Электро и доктор Осьминог — не самые приятные противники с ужасно отвратительными способностями и технологиями. Мир Сорок-второго итак до ужаса продвинутый, несмотря на все те препятствия на пути всего человечества и ученых в их числе.
Будучи в сражении буквально минуту, Паучок понял, что уровень его злодеев жестоко отстаёт от этих двух. Голова Майлза растрещалась до писка в ушах из-за бесконечного чувства смертельной опасности, когда он в очередной раз уклонился от механического щупальца, и то — благодаря более опытному напарнику.
Бродяга был так сердит и сосредоточен под маской — он знал, что надо было поступить иначе, что нельзя было позволить случиться этому… Но вот младший был уверен, что раз паука-42 перенесли с этой Земли, то и его способности должны помочь носителю справиться с злодеями. Правда… по «канону» — их не должно быть двое в одно время. Так ведь?
Но двух подростков больше не заботит канон — они пишут свою историю. Историю борьбы — с миром, с множеством миров, которые отрицают твоё существование, отторгают, пережёвывая и выплёвывая. Борьбы с самим собой, борьбы друг с другом.
Ведь их отношения — это и есть ни что иное, как самая тяжёлая война. Война за доверие, война за разгадку тайн, война за тепло и покой. К счастью или сожалению — на фронте всё переменно: то затишье, полное утешения и ласки, несвойственной сложившемуся образу мальчиков в их мирах, то взрывы непонимания, споров, противоречий. И не важно, что взрывы эти происходят только из-за их обоюдного желания того самого покоя, который нужен каждой стороне после множества утрат: члены семьи, эмоции, скрытая искра…
Бродяга задумывается о том, как же ему изменить ситуацию. Ему хочется сбежать, всё обговорить, без разгоряченных голов и гордости, чтобы это не было так тупо — не зная ничего, только явившись в этот мир, подобно младенцу, напороться на двух врагов, у которых планы, сто процентов, похуже мгновенной смерти.
Очень хочется направить их друг против друга, но это слишком опасно — ведь это возможно только при дележке уже пойманного Паука, а рисковать им — ни за что. Использовать свои примочки? — Раскрыть способности на будущее, дать им такое же преимущество. Но если не использовать, каков шанс, что это «на будущее» вообще произойдет для них?
Бродяга наполняет лёгкие воздухом, доставая клинки. Лезвие аж светится от того, насколько они острые, и глаза начинает резать, но Майлз старается не засматриваться, ведь задача ему ясна, — прикрыть. Пока сумасшедший двойник делает скоростной рывок, оставляя в воздухе яркий световой след от кроссовок и других незначительных светящихся деталей, рассекающих воздух, паучок отвлекает на себя Электро, всеми силами стараясь не получить разряд. Хотя…
Его осеняет, что возможно — он сможет поглотить эту энергию, подобно тому, как он делает это ладошками. Но нужно очень постараться, ведь переизбыток не сможет вечно храниться в его теле — он просто вспыхнет, как сосуд для бомбы. И не обсудить это с Сорок-вторым, когда он так отчаянно доверяет Майлзу хозяйничать в собственном мире, — кажется преступлением, предательством не только его, но и самого себя, — той стороны, которая хочет помочь, а не наломать ещё больше дров.
Его идеи уходят на второй план, он просто следует жестам тела Сорок-второго, понимая каждую его идею.
Безусловно — старший просто непредсказуем, он действует так быстро и четко, что Майлзу остаётся лишь восхищаться очередной раз, а его сердце только сильнее…
теплеет. Взгляд смягчается, замедляя время, чтобы посмотреть подольше на бой Бродяги. Паучок аж до стыда и неловкости чувствует себя принцессой, которую спасает какой-то мега крутой и невообразимый герой сказки! Это так глупо и по-детски, снова заставляет задуматься о том, что на самом деле чувствует мальчик к своему двойнику.
Но не прямо сейчас.
Бродяга ловко отсекает доктору Осьминогу двое его щупалец, слыша жалобные охи, а следом разъярённый крик, полный отчаяния и непонимания. Материал его оружия был неизвестен, но какое вещество вообще способно быть настолько острым и твердым, чтобы отсечь полностью покрытые броней отростки, как кусок мягкого хлеба?!
К сожалению, прекрасное начало — не залог успеха, поэтому в следующий момент, не смотря на старания Паучка, Электро умудряется выпустить сильнейший заряд в сторону Сорок-второго. И тот не видит этого, зациклившись на своём враге, хотя для Майлза время замирает, у него считанные секунды до неминуемой катастрофы — он не может себе позволить ещё одну смерть. «Из-за него» умерло уже слишком много людей. Допускать вмешательство в другой мир теперь кажется действительно большой ошибкой. Пульс его резко подскочил, когда по радужке глаза пробежались искры, оставляя красивые ломаные линии. Он атаковал врага его же стихией, но, на удивление это сработало. Будь у него время — он бы порадовался, задумавшись еще об одной особенности энергии в разных мирах, — но его паутина ловко обхватывает напарника, стягивая с траектории электрического заряда.
