Всё закончится очень плохо Всё закончится просто ужасно Нам будет безумно стыдно И мы ещё пожалеем
Антон смотрел в зеркало. Заляпанное местами, с отпечатками детских пальчиков, каплями воды, и следом помады в левом углу. Смотрел в своё лживое лицо. Бледное, как поганка, и такое же ядовитое, противное. Антон бы даже сказал, что ненавидел его. Ненавидел себя, как ненавидел все вокруг. Петровы в принципе ненавидели друг друга. Жили на этой холодной злобе, питались ею. Как отец стал ненавидеть мать со временем, как сестра ненавидела отца и начинала временами неосознанно ненавидеть брата. Антону хотелось истерически смеяться, понимая насколько все искусственно, насколько все разрушено вокруг него. Казалось, ничего в жизни не было настоящим, реальным. Он ходил по старым развалинам, под его ногами был невысохший до конца бетон. У их мира не было фундамента — он разрушился очень давно. А ведь когда-то он приехал в забытый богом посёлок и искреннее считал, что его родители скоро помирятся и все будет хорошо, что с ним всегда будет Оля, ведь они близки и неразлучны. Потом реальность ударила мокрой, отвратительной, грязной тряпкой по лицу и размыла душу. Он помнил день, когда слово «развод» прозвучало вне рамок ночного кошмара. — Мы разводимся в пятницу. От тебя требуется только подпись в договоре. Мир рухнул. Сразу. Он не трясся, не трещал, не шел бесконечными линиями, где швы разъезжались. Просто разбился одним ударом, одним словом отца, осыпался осколками у их ног, больно царапая кожу, вонзаясь в неё, входя во внутрь, до чертового сердца. У Антона тогда, кажется, выпала чашка из рук. И тоже разбилась, как и он сам, как мир вокруг. Оля упёрлась взглядом в отца, а потом перевела слезящиеся глаза на мать. Карина стояла молча, сжимала руки в кулаки, прижимала их ближе к себе. Не отвечала долго. Настолько, что тишина успела замурчать в кухне, на коленях у напряжения. — Вот так значит. — единственное, что сказала Карина, перед тем как уйти из кухни. Уйти и сказать все своими шагами. Своими плечами, что слегка подрагивали. И всхлипами, что слышались из-за закрытой спальни, ведь стены тонкие, дерево не держало звуки в себе. Когда ушёл отец, громко хлопнув входной дверью, оставив на столе ненавистную жёлтую, издевательски солнечную папку с документами, Оля сорвалась на бег до комнаты и кажется пыталась открыть дверь, может хотела прижаться к матери, в искреннем детском рефлексе, сдерживая гортанный крик непонятного страха, что пытался вырваться вольной птицей из груди. Антон непонимающе уставился в своё кривое отражение. Зеркало в прихожей было таким сколько он себя помнил. Кривым, непонятным, разбитым. Он был такой же. Отражался без любого искажения. Боль, дикая, разъедающая нутро, закопошилась внутри, уничтожала. Перед глазами было пусто. Пусто было и в груди, когда он бежал по белоснежным тропинкам мрачного леса, чисто по инерции, потому что хотелось сбежать из этого отвратительного дома, где всегда царила моральная разруха, потому что дышать было нечем, воздух в лёгких заканчивался, словно его закрыли в безумно тесной коробке, без единого окна. Пусто было и в голове, когда он чувствовал жгучие слезы, что текли по его щекам тоже по инерции, потому что сердце болело, словно было разрезано ножом. Пусто было и во взгляде, когда его внезапно поймали за шиворот, потрясли в попытках узнать, что случилось, ведь Петров возможно, скорее всего, он не уверен, был в ужасном состоянии. Кажется, тогда Рома держал его за плечи и смотрел в глаза, пытался увидеть в них что-то кроме панического страха, огромного, ужасного, непрекращающегося. — Тоха. — Петрова тряхнули, заставили сфокусировать взгляд, обратить внимание на то что происходит вокруг. — Че случилось то? Антон крепко зажмурил глаза, помотал