43

Ростов немало удивился, получив записку. После того как Соня рассказала ему о произошедшем, он был уверен, что теперь друг не захочет с ним видеться. Графиня была более чем разочарована: называла племянницу неблагодарной, легкомысленной девочкой без чувства долга. Николай же понимал, что был бы очень недоволен, ответь Соня согласием на предложение Долохова; конечно, она имела право разорвать узы их детского обещания, но в глубине души он почувствовал бы себя уязвлëнным, слишком быстро забытым. В десятом часу вечера Ростов явился в Английскую гостиницу, где его провели в занятый Долоховым номер. Войдя в хорошо освещëнную комнату, он обнаружил в ней по меньшей мере двенадцать человек, толпившихся у стола. У всех в руках были карты, а на столе лежали драгоценности и ассигнации. — А, Ростов, — безразлично произнёс Долохов, заметив его. — Присоединяйся, мы только начали. «И что за чëрт? — невольно подумал рассерженный Николай. — Разве в таких обстоятельствах на личные темы принято говорить?» Рассудив, что отказ будет воспринят как неуважение, он всё же присел напротив товарища. — Сколько ставишь? — продолжал Долохов, не глядя на него. — А то ведь на интерес неинтересно, верно? Господа, кладём деньги сразу! — Не при деньгах я, — смутился Ростов. — Я за другим здесь... — После, после о деле. И ничего, что пустой: отдашь уж как-нибудь, не первый день знакомы. Или боишься со мною играть? — Долохов обвёл присутствующих смешливым взглядом. — Говорят, господа, я нынче прослыл шулером! «Нельзя совсем не поставить, — решил Николай. — Это как напрямую сказать, что я ему не доверяю... Как же я могу не доверять? Но он теперь на меня в обиде, вот и подшучивает...» Игра началась. Уже в первые полчаса ставки со ста рублей взлетели до восьмисот: Долохов нещадно отбивал все карты. Ростов вдруг вспомнил, что отец намедни дал ему ровно две тысячи и велел быть поэкономнее некоторое время. — Что ж, никак, боишься испытать удачу? — товарищ вопросительно выгнул бровь, увидев его смятение. — Да помнится, вот, сам говорил: на счастие с тобою лишь дураки играют, — осмелился высказаться Николай. Гости захохотали, найдя замечание остроумным. Долохов тоже развеселился. — А верно! Только ведь я на тебя немало уже записал. Может, отыграешься? До дела нашего времени вагон. «А может, отыграюсь? — с надеждой повторил про себя Ростов. — Не серьёзно же он на мели меня оставить хочет...» Ещё час понадобился ему, дабы осознать, что друг шутить не намерен. Долохов записывал каждый проигрыш на листке, не обращая почти внимания на других игроков; да и те перестали считать свои деньги — теперь всеобщий интерес представляли Ростов и его товарищ. Цифра перевалила за два десятка тысяч: Николай давно уже проиграл больше, чем мог выплатить. «Не пора бы остановиться?» — спрашивал он взглядом. Лишь взглядом, поскольку гордость не позволяла ему показаться мелочным перед гостями. — Ну, довольно, я думаю, — наконец сказал Долохов, откидываясь на спинку стула. — Выпить надо, не так ли, господа? Я лично изрядно устал сидеть, сосредоточившись. — Да, устанешь столько сидеть, скучно даже, — ответил Ростов, но по глазам товарища прочёл, что шутить тут было неуместно. — Когда деньги изволите принести, граф? Я человек не то чтобы занятой, но хотелось бы поскорее всё уладить, не люблю затягивать. Николай посмотрел на листок, где крупными цифрами обозначалась сумма долга. За два часа он проиграл сорок три тысячи. — Ах, да, я ведь обещался с вами ещё одно дельце обсудить... Извиняйте, господа! — Долохов потянул его за рукав, призывая выйти из номера. Едва они остались наедине, Ростов вырвался и отряхнул края костюма, словно от невидимой пыли. — Я сразу отдать не могу, как понимаешь. Возьмёшь вексель. — Вексель, значит, возьму? — усмехнулся Долохов, забавляясь. Видно, однако, было, что забава эта не приносила ему в полной мере удовольствия, а скорее служила возмещением некоего морального ущерба. — Ростов, ты же знаешь поговорку: «счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя... Он не договорил, то ли потому, что сам не знал ещё до конца, чего желает сказать, то ли потому, что считал мысль уже вполне ясно высказанной. В любом случае, Николай знал лишь одно: этот человек понимает свою власть, играет с ним, как кошка с мышкой. — Кузина моя тут ни при чëм, и говорить о ней нечего! — выпалил он на одном дыхании, рассердившись до бешенства. — А-а-а, — кивнул Долохов, вмиг став серьёзнее. Больше ему не хотелось веселиться. — Так когда получить? — Послезавтра, — и Николай покинул гостиницу. По дороге домой Ростов успел достаточно остыть, чтобы начать мыслить здраво. Найти вдруг сорок три тысячи — задача не из лёгких, когда отец не без осторожности выдал ему на руки всего две. Неразумно брошенное «послезавтра» теперь казалось ему глупым, сказанным в порыве гнева словом. Где же за два дня достать такие деньги? И о чём он, дурной, только думал? Раз уронить репутацию, отказавшись играть на неслыханные суммы, — не то же самое, что запятнать её долговыми обязательствами. — Nicolas! Поздно же ты вчера вернулся, все уж спали, — с улыбкой пожурила Соня с утра. Завтрак был окончен, и теперь они сидели в комнате вдвоём, пока графиня была слишком занята, чтобы «проверять» их. — Маменька с Наташей весь вечер театр обсуждали. Тебе понравилось? Ты ведь сразу по окончании уехал, даже не предупредил. — Я говорил, что встреча у меня. Стало быть, торопился, — сухо ответил Николай. Соня удивлённо посмотрела ему в глаза. Её cousin выглядел непривычно подавленным, с членами семьи был нелюбезен, даже пение сестры не воспроизвело на него впечатления. — Николенька, да что же с тобой? Беда какая? Может, я в чëм виноватая? — Что ты, Соня! Ты ангел, я тебя не стою, — Ростов закрыл лицо руками. Нельзя было тянуть время, но объясниться с отцом ему не хватало сил. — Ты ведь прежде рассказывал. Помнишь, в детстве? Я какой-нибудь совет всегда давала, вот тогда как просто всё разрешалось! — Соня погладила его по голове. — Отчего сейчас не доверишься? — Я... я доверяю, но... — сдавшись, Николай взял её за руку. В самом деле, что дурного, если расскажет? Она не обвинит, не осудит. А скоро и так весь дом знать будет. — Вчера я проиграл одному человеку сорок три тысячи. Соня охнула, схватилась за голову. Она, конечно, не ожидала, что Николай увлекается азартными играми, однако гораздо важнее в этой ситуации для неё стала именно сумма проигрыша. — Как же... Nicolas, я ведь знаю, ты не из тех, кто рискует всем. Как ему удалось только тебя вынудить? — Полно тебе, никто меня не вынуждал. Моя вина, моя... И говорить тут не о чем. Что думаешь, Соня, как бы папеньке помягче сказать? — Быть может, есть ещё шанс вразумить того человека? Понимает же, наверное, что неоткуда взять... Ростов горько усмехнулся. Только юная наивная девушка может предположить, что кому-то захочется прощать такие деньги. — Ах, Николенька! Для чего тебе понадобилось играть? Неужто не подумал... — Я знать не знал, что игра будет. Я по иным причинам приглашён к нему был. — По каким? Николай отчаянно старался сочинить другое оправдание. Однако ничего толкового на ум не шло, да и сам он достаточно вымотался, чтобы лгать. — Тот человек — Долохов. Этого было достаточно. Соня мгновенно сложила все недостающие детали. — Всё же из-за меня... Прости, прости... — Нет! Нет, ma chère, вот чего я и боялся! — Ростов приобнял её за плечи, успокаивая. — Ты себя опять винишь, но виноватый-то я. Тотчас пойду к папеньке и во всём признаюсь. — Постой. — Соня с неожиданной решительностью остановила его. Во взгляде больше не читалось женской нежности — её сменил несвойственный холод. — Когда крайний срок? — Послезавтра. Но вряд ли успею... — Два дня. Может, одумается он за два дня. Ты папеньке не говори пока ничего, я сама поразмышляю, как лучше сказать, а ежели Долохов при своём останется, то отдадим ему деньги. Найдутся всяко, займём или... — Ты себя не слышишь, — разозлился Ростов. Его ужасала мысль о том, что свою проблему он взвалил