И всё бы ничего, если бы заряд этот не задел металлическое лезвие клинка Бродяги, перебираясь к руке и резкой болью проходясь по обычному человеческому телу, сжигая в нем жизнь.
Зрелище настолько отвратное, что Майлз не думая, не тренируясь, на рефлексе хватается за чужие плечи и впитывает в себя излишнюю энергию, чтобы хоть как-то предотвратить неминуемое. Его пальцы белеют от того, насколько сильно он сжимает чужое тело в панике. Он не слышит ничего вокруг них и теряет умение дышать, чувствуя тот огромный заряд, который мог бы получить Сорок-второй. Находясь в воздухе, Паучок быстро юркнул в здание, куда-то на рабочие этажи, скрываясь от глаз второго врага.
— Вот чёрт…
Наконец-то прорезается у Майлза в ушах чужой хрип. Ему так тяжело смотреть, дышать и думать. Он не может поверить в то, что просто притягивает неудачи ко всем тем, кто ему дорог. Он пытается как лучше, хочет сделать всех счастливыми, но желает только несчастными.
— Прости… прости, я не знал… я не думал…
Майлз пытается быть сильным, но он не может — он подросток в конце концов, он пережил столько ужасного… Он опять ноет и опять корит себя за это, чертовски убиваясь из-за своей слабости, когда перед ним буквально он, но самый обычный человек, без супер-способностей, однако сильнее в несколько раз. Человек, тоже переживший многое, видавший жуткое и отвратительное, настолько бесчеловечное, что тошнит и выворачивает наружу, но при этом парень держится, практически не проявляя своих слабостей. И единственная слабость, на которую он зря повелся — сам Паучок.
Приглашать его было ошибкой, как и следовать в бой, впрягаться… — но он снова остался на стороне младшего, желая облегчить его одиночество и горе, не бросая в самые ответственные минуты, жертвуя собой и своими убеждениями. Да что уж там — всем своим чертовым
миром, ради него одного. И это потому, что рядом с ним не было кого-то, кто чувствовал всё тоже, что и он сам. Это язык его внимания, привязанности и
любви — оберегать близких, дарить им всё то, в чём они нуждаются, видеть их улыбку и жертвовать собой, разрушаясь изнутри, лишь бы их счастье залечило его.
Он на первый взгляд не кажется таким слащавым и чувствительным, но именно такие серьезные и холодные с виду люди таят в себе больше всего доброты и простоты. Майлз не мог поверить в это, пока чувство потухающей прямо перед ним жизни не начало отрезвлять его разум.
— Хватит ныть… следи за спиной.
Майлз в панике обернулся, дрожащими глазами высматривая опасность. Он довольно неплохо укрыл их, падая с высоты найдя неплохое временное место, но если он продолжит так громко хныкать и пищать, как дитя малое — очухавшиеся враги мигом надерут им задницу по новой.
— Что же мне делать… наверное сильно болит, да? Но ты оставайся тут, ладно? Я имею ввиду, тут, со мной.
Майлз прижал Сорок-второго ближе к себе, его руки дрожали от страха, но он попытался медленно встать, чтобы не причинить ещё большей боли своему напарнику. Его глаза в панике искали более надёжный путь отступления, а под ноги бросались комки стыда, из-за которых он спотыкался. Они так и кричали, что он проблема, что он действительно ошибка, — где бы он ни был, вокруг него всегда будут неприятности. Ему не стоило становиться Человеком-Пауком… никогда.
— Погоди, погоди… не стоит прижиматься… положи меня…
Хрипит старший и пытается отпрянуть от своего двойника, а тот смотрит щенячьими глазами и не понимает… почему от него хотят отдалиться, просто лечь и, — он не знает — умереть?
Продолжая не слушаться он мотает головой и делает пару шагов в сторону выхода, вызывая небольшую боль у старшего, отчего тот шипит. Он не дурак, он понимает Майлза, хотя видеть его настолько напуганным из-за, казалось бы, — никого, — очень странно.
— Так нужно делать при ударе током… слушайся меня и всё будет… всё будет нормально.
Пытается утешить Сорок-второй. Майлз и сам мог бы догадаться, в конце концов — мозги у него на месте, а физику он знает замечательно, чтобы понять все просьбы своего двойника. Однако подумать у него не хватает времени — время для него утекает со скоростью света, когда он боится и паникует, что перешло все границы нормального, психически здорового человека.
