Сказки под ивами

— Вы довольны, Гемей-сама? Химеджима слабо улыбнулся нежности голоса, чистого, как и его ледяные водопады. Признаться, он заказал новое оружие только ради этого голоса. — Все хорошо, Изуми, — кивнул он, откладывая цеп и топор. — Передай отцу мои извинения за беспокойство и благодарность за помощь. — Что вы, Гемей-сама! — тихо рассмеялась Изуми. — Это он вас благодарит! Говорит, работать с вашими заказами ему интереснее всего! Старик не раз повторял это, когда Столп камня лично посещал Деревню. У кузнецов Химеджиме было особенно хорошо, и не из-за горячих источников — все дело в людях. Химеджима безмерно уважал их тяжелую работу, приходил в восторг от мастерства и преклонялся перед трудолюбием. А еще в Деревне жила Изуми. — Как здоровье господина Тадаши? — Гемей действительно волновался за старика, но еще больше хотел вновь послушать Изуми, намеренно растягивая разговор. Мелко, с какой стороны ни посмотри, но другой возможности ему уже не представится. — Отец чувствует себя лучше, — улыбнулась Изуми, но тут же помрачнела — Химеджима почувствовал. — Тоскует, но работа помогает… — Я понимаю… — пробормотал Столп. — Мне очень жаль Аки… — Не берите в голову, Гемей-сама, — тряхнула головой она. — Брат… Сейчас в лучшем мире, и ему там не одиноко… Химеджима предпочел промолчать: о трагедии, обрушившейся на Деревню кузнецов, говорить было не принято. И простые истребители, и Столпы усердно делали вид, что все в порядке. С кровавой ночной бойни прошло всего ничего, но организация жила дальше. Организация успела забыть. Так было нужно. А Гемей помнил: хриплый крик перепуганного ворона, дрожь в руках, ледяной ветер в волосах. Он бежал со всех ног, но опоздал. Столп камня прибыл на руины. Какуши суетились, вытаскивая из-под обломков убитых и раненых, кузнецы спасали из огня солнечную руду и инструменты, уцелевшие истребители ревели, обнимая полуживую Мицури. Тогда Гемей впервые убрал четки в карман, отказываясь от молитвы. Химеджима проклинал: демонов, время… но больше всего — себя. По сердцу прошла глубокая трещина, и Химеджима впервые усомнился в себе, как в мечнике — какой толк от сильнейшего Столпа, если он не способен защитить самых важных людей? Химеджима носился среди развалин, прислушиваясь к голосам, ища среди них тот, ради которого посещал Деревню чаще, чем следовало. Но ответом ему были лишь стоны, причитания и треск пламени, которое не успевали тушить. Гемей уже отчаялся, когда услышал тихий всхлип. На его памяти Изуми никогда не плакала — только звонко смеялась или напевала легкие мелодии, помогая отцу в кузне или накрывая на стол. Но этот слабый плач, доносившийся издалека, мог принадлежать только ей. Мечник едва не рухнул на колени, поняв, что не ошибся. Изуми сидела на земле, прижимая к сердцу бездыханное тело младшего брата. — Ну же, Аки… Открой глаза, — шептала она. — Что мне сделать, чтобы ты открыл глаза?… Изуми никак не отреагировала на появление Гемея, словно тоже ослепла. Химеджима протянул руку, касаясь дрожащего плеча, и тогда она встрепенулась, подняла на него невидящий взгляд и разрыдалась по-настоящему, громко, надрывно. Он давно мечтал — прикоснуться, укрыть в кольце рук, прижать ближе, но и в самом страшном кошмаре не мог представить, что это случится так. Изуми выла, спрятавшись в его объятьях, и сердце Столпа сыпалось каменной крошкой. Какуши так и не смогли забрать у Изуми тело брата, и Гемей попросил оставить ее в покое, а сам отправился таскать тяжести — единственное, на что он еще мог сгодиться. До вечера он поднимал балки, переносил раненых, подбадривал Канроджи… и впервые радовался слепоте, чувствуя, что просто не смог бы вынести полную картину. За прошедшие с того дня два месяца к четкам Гемей так и не притронулся. — А с вами все в порядке, Гемей-сама? Химеджима невольно нахмурился: Изуми задала слишком