на хрупкие девичьи плечи. — Не тебе подобные вопросы решать. — Nicolas! Прошу, доверься мне. Ничего никому не говори. Ты же сам утверждал: Долохов хороший человек, которого понять не каждый способен. Я его обидела, он сгоряча сорвался и теперь, небось, уже жалеет. Дай ему время, а коли не простит, тогда уж делать нечего. Заживём попроще, да только это не безвыходное дело. Николаю пришлось согласиться. Во-первых, он не горел желанием сообщать о своём поступке немедленно, во-вторых же, слова Сони заставили его вспомнить Долохова как доброго друга, не способного на дурное по отношению к нему. Почему бы действительно не поверить в лучшее, особенно если ничего другого не остаётся? Соня, тем не менее, не мыслила столь же оптимистично. Всё сказанное ею было лишь предлогом, дабы унять волнение Ростова и убедиться, что тот не предпримет попытку действовать. Долохов ни за что не простил бы долга просто так, а договориться с ним могла только она сама; в сумерки Соня тайно покинула Отрадное. Когда Долохов ещё ездил к Ростовым, он часто рассказывал ей о себе. При этом в рассказах упоминалось его место жительства, которое Соня, собрав воедино всю полученную информацию, сумела отыскать в большом городе. Благо, находился дом не на отшибе, и примерно за час она добралась до него пешком. Судя по тому, что она знала, Долохов жил один, отдельно от матери, так что разговор их вполне мог состояться tête-à-tête. [1] Вполне мог, но ведь Соня ни в чëм не была уверена, когда отправлялась туда. — Софья Александровна? — Долохов не казался хоть немного обескураженным. Очевидно, он предполагал, что этим всё и закончится. — Нехорошо, что вы одна... Что ж, проходите, я велю чайник поставить. Соня села за небольшой обеденный стол, где стояла наполненная пряниками ваза. Ей неловко было даже пересекаться взглядом с прислугой, подносившей чашки с чаем. Если бы в тот момент она решила трезво оценить сложившуюся ситуацию, то, несомненно, упала бы замертво, сгорев со стыда. — Нравится ли вам чай? Извините, что всё скромно: не подозревал о гостях. Вы просто так али по делу какому? — Будет вам смеяться, Фёдор Иванович, догадываетесь же, что по делу. — Я вовсе и не думал смеяться, — Долохов поставил на стол локти, подперев голову сложенными друг на друга ладонями. — Грустно мне. Я, признаться, всё ж был лучшего мнения о Ростове. — Уж не подумали ли вы, что Николай Ильич меня к вам отправил?.. — вспыхнула Соня. — Он ни малейшего понятия о моих замыслах не имеет! — Вот как? И каковы ваши замыслы? — Я хочу, чтобы вы простили долг, конечно. Любой ценой, что я могла бы заплатить. Долохов едва сдержал печальную ухмылку. Разумеется, ничего меньшего он не ждал от этой девушки. На службе ему часто приходилось видеть, как мужчины жертвуют собой во имя благородных целей, но подвиг женщины порой может быть не столь заметен. — Что вы подразумеваете под любой ценой? — Думайте что угодно, — Соня отвернулась, дабы не было видно выражения её побелевшего лица. — С первой нашей встречи вы ясно показали, чего нам стоит опасаться, но зачем-то я повелась на слова Николая Ильича, который всегда любил и уважал вас... Нет, теперь я могу вам сказать... Фёдор Иванович, вы... Она замерла, крепко сжав кулаки, не в силах закончить фразу. Воспитанность взяла верх над эмоциями, и Долохов лишь вздохнул, глядя на неё. — Софья Александровна, не ругайтесь вы, Бога ради, ну не ваше это. Вы сердитесь, естественно, что из-за меня Ростов в долгах как в шелках, но неужели я его силком играть заставлял? Каюсь, не без личных мотивов дело обстояло, — он натянуто улыбнулся, — да всем известно: heureux dans le jeu, malheureux en amour. [2] Может, судьба у него такая... А про первую встречу нашу вы напрасно: я тогда, возможно, и груб был, но для меня с той поры давно уж всё изменилось в отношении вас. Je vous aime... [3] Стоит ли снова об этом?.. И без того понимаете. Соня всё ещё молчала, не зная, поубавилась её ярость или, напротив, усилилась. Долохов говорил неприятные