Бродяга и о себе не может сказать, что кукушка у него на месте, но в конце концов, контроль он не теряет, даже будучи на грани смерти. Возможно, он уже просто привык убивать и видеть смерти невинных. Сейчас он не хочет представлять, какой была бы его реакция после смерти второго члена семьи спустя два года после первой… Наверное душераздирающая и сводящая с ума. Совсем…
Майлз наконец-то слушается, действуя более здраво, приводя себя в чувства. Когда тело старшего лежит горизонтально и он сам пытается нащупать рукой нужный карман — не понятно, что он хочет найти своими непослушными в данный момент руками, ведь нет таблеток от электричества, нет зелий и магии. Ничего нет.
Паучок любопытно наблюдает, но терпение его не задержалось надолго, поэтому он все же схватил чужую руку и сжал.
— Что ты ищешь? Позволь мне помочь тебе…
Практически взмолился он, наклоняясь ближе к лежащему телу. Но Бродяга ему не ответил, точнее не сразу — лишь тяжело вздохнул.
— Обезболивающее. Простое и безопасное, чтобы я мог идти…
Конечно же… что же ещё? Этот мир… пугающе прогрессирует, что для Сорок-второго, препарат, который должен быть невероятно сильным и с последующими побочками — «простое и
безопасное обезболивающее». Так ли это на самом деле или это просто утешение ребенка внутри Паучка? Младший не мог проверять это бездействием, поэтому он сжал ладонь старшего и второй рукой полез в карман, доставая оттуда аккуратно упакованные капсулы, заранее приготовленные для быстрого использования. Одним мигом одна их них оказывается во рту Бродяги и Майлз даже помогает ему раскусить эту гадость, нежно надавливая на чужой подбородок.
Лицо Сорок-второго искажается от неприятного вкуса, но что поделать — жить захочешь и не такое выпьешь. Правда гарантию жизни это не давало, сердце очень ненадёжно колотилось в груди, всё тело жутко покалывало, глаза закрывались сами по себе и Паучок видел это. Видел как из-за него гаснет искорка внутри напарника, пусть из-за него же она и начала светиться снова спустя долгие годы непонимания и груза одиночества на юношеских плечах.
— Идём… вернёмся домой…
Практически прошептал старший, звучало это как полноценная команда, когда он попытался встать рывком, но угодил в защитные объятия своего двойника. Майлз успокоил свои слезы и стал сильным в этот момент. Он расправил опущенные плечи, позволяя Бродяжке укрыться в них, словно под самой надёжной защитой. Он вечно тянет на себе всё, много думает и лидирует… Пришло время для паузы.
Старший очень удивился, по его губам было заметно, что он хотел что-то сказать, может спросить, но не стал, уставше кладя свои руки на чужую талию, прижимая ближе к себе, греясь и растворяясь.
Они сидели так минуту, прежде чем Сорок-второй почувствовал знатное облегчение, а с губ сорвались тихие стоны, толи боли, толи удивления, толи просто нежные и томные — и, словно, это было словно не от эффекта капсул с горькой жижей. Вовсе нет… он отстраняется, насильно хватая Майлза за плечи и отдирая от себя, потому что тот по-детски не позволял.
— Так и думал…
Бродяга увидел самое банальное, что только можно — Майлз забрал энергию из тела напарника в себя, но уже получив переизбыток, отчего слегка искрил, держа теперь ладони подальше от чужого уязвимого человеческого тела. Кажется, успокоившись в его голове начали появляться рациональные мысли, и хотя Сорок-второй не одобрял причинение боли Паучку во благо собственной шкуры — он тепло улыбнулся и засмеялся, снова бросаясь в объятия и не объясняя причину своего смеха, хотя лицо младшего говорило само за себя — «Что в этом смешного?!»
— Спасибо…
Тихо произнёс Бродяга, недолго похихикав и нехотя отпуская младшего. Они кратко переглянулись, потому что Сорок-второй стремительно отвел взгляд, словно застеснялся своей мягкости. А Паучок лишь ласково смотрел на него, прощая ему такое «преступление», и всё еще смешно искрил. Особенно красиво это было заметно в янтарной радужке глаза, но красота эта опасна.
— Идём же… надо найти маму и дядю. И очистить тебя от тока.
— Да. Да, ты прав.
Паучок встает с земли, используя паутину, дабы лишний раз выпендриться, но не забывает и про старшего напарника, протягивая ему «руку» помощи.
