43

Долохов стал часто бывать у Ростовых. Ситуация с Соней, — думал он, — в некотором роде даже сыграла ему на руку: теперь участники неприятных событий, так ловко обведëнные им вокруг пальца, куда проще относились к его язвительности, принимая её за маску, под которой скрывалось великодушие. — С каждым днём Софья Александровна, как цветок в саду, распускается в своей красе, — заметил Долохов на одном из вечеров. Не то чтобы он чувствовал острую необходимость бросить подобное замечание, но пение Наташи, каким бы прекрасным оно ни было, давно ему наскучило; хотелось вновь разговорить Николая на тему отношений с cousin. Сами по себе любовные сплетни Долохова не интересовали, однако тот факт, что эта любовь была запретной, притягивал его внимание. Как и ожидалось, Николай повёлся на уловку: он не мог устоять перед лишними откровениями, когда кто-то хвалил его выбор, и в порыве чувств мог нечаянно выболтать сокровенное, безоговорочно доверяя собеседнику. — Ты находишь? Соня и впрямь чудесное создание, я не устаю в неё влюбляться! — Отчего ж не женишься? Поговорил бы с графиней, да, глядишь, разрешилось бы всё, — пожал плечами Долохов, не то чтобы желая склонить Николая к женитьбе, но надеясь услышать другие, более существенные и занимательные причины их с Соней положения. — Если б всё было так просто! — грустно улыбнулся Ростов, отпивая из бокала с шампанским. — Мне ведь, признаться, не раз уж приходилось влюбляться... И я не уверен, что однажды перестану. Ты не подумай, Соня знает, я ей в первую очередь говорил об этом. А она всё одно твердит: будет тебе, будет тебе, мне довольно самой любить! Что ж тут поделаешь? Мне стыдно, но... я не могу ей чего-то обещать, а должен, верно? С тех пор как я поступил на службу, мне дорога свобода, я не тороплюсь связывать себя узами брака, а Соня... Ах, Соня, я виноват перед нею... Он перевёл взгляд на товарища и вдруг заметил, что тот с трудом сдерживает смех. — Стало быть, приятно, не правда ли? Что же, понимаю: такая чистая, бескорыстная любовь не может не льстить. — Позволь! — воскликнул Ростов, начиная злиться, но на сей раз Долохов быстро понял, что обстановка начинает накаляться. — Я же не виню, Ростов. Молодость на то и нужна, дабы влюбляться, уж ты-то ещё и сдержан, поверь! Может, Софье Александровне быть твоей женой, а может, иначе сложится... Как знать? — Здраво ты рассудил! — Николай успокоился столь же стремительно, как и вспыхнул; повлиять на его настроение было делом минуты. — Верно, верно, как знать? Беседы с Ростовым нагнали новую волну скуки уже через полчаса. Уловив момент, когда и хозяева, и гости были особенно увлечены событиями вечера, Долохов выскользнул из зала и направился бродить по имению без определённой цели, решив, что ежели с кем столкнëтся, то сумеет придумать какое-нибудь оправдание. Одиночество никогда не было его спутником, однако в шумной толпе, где музыка и пустые разговоры давно сплелись воедино, Долохов ощущал себя неловко. Впрочем, где-нибудь в заведении, предназначенном для встреч особого круга лиц, в плену карточных игр и дорогого алкоголя, ему хотелось находиться не намного дольше... «Видать, проходит молодость, — с печальной усмешкой подумал он, — эх, Ростов, тебе ли не влюбляться!» — Фёдор Иванович? Что ж вы не со всеми? — послышалось в звенящей тишине. В просторном помещении библиотеки, мимо которой медленно проходил Долохов, возле высокого стеллажа, стояла миниатюрная брюнеточка с вязаным платком на хрупких плечах. Запах пыльных страниц пропитал воздух, и она дышала им полной грудью, беспокойно теребя обложку одной из книг. «Надо же, и правда цветок, — вспомнил Долохов недавний разговор. Прежде Соня никогда не казалась ему настолько изумительно женственной, как здесь, в забытой библиотеке. — Вот где цветок может по-настоящему распуститься?..» — Фёдор Иванович? Здоровы ли вы, Фёдор Иванович? Он не сразу очнулся, поняв, что молча смотрит на девушку издалека, узнавая её и в то же время словно встречая впервые. «Неужели она была такой всегда?.. Робкая Соня, гордая Соня, смешная, как все, но... В ней что-то изменилось, или же я чего-то не примечал? Не понимаю...» — Благодарю, я в полном здравии, — наконец ответил Долохов, поклонившись. — Я увидел, что вы покинули зал, и решил поискать в комнатах. Простите мою дерзость... Мне хотелось пригласить вас, как тогда. — А... вы добры, — пробормотала Соня, на удивление не смутившись. Она будто