головой и вновь посмотрел на Пятифанова. Зацепился взглядом за светлые, как предрассветное небо, глаза и застыл. Воздух медленно пробирался в лёгкие. Заметил, что вообще-то запыхался бежать. Хотелось оглянуться и понять: где он? Но оторваться от глаз Ромы было сложно. Кажется невозможно. Сейчас Петров ни в чем не уверен. — Я… Там… Просто… — слова не связывали в цельные предложения. Язык еле двигался во рту. Внезапный холодный порыв ветра вернул сознание. Антон наконец оглянулся и осознал, что добежал до другого конца посёлка, рядом с которым был дом Ромы. Обнаружил, что щеки влажные от слез. Понял, что уже несколько минут Пятифан крепко держит его за плечи и не собирается отпускать. И от этого становится спокойнее. Хорошо так. Сердце перестаёт биться, как заведённое, восстанавливает ритм. Вокруг стало тихо. Он слышал лишь своё сбившееся дыхание и почти такое же Ромкино. Наверное, от волнения, или может тоже бежал. За ним. — Так Тошик, давай хоть начинать дышать нормально. — Пятифан взял его под локоть и повел за собой, в дом. — Сейчас приведём в порядок. — Рома нахмурил брови, чуть сильнее сжал руку Антона и все же сказал. — Не идет тебе в такой паничке быть. Петров слабо улыбнулся, незаметно, и обронил не задумываясь: — А тебе хмуриться. Рома повернул голову и удивлённо приподнял брови, расправляя складку между ними, что образовалась пару минут назад, пока он пытался привести его в осмысленное состояние. Антон кивнул, мол, да так лучше и сделал шаг вперёд, становясь плечом к плечу с Ромой. Пятифан прокашлялся и пошёл дальше, скрывая предательский румянец в вороте большей на размер, явно когда-то отцовской куртки. В тот разбивающий жизнь день, Антон узнал, как пахнет спокойствие. Полынь, сигареты и чай с чабрецом. Он запомнил этот запах навсегда, забил в свои вены, сердце, лёгкие, во все рецепторы организма. Узнал, что оно кроется в светлых глазах, что с волнением, сквозь опущенные ресницы, поглядывают на него. Понял, наконец, что спокойствие — это Рома Пятифанов, школьный хулиган и гопник, который при первой встрече хотел пронзить ножом «бабочкой», своей фирменной. Называл едким «педик», с отвращением в голосе, а потом зарядил кому-то в нос за такое же обзывательство в сторону «Тошика». Рома не наседал с допросом, но Антон сам захотел все рассказать. Выдать, как на духу, всю правду. Признаться в ней, в том что скрывал несколько лет. Тогда и у Пятифана изменился взгляд. Он стал понимать Петрова больше, осознавать его по другому, потому что оказывается тот не «городской домашний ребёнок, у которого ссор никогда не было». Петров старший брат, который всеми силами старался оберегать Олю от кошмаров, споров родителей и жестокости мира. Петров подросток, которому пришлось рано повзрослеть и принимать удары жизни. Становится изгоем не только в школьном коллективе, но со временем и дома. Рома увидел в нем, кроме всего прочего, похожего на себя человека. Антон тоже знал, что такое тишина в доме, в семье, что от неё можно задохнуться. Антон знал, что такое потеря, хоть никого и не хоронил, разве что бабушку. Антон так же знал ответственность за другого человека, что для Ромы всегда было недосягаемо, ведь он единственный в семье. Пятифан до этого и не осознавал насколько Петров значим для Оли, и ведь не просто так. Обычно дети подсознательно тянутся к маме в самых различных ситуациях. А маленькая Петрова всегда жалась к брату, звала его, когда было страшно, видела в нем защиту и поддержку, словно именно Антон был её родителем таким всесильным и могучим. — Ты… Прости меня, Тошик. За то наше знакомство. — Рома скривил губы. Стыд забрался в душу, карябал её, разрывал. — Ром, все нормально. Это было три года назад, ты думаешь я не перестал обижаться и винить тебя в чем-то после