***
Довольно удачно добравшись до дома, помогая друг другу и избегая новых приключений на задницу, не имеея надёжного плана, их ждал сюрприз. Они хотели забрать родных Бродяги и передохнуть уже в безопасности и полной уверенности за их безопасность, но…
Они увидели записку. Майлз сразу заметил на ней яркую подпись, которая просто кричала издалека о том, чьими руками это было написано. Ему не хотелось подходить ближе и изучать. Не хотелось вообще вспоминать её… Сорок-второй заметил беспокойство младшего, особенно когда он так крепко вцепился в его запястье, не давая сделать шага в сторону стола. Его взгляд смягчился, потому что он прекрасно помнит, как Майлз хныкал в его постели пол ночи… он знает, какой труд для него — забыть и отпустить. И он справлялся, он такой умничка, такой сильный…
Бродяга кладёт свою свободную ладонь на напряженную руку Паучка и гладит, а потом нежно похлопывает, привлекая его внимание на себя. Когда их глаза встречаются друг с другом — становится легче. Старший кивает и освобождается из крепкой хватки, чтобы прочитать текст, возможно, не из самых приятных.
«Я не могла оставаться в стороне, моя голова трещит каждый раз, когда ты рискуешь потерять что-то. Я забрала их в безопасное место, они даже не узнают обо мне.»
«Гванда»
Вроде бы всё ясно, но… Сорок-второго это не успокаивает и ни в коем случае не устраивает. Это его семья. Так какого черта эта девчонка вмешалась?! Пусть она пишет о добрых намерениях, но он ей не доверяет и никогда не доверится. Он сжимает клочок бумаги в руке и какое-то время стоит в раздумьях, прежде чем оглянуться на не менее опешившего двойника. Тот был не зол, а скорее растерян. Он пожал плечами, мол, «да понятия я не имею, что это такое!».
— Мы её найдём, я обещаю!
Нервно говорит Майлз, не веря тому, что Гвен занимается подобным. Она уже все, что могла, сделала. Он попрощался с ней, навсегда, отпуская… Может это и детское избегание проблем, но он действительно хотел бы, чтобы она не приходила в тот день…
Хотя нет… стоп… нет. Возможно только благодаря ей Майлз встретил своего двойника, который держит его на плаву; Джефф умер в любом бы из исходов, но сейчас — у него есть кто-то, кто понимает Паучка, смягчает его боль. Стоило ли это того? Ответ дать сложно. Или даже невозможно. В любом случае рассуждать о прошлом сейчас не то что бесполезно, но и вредно.
Майлз начал нервно, трясущимися пальцами клацать по часам, выбирая куда бы им отправиться. Что Гвен могла назвать «безопасным местом»? Рядом с ней он вообще не мог бы почувствовать безопасности сейчас, а ведь он даже не знал, как она обошлась с Сорок-вторым при их единственной встрече. Бродяга не рассказал, потому что просто не хотел расстраивать и вспоминать то, что сильно кусается где-то внутри, под ребрами.
В это время он, кстати, стоял неподвижно, пялясь в одну точку с яростью. Ему действительно не нравилось то, что его семью куда-то
украли. И самое главное — как дядя Аарон и Рио вообще согласились?! А если… их
заставили?
Хруст пальцев. Сорок-второй хватает чужую руку и сердито заглядывает в глаза, пытаясь успокоить панику младшего, но видок его только добавляет нервов, загоняя иглы вины и безысходности в позвонки.
— Ты хотя бы представление имеешь, какие координаты надо вбить? Куда она могла уйти с ними?
— Нет, я… я не знаю, что у нее в голове творится… я её, оказывается, совсем не знаю… и никогда не знал.
Виновато говорит Паучок, опуская глаза в пол и ёжась от дискомфорта. Но Сорок-второй на удивление сдержан рядом с ним и всё ещё старается быть максимально нежным. Это ведь не его вина… уж точно не его младшего двойника.
— Подумай. Хорошо подумай. Я знаю, на что ты способен. Ты слабеешь каждый раз, когда не можешь сдержать свои страхи, поэтому возьми же себя наконец в руки.
Это звучало не грубо, просто строго. Достаточно строго, чтобы Майлз почувствовал укол в сердце и сжал волю в кулак. Он ещё не решался посмотреть в глаза Сорок-второго, но тот сам схватил его подбородок, направляя взгляд младшего строго на себя. Они были близко, действительно близко. Нежная кожа лица чувствовала дыхание друг друга.
Бродяга чутко ждал ответа, смотря на
губы младшего, а потом снова в глаза. Его рука, оставаясь у лица Паучка немного сжимала щеки, но лишь малость, чтобы у того не было соблазна отвернуться. Он ждал, пока они зашевелятся, оглашая точное место…