пребывала в состоянии гипноза и воспринимала всё иначе. — Николай Ильич пригласил меня сегодня на кадриль... Я немного устала и пришла сюда отдохнуть. Прошу извинить, я не имею обыкновения оставлять гостей, ежели... — Она всё же вспомнила злополучный вечер, чуть порозовела и не закончила предложение. — Вы любите это место? — продолжал Долохов заинтересованно, сам не подозревая о собственном лукавстве: он действительно теперь не сомневался, что искал Соню и собирался танцевать с ней, хотя ничего подобного у него прежде в мыслях не было. — Cet endroit... Il y a beaucoup de place pour l'imagination ici, [1] — ответила Соня на французском, стесняясь произносить такую детскую фразу на родном языке. На секунду она отвернулась, прикрывая лицо и уже, очевидно, сердясь на себя за искренность. Однако Долохов был слишком занят собственными размышлениями, чтобы дразнить её. — «Житие Сергия Радонежского», — прочитал он название её книги, и на миг, когда его рука потянулась к обложке, их пальцы легонько соприкоснулись. — Вы житие предпочитаете роману? — Je... oui... probablement... [2] — испугалась Соня, от неожиданности позабыв русскую речь, но тут же собралась с духом и стала серьёзнее: — Мне нравится духовная литература. — Быть может, вам привезти что-нибудь в следующий раз? В моей личной библиотеке хранится «Житие Николая Чудотворца», вы читали? — Не стоит, Фёдор Иванович, у маменьки есть экземпляр... — То у маменьки, а то ваш, — улыбнулся Долохов тому, что она назвала графиню матерью. Нечто трогательное, нежное и близкое сердцу было для него в этой милой её привычке. — Знаете, у меня на службе произошёл занятный случай. Один офицер, хороший мой знакомый, держал дуэльный пистолет в большом футляре — точь-в-точь обложка Библии! С виду книга, а откроешь — там оружие. Над ним все потешались, конечно, некоторые набожные и вовсе богохульником считали... А случилось как-то ему в одиночку с неприятелем столкнуться; бывает ведь и на войне, что рядом — ни души. Ну, тех двое было, они всё необходимое у него забрали, а самого собрались, ясно дело, к смерти приговорить. «Что ж, — ответил обречëнный, — я человек православный, позвольте хоть перед смертью к Всевышнему обратиться». На врагов, само собой, смех напал, вот они, глупые, и позволили ему к Библии прикоснуться: молись, мол, глядишь, поможет твой Бог тебе. А он-то ловкач был: за какие-то доли секунды одного сразу пристрелил, второго, пока тот замешкался да за оружием потянулся, в плен взял до прихода наших. Долго ж потом шутили: вот она, сила книжного слова! Соня прикусила губы, стараясь не растянуть их в нелепой усмешке. Совесть подсказывала ей, что грешно слушать подобные рассказы о Библии и, тем более, находить их забавными, однако ничего не могла поделать: выражение лица повествователя было слишком уж комичным в этот момент. Долохов же, поняв, что Соня хочет смеяться, и сам не смог сдержать себя. Оба они неприлично захохотали, позабыв о том, что находятся полном гостей имении. — Соня! — окликнувший их полудетский голосок заставил прекратить веселье. Из-за двери, недобро прищурившись, выглядывала Наташа. Выглядела она рассерженной, и всегда смотревшие ласково тёмные глазки теперь метали молнии. — Моё почтение, Фёдор Иванович. Могу я ненадолго попросить Sophie? — Ах, конечно, что ж это мы? — растерялась Соня и впопыхах, не особо думая о том, что делает, сунула книгу в руки Долохова. — Я вынуждена покинуть вас, excuse-moi [3]. Она выбежала из библиотеки, оставив его наедине с собой, прежде чем он успел что-либо ответить. «“Excuse-moi”? — повторил Долохов, как во сне. С книги ещё не успели выветриться тëплые отпечатки Сониных пальцев. — Это место... что с ним не так?» Наташа позвала подругу в пустую комнату и, убедившись, что никто не подслушивает, глубоко вздохнула, собираясь начать разговор. — Он сделал... сделал... — Кто «он»? Что сделал? Наташа! — Денисов... сделал мне предложение! Соня ахнула, не с ходу найдя нужные слова. Она просто не могла представить, что на её прелестную cousin, которая ещё вчера была ребёнком, игравшим с куклой Мими, кто-то посмел посмотреть как на взрослую леди. — Как же мне поступить, Соня? Мне ведь боязно отказать... Он такой хороший, он так расстроится! — Ты бы с маменькой поговорила, Наташа, — сообразила Соня. — Я к ней первой пришла. Она всё смеётся, мол, коли замуж собралась — будь счастлива! — Наташа гневно тряхнула головой, злясь на то, что