такой. Никого усыновить, или удочерить я, конечно же, не смог бы и делать этого не собирался. И сознательно обманывать их – давать надежду, а потом… Это было мерзко. Особенно для меня, уставшего от всеобщей лжи, взявшегося карать самых главных обманщиков. Но, перебирая варианты, иных я не находил. Единственный раз оказаться там – а после всё будет проще. Я добуду сведения, возможно, обзаведусь информаторами. И тогда я смогу гораздо лучше, точнее, прицельнее им помогать. И ещё – мой облик. Может быть, они даже обрадуются, что я никого не возьму. В самый последний момент я всё же передумал – нет, не стану, не хочу! Но что же делать? Опять использовать подставных лиц? Они не смогут и близок передать то, что я мог бы увидеть, услышать и… Ну конечно! Я даже удивился самому себе – но, в то же время, воспринял это как добрый знак – символ того, что снова начинаю приближаться к людям. Мне даже в голову не приходило воспользоваться своей силой – а ведь всё решалось так просто. Нужно только лишь оказаться неподалёку от стен приюта – и тогда я смогу слышать. Едва ли будет трудно после этого договориться с кем-нибудь из работников, если мне всё же так сильно захочется увидеть воочию воспитанников. И, даже если нет, я всё равно узнаю всё, что мне требуется. Я думал, что ограничусь одним днём, а вместо этого потратил целую неделю. Я просто не мог уйти. Я слышал их – детей, к которым относился всё теплее. Узнавал их: интересы, секреты, мечты. Меня удивило разнообразнее, эта яркость – и тяга к жизни. Там, в их мире фантазии, были пилоты и капитаны, укротители зверей, храбрые офицеры, балерины, поэтессы. Были те, кто мечтал сделаться магом, уметь превращать перышко от подушки в настоящую птицу, а кусок жёлтого мыла – в утёнка, летать по воздуху, поражать врагов молниями и… читать мысли. Я горько усмехнулся, когда услыхал это. Меня удивила их вера в лучшее. То, сколь многие из них, даже те, кто находится там уже не один год, не утрачивают её. И, в то же время, меня удивила бедность. Я ведь наблюдал не только за детьми. Нянечки, воспитатели, да и сам директор - их мысли непрерывно крутились вокруг недостатка денег. Я был просто поражён. Создавалось впечатление, будто я вовсе ничего не передавал. Что же тогда здесь было прежде меня? До моего вмешательства? Правда открылась внезапно – и случайно. Это был разговор директора с бухгалтером. Вначале ничего не предвещало значимых – тем более для меня, новостей. Опять жалобы на дороговизну, на то, что в церковных приютах лучше и больше платят, несмотря на всю христианскую праведность, снова пустые и бессмысленные фразы о том, что вот в этом году, говорят, будут ещё сокращать. И тут – мысль бухгалтера: «Легко тебе говорить, толстая твоя морда! Сам себе оклад назначил вчетверо от моего, хотя пальцем о палец не ударишь, разве только нарочно не вредишь! Да если бы не деньги от Бардоши, то мы бы вовсе перестали сводить концы с концами! 50 000 – не шутка…». Вот тут я и понял всё! Да, действительно. 50 000 – не шутка. Потому что их должно было быть ровно вчетверо больше! По тем бумагам, которые приходили мне с посыльными, получалось, что сюда, в приют Святого Стефана, были переведены 200 000! Я даже не сразу смог проговорить внутреннее очевидный вывод. Этот мерзавец, мышонок-тихоня с глазами-бусинами, крал деньги у детей! Обворовывал их – и меня самого! Я прогуливался в крохотном сквере невдалеке от приюта – да так и застыл, будто громом поражённый, в неудобной позе – настолько странной, что пара прохожих даже стала пристально рассматривать меня. Ну, насколько это было возможно сделать, не сбавляя шага. А я из последних сил сдерживался, чтобы не начать ругаться самыми страшными словами, какие знал – громко и вслух. Ярость и ненависть раз за разом будто током меня ударяли – до искр из глаз – и ко всему этому примешивался отчётливо привкус досады. Да, чёрт возьми, я злился не только на этого воришку, но и на себя самого! Он обманывал и обворовывал меня не один