опасный вопрос. Потому что он был не в порядке. Сейчас по его поместью гуляло лишь пустое одиночество. Безысходность и отчаяние сквозили из каждой щели. Столп никогда не признается вслух, но он устал. Банально выдохся, изводя себя ежедневными тренировками и несчетными ночными битвами. Было время, когда он встречал каждый новый день, как чудо. Ставил цель и упорно шел к ней, сметая каменными кулаком все преграды на своем пути. Шел, пока не достиг пресловутого пика, вершины человеческих сил. И это осознание его раздавило — дальше идти было некуда. Гемей по-честному пытался найти выход, но все было тщетно, все было мимо. Даже Генью взялся тренировать не из благородства, а от тоски — мальчишка был не способен освоить дыхание, и на миг Столп увидел в этом новый вызов. Натаскивал, обучал, делился секретными техниками… А потом Генья нашел свой собственный Путь, и наставник стал не нужен. Гемей вновь остался один на один с пустотой, умело спрятанной под мышцами и костями. А два месяца назад на Деревню кузнецов напала Четвертая Высшая луна. Организация выстояла, но пошатнулась. Химеджима кожей чувствовал приближение бури: участившиеся встречи с Высшими лунами не оставляли сомнений — развязка близка. Ояката-сама говорил, что именно их поколение истребителей положит конец господству демонов, и Гемей ему верил — Глава никогда не ошибается. Но Ояката-сама ни разу не упомянул цену, которую организация заплатит в соседней битве. Убуяшики было и не нужно — Столпы без слов понимали, что платой за мир станут их жизни. — Гемей-сама? — Изуми осторожно коснулась края его хаори. — Я сказала что-то не то? — Нет, — покачал головой он. — Я просто задумался. Прости. — Что вы… Я должна была просто доставить оружие, а теперь отвлекаю… У вас должно быть много дел, — смутилась Изуми. — Это мне стоит просить прощения. — Я рад тебе, — Химеджима ответил совершенно искренне: Изуми была единственным проблеском света в сгустившихся сумерках. — У тебя есть время на чай? Изуми тут же завозилась с очагом и утварью, бормоча под нос что-то об иссякающих запасах и списке покупок к их следующей встрече. Слушая ее голос, Гемей как никогда осознал: следующей не будет. А значит, он все сделал правильно. Он не смог разделить с ней жизнь, но имел право хотя бы попрощаться. Изуми сновала за спиной, и Гемей в очередной раз поймал себя на мысли, насколько разной она может быть: спокойной и собранной в кузне, когда вокруг пылает огонь и кипит металл; веселой и легкой в идзакая и на шумных ярмарках, которые он стоически терпел ради возможности побыть вместе; суетной и смешной, если дело касалось нехитрых чайных церемоний в обществе Столпа. Изуми была самой жизнью… До той роковой ночи. Теперь все ее движения были механическими, хоть она и умело это скрывала. — Вы помните нашу первую встречу? — неожиданно спросила она, разливая напиток мимо чашек: твердая рука мелко дрожала, заставляя Химеджиму напрягаться сильнее обычного. Больше всего ему хотелось сказать, что вспоминает каждый день, да и вообще живет только этими моментами из прошлого. Засыпает и просыпается с мыслями о ней, а иногда даже говорит с пустотой, и та отвечает ему голосом Изуми. — Конечно помню. Даже лучше, чем недавние события. Должно быть, старею, — Гемей коснулся уже заметных морщинок на неизменно хмуром лбу, пряча глаза, словно бесцветные радужки могли ненароком выдать внутреннее смятение. — Почему ты спрашиваешь? — Я в последнее время тоже вспоминаю… Чаще, чем обычно. Химеджима отвернулся, как и в тот самый вечер. Кузнец, ковавший для Столпа камня, умер от старости, и заниматься топорами и цепами поручили одному из самых опытных мастеров — Тадаши. Гемей помнил, как осторожно постучал в простой дом на краю тайного селения. Помнил теплые сухие руки Тадаши и нежный голос его дочери. Тогда Изуми было не больше пятнадцати, и на пару