всего? — Антон, несмотря на все риски нарушения спокойствия, положил ладонь на ладонь Пятифана. Тот рефлекторно напрягся от прикосновения, но потом успокоился, не перед кем было строить из себя неприступную крепость. Выдохнул и слабо улыбнулся. Тяжесть, что была на его плечах, ушла, будто и не существовала. Для Ромы спокойствие было изумрудного цвета глаз. Антон замахнул руку на зеркало, на своё отражение, на себя. И с огромным трудом опустил её, ибо разбитое стекло понесёт больше вопросов, чем те на которые он может дать ответ, хотя бы себе. Сжал губы в тонкую полоску и неожиданно для себя заплакал. Слезы большими каплями текли по щекам и падали в раковину, разбиваясь. Тоска смешанная с болью застряла поперек горла. Усталость, что копилась много лет упала бетонной плитой на его плечи. Первый всхлип отразился от стен. Антон снова посмотрел на себя в зеркало и еле слышно прошептал: — Какой же ты жалкий. Такого надо пиздить в подворотне. Немощный. Какой же ты… Петров был готов заплатить, отдать все свои деньги, чтобы прямо сейчас его избили, убили, выкинули тело на помойку, чтобы его труп лежал в неестественной для человека позе и пугал прохожих. Холодная вода обожгла лицо. Красные глаза смотрели со злостью, с беспомощностью. Антон не знал, что делать и как делать. В коридоре зашумела Катя, видимо проснулась и не обнаружила мужа рядом. Петрову хотелось больше никогда не слышать её голоса. Не трогать её кожу, волосы. Не касаться её губ. Не видеть её взгляда. Не видеть этой квартиры. Не знать Алису, маленькую девочку с рыжими, огненными волосами. Воздуха вновь стало не хватать, тремор сковал руки. Антон вдохнул глубже, будто бы это помогало. Паническая атака не собиралась отпускать так просто. Сжимала горло, выскабливала лёгкие, грудину. Все вокруг горело, жгло. Сощурил глаза, те отдали болью, ещё оставшаяся влага на ресницах слетела вниз. Ноги подкосились и Антон сполз вниз, облокотился о ванну и царапал дрожащими руками себе шею, ключицы. Пытался дышать. Ручка дернулась. — Антон? Из горла вылетел непонятный хрип, гортань взорвалась болью. Во рту дикий вкус кислоты. Больно. Плохо. Воздуха нет. — Антон, открой дверь! Он дрожал весь. Телом и нутром. Паника билась бешеной птицей, как в клетке. Мысли жужжали, летали, жалили. Рома взял лицо Антона в свои тёплые руки, у него они были всегда такие, а ещё с вечными мозолями. Петров поднял жалостный взгляд и снова содрогнулся от отсутствия воздуха. Пятифан был спокоен, поглаживал пальцем по щеке и шептал: — Дыши, Тошик. Давай, ещё живой нужен. Вдох. Ничего не вышло. Кислород не проходил в горло. Паника закружилась в ванной. А Рома все так же смотрел спокойно, мягко, ласково. — Вдох. Вдох. Воздуха все так же нет. На грудь вылили раскалённый свинец. Захотелось взвыть от боли и тяжести. Слезы собрались в уголках глаз. Перед глазами все темнело. — Выдох. Выдыхает панику сквозь плотно сжатые зубы, чтобы те не бились в непонятных танцах от дрожи во всем теле. Привкус крови и металла забил рецепторы во рту. Противно. — Вдох. Кислород мелкими частицами пробивает внутрь. Почти дышит. Антон в панике откидывает голову и бьётся затылком о край ванной. Снова привкус крови. Страшно. Душно. Плохо. А Рома все спокоен, снова подтягивает лицо в свои руки и устанавливает зрительный контакт. Хотелось рявкнуть, вырваться, забиться в углу от всепоглощающего страха. Словно он снова в лесу с Алисой. Или в гараже пытается найти кнопку для отключения мясорубки, чтобы спасти Катю. Или снова бежит по тропинке от развода родителей. — Выдох. Паника со скрипом вылетает изо рта. Антон наконец расцепляет челюсти, кислород бьёт в гортань, пробирается в лёгкие. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Дышит. Поднимает голову, смотрит туда где должен быть Рома, но там пустота. Лишь стуки в дверь и обрывки фраз Кати. Разочарование залетает в грудь, вместе с воздухом. Ромы здесь не было. Это лишь его воображение. Антон приложил ладони к лицу, где до этого были фантомные прикосновения Пятифана. Холодная кожа, как обычно, никакого тепла. Рома давно исчез из его жизни. Семь лет назад. Как бы хотелось узнать где он сейчас. Вновь взглянуть в светлые, такие прекрасные глаза. Вздохнуть запах сигарет, полыни. Вновь прижать к себе, обвить руками, приложить к сердцу, как подорожник, который точно поможет. Хотелось извиниться. Шептать слова прощения вперемешку со всеми признаниями любви. Хотелось взять за грудки и поцеловать так, что губы заболят. Антон ненавидел себя за то что забыл все на свете, за то что стал боятся осуждения, за то что отступил по первой просьбе, мол они сделают хуже друг другу. Хуже было без него. Хотелось сорвать голос на крик. Обклеить весь город в объявлениях: «Ищу часть своей души — Роман Пятифанов, найдись, прошу». Только бы получить ещё один шанс. — Пожалуйста… — прохрипел Петров в пустоту комнаты. Катя вновь забарабанила в дверь. Напомнила о себе. Напомнила, что Антон её не любит. Но он встаёт с холодной плитки, делает глубокий вздох, умывается и натягивает небольшую улыбку, словно его кто-то видит, словно стены имеют глаза и обязательно расскажут обо всех его секретах. — Голова закружилась, Кать! Все хорошо, милая, я все так же тебя люблю. Антон смотрит на себя в зеркало. Пальцами раздвигает щеки и губы, вытягивая гримасу счастья. Выглядит смешно. Петров почти усмехается и продолжает растягивать рот, смотря в свои красные от слез глаза, проводя взглядом по линиям оставленным ногтями. Слушает дыхание Кати за дверью, наверняка пытается понять соврал ли ей муж. — Насколько будет сильно твоё удивление, когда реальность покажет, что я врал тебе чаще, чем делал вздох. — шепчет Антон, все так же продолжая изображать на своём лице широкую улыбку. Чтобы зеркало запомнило его с ней. Катя все так же стоит за дверью и не отвечает. Раздражение клубится в горле. — Витамины забыл выпить, не переживай. — громко заверяет жену. Всю квартиру в своей лжи убеждает. — И я тебя люблю. — Наконец слышен голос Кати. Недоверчивая интонация относится больше к его самочувствию, Петров знает она не обратила внимание на нервное «все так же», нового стука в дверь нет. Антон хорошо солгал, как всегда.***
Антон был уверен, что счастливые люди не курят. Знал это на собственной шкуре, на опыте других людей. Он сам закурил совершенно не потому что все было хорошо. Попробовал сигарету, заменил горечь жизнь на горечь сигарет. Конфеты заменил табаком. Зубная паста тратилась больше. Он все ещё помнил, как купил стойкий одеколон, что перекрывал сильный перегар и запах жжёного, если он не успевал выветриться. Как над ним смеялись Бяша с Ромой, но ничего не делали против, понимая, что палиться не стоит. А так же хорошо, даже слишком, помнил совместные вечера в единственном сквере посёлка. На их лавочке. Они собирались, чтобы посмотреть на закат, покурить и лениво поговорить о чем-то, что взбредёт в голову. Начиная планами на жизнь, ближайший день, назойливыми советам взрослых о том, что профессию стоит выбирать с умом, о том, что экзамены не за горами, и что пора бы становится серьезными, заканчивая тем что пятидесятидвухгерцевый кит слишком одинок. — Он плавает один во всем океане, на! — Бяша вскидывает руки в возмущении или сочувствии. Тогда Антон тоже пожалел бедное млекопитающее, что обречено на одиночные скитания. Сейчас Антон чувствовал непередаваемое родство с ним. Он смотрел на занятую готовкой Катю сквозь толщу невидимой воды. Был далёк от неё, от всего окружения. На кухне снова стало душно. Возможно от плохой вытяжки, которая не