Помнить тебя

      Последний раз перед свадьбой Долохов приехал к Соне за два дня до венчания и через день после того, как они занимались любовью в лесу. Он привёз с собой выполненный заказ – свадебное платье и вуаль от портнихи. Они были уже полностью готовы. Когда слуга перетащил коробки со свадебным нарядом в комнату Сони и ушёл, Долохов притворил дверь и достал из кармана какой-то футляр квадратной формы.       – У меня есть для тебя свадебный подарок, – сказал он и подал ей футляр.       Девушка открыла его и ахнула от восторга. На белом бархате лежало небольшое, но изящное колье из голубых топазов, оправленных в изысканную серебряную оправу, и такие же серебряные серёжки со вставками из топазов.       – Какая прелесть! – воскликнула она. – Где ты нашёл такое чудо? Я помню лавку ювелира, где мы покупали обручальные кольца, у него ничего подобного не было.       – Я купил его ещё в Петербурге прошлой зимой, – с улыбкой ответил Долохов. – Купил специально для тебя, в надежде, что ты всё-таки согласишься стать моей женой.       – А что бы ты сделал с ним, если бы я не согласилась? – рассмеялась Соня.       – Выбросил бы его в омут с высокого обрыва, а потом бросился туда сам, – отвечал Долохов, шутливо щелкнув её по носу. – Но, как видишь, крайних мер не пришлось применять. Ты же согласилась. Примерь его.       Соня быстро подошла к зеркалу, продела в свои изящные ушки серьги, а потом накинула на шею колье. Долохов подошёл сзади и помог ей с застёжкой. Потом положил ей руки на плечи и повернул лицом к зеркалу. Зеркало отразило очень красивую пару – светловолосого мужчину с льдисто-голубыми глазами и прелестную молодую женщину с изящной, словно выточенной фигурой, пышными тёмными волосами и зеленовато-тёмными таинственными кошачьими глазами. Колье и серьги удивительно шли Соне.       – Я хочу, чтобы ты надела это на нашу свадьбу, – сказал Долохов, поглаживая её плечи и целуя в висок.       – Обязательно надену, – отвечала девушка. – Колье такое красивое и серьги тоже! Спасибо тебе за такой чудесный подарок.       Она повернулась к нему и в знак благодарности одарила его сладким поцелуем. Долохов ответил на него со всем пылом. Они стояли перед зеркалом и страстно целовались, чувствуя, что их охватывает знакомая волна вожделения.       Фёдор опомнился первым.       – Кошечка, – сказал он, – нам надо остановиться. Больше всего на свете я хочу сейчас завалить тебя на кровать, задрать юбки и любить до потери сознания. Но в этом доме мы не можем себе такое позволить. А увезти тебя в лес, как два дня назад, у меня времени нет. Свадьба уже послезавтра, а у меня ещё кое-какие дела. Мне пора ехать.       Соня понимала, что он прав, но как же она хотела, чтобы он выполнил то, о чём говорил – действительно овладел ею на её узкой девичьей кровати. Однако это был невозможно. Поэтому она тяжело вздохнула и сказала:       – Да, поезжай. Ничего, осталось всего два дня, а потом мы всегда будем вместе.       Они обменялись ещё несколькими поцелуями, а потом Долохов уехал.       В день свадьбы Соня встала рано утром. Завтракала она одна в своей комнате, снова попросив принести ей еду на подносе. Во время завтрака в дверь раздался стук, и вошёл садовник Иван Родионович, который принес Соне закрытую корзинку. Девушка улыбнулась и поблагодарила его. Потом выставила посуду за дверь и начала работу. Через полчаса всё было готово и уложено обратно в корзинку.       Вскоре пришла горничная, с которой Соня заранее условилась о том, что она поможет ей готовиться к свадьбе. Венчание было назначено на час пополудни, и следовало особо не медлить. Горничная помогла девушке забрать волосы в низкий пучок, слегка подвив горячими щипцами небольшие прядки на висках Сони и оставив их свободными локонами. В это время подошла Наташа, уже одетая для поездки в церковь в одно из своих нарядных платьев. Она тоже хотела помочь Соне одеваться для венчания. Когда Наташа вошла, она втянула воздух ноздрями и спросила:       – Чем у тебя так приятно пахнет? Это твои духи?       – Нет, не духи, – засмеялась Соня. – Увидишь попозже.       С помощью Наташи и горничной девушка надела свадебное платье. Пока горничная занималась с пуговицами, Наташа с какой-то грустью сказала:       – Мы с тобой как-то отдалились в последнее время.       Соня подумала, что это не по её вине. Она всей душой была готова оставаться Наташе той же сердечной подругой, которой она была для неё в годы детства и юности. Но Наташа как-то незаметно выбрала себе в ближайшие наперсницы Марью и в те дни, когда она жила в Лысых горах, гораздо чаще разговаривала с женой брата, чем с Соней. Только говорить всё это Соне не хотелось, прозвучало бы как упрёк. Поэтому она просто заметила:       – Это вполне естественно. Ты вышла замуж, у тебя родились дети, да и живешь ты теперь чаще то в вашем подмосковном имении с Пьером и детьми, то в вашем петербуржском или московском доме. А теперь и я уезжаю из Лысых Гор. Бог весть, когда мы с тобой встретимся.       – Да, это так, – с той же печалью подтвердила Наташа. – Но ты пиши мне, слышишь? И я буду писать тебе.       Соня кивнула головой:       – Писать я тебе буду с огромным удовольствием и буду ждать твоих ответов.       – Я обязательно буду писать тебе как можно чаще, – с улыбкой сказала Наташа. – Всё-таки мы были лучшими подругами и сёстрами долгие годы. Я помню, как ты всегда следила за мной, чтобы мне не попасть в какую-нибудь переделку.       – А я помню, как ты линейкой прижгла руку, чтоб доказать свою любовь, – улыбнулась Соня.       – А я помню, как ты и без всякой линейки доказывала мне свою любовь, – подхватила Наташа. – Как матушка наказывала тебя за мои проказы. А иной раз ты сама брала мою вину на себя, чтобы мне не досталось. Тебя тогда запирали в комнате или лишали сладкого. Это было так несправедливо, но ты никогда не упрекала меня.       – А что мне было упрекать? – рассмеялась Соня. – Ведь именно ты, когда меня наказывали, упрашивала и даже плакала, чтоб меня выпустили и простили. А если не удавалось, всегда прибегала под мою запертую дверь, и мы болтали через дверь – ты в коридоре, а я в комнате. Чтоб мне не было скучно. А если меня лишали сладкого, то сколько раз ты приносила мне свою порцию, мы делили её пополам и честно съедали вместе. Так что обижаться на тебя мне причин не было. Я всегда очень любила тебя, и сейчас люблю.       – И я тебя люблю, – нежно сказала Наташа. – Хорошие были времена, правда? Давай хоть немного возвратим их в наших письмах, хорошо?       – Хорошо, – с ласковой и радостной улыбкой сказала Соня.       Они обнялись и расцеловались, как часто делали в детстве и юности. Соня была рада возможности снова завязать прежние нежные отношения с Наташей. Она действительно хотела хотя бы в переписке восстановить некое подобие их юной дружбы. Девушка до сих пор вспоминала обидное словцо «пустоцвет», которое Наташа как-то бросила в её адрес, но теперь оно уже не задевало её. Любовь Долохова наполнила её новой уверенностью в себе, и она решила, что не будет больше даже в мыслях обижаться на Наташу за это слово.       Потом она взяла со стола приготовленный с вечера подарок Долохова на свадьбу, надела на шею колье из топазов, а в уши вдела топазовые серьги. Все остальные её вещи были уже уложены в два больших баула и полностью готовы к её отъезду из Лысых Гор.       Соня оглядывала своё платье и подарок жениха в зеркале, когда Наташа озабоченно спросила:       – Соня, а как вуаль? У тебя есть что-то, чем её поддерживать на голове? Если нет, я могу одолжить свою кружевную наколку.       – Не надо, – ответила Соня. – Я приготовила для себя кое-что получше.       Она взяла корзинку и открыла её. Там оказался чудесный венок и небольшой букет из ландышей. В венке нежные цветы с дурманящим запахом были перевиты между собой и закреплены узкой белой ленточкой. А букетик был просто перевязан такой же ленточкой с небольшим, фигурно завязанным бантиком. Соня взяла венок в руки и показала Наташе:       – Вот к этому венку мы и прикрепим вуаль.       Наташа ахнула:       – Какая красота? Так вот чем у тебя так приятно пахло! А я и не распознала сначала этот аромат! Откуда у тебя эта прелесть?       Соня рассмеялась:       – Иван Родионович, наш садовник, нарвал ландышей сегодня для меня. Я увидела вчера, что в его оранжерее распустились первые ландыши, и попросила его, что бы он утром их принес мне. А потом сама сплела венок и сделала маленький букетик для платья.       – Я такой красоты в жизни не видела! – продолжала восхищаться Наташа. – Недаром ты так любишь возиться с цветами и создавать необычные букеты. Вот как пригодился тебе этот твой талант! Никому бы в голову не пришло сделать свадебный венок из ландышей, а у тебя фантазии хватило. Это так красиво и необычно!       С помощью Наташи и горничной девушка надела на голову венок из нежнейших ароматных цветов, а потом с помощью нескольких булавок и шпилек прикрепила к нему вуаль. Небольшой букетик из ландышей она закрепила на корсаже свадебного платья, немного сбоку от декольте.       – Боже, Соня, ты выглядишь и благоухаешь, как ангел! – восторженно воскликнула Наташа, оглядывая Соню со всех сторон.       Соня оглядела себя в зеркале и не могла не признать правоту Наташи. В светло-голубом платье с прозрачной лёгкой вуалью и с изысканным венком из ландышей на голове, с подарком Фёдора, который нежно мерцал на её изящной шее и в ушах, она действительно производила впечатление неземного создания. Красота её лица и фигуры гармонировали с красотой наряда, глаза сверкали счастливым блеском, щёки покрывал нежный румянец, губы сложились в мечтательную улыбку – никогда она ещё не чувствовала себя такой красивой. От неё как будто исходило какое-то таинственное мерцание.       – Если твой Долохов не будет гордиться такой красавицей-невестой, то на него очень трудно угодить, – сказала Наташа.       Соня рассмеялась и ответила:       – Будет гордиться, обязательно будет!       В этот миг в дверь постучали: подошедший слуга сообщил, что экипажи поданы и пора ехать в церковь. Соня с Наташей вышли из комнаты во двор дома и сели в приготовленный для них экипаж. Всего в церковь на венчание должны были ехать Соня с Наташей и Пьером, Марья, Николенька Болконский с его гувернёром Десалем и Иван Родионович со своей женой, добродушной, полной женщиной. Николай и старая графиня быть на венчании отказались наотрез. Два молодых сына Ивана Родионовича, которые должны быть дружками на свадьбе, ещё раньше уехали в церковь, чтобы там встретиться с женихом.       Дорога была недолгой, и вскоре экипажи остановились у простой деревянной сельской церкви. Соня, опираясь на руку Ивана Родионовича, вышла из своего экипажа. Потом они взошли по ступеням и прошли в прохладу церкви. Народу в церкви было достаточно – был воскресный день, да ещё Красная Горка [1], которая считалась самым лучшим днём для венчания. И многие крестьяне из села пришли взглянуть на барскую свадьбу. Все они были одеты в свои лучшие наряды. Взор Сони сразу же устремился на Долохова, который стоял у аналоя. Он выглядел потрясающе красивым и мужественным в простом тёмном фраке, тёмно-синем жилете и также тёмных брюках. Стоял он в своей излюбленной позе – слегка расставив ноги и сложив руки за спиной. Когда Соня и другие вошли в церковь, он обернулся ко входу, увидел её, и на его лице отразились радость и восторженное изумление. Соня в этот миг действительно напоминала ангела, сошедшего с небес, непорочного и нетронутого, хотя тело Фёдора помнило каждый интимный уголок её тела, который он ласкал своими жадными руками и испробовал своим алчным ртом. Это сейчас не имело никакого значения – в этот миг его невеста воистину была воплощением ангельской чистоты и красоты.       С радостной сияющей улыбкой, предназначенной ему и только ему, Соня шла по проходу под руку с Иваном Родионовичем и, наконец, встала рядом с Фёдором. Все заняли свои места, дружки жениха и невесты встали позади Сони и Долохова, и венчание началось. Жених и невеста обменялись кольцами, потом слушали чтение Евангелия, стоя под венцами, которые держали над их головами сыновья садовника, потом их трижды обвели около аналоя и поднесли вина. Наконец священник произнёс заветные слова: «Поцелуйте жену, и вы поцелуйте мужа». Долохов наклонился к радостно улыбающейся Соне, и они впервые обменялись поцелуем, как законные супруги. После поцелуя Долохов подал руку Соне, и они пошли из церкви. На улице яркий солнечный свет на мгновение ослепил их. Фёдор накрыл руку Сони своей и сказал ей тихо:       – Ты так прекрасна сегодня. Никогда и никого в жизни я не видел более прекрасного, чем ты.       – Спасибо, – ответила Соня. – Я изо всех сил старалась сегодня быть красивой – для тебя. Чтоб ты гордился своей невестой.       – Тебе это удалось, – улыбнулся Фёдор. – Меня просто распирает от гордости. Твоя красота затмевает сол-це.       – И я горжусь тобой, – улыбнулась в ответ Соня. – Ты тоже очень красивый сегодня. И для меня – лучше всех на свете.       – Эти ландыши, они так идут тебе, а запах вообще одуряющий. Где ты их достала? – спросил её Фёдор, сводя по ступенькам лестницы церкви. На последней ступеньке он подхватил её на руки и понёс к экипажу.       Соня счастливо рассмеялась, обнимая его за шею и нежась в его сильных руках, и ответила:       – Это Иван Родионович по моей просьбе сегодня утром нарвал мне первых ландышей из своей оранжереи, а я сплела утром из них венок и сделала букетик на платье.       – Это потрясающе! – Долохов усадил Соню в экипаж и сам сел рядом с ней. На сей раз экипажем правил его кучер, который жил на постоялом дворе в К-ве те две недели, пока хозяин дожидался свадьбы. – У тебя золотые руки, моя прекрасная невеста. И ты творишь волшебство с цветами и травами. Недаром мне всегда казалось, что ты похожа на сказочную лесную фею.       В доме по настоянию Пьера было устроено что-то вроде небольшого свадебного обеда. Возвратившиеся с венчания жених с невестой и гости уселись за накрытый стол с вином и закусками. Даже Николай вышел на короткое время и сел во главе стола. Но выглядел при этом рассерженным и угрюмым. Да и ушёл он скоро, даже не попрощавшись. После его ухода напряжение, которое он внёс своим присутствием, немного спало, разговоры за столом оживились. В основном обсуждали подробности венчания и как прекрасно выглядели молодые, особенно Соня, под венцом. Впрочем, обед не продолжался долго и завершился, когда Долохов провозгласил последний тост, поблагодарив всех присутствующих за добрые пожелания ему и его прекрасной невесте. После этого Соня спустилась в свою комнату переодеться в дорожное платье. Она сняла там с помощью горничной подвенечное платье и вуаль, сложила и убрала их в один из баулов, где уже лежали вещи, которые она брала с собой, и надела приготовленное заранее одно из петербуржских её платьев. Сверху накинула старенькую накидку, которую носила весной и осенью. Последний раз оглядела свою каморку, в которой провела почти два года, самые безнадёжные в её жизни до появления Фёдора, и пошла во двор в сопровождении двух присланных слуг, которые несли её вещи.       Пока слуги прикрепляли баулы к задку экипажа, она прощалась со всеми, кто вышел её проводить. Кивнула головой графине Марье, нарочито насупленной в знак солидарности с Николаем, но явно в душе очень довольной. Расцеловалась с Наташей, позволила поцеловать на прощанье свою руку Пьеру, господину Десалю и Ивану Родионовичу, обнялась с его женой. Так же она обняла и слегка прижала к себе Николеньку, который сдерживал слёзы. Соне тоже было грустно расставаться с ним, но поделать она ничего не могла. Николай не вышел их проводить, старая графиня тоже, и чтобы проститься с ними, надо было идти в их комнаты, а Соне этого не хотелось. Она решила, что обойдется без прощания с этими людьми, которые давно стали ей чужими. Потом Долохов усадил Соню в свой экипаж, сел сам, велел кучеру трогать – и они выехали из усадьбы, чтоб никогда больше сюда не возвращаться. Соня не чувствовала ни малейшей печали, только радостный подъём царил в её душе. Прощайте навсегда, Лысые Горы! Здравствуй, новая жизнь!       В уездный К-в они приехали ближе к вечеру. Кучер осадил лошадей у знакомого Соне дома, высадил их, отвязал вещи Сони, а потом повёл лошадей с экипажем к конюшне во дворе. Фёдор велел подбежавшему слуге занести баулы внутрь и сам зашел с женой в своё помещение.       Соня с изумлением оглядывала комнаты, где она впервые отдалась Фёдору несколько дней назад. Так вот какие были у него дела! Две довольно простые комнаты выглядели нарядными из-за обилия цветов, больше всего роз, которые в вазах стояли на столе, подоконниках, прикроватном столике в спальне. На столе был накрыт лёгкий ужин, какие-то кушанья были прикрыты тарелками и явно дожидались их приезда. В ведёрке с ледяной водой стояла бутылка шампанского. Постель была застелена не простыми льняными, а шёлковыми простынями с рассыпанными по ней цветочными лепестками. Вместо тонкого тюфяка была пышная пуховая перина. Все было готово к страстной брачной ночи.       Долохов подошёл к Соне, поцеловал её и спросил:       – Ты очень голодна?       Соня прислушалась к себе. Нет, за те три часа, что прошли после свадебного обеда, она ещё не успела проголодаться. И она ответила:       – Не очень.       – Отлично, – выдохнул Фёдор. Тогда я предлагаю сначала утолить другие аппетиты, потому что мне уже неудобно от желания заняться любовью с моей прекрасной женой. Потрогай.       Он взял её руку и прижал к своему паху – там действительно взбугрился и распирал брюки его мужской орган. Соня слегка сжала его разбухший член через ткань брюк, с удовольствием наблюдая, как напряглось лицо Фёдора, и рассмеялась.       – Я не против.       