с маленьким братом она засыпала Столпа вопросами о необычном выборе оружия, технике и приемах. Набравшись храбрости, Аки даже спросил, как именно Химеджиме удается сражаться с демонами вслепую. Гемей было открыл рот, но Тадаши сердито прикрикнул на сына, и тема была исчерпана. На следующий вечер Изуми нашла решившего задержаться у кузнецов Гемея в лесу за традиционной молитвой. Села рядом и тихо повторила вопрос брата. Химеджима никому не рассказывал, как именно ощущает мир вокруг, но ей открыл правду, не раздумывая. — Это удивительно, Гемей-сама, — прошептала Изуми. — Вы самый потрясающий человек из всех. Его называли по-разному: в лицо — сильнейшим, за спиной — странным, издалека — одержимым своей верой. Изуми была первой, кто счел его потрясающим. Уже тогда у нее были самые невероятные глаза, которые смотрели глубже, дальше, пристальнее. Видели то, что было недоступно остальным. Уже тогда ему захотелось невесомо коснулся мягких пышных волос, провести пальцем по нежной щеке и ощутить на своей теплое дыхание. Изуми стала самым тяжелым испытанием на его памяти, и он по-честному пытался его выдержать. Но Изуми ничуть не помогала: совершенно особенная, она задавала неожиданные вопросы — интересовалась, какой чай он любит, а какой не переносит, нравится ли ему песня соловья и прикосновения прохладной росы поутру. И с каждой новой встречей Химеджима укреплялся в этой вере все сильнее. Она была исключительной. Порой Столп пытался понять, отчего именно испытывает такие чувства, но не мог найти логичного и внятного объяснения, просто знал — ощущения не обманывают. Дочь кузнеца умудрялась сочетать в себе нежность и несгибаемую твердость. Никогда не бежала от работы, усердно помогала отцу, заботилась о младшем брате, следила за домом и готовила самые вкусные сладости для истребителя, который посещал деревню при любой удобной возможности. И так, под невидящим, но полным обожания взглядом, Изуми выросла. Высокой, сильной, наверняка самой красивой. И Химеджима пропал окончательно. Слушал ее мелодичный голос и представлял, как могла сложиться жизнь, повернись все иначе. Пустые иллюзии все чаще захватывали уставший разум. В них Гемей не был слепцом, посвятившим себя молитвам и сражениям, был свободным и счастливым, потому что рядом стояла она — смеялась, согревала… обнимала. Химеджима давно перестал гнать от себя эти образы — Химеджима смирился. Принял как данность тяжелое бремя невозможной любви и стоически нес широких плечах знание — им никогда не быть вместе. Все, что он мог дать ей — боль и утрату. Он даже защитить ее не смог. Надежная опора на поверку оказалась шаткой лестницей, что рассыпалась под каждым шагом. И Гемей благодарил небеса за то, что слеп, потому был уверен — в ее глазах отныне сквозит лишь тоска и разочарование. — Прости меня, Изуми, — выдохнул Химеджима. — Это моя вина. — Нет, — тут же ответила она. — В том, что случилось, нет вашей вины. Виноваты демоны. И вы непременно сразите их всех. Именно вы, Гемей-сама. Я это вижу так же ясно, как вас. — Я сделаю все, что смогу, — осторожно ответил Гемей: недавние события ясно дали понять — даже сильнейшие терпят поражение. — Даю слово. — Нет, — неожиданно помотала головой Изуми. — Мне не нужно ваше слово. — Чего же ты хочешь? — Химеджима слабо улыбнулся: он знал, что больше они не увидятся, и в обещаниях следовало быть осторожным. — Вас. Гемей Химеджима отличался безупречным слухом, но в ушах звенело. В первый раз. Но такой была Изуми — все самые важные открытия в жизни он делал именно с ней. — Я не понимаю, — спустя самую долгую паузу, признался Гемей. На мощную ладонь легли тонкие пальцы — Изуми не бегала от работы и успела заработать с десяток мозолей, но такую нежность Химеджима чувствовал впервые. — Позвольте мне остаться с вами. — медленно повторила она. Голова опустела. Глаза Изуми видели