месяц. Деньги, которые я вытрясал из сильных мира сего, из богатых, владетельных и влиятельных, брал он, мелкая мокрица, а я ни о чём даже и не догадывался. Если бы это ничтожество, этот грызун, пытающийся играть непосильную для него роль человека, знал, с кем имеет дело – то, конечно, он никогда и нипочём не решился бы меня обжулить. Но он не знал. И едва не провёл того, кто при желании с лёгкостью заставил бы дрожать целый город! Он не блистал умом, не делал ничего сверхъестественного – но, даже если бы и так: стоило мне только встретиться с ним лично – и тогда Бардоши пришёл бы конец. Но я заигрался в конспирацию. Не встретился. И вот теперь… Я хотел стереть его в порошок, но к вящей своей злости понимал – это не так просто. Я не мог обвинить его перед лицом закона. Мало того, что мне нельзя было своё инкогнито, я ещё и не смог бы внятно объяснить происхождение, источник денег – а не поинтересоваться им в подобном случае в следственных органах просто не имели бы права. Я не мог потребовать их вернуть через посыльных, потому что тогда они живо смекнули бы, что за груз всё это время таскали, а главное - встал бы вопрос: откуда мне известно о краже? Ведь по бумагам всё было чисто. Да, велика вероятность, что этот подлец окажется ещё и трусом – и сам начнёт оправдываться и молить о прощении, если его прижать к стенке, но существует и риск. Он вполне может – даже и без плана, просто с того же перепугу начать всё отрицать – и у меня не будет никаких фактов. Я никак не смогу доказать, подтвердить, продемонстрировать, что деньги были не потрачены на то, что должно, а положены в карман. Разве только за руку водить его по подведомственным ему домам призрения. Или вызвать на своеобразную очную ставку кого-нибудь из служащих – вот только решатся ли они свидетельствовать против своего начальника? Да и вообще – это ведь всё же не суд! На главный, самый простой вопрос – «Почему вы решили, что деньги украдены?» мне нечего ответить без фатального риска разоблачения. У меня было чувство как у собаки - здоровой, страшной, вроде добермана, которую жутко заедает блоха. Крохотная, но сидящая в таком месте, что укусить его, лапой выскрести, стряхнуть просто невозможно. Мне хотелось клацать зубами от негодования при мысли, что эта вошь вполне может выйти сухой из воды – и с сотнями тысяч дохода. У меня появилась даже мысль убить его. Да! Убить – а потом скрыться из Будапешта и начать всё по новой где-нибудь в другом месте. Тяжело, с присвистом дыша, я добрался до дома в таком настроении, что мой скотч даже спрятался от меня под кресло. Нет. Я, конечно, не стану убивать Бардоши. Но я отомщу. Я придумаю кое-что получше… Такое, что в идеале, заставит Ференца Бардоши самого передать себя в руки полиции. Во мне проснулась странная весёлость, когда я окончательно решился проделать то, о чём уже давно раздумывал. В первый раз идея родилась вообще ещё в шанхайские годы, когда я пытался выведать у Донга нужные мне для попадания в Клуб сведения. Тогда она была отвергнута. Донг был человеком не из трусливых, но здесь – иной случай. Я решил запугать господина Бардоши до дрожи в поджилках. Но не шантажом, нет. А мистикой. Уже утром следующего дня я, благо у меня были возможности не постоять за ценой, снял квартиру в доме напротив того, где жил господин Бардоши. Двое суток я наблюдал за ним: скорее для порядка – мой план вполне можно было реализовать и без этого. Я специально выбрал такую квартиру, из которой не было прямо видно окон Бардоши – в решающий момент он не должен заподозрить банальной слежки. О нет! Его ждало нечто куда большее. Телефон Бардоши мои агенты знали. Посторонних, которые могли бы испортить дело, в квартире не было. Всё готово. Я пишу сейчас эти строки – и жду ночи. Ночь – таинственное время, а главное – тогда будет несравненно меньше посторонних голосов. Дистанция маленькая, но мне нужна филигранная точность. Я жду. И пишу. Вы тоже ждите, господин Ференц Бардоши. Этой ночью вам позвонит Бог!