справлялась со своей задачей, а может и от слишком сладкого аромата клубничных духов, от ласковых прикосновений к щеке и липких взглядов, от милых улыбок жены. Все это было чужим или сам Антон стал чужим. Смотрел сейчас на Катю, улыбался слегка натянуто и пытался понять: «Когда же все пошло не так?». И сознание отвечало: «С самого начала». И оно было абсолютно право. В шестнадцать лет жизнь была покрыта шипами, сколами и бесконечными трещинами. Антон жил дома как на иголках. Карине становится хуже по здоровью, головные боли преследуют её почти что всегда. Отец переезжает в город полностью, про переезд остальных не заикается, предпочитая молча присылать деньги на существование. Оля больше психует, старается притереться к каждой компании своего возраста, чтобы закрыть потребность во внимании, но от брата то шарахается, то наоборот не отходит, липнет банным листом и довольствуется молчаливым присутствием, то смотрит на него с внутренней борьбой и старается свести контакт к минимуму, словно что-то чувствует, что-то непонятное самому Антону, то снова приходит в комнату и с щенячьими глазами сидит рядом, просто наблюдает, словно без этого он растворится. Сам же Антон забивает на проблемы в доме, как только перешагивает деревянный порог. Они сразу растворяются в его сознании, как только он видит светлые глаза Ромы и выбитые зубы Бяши, слышит чудесный голос Полины, которая рассказывает о новой кассете с музыкой, чувствует приятных запах клубники от Кати. Их компания немного разрослась, но команда Вольтрона все ещё была, так что временами они собирали в трио и часто сидели на лавочке в сквере или обворовывали местные сады. Но так же у них был свой особый дуэт с Пятифаном, для которого было отдельное место в сердце. Рома проводит Антона до дома, ему все ещё нужно идти через тёмный лес, а Пятифанов же привыкший. И кажется никого не волнует, что Антон живёт тут уже четыре года и выучил окрестности, как свои пять пальцев. Лишь Катя как-то странно отвернётся и пробурчит неясное. Они оба скроются за поворотом и Петров мягко коснётся чужой руки, молча предлагая переплести пальцы. Предлагает и знает, что отказа он не получит. Рома еле заметно краснеет, смотрит в темнеющее небо и слегка улыбается, когда Антон останавливается, чтобы привлечь внимание и постукивает по плечу. Поцелуй в губы посреди леса — то что они могут себе позволить со всем отношением в обществе. Губы Ромы сухие, обкусанные, но очень приятные. Петров прикрывает глаза, проводит рукой по непослушным тёмным волосам и улыбается. Кадр меняется и теперь Антон целует Катю. Напористо, грубо, вымаливающе ответ. Проводит рукой по шелковистым, уложенным, светлым волосам и еле сдерживает себя чтобы не скривить губы. Целует с одной единственной мыслью: «Нормальный, нормальный, сделаю лучше. Лучше блять». Только он не понимал кому лучше. Катя жмётся к его руке, улыбается счастливо. Полина рядом умилительно складывает ладони у лица и говорит что-то про прекрасную пару. Рома сцепляет зубы и сжимает руки, он напряжён всем телом и смотрит на Смирнову, как на врага, самого злейшего. И Антон хочет заплакать от того насколько сюрреалистична эта картина. И лишь одна, отравляющая самого Петрова, мысль заставляет приобнимать Смирнову и целовать в висок, так нежно и спокойно. И эта мысль: «Нам же стало лучше, да, Ром?» — Антон! Антон, у тебя телефон звенит уже третью минуту. Антон открывает глаза и смотрит куда-то перед собой. Цепляется взглядом за рукавицы, что висят на ручке плиты. Мамины рукавицы, с пионами, подпалённые в некоторых местах от частой готовки. Катя редко готовила что-то, обычно для дочери, диетическое и вегетарианское, либо из заготовленного Антоном мяса. Петров поднимает голову и непонимающе смотрит на жену. Какой звонок? Какой