слишком хорошо. Этого у нее не отнять, как и умения говорить так же, как Ояката-сама — спокойно и тихо: громче всех водопадов. Изуми обладала таинственной силой, найти объяснение которой Химеджима так и не смог за эти годы. Изуми обладала удивительной властью, и сейчас открыто ей пользовалась. — Скоро все случится, — едва слышно продолжила она, невесомо поглаживая его руку. — Я это знаю. И вы тоже. И больше не хочу терять время. Не тогда, когда оно бесценно. — Время? — только и смог ответить Химеджима: ему следовало аккуратно убрать руку и скрыться в чаще, но тело не слушалось. Столп Камня врос в землю, не в силах пошевелиться. — Тяжело… — прошептала она, укладывая голову ему на колено. Пальцы тут же сами собой погрузились в шелковые локоны. — Любить вас все эти годы было очень тяжело. Мне очень жаль, господин, что я сломалась именно сейчас. Гемей едва дышал, слушая ее. Изуми оказалась поистине храброй — он бы никогда не решился озвучить подобное. Долгие годы он позволял себе лишь случайное прикосновение. И вот теперь, когда самые смелые и постыдные мечты становились реальностью, рассыпался. В мечтах все было не так. В них Изуми не дрожала, глотая слезы, уткнувшись в его хакама, ветер был теплым, а очаг не чадил. В мечтах было идеально, в реальности — горько. — Я не могу… — обреченно выдохнул он, уронив голову. — Прости. — За что? — Изуми шмыгнула носом и отстранилась. — Не за что, господин. Это мне следует извиняться за столь недостойный поступок. Простите. Изуми низко поклонилась и со скоростью, которой могли позавидовать все Столпы, скрылась из дома. Все эти годы он мог касаться ее кожи, вдыхать запах волос, оставлять поцелуи на щеках и губах… Если бы только осмелился. Вместо этого — отсчитывал дни до скорой смерти, веря, что однажды они смогут переродиться и встретиться в более подходящее время. Все, что его держало все эти долгие годы — слепая вера. Химеджима так бы и сидел напротив очага до самого утра. И, может, просидел весь следующий день, если бы не Генья. Мальчишка, что появился так же внезапно, как и исчез. Только тяжело дышал, стоя на пороге и бессвязно бормотал. Гемей уловил только «опять у вас там кто-то помирает, сенсей». Объяснения были лишними: Гемей знал, о чем говорит младший Шинадзугава. Вода грохотала, встречаясь со скалами, а дрожащая под ледяным напором Изуми что-то шептала то ли молитву, то ли проклятье. Холодный водопад, рядом с которым Химеджима отстроил свое поместье — сам, без чьей либо помощи, ведь так проще — за долгие годы так и не потерял привлекательность в глазах молодых истребителей. Наивные простаки, не задумываясь бросались в ледяную воду, не осознавая последствий. Ведомые слепой верой, стучали зубами, кричали от боли, а после неизменно теряли сознание. И Химеджиме не оставалось ничего другого, кроме как вылавливать и передавать окоченевшие тела какушам. Он достаточно играл в эту странную «Кинге-сукуй» , но сегодня все было иначе — сегодня под водой была Изуми. Слабая, ничего не знающая о концентрации и дыхании, она едва дышала, упрямо продолжая что-то шептать. Гемей шагнул в воду, не сняв гэта. Холодная кожа под грубыми пальцами оказалась невероятно нежной, словно боги завернули Изуми в драгоценный шелк, а уже потом выпустили в этот жестокий темный мир — собирать мозоли и ожоги. — Зачем все это, Изуми? — шептал Химеджима, неся ее в дом. Изуми не отвечала, только дрожала, то холодея, то опаляя нездоровым жаром. — Почему именно сейчас, Изуми? — бормотал он, быстро и бережно снимая с нее ледяную одежду. Изуми лишь рвано дышала. — За что ты так со мной, Изуми? — смахивал слезы Гемей, растирал кожу и заворачивал окоченевшее тело в одеяла. В этот момент он мог бы рассказать все. Исповедаться, как принято на западе, покаяться. Попросить прощения за эту неуместную и больную привязанность, хотя бы попробовать