При этих словах Фёдор подхватил её на руки, отнёс в спальню и буквально швырнул на постель. Соня со смехом утонула в перине, а потом приподнялась и быстро скинула туфли, сняла чулки, распустила волосы, наблюдая, как Фёдор срывает одежду с себя. Он с этим быстро справился. Оставшись голым, он взобрался на постель и помог Соне снять оставшуюся одежду, тяжело дыша от нетерпения. Больше преград между ними не было. После поцелуев и ласк груди Фёдор откинул Соню на подушки, раздвинул её стройные длинные ножки, а потом довольно бесцеремонно засунул палец в её дырочку и подвигал им – она уже была влажная. Тогда он добавил ещё один палец, двигая ими с каждым разом все резче и резче. Соня лежала перед ним вся распростёртая, распластанная, как жертва на жертвеннике, и громко стонала в такт движения его пальцев. Мышцы её живота напряглись. Поняв, что она уже полностью готова, Фёдор вынул пальцы из её лона. Соня попыталась протестовать от чувства потери «нет, нет», но он успокоил её, приложив палец к её губам. А потом подхватил её напряжённые ноги под колени, закинул их себе на плечи и сильным движением вошёл в неё сразу, до самого конца. Соня издала страстный крик, вцепилась ногтями в мышцы его предплечий, и они начали безумно двигаться навстречу друг другу. Фёдор яростно то вторгался в неё, то отступал, охваченный страстью. Всё, о чем он мог думать в этот момент – это о красивой и горячей женщине, которая так беззаветно отдаётся ему и которую так сладко любить. Кончили они почти одновременно, мышцы живота Сони стали неистово сокращаться, пока она издавала стоны. Фёдор почувствовал конвульсии её лона, несколько раз мягко сжавшие его член, и сам последовал за ней. Потом он спустил безвольно обмякшие ноги Сони со своих плеч и тяжело упал рядом. Они лежали в постели, полностью расслабленные и удовлетворённые.       – Ты моя, – наконец произнёс Фёдор, подняв голову и глядя на Соню.       – Да, - прошептала она. – Твоя и только твоя. А ты мой.       После этих слов Фёдор натянул на них обоих одеяло, сбившееся в изножье кровати, и они задремали, крепко прижавшись друг к другу и переплетя ноги.       Когда они очнулись от своего забытья, солнце уже было близко к закату. Фёдор дотронулся кончиком своего носа до хорошенького носика Сони и прошептал:       – У тебя в животе бурчит.       Соня прислушалась и рассмеялась:       – Я проголодалась.       – Отлично, – сказал Фёдор, вставая и натягивая брюки. – Я тоже. Пойдём есть.       Он взял со стула свой халат и помог Соне завернуться в него. В таком виде, босиком они прошли к накрытому столу в соседней комнате. Соня снимала тарелки и раскладывала разложенные там холодные закуски, пока Фёдор умело открывал бутылку с шампанским и разливал шипучее вино по бокалам. Не спеша они поели, а потом Фёдор очистил два румяных больших яблока, разрезал их на дольки и положил на тарелку перед собой. Уже насытившаяся Соня с любовью следила за его умелыми красивыми руками, ловко орудовавшими ножом, любовалась его обнажённым сильным торсом. Внезапно Фёдор встал, подхватил Соню с её стула на руки, потом сел на свой и посадил её на колени. Взяв в руку дольку яблока, он поднес её к губам Сони и сказал:       – Открой свой ротик, дорогая.       И когда Соня послушно открыла рот, скормил ей эту дольку, дав запить глотком вина из бокала. Так они сидели, и Фёдор скармливал яблочные дольки то ей, то себе, запивая вином. Пока Соня ела, он засунул руку в её халат и нежно гладил её груди, а потом вообще стянул с неё халат до пояса и продолжил свои ласки. Соня сидела перед ним полуобнажённая, таяла от удовольствия и дрожала всем телом.       – Тебе хорошо? – спросил он, целуя её полуоткрытый нежный рот, влажные от вина губы.       – Очень, – простонала Соня. – Никогда ещё не было так хорошо.       – Тогда нам стоит продолжить, – Фёдор распутно ухмыльнулся.       – Ты хочешь еще? – удивлённо округлила глаза Соня.       – А ты не чувствуешь? – он рассмеялся и слегка двинул бёдрами.       Соня поёрзала на нём и почувствовала попкой, как у него уже снова взбугрился огромный твёрдый ком в паху.       – Ты такой ненасытный, – мечтательно улыбнулась она. Она была совсем не против отдаться ему ещё раз. Её уже снова охватило прежнее желание.       Вместо ответа Фёдор встал, продолжая держать Соню в своих сильных руках, отнёс в спальню и, поставив на ноги рядом с кроватью, сорвал с неё халат. Потом толкнул на перину и, пока Соня устраивалась на ней поудобнее, принес со стола бокал с недопитым шампанским. Поставив его на небольшой столик рядом с кроватью, он стащил с себя брюки и лёг рядом с Соней.       – Тебе ещё только предстоит узнать, насколько я ненасытный, – многозначительно произнёс он и взял бокал с вином.       Взяв в руки бокал, он с той же чувственной улыбкой на красивых губах медленно вылил немного вина на её грудь. Соня задохнулась от неожиданности и удовольствия, следя за тем, как вино стекает по её телу вниз. Фёдор отставил бокал и начал языком следовать этому потоку, слизывая вино с её тела. Вскоре его жадный рот достиг развилки её ног, и он коснулся поцелуем шелковистых волос. Соня поняла, что ей сейчас снова предстоит изведать ласк его языка, которые она уже испытала в первый раз с ним, и сама в нетерпении широко раздвинула ноги: ей хотелось ещё раз насладиться этим изысканным удовольствием. Она неистово выгибалась навстречу ему и извивалась с силой дикой самки, которая отдается самому сильному и желанному для неё самцу. Оргазм наступил быстро, и она забилась на постели, вся растворяясь в безумных спазмах, охвативших её тело. Когда она немного успокоилась, Фёдор приподнялся над ней, поцеловал и внезапно сильным движением перевернул её на живот.       – Что...? – не успела спросить растерявшаяся Соня, как почувствовала, что руки Фёдора поднимают её бёдра, а его ноги снова раздвигают её ноги. Через мгновение он быстрым и сильным движением втолкнул член в её влажное и готовое на все лоно и принялся пронзать её в бешеном темпе. Соня вцепилась обеими руками в изголовье кровати и начала так же бешено, как и он, двигаться в такт его толчкам. Их неистовая дикая схватка продолжалась недолго – сначала кончила с громким криком Соня, почти сразу же за ней последовал Фёдор, со стонами изливая своё семя в таинственных глубинах её тела. Потом они оба рухнули на бок, обессиленные и опустошённые пережитым наслаждением. Фёдор обнял Соню за талию, прижал её спиной к своей мускулистой груди, и сон сморил их обоих.       Утром Соня проснулась от того, что рука Фёдора ласкала её грудь. Он по-прежнему лежал за её спиной, тесно прижавшись к ней всем своим сильным горячим телом. Потом его рука пробралась вниз, и он начал возбуждать её, лаская сокровенное местечко. Соня в полусне почувствовала, как ее снова охватывает желание.       – Что ты делаешь? – сонно прошептала она.       – Занимаюсь с тобой любовью, дорогая, – ответил Фёдор и нежно куснул её за ушко.       – Опять?       – Дорогая, мой член снова встал, – рассмеялся Фёдор и подвигал бёдрами за её спиной. Соня почувствовала, как в неё действительно упёрлась затвердевшая плоть мужа.       – Так скоро? – спросила она скорее для порядка, чем для того, чтобы остановить его.       – Я не виноват, у всех мужчин такое случается по утрам, – пробормотал Фёдор, посасывая мочку её ушка.       – Я этого не знала, – удивилась Соня, начиная потираться своими гладкими ягодицами о восставший член Фёдора.       – Тебе ещё предстоит много узнать о том, как устроено и чего хочет мужское тело, – сказал Фёдор, мучительно-медленно входя в неё сзади.       На этот раз всё было очень долго. Фёдор двигался в Соне неторопливыми размеренными движениями. Сначала Соня просто расслабленно лежала и только позволяла мужу любить себя, но через несколько минут она начала стонать и двигать бёдрами. Прошло ещё несколько минут – и со сдавленными стонами она достигла оргазма. Фёдор остановился, переждал какое-то время, наслаждаясь ощущениями сокращений её влагалища вокруг своего члена, а потом возобновил движения. Соня под конец ещё раз испытала экстаз одновременно с ним.       А потом Фёдор повернул Соню на спину, наклонился над ней, и они несколько раз сладко и благодарно поцеловались, сплетаясь языками.       – Ну вот, теперь мы во всех смыслах муж и жена, – прошептал он, оглаживая рукой её обмякшее тело. – Тебе понравилась наша брачная ночь?       – Очень, – сказала Соня. – Я не представляла, что возможно столько наслаждения, сколько сегодня ты дал мне. Мне было хорошо, как никогда.       – И мне с тобой было хорошо, – ответил Фёдор, лаская её. Глаза его мерцали таинственным нежным светом. – Мне тоже ни одна женщина не давала такого наслаждения, какое ты дала сегодня. С тобой всё по-другому, не так, как с остальными.       – Я рада, что кажусь тебе особенной, – тихо сказала Соня, поглаживая его по лицу и телу.       – Ты для меня всегда будешь особенной. Потому что ты единственная женщина, которую я люблю. Я люблю тебя, Софи, – с новым поцелуем сказал ей Фёдор.       На глазах Сони от этого нежного признания выступили слёзы. Она давно уже поняла, что тоже любит Фёдора, но ещё не успела признаться ему в этом. Он опередил её. Но ничто не мешает ей ответить ему своим признанием.       – Я тоже люблю тебя, Фёдор, – прошептала она. – Просто безумно люблю.       Они сжали друг друга в объятиях и некоторое время просто лежали, чувствуя, как в унисон бьются их сердца. Потом Фёдор поцеловал её в последний раз, встал и надел на себя халат.       – Пойду к хозяевам, попрошу, чтобы нам принесли чего-нибудь позавтракать. А после завтрака поедем дальше.       Его не было несколько минут, а когда он вошёл, Соня уже надела сорочку и расчесывала свои длинные пышные волосы. Потом села на край кровати, чтобы надеть чулки на свои стройные ножки, но внезапно болезненно поморщилась.       – Что такое? – спросил Фёдор. Но потом догадался сам. – У тебя там болит?       – Немного, – краснея и слегка ёрзая, чтобы усесться поудобнее на постели, сказала Соня. – Саднит чуть-чуть.       Фёдор подошёл к ней и, не слушая её протестов, уложил на кровать, задрал сорочку, раздвинул ноги и посмотрел на её промежность. Там действительно слегка припухло и покраснело.       – Ничего страшного, – нежно поглаживая волоски на её холмике, сказал он. – Я слегка перестарался сегодня ночью, но это пройдет. Думаю, следующую ночь мне придётся потерпеть и не трогать тебя.       Соня заалела, как маков цвет и быстро одернула сорочку:       – Всё-таки три раза за одну ночь – это, наверное, для меня многовато.       Фёдор улыбнулся.       – Ничего не много. Ты просто не привыкла, но скоро привыкнешь. Однако я действительно поторопился, твоё тело ещё не приспособилось к тому, чтоб его любили так часто, сильно и долго, как я привык. Надо тебе было сказать мне, я бы остановился.       – Я не чувствовала ничего до того момента, как поднялась сегодня утром с постели, – ответила Соня, смущённо продолжая натягивать сорочку. – Когда ты.. ну ты…, – запнулась она, подыскивая слова.       – Когда я трахаю тебя? – любезно подсказал Фёдор.       Соня покраснела ещё больше.       – Ну да, в это время я вообще ничего не ощущаю, кроме удовольствия.       Фёдор рассмеялся, снова поцеловал и, подняв с кровати, помог одеться и оделся сам. В это время в соседней комнате раздался шум. Это кухарка со слугой принесли еду. Пока Долохов и Соня завтракали, слуга собирал вещи Фёдора, а потом вынес их вместе с вещами Сони на улицу и прикрепил к задку экипажа, на котором подъехал кучер Фёдора, которого звали Назар. Он должен был отвезти их в имение хозяина. Долохов расплатился с хозяевами за постой и за услуги, они с Соней сели в экипаж, и началось их путешествие в его поместье.       В дороге они были три дня. За эти три дня заниматься любовью им не удавалось, потому что они останавливались на ночлег на почтовых станциях и постоялых дворах, где условия были плохие, а стены тонкие. К тому же Долохов хотел, чтобы Соня оправилась от последствий слишком бурной брачной ночи. В дороге они в основном разговаривали о планах будущей жизни, рассматривали окрестности, или Соня просто дремала, положив головку на плечо мужа. Иногда Долохов развлекал её рассказами о своём путешествии в Персию и об европейских городах, которые он видел во время заграничного похода. Соня завистливо вздыхала:       – Как тебе повезло так много видеть! Конечно, была война, но всё равно даже во время войны побывать в Вене, Лейпциге или Париже… я уж не говорю про Персию. А вот мне не довелось повидать мир. Я жила только в Отрадном, имении Ростовых, да ещё в Петербурге или в Москве, пока их дома там не продали за долги старого графа. Ну, а потом в Лысых Горах.       Долохов усмехнулся.       – Когда мы были в Париже, война уже закончилась. Париж не стал сопротивляться нашим войскам и войскам наших союзников, так что жизнь там уже была вполне мирная и развлечений сколько угодно. Парижане в этом знают толк. Но я обещаю тебе – не теперь, но попозже, я когда-нибудь свожу тебя в Европу. К сожалению, путешествие в Персию исключается. Там, конечно, очень красивые и интересные места, но дорога слишком опасная. Зато мы сможем с тобой зимой поехать в Петербург или Москву и пожить там некоторое время. А иногда можем ездить в наш губернский город Эн-ск. Моё имение недалёко от него.       – Правда? – восторженно спросила Соня. – Это было бы замечательно. Я не против снова посетить Москву и Петербург, да и Эн-ск, как я слышала, весьма красивый город. А твои средства позволят нам это сделать?       – Это уже наши средства, а не только мои, – веско сказал Долохов. – Привыкай, что теперь ты не бедная родственница, а моя жена и полноправная хозяйка всего моего имущества наравне со мной. Средства позволят, я уверен. Дела в моём имении хорошо идут. Скоро и конское хозяйство начнет давать прибыль. А ещё я сейчас достраиваю, вернее, восстанавливаю старую мельницу, к новому урожаю она уже заработает. Тут денежки рекой потекут. Есть и ещё кое-какие планы. Клянусь, года через полтора-два я добьюсь, что наше имение будет таким же доходным и процветающим, как во времена моего дяди. Что касается поездки зимой, то, думаю, нам стоит снова поехать в Петербург. В Москве сейчас достраивается мой дом, но работы ещё не кончены. А вот в следующем году мы можем поехать в Москву и жить в собственном доме.       – У тебя есть дом в Москве? – удивлённо спросила Соня.       – Да, – ответил Долохов. – В нём жила до войны моя семья – матушка и сестра. Он, конечно, пострадал во время пожара Москвы, но не был разрушен полностью, так как построен из камня, а не из дерева. Правительство выделило кое-какие суммы для восстановления домов, уничтоженных московским пожаром в 1812 году. Да ещё я добавил своих средств – у меня скопилась кругленькая сумма от моих карточных выигрышей, пока наша армия стояла в Париже. Там в эти дни было такое веселье – дым коромыслом. Игорные дома особенно были переполнены. Ну, мне и удалось обыграть много кого. Особенно досталось местным парижанам – французы все азартны и ставили огромные суммы. Хотя и у наших офицеров, и у офицеров союзных войск я тоже выигрывал, но значительно меньше.       – А много ещё осталось работ в твоём московском доме? – снова спросила Соня.       – Стены и крыша уже восстановлены полностью, фасад заново оштукатурен. Осталась только внутренняя отделка комнат. Дом не очень большой, но расположен на удачном месте. Нам там хорошо будет, когда он будет готов, и мы будем приезжать в Москву.       Соня счастливо вздохнула:       – Знаешь, это всё так ново для меня. Сколько себя помню, у меня не было ни гроша. И всё подавалось мне как милостыня. Да ещё и упреки в том, что я не ценю благодеяний. Особенно в последние годы, когда Ростовы начали разоряться. А теперь у меня будет свой дом, даже не один.       Фёдор поцеловал её и сказал:       – Привыкай. Избавляйся от «наследства», которое тебе оставили Ростовы. И знай: я уж точно никогда не попрекну тебя куском хлеба или платьем. За то, что теперь ты моя жена, я готов весь мир бросить к твоим ногам. Вот погоди, лето закончится, урожай соберут, и я отвезу тебя в Эн-ск. Это большой многолюдный город, есть лавки, магазины с разными товарами, хорошие модистки. Там мы тебе закажем полный гардероб. Твои петербуржские платья хороши, но их слишком мало. Купим тебе ещё, да и кроме платьев, всё, что полагается. Моя самая сладкая на свете красавица-жена будет всегда одета, как куколка.       Соня обняла мужа и благодарно поцеловала. Ей не были особенно нужны его подарки – она и так любила его. Но то, что он смотрел на неё как на полноправную хозяйку всего, что у него есть – это трогало её и наполняло чувством признательности. Ростовы относились к ней совсем иначе. Обнимая Фёдора, Соня в который раз подумала, что, рискнув принять во второй раз его предложение, она поступила правильно. Далеко не каждый состоятельный муж, взявший в жёны бесприданницу, проявил бы подобное благородство и такт, сразу обозначая место жены в своей жизни не как прислуги, которая обязана благодарить за любую оказанную хозяином милость, а как равной ему во всем подруги. Она была права, пойдя на риск: в глубине души Фёдор был гораздо лучше, чем тот образ, который он специально создавал вокруг себя. Скорее всего, это была его защитная реакция на жестокость мира, подумала Соня, поудобнее устраиваясь на его плече. Сравнительно небогатому офицеру без титула наверняка приходилось трудновато в годы юности среди богатых, титулованных и в высшей степени заносчивых и высокомерных представителей «золотой молодёжи» Петербурга, в среде которых он оказался. Потому ему и хотелось казаться более опасным, чем на самом деле, чтобы сразу отбивать желание принести ему вред или нанести обиду у любого, у кого могло возникнуть такое желание. Хотя реально опасным он тоже мог быть, но только с теми, кто сам нарывался на такую реакцию от него.       Чуть не ставший трагедией случай, который произошел с ними на второй день их путешествия, только подтвердил эти её мысли. В тот день они после обеда на почтовой станции выехали на пустынную дорогу. К ночи они должны были приехать в большое торговое село с постоялым двором, где рассчитывали переночевать. До этого села оставалось верст двенадцать, а солнце уже клонилось к закату. Как нарочно, никакого жилья по дороге им не встретилось и не предвиделось до самого села. Кругом были только поля да небольшие лесочки.       Внезапно вдали показалась большая крестьянская телега, запряжённая тройкой лошадей. Донеслись звуки разудалой песни, которую горланили несколько грубых и, очевидно, пьяных мужских голосов. Долохов подтолкнул Соню, которая дремала на его плече, и, когда она открыла глаза, тихо сказал ей:       – Софи, просыпайся.       Соня очнулась и посмотрела на мужа. Он весь как-то подобрался, черты лица его заострились, в глазах появился ледяной холод. Соня подумала, что именно так её муж выглядел на войне в разгар боя… или тогда, когда приказал расстрелять французских пленных.       – Что случилось? – спросила она.       Вместо ответа он кивнул подбородком на приближающуюся телегу с горланящими там пьяными мужиками. В это время кучер Долохова Назар обернулся и сказал тихо:       – Плохо дело, барин. Кажись, лихие люди едут.       Долохов и сам так думал. Большая и, как он мог рассмотреть своими зоркими глазами, ничем не гружёная телега, пьяные мужики в ней. Самая разбойничья привычка. Он быстро нагнулся и вытащил из-под сиденья какой-то ящик, открыл его – там были два пистолета. Один он сунул себе в карман длинного дорожного сюртука, другой кинул кучеру. Тот ловко поймал его и положил себе на колени, прикрыв его полой своего армяка. После этого Долохов опустил руку в другой карман и проверил что-то, видимо, у него тоже там было какое-то оружие. Соня почувствовала, как напряжение, исходившее от обеих мужчин, передалось и ей. Она подумала, что это могут быть разбойники. Изредка до Лысых Гор доходили слухи о грабежах и убийствах одиноких путников. Её охватил ужас. Муж заметил это по её лицу и тихо сказал:       – Не показывай виду, что боишься. Женский страх только распаляет негодяев.       Соня кивнула, она поняла. Сделав над собой усилие, она попыталась придать лицу спокойное выражение. В это время Долохов вытащил из-за голенища своего сапога небольшой, но острый ножик и протянул его Соне.       – Возьми, – тихо, но твёрдо сказал он ей. – Если мы с Назаром не справимся… решай сама. Это твоя жизнь. Но лучше… лучше не попадайся живой в руки этим людям. Всё равно в живых потом они тебя не оставят.       Соня взяла нож и сунула его в карман своего дорожного платья. Потом сглотнула и, твёрдо глядя в глаза мужа, так же тихо сказала ему:       – Обо мне не беспокойся. Клянусь, если что… я перережу себе горло, прежде чем они дотронутся до меня.       Фёдор посмотрел в глаза любимой, словно оценивая её решимость, и, судя по всему, удовлетворился твёрдым взглядом Софи. Она не бросает слов на ветер, понял он. Коротко, но крепко поцеловав её, он приготовился.       Тем временем телега приблизилась, и было уже видно, что там вповалку, свесив ноги в сапогах, лежат три мужика в одних рубахах и армяках нараспашку, без шапок, а один в красной рубахе правит тройкой. Вдруг тот, кто держал вожжи и правил повозкой, сделал резкое движение – и повозка остановилась прямо перед приближающейся коляской, где сидели Долохов с женой и кучером. И не только остановилась, но и развернулась так, чтобы полностью перегородить дорогу. Кучеру Долохова тоже пришлось остановить лошадей. Здоровенный рыжий мужик в красной рубахе и поддёвке передал вожжи товарищу, спрыгнул с телеги и пошёл к экипажу путников. Вслед за ним вылезли еще двое, а один демонстративно вытащил нож и начал поигрывать им. Всякая надежда на сравнительно мирный исход дела оставила Долохова при виде играющего ножом разбойника. Эти не только ограбят, но и убьют, чтоб не оставлять свидетелей, понял он.       Тем временем рыжий подошел к экипажу совсем близко. Посмотрел оценивающим взглядом на пассажиров: красивая молодая барыня, которую явно не стоит принимать в расчёт, как возможного противника. Зато с такой красоткой можно будет приятно побаловаться, когда всё закончится. На облучке сидит смертельно испуганный кучер, который весь трясётся и быстро осеняет себя крестами, а рядом с красоткой-барыней – господин со ледяным взглядом, похоже, что ейный муж. Вот от него одного, пожалуй, и стоит ожидать сопротивления, трус-кучер не в счёт. Но господин один против четверых, которые едут в телеге. Расклад сил явно не в его пользу.       Рыжий верзила положил руку на боковую низкую стенку экипажа и произнёс издевательским тоном:       – Господин хороший, окажите милость, пожалуйте деньжат нам на опохмел души. Самую малость, чтоб по полштофа на брата хватило. Душа горит, а денег нету. Мы б за ваше здоровье выпили.       – Моё здоровье не твоя забота, – холодно отчеканил Долохов. – Езжайте своей дорогой, а нам путь дайте.       Рыжий шутовски развёл руками и сказал прежним тоном:       – А зачем же грубиянить, господин почтенный? – И, обращаясь к своим дружкам в телеге, крикнул им, – ребята, господин по-хорошему не желает нас уважить. Придётся нам разбираться с ним по-плохому.       Последний оставшийся в телеге мужик спрыгнул с неё, и вся трое с недобрыми ухмылками стали приближаться. В этот же миг рыжий резким движением схватил Долохова за лацкан дорожного сюртука и попытался вытащить из экипажа. Но тот был наготове и ответил встречным ударом прямо в лицо рыжего. Только не правой рукой, откуда разбойник ждал удара, а левой. Удар был настолько неожиданным и мощным, что послышался хруст. Рыжий завопил и упал на спину. Однако перед этим успел так рвануть, что Долохов всё-таки вылетел из экипажа и упал сверху на него. Они сцепились. По лицу рыжего текла обильная кровь из сломанного носа, и, видимо, из-за боли и неожиданности он не смог эффективно сопротивляться. Долохов сел сверху и нанёс два методичных и жестоких удара по лицу разбойника, ломая лицевые кости. Из последних сил рыжий взревел, скинул противника с себя и, выхватив нож, попытался ударить соперника. Но тот успел выхватить из кармана сюртука пистолет и выстрелить в упор. Рыжего выстрелом словно откинуло назад, он свалился на пыльную дорогу и застыл, глядя мёртвыми глазами в небо.       Тем временем подбежали его подельники, на ходу вынимая ножи. А у одного из них оказался в руках пистолет. Он поднял его и на бегу начал целиться в Долохова. Но тут вступил в дело кучер. Он перестал изображать труса, с решительным выражением лица выхватил припрятанный пистолет и выстрелил в целящегося. Тот тоже был убит наповал. После этого кучер спрыгнул с облучка и выхватил нож. Такой же нож блеснул и в руках уже поднявшегося Долохова. Подбежавшие двое оставшихся в живых разбойника остановились в нерешительности, сжимая в руках ножи. Силы теперь были равными, а воинственный вид как кучера, так и господина с ледяными глазами не предвещал ничего хорошего. Оба выглядели опытными и опасными бойцами.       