графиня ответила ей, как маленькой. — Я рассказала, что, хотя я Денисова люблю и уважаю, замуж за него не хочу, а она собралась сама с ним на эту тему объясниться. — Что ж, тем лучше? — Да мне ведь тоже надобно что-то ему сказать! Нельзя всё на маменьку переложить, предложение-то мне сделали... Соня не сдержала улыбки. Совсем юная, неопытная и наивная Наташа в свои молодые годы считала некрасивым поступком перекладывать ответственность на других людей даже в тех делах, где немногое могла решать самостоятельно. — Вот и скажи это: мол, я вас, Василий Дмитриевич, бесконечно уважаю и любить буду всегда, но замуж мне пока рано, вы уж не обессудьте. — Верно! Так и надо, — Наташа подскочила на месте, радостная, что диллема оказалась куда проще, чем ей думалось. — Merci! [4] Слушай, — она вдруг резко нахмурилась, — ты уж не сердись, что спрашиваю, но... неужто вы с Долоховым теперь дружны? Мне кажется, это нехороший человек, не зря про него всякое судачат... — Дружны?.. Нет, вовсе нет... — замялась Соня. Она понятия не имела, что на неё нашло, когда она разговорилась с ним в библиотеке и даже позволила себе рассмеяться над его историей. — Мы с ним случайно свиделись. Он не такой плохой, как тебе кажется, он товарищ нашего Николая. — Ясно. Прости, я на миг решила, что ты... что Николенька... ты ведь любишь лишь Николеньку? Ты не предашь его? — Наташа! Зачем ты так, голубушка? Nicolas мой единственный дорогой и любимый человек, я бы никогда... — Соня стыдливо опустила глаза. — Полно, полно, Сонечка! Прости, прости, прости! Какая же я глупая! — захныкала Наташа. Желая наказать себя за сомнение, она изо всех сил дëрнула прядь своих волос. Соня, тоже расплакавшись, убедила её в верности Николаю, пообещала быть всегда рядом с ними. Тогда только Наташа успокоилась, вспомнила, что ей нужно к Денисову, и, как ни в чëм не бывало, побежала вон из комнаты. Подобно своему брату, она запросто поддавалась одним эмоциям, столь же легко меняя их на другие. И хотя больше Наташа к своим опасениям не смела возвращаться, вскоре её несмелые догадки передались всем обитателям Отрадного. Долохов не просто посещал каждый вечер в доме Ростовых — теперь он как минимум половину своего свободного времени посвящал Соне: то заведёт с ней разговор об искусстве, то пригласит её, едва та закончит танцевать с Николаем, то засмотрится на неё во время обеда (на обеды он, к слову, приезжал практически регулярно) такими глазами, что покраснеют все, кто сидит за столом. Вслух об этом никто не говорил, однако между Ростовыми было решено, что ездит Долохов ради Сони. Николай, однако, не то чтобы считал совсем уж смешными подобные доводы, но и безоговорочно верить в них не хотел. Несомненно, он замечал взгляды друга, направленные на Соню, и всё же три вещи, известные ему точно, не позволяли серьёзно беспокоиться. Во-первых, Долохов частенько увлекался девушками, при том забывая их имена буквально через неделю. Во-вторых, при неловких попытках Ростова узнать его мнение тот умело увиливал и отшучивался, словно не придавая значения тревогам такого рода. А в-третьих, Соня просто не могла полюбить кого-то, кроме него, Николая. — Фёдор Иванович, ну вот, так и думала, что вы меня ослушаетесь! Зачем вы это? Спустя пять дней после беседы в библиотеке Долохов всë-таки решился на подарок. Правда, привёз он не «Житие Николая Чудотворца», а роман «Юлия, или Новая Элоиза», который вручил Соне, оставшись наедине с ней. — Хоть вы и велели ничего не дарить, я вспомнил вашу любовь к литературе и поискал что-нибудь подходящее. — Подходящее? — насупилась Соня, а Долохов поджал губы, пытаясь сохранить на лице приличествующее случаю выражение и не расхохотаться. — Я не нашёл обещанной книги, должно быть, потерял... Но это произведение тоже неплохое. Хотите, я буду читать вам по главе ежедневно? — Прекратите, прошу! Я благодарна вам за подарок в любом случае: вы желали как лучше. Только, боюсь, хранить его в маменькиной библиотеке мне будет затруднительно. Там нет книг... такого рода. — Так храните в моей. Соня непонимающе посмотрела в искрящиеся азартом глаза. — Я совсем с вами запуталась. Вы то шутливый, то сурьëзный... Каков вы настоящий? — А может быть, оба настоящие? — Долохов внезапно присел на колено — Соня оцепенела от обуявшего её страха. — Софья Александровна, вы мой ангел, и я перед вами такой, какой есть, — ей казалось, что ускоренный стук его колотящегося сердца отдаётся