сбросить тяжелый камень с сердца. Но Гемей только ворошил угли в очаге, считал удары чужого пульса и молился. Изуми молчала, а он — молился. Впервые за два долгих пустых месяца. Младший Шинадзугава удалился с тактичностью, которой Гемей меньше всего ожидал — просто скрылся в сумерках, оставив сенсея в тишине. Последний раз он приходил месяц назад — заявился так же неожиданно, как и сейчас. — Вы сегодня какой-то особенно задумчивый, сенсей, — тогда Генья отложил дробовик и тяжело вздохнул. — Я вас чем-то огорчил? Химеджима только покачал головой: лгать ученику не хотелось, говорить правду — и того меньше. — Ты давно не приходил, — Гемей благоразумно решил сменить тему. — Все ли у тебя в порядке? Обычно после таких вопросов Генья мрачнел, бурчал что-то невразумительное себе под нос и переключал все свое внимание на оружие. Но не сегодня. Вместо того, чтобы по второму кругу приступить к чистке дула, юноша смущенно улыбнулся. — У меня все… хорошо. Все хорошо, сенсей! По-настоящему хорошо, представляете? Химеджима не торопил, но Генье и не нужно было время — он ждал этого вопроса. — Санеми… В гости позвал. Сам позвал, представляете, сенсей? Позвал и познакомил со своей невестой. Ран-сан чудесная. И очень добрая. И брат с ней другой… Светится. — Генья неожиданно запнулся и отвел глаза: — Может, и вам себе невесту найти, Гемей-сама? Гемей не сразу нашелся, что ответить: Генья не любил рассказывать о Столпе Ветра, но когда говорил, голос его был неизменно глух и наполнен болью сожалений. Вот только теперь все изменилось: Химеджима чувствовал радость, и не мог не улыбаться. — Боюсь, мне уже поздно, Генья, — мягко ответил Химеджима. — С чего это? — прищурился младший Шинадзугава. Удивительное дело — семья. Стоило вернуть расположение Санеми, вечно хмурый и агрессивный ребенок преобразился. В Генье мелодично переливался покой, какой можно найти у тех, кто уверен в тыле, опоре, у тех, кто не одинок. Гемей искренне радовался и так же искренне печалился, осознавая, что подобное счастье ему недоступно — не положено, не заслужил, не вымолил. — Пойду я, сенсей… Не хочу отвлекать. — Генья почесал затылок, низко поклонился и исчез за воротами, прихватив оружие. — Простите, если что не так. Химеджима задумчиво проводил ученика невидящим взглядом и вернулся к привычной пустоте. А через неделю отправил с вороном заказ на новое оружие — он не мог любить Изуми так, как она того заслуживала, но мог попрощаться. И сейчас, сжимая тонкую дрожащую руку, проклинал себя за это желание, ведь теперь все, что ему осталось — молиться и слепо верить. Изуми очнулась под утро: просила прощения за недостойное поведение и порывалась уйти, но Химеджима не отпускал — раз за разом отказывался, сжимая ее в объятьях, и целовал — в еще горячие щеки и лоб, сухие губы, острый подбородок. Укрывал собой, шептал в висок то ли сутры, то ли ругательства, и терял голову, вдыхая ставший родным запах. Изуми покинула его через три дня, оставив пару сережек в форме цепа. — Я выковала их сама из остатков руды, — вкладывая украшение в широкую ладонь, прошептала она. — Чтобы быть ближе к вам… Гемей долго вертел в пальцах серьги, не зная, что ответить — Изуми была мастером ставить в тупик, как не посмотри. — Я не дарю их, — терпеливо пояснила она. — Все самое дорогое я уже подарила. Их я даю на время. На хранение. Вы вернете мне их, когда все закончится. Я… возлагаю на вас обязательство вернуться. И вернуть их мне. Гемей так ничего и не ответил — только поцеловал ее на прощанье, так, как всегда мечтал — глубоко и крепко. Через неделю Изуми действительно получила свои серьги обратно — из рук одного из немногих выживших истребителей. Генья осторожно развернул сверток — в лучах заходящего солнца блеснули серьги и четки. — Он верил, что вы еще встретитесь, госпожа, — прошептал он. — Вы теперь тоже должны… Верить.