вещи, тут же разбавляя их примесью любовных признаний и лести: недаром считался душой компании среди городских повес. — Прошу, давайте о деле... — Хорошо, как пожелаете. Моя цена: сорок три свидания с вами. Все они будут проходить тайно, Ростов ничего не заподозрит. А ему скажу, что, мол, вспылил я малость, не всерьёз игра была, — он и поверит. Вы согласны? Сорок три свидания в тайне? Подобное казалось Соне невозможным, но такой, как Долохов, если уж что-то и предлагал, то не бросал слов на ветер; стало быть, решит этот вопрос сам. Количество тоже немало смущало, однако ради Николая Соня не станет возмущаться: обычные встречи — не замужество, она сможет пересилить себя и посетить их все. Главное, чтобы cousin не догадался о её жертве, остальное — несущественно. — Согласна. — Вот так просто? Софья Александровна, вы ведь понимаете, что если бы об этом кто-нибудь узнал... Да, вы должны понимать, раз явились сюда одна поздним вечером. Я хочу, чтобы вы были морально готовы: это не игра в благородство, вашей жертвы никто не оценит, напротив даже... — Будет вам из пустого в порожнее! — воскликнула Соня, не заметив в пылу эмоций, как повысила голос. — Я заранее была готова на всё... Мне за свои грехи лишь перед Богом отвечать. — Что ж, я полагаю, вы сделали свой выбор, — простодушно пожал плечами Долохов, словно речь шла об обыденном. — Не будете меня ненавидеть? — Соня ничего не ответила. — Молчите... Знаете, а я желаю всем сердцем, чтобы вы ненавидели меня. Да, ненавидели, проклинали, хотя вы на подобное и не способны. Желаю стать объектом вашей ненависти, чтобы вы только не направили её на себя. На лестнице послышались несмелые шаги прислуги и скрип ступеней. Лишь они разбавляли воцарившуюся в доме тишину; Соня по-прежнему не отвечала. Неужели этот жестокий человек, вынудивший её на позор перед своей совестью, мог и дальше делать вид, что заботится о ней? Холодные голубые глаза — сколько зла таится в их глубине, сколько порока? И как они порой притягательно, как обманчиво честны... — Скоро я пришлю вам письмо, где укажу время и место нашей второй встречи. Не волнуйтесь, его не перехватят, я позабочусь об этом. — Второй встречи? — Сегодняшнюю ночь я считаю за первую. — А... Николаю Ильичу сами сообщите? Долохов не сразу понял, что Соня имела в виду прощение долга. — Завтра же с утра. — В таком случае, мне ни к чему больше задерживаться. Благодарю за чай, — сухо бросила Соня и встала из-за стола, собираясь уйти. — Уже совсем темно, я попрошу вас отвезти. — Фёдор Иванович, не поймите меня неправильно, но я не приму вашей помощи. И провожать меня не нужно. — Вы тоже не поймите меня неправильно, — Долохов резко остановил её, сжав запястье так крепко, что Соня покраснела до корней волос и едва не вскрикнула от неожиданности. В его отрешëнном взгляде, направленном куда-то в пол, не читалось эмоций, но в тот момент он казался опаснее, чем если бы был до предела рассержен. Николай однажды рассказал Соне, что самое непредсказуемый зверь в лесу — медведь, чьи намерения нельзя предугадать, и она невольно сравнила Долохова с этим страшным существом. — Вы покинете мой дом только в экипаже. В душе Соня, хоть никогда бы и не призналась себе в этом, испытала облегчение от того, что не придётся тратить время на ночную дорогу. Тем не менее, ей было некомфортно от одной только мысли о милости виновника всех её несчастий, потому перед самым отъездом она не удержалась от колкого замечания, что «Фёдор Иванович — на редкость чуткий человек». — Ошибаетесь, я просто прирождённый лидер. Не терплю возражений: даже если ямщик велит мне убраться с дороги, когда иду пешком, я не обращаю на него внимания. — Зря вы так, — сказала Соня, прежде чем экипаж тронулся с места. «Может быть, — Долохов долго смотрел ей вслед, ощущая, как что-то обрывается в сердце, будто перерезанная нить. — Я уж и не знаю, что говорю и делаю. Я злюсь на вас, ужасно злюсь... и счастлив, что вы ещё способны злиться на меня. Ваше равнодушие было бы нестерпимо».