телефон? Где он? Трясёт головой и по барабанным перепонкам бьёт мелодия звонка. Все встаёт на свои места. Хотелось разбить этот идеальный пазл. С него спадает оцепенение, тонкие пальцы обхватывают мобильник. На экране нервно сверкает «Оля». Сердце напряжено замирает как только он берет трубку и произносит хриплое «Алло». — Привет, без вопросов, приезжай в пятый участок. Антон, быстрее, пожалуйста. — Оля почти заскулила на том конце провода. — Что случилось? — Антон, позже! Пожалуйста, скорее. Я в заднице, в очень большой! — Петрова шмыгнула носом и закопошилась, помехи в трубке дребезжали в голове. Смиренное, уставшее «ладно» кануло в гудках. Боль сковала виски, впилась шипами. Катя встревоженно смотрела на Антона и уже хотела спросить, но он её опередил: — Оля в участке, поеду заберу её. К ужину успею. Буду осторожен. Поцелуй на прощание в губы, лёгкий, невесомый и почти бесчувственный. Для Антона он ничего не значил, но он помнил, что Кате важно такое внимание. Он же хороший любящий муж. Смешок скрылся в вороте пальто и Антон тоже скрылся с холодным вечерним ноябрьским ветром. Мороз пробрался и в машину. Участок был, как и ожидалось, не приветлив. Серое обветшалое здание, курящие у забора сотрудники, что переговаривались о выпивке и следующих выходных. Вечер воскресенья был не особо радостным. В помещение стоял крепкий запах сигарет, второсортного коньяка, который обычный приносят в качестве откупа и безнадёжности. Из шепелявых колонок тянула свою ноту Татьяна Буланова: — Но ночами часто предо мной твой образ мне напоминает о тебе, любимый. — звук трещит, Антон почему-то решает вслушаться в строчки. — Мой родной, как часто слышу я твой голос, он зовёт меня в тот день неповторимый. Петров грустно улыбается в воротник, чувствует как сердце начинает ныть, потому что чувствует тоже самое, что и лирическая героиня любовной сопливой песни. Засмеяться хотелось до тех пор пока он не вспомнил, что приехал сюда вообще-то за сестрой. Сделал вид по серьёзней, бросив кроткий взгляд в мутное зеркало около вешалок для сотрудников. Волосы как обычно были растрёпаны, спутанная чёлка слегка спадала на глаза, бледные, совершенно не горящие к жизни, которые смотрели из-за стёкол очков неописуемо тяжко, жалко, словно он пёс в подворотне, что просит кусочка краковской колбасы. Чёрное пальто создавало контраст с бледным лицом и белыми волосами, делая лицо ещё более не живым, создавало болезненный оттенок, мешки под глазами издевательски выделились. Тоже чёрная водолазка скрывала царапины на шее, что он оставил себе буквально сегодня в приступе паники. И ему ещё должны доверить несовершеннолетнего ребёнка? Взгляд метнулся к решётке. На грязной лавочке сидела Оля, поджав ноги к груди. Пыхтела и сверлила взглядом пол, который был ещё более грязным. Ностальгия закружила голову. В похожем они порой сидели у Тихонова, в посёлке, с Ромой и Бяшей. Хорошее было время. Слишком, потому что сердце заныло сильнее с новой пропетой строчкой Булановой: — И день минутой был тогда. В той жизни ты со мной всегда. Антон прошёл ближе к камере предварительного заключения и дёрнул за ржавые прутья. Те неприятно затряслись и издали скрипящий звук. На руке остались частицы тёмной краски. Оля резко подняла голову и сначала испуганно метнулась в угол камеры, а потом облегчено, вымучено улыбнулась. На её глазах стояли ещё не высохшие слёзы, тушь потекла, запах алкоголя ударил в нос, Антон закатил глаза. — Ты долго. — прошептала Петрова и протянула руку к брату через прутья. Антон взял ладошку и мягко пожал пальцы в немой поддержке. Он устал строить из себя родителя. Ему всего-то хотелось вновь заслужить доверие сестры, доверие к брату, которому не страшно рассказать, что апельсины были слишком дорогие, но их