Долохов оценил колебания разбойников и шагнул вперед, по-прежнему сжимая в руке нож. Мужики увидели железную решимость на его лице и слегка попятились.       – Забирайте свою падаль и проваливайте, – процедил Долохов тоном, не предвещавшим ничего хорошего. – Иначе выпустим вам кишки и развешаем на деревьях. Не трогать, – резко скомандовал он одному из разбойников, который было сделал движение, чтобы поднять пистолет, выпавший из рук мёртвого товарища.       Разбойники поколебались, но решили подчиниться приказу. Каждый за ноги отволок по одному убитому к телеге и закинул тело внутрь. Потом оба сели в телегу, один из разбойников взял в руки вожжи, развернул телегу и вовсю погнал её прочь от места схватки. Через несколько минут они исчезли из виду.       Пока длилась схватка, Соня продолжала сидеть в экипаже, изо всех сил вцепившись руками в сиденье. Ей хотелось выпрыгнуть и кинуться на помощь Фёдору, но она понимала: не имея опыта драк, она только помешает. Поэтому она удержала себя, но как только разбойники погрузили мёртвых товарищей в телегу и начали отъезжать, она стрелой вылетела из экипажа и бросилась мужу на шею. Он выронил нож на землю и обнял её с такой силой, что у неё хрустнули кости. Но она только прижималась к любимому всё крепче. Её била дрожь при мысли, что он мог погибнуть. А уж о том, что могли негодяи попытаться сделать с ней, она вообще думать не могла.       – Всё хорошо, всё хорошо, – тихо говорил Фёдор, успокаивающе поглаживая её по спине. – Ты молодец, что сидела на месте и позволила нам разобраться с этим отребьем.       – Я боялась помешать вам, – прошептала Соня, уткнувшись в его плечо.       – Вот и хорошо, что не помешала, – улыбнулся муж и крепко поцеловал её.       Потом он обернулся к кучеру и сказал ему:       – Назар, и ты молодцом держался!       Кучер ухмыльнулся, поднял пистолет, оставшийся от разбойников, и начал взбираться на облучок:       – Рады стараться, Фёдор Иванович!       Когда Соня и Долохов сели в коляску и поехали дальше, он тихо объяснил ей, обнимая и прижимая к себе:       – Назар специально изображал вначале испуганного. Чтобы притупить бдительность этих подонков. На самом деле он был одним из самых отчаянных в моём отряде во время войны.       – Он воевал в твоём отряде? – подняла голову Соня, которая тоже крепко обнимала Фёдора.       – Да. Пришёл добровольцем, когда я только набирал отряд. А потом, после войны, когда я вышел в отставку, я предложил ему работать у меня кучером. Он согласился. Его дядя Балага – лучший ямщик в России. Назар работал у него до войны и всем ямщицким приёмам у него выучился. К тому же он неплохой артист и умеет играть роль трусоватого малого. Видишь, как нам это помогло.       – А почему ты не изобразил труса? Это ещё больше притупило бы внимание разбойников? – спросила Соня.       Фёдор рассмеялся:       – Милая, на это моих актёрских способностей не хватило бы. Не такой меня внешностью Бог наградил, чтоб мне трусом прикинуться. Выглядеть испуганным у меня никогда бы не получилось, даже если я расстарался изо всех сил.       Соня тихонько рассмеялась, по-прежнему обнимая и прижимаясь к мужу. Действительно, он прав. У Фёдора слишком уж мужественное лицо. Вообразить его, изображающего труса, она тоже не могла.       Через два часа они приехали в село и остановились на ночёвку на местном постоялом дворе. Долохов как бы между прочим расспросил хозяина двора, не пошаливают ли в округе разбойники. Хозяин сказал, что разбойники действительно по местным дорогам начали недавно пошаливать, а три дня назад зарезали и ограбили какого-то купца с приказчиком, которые ехали на ярмарку.       Пока они дожидались ужина, Соня тихо спросила мужа:       – А мы разве не будем заявлять о нападении в полицию?       Долохов так же тихо ответил:       – Нет, я не собираюсь этого делать. Моя нынешняя законопослушность не распространяется на то, чтобы связываться с судейскими в таком деле. Мы с Назаром всё-таки убили двоих разбойников, а свидетелей, что они напали первыми, у нас нет. Заяви я об этом в полицию, придётся доказывать, что они сами налетели на нас, и у нас не было другого выхода, как убить негодяев. А эти господа полицейские крючкотворы только и ждут, чтоб завести дело позаковыристее, да без особых улик. Тогда они все способы придумают, чтобы меня на одних взятках в их ненасытные карманы разорить. Так что лучше молчать. Сами разбойники жаловаться на убитых подельников в полицию не пойдут. А у меня тоже нет особой охоты ввязываться в сутяжные дела и доказывать, что мы с Назаром правы, а разбойники виноваты. Поверь, милая, я знаю эту систему, поэтому лучше в таком скользком деле с полицией и судейскими не связываться.       Соня подумала и согласилась с мужем. Действительно, разбойников жалеть нечего, а что касается полиции и суда… тут у мужа больше опыта и знаний, чем у неё. Если он считает, что их дело может показаться сомнительным, придётся потом годами разбираться и платить взятки, то лучше действительно промолчать.       Во время ужина Соня обратила внимание, что костяшки на левой руке мужа распухли и немного кровоточили. Заметив её взгляд, Фёдор ухмыльнулся и сказал:       – Так всегда бывает, когда врежешь парню на полголовы выше тебя и на полпуда тяжелее. Ничего, скоро заживет. На мне всё как на собаке заживает.       – А почему ты ударил его левой рукой? – спросила Соня.       – Просто я левша, – объявил муж.       – Вот как? А я и не замечала, – удивилась Соня.       – А меня переучивали, – пояснил Фёдор. – Я могу одинаково действовать как правой, так и левой рукой. Это меня не раз спасало на войне. Я мог легко перекинуть саблю из правой руки в левую и наносить удары, которых от меня не ожидали.       – Значит, ты левша. А ты знаешь, что это метка самого дьявола? – пошутила Соня, вспомнив распространённое народное суеверие.       – Знаю. Так что привыкай к мысли, что ты вышла замуж за самого дьявола, – подмигнул ей Фёдор.       – Как-нибудь привыкну, – улыбнулась она. – Дьявол может быть очень полезен в обстоятельствах, похожих на сегодняшние. [1] Красная Горка – первое воскресенье после Пасхи, считается, что это самый удачный день для венчания.