у неё в ушах. Долохова захлëстывало непривычное волнение, смешанное с восторгом; так чувствуют себя карточные игроки, когда идут ва-банк. — Я люблю вас и прошу стать моей навеки, а больше мне нечего сказать. Люби я вас меньше — сказал бы больше, но вы... — Фёдор Иванович, что вы! — опомнилась Соня, залившись багрянцем. — Встаньте немедленно, умоляю! Ежели кто увидит... — Мне уж неважно, увидит ли кто, — Долохов печально усмехнулся и с поцеловал её руку. — Вы единственная девушка в моей жизни, которую я могу любить и уважать. Вам ведь приятно было проводить время со мной, али мне лишь показалось? — Я проводила с вами время, как со всяким уважаемым гостем, — Соня старалась говорить спокойно, но голос её дрожал. Отчего ей легко было наставлять Наташу, а теперь она, попав в ту же ситуацию, едва подбирала слова для объяснения? — Вы же это знали, Фёдор Иванович. Вы всегда знали, что я люблю другого. Зачем вы просите меня? — Любите другого... Вы правы. Я знал, я мог понять, но... всё равно сделал это. Понадеялся, что вы не станете лгать самой себе. — Лгать? — Соня ошарашенно отступила назад. — Вы... обвиняете меня во лжи? — Нет, Софья Александровна, постойте, — Долохов поспешно встал с колена, — я не намеревался вас обижать. Я не вполне правильно выразился. Вернее сказать: я понадеялся, вы осознаете, что происходит между нами. Мне тоже не сразу удалось понять себя, но наши встречи, разговоры, танцы... Вы не были такой ни с одним гостем, нет, и я не ощущал подобного прежде... Я мечтал встретить вас всю свою сознательную жизнь. — Но я люблю другого. Мне жаль огорчать вас, не сердитесь на меня и простите, ежели дала вам повод думать иначе. — Я не заставляю вас вмиг отказаться от чувств, — нетерпеливо, начиная раздражаться, сказал Долохов. — Коли нужно время проверить их, я согласен подождать, пока... — Фёдор Иванович, это ни к чему! Я уверена в чувствах к человеку, мною любимого, и не смогу отказаться от него, сколько бы времени ни прошло, — отчеканила Соня, вспоминая недавнюю клятву, данную Наташе; чьи-либо сомнения казались ей оскорблением. Долохов замолчал. Минуты две он стоял, не шевелясь, у комода, рассматривая на нём едва заметные пылинки, не убранные прислугой. — Приношу свои извинения, — наконец произнёс он и вышел. Соня присела на стул, глубоко дыша и унимая дрожь в теле. Этот человек, что сделал ей предложение, вряд ли появится у Ростовых вновь, получив отказ, потому больше ей не стоило рассчитывать на встречу. Соня бросила взгляд на книгу, которая по-прежнему лежала на полке. — Фёдор Иванович! — она, не думая, схватила её, распахнула дверь и окликнула Долохова, шедшего по коридору. — Вы... это всë-таки ваше, да? Тот, угрюмо посмотрев на Соню, отвернулся и ускорил шаг. — Не заставляйте меня думать о вас дурно, — ответил он напоследок, прежде чем окончательно скрыться из виду. Соня вернулась к себе. Упав на кровать, она горько заплакала, когда неожиданно поняла, что посоветоваться ей не с кем: Наташе самой требовалась помощь в matrimonial [5] вопросах, Николай разозлится и расстроится, графиня укорит в отказе от выгодной партии. Оставалось только искать спасение в мысли, что она не предала милого ей Николая и поступила, как следовало поступить порядочной девушке. Лишь странная тоска при осознании того, что Долохов, чьë предложение было лестным и, очевидно, искренним, больше не переступит порог их дома, сжимала её грудь невидимым обручем. А Долохов, в двух предложениях уведомив изумившихся Ростовых о своём неожиданном уходе и возвратившись домой раньше, чем обычно, немедленно сел за стол, достал листок бумаги и чернила. Ярость бурлила в нём вулканом, который после целого столетия молчания вдруг начал извергать потоки лавы, сжигающей всё пространство вокруг. «Никогда, никогда в жизни меня так никто не унижал», — он с силой стукнул кулаком по столу, будто эта деревянная доска была виновником его проблем. Он, откинув всякую гордость, опустился перед нею, Соней, на колено, открыл ей то, чего не говорил никому прежде, признал себя зависимым от её воли, а она... Долохов оторвал от листка половину и начал сочинять записку. Графу Николаю Ильичу Ростову Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам, — он понимал, что к тому времени причины эти будут известны, — а у меня всё ещё имеется необходимость переговорить с тобою на одну личную тему, буду рад видеть тебя завтра в десятом часу вечера в Английской гостинице.