очень хотелось. — В воскресенье удивительные пробки. Оля тихо хихикнула и лишь инстинктивно дёрнулась, когда дверь за спиной Антона скрипнула и отворилась. Вошел милиционер. Петров не поворачивался и следил за сменой эмоций у сестры. Её тонкие бровки сначала выгнулись вверх, может не разобрала тот ли кто её задерживал. Потом она удивлённо ойкнула и прикрыла рот свободной ладошкой, пораженно смотря на хранителя правопорядка. — Участковый Кондражко не сможет продолжить дело. Обнимается с толчком. — начал разговор милиционер, шурша бумагами. Он сначала помедлил на конце предложения, потом прокашлялся и исправился. — То есть занимается отчётами. И что-то такое было в его голосе с прокуренной хрипотцой, что заставило Антона замереть на месте подобно зайцу, который услышал подходящего хищника. Петров медленно поворачивается под внимательный взгляд, что прожигает затылок. Он хотел задохнуться в ту же секунду, как столкнулся со светлыми, как предрассветное небо глазами, как вновь слишком громко запела Буланова: — Видит бог, я до сих пор тебя люблю. Заляпанный, грязный, со вздувшимся грязно-светлым ламинатом пол ушёл из-под ног. В зобу и правда дыхание спёрло. Сердце остановилось, перестало биться совершенно. Антон даже хотел приложить ладонь к месту где оно должно быть. Проверить, что там не дыра. Взгляд милиционера сделал выстрел на поражение. Петров проиграл сразу, без шансов на победу. Он лишь смотрел в глаза и не верил себе. Забыл таблетки выпить, совершенно точно, мигрень сыграла злую шутку. В это он верил больше чем в то, кто был перед ним. Царапины на шее заболели, напомнили то что мерещилось ему в ванной. Тут совершенно так же, Буланова завела новую песнь: — Так получилось, что судьба нам не дала с тобой быть вместе, где же раньше я была… Оля в камере зашуршала и слезла с лавки, дернула за прутья и протянула недовольно: — Товарищ милиционер, выпустите, а? Ответственное лицо пришло, можно домой. Милиционер наконец перевел пристальный взгляд с Антона на Олю и вздохнул, качая головой: — Надо документы ещё оформить, гражданка. — он хитро улыбается и щурит глаза. — И вам вроде как говорили про официального представителя. — Считайте, что он моя мать. Временами ведёт себя абсолютно так же. Петров повернул голову на сестру и поднял брови в возмущении. Оля отвела взгляд и повела плечами, смущённо улыбаясь. Потом как-то хитро глянула на обоих и добила Антона небольшой фразой, которая показала, что это не мираж: — Ром, может и так отпустишь? Это была не шутка мигрени. Не мираж. Не шутка сознания. Это был реальный Рома. Роман Пятифанов. Милиционер, мать вашу. Взрослый, совершенно другой, но с тем же волчьим, хитрым взглядом. Спустя семь лет. В помещение стало душно, слишком. Воздух вновь перестал пробиваться в лёгкие. Но теперь это была не паника, это был приступ. Может на фоне эмоционального состояния, может из-за панической атаки утром, может просто так совпали звезды, но хуже становилось с каждой секундой. Антон дрожащими руками стал рыскать по карманам, стараясь найти таблетки. Петров закашлялся от горечи в горле, во рту начинала скапливаться слюна, вязкая, неприятная. «Только бы не упасть тут в конвульсиях». Оля охнула на фоне и сильнее дернула за решётки: — Антон! Тоша, дыши! — Сестра почти плакала, голос её дрожал. Тоша. Сегодня день возвращения в прошлое. Антон бы над этим посмеялся, если бы не шанс свалиться на пол в бессознательном состоянии. Мысли путались, исчезали из головы. Тело стремительно напрягалось. Петров плохо слышал что происходит вокруг. Руки начинало сводить, а ноги немели. Небольшой пузырёк таблеток наконец попался в руки. Антон не дышал, старался открыть баночку и достать лекарство. Никак не выходило. На помощь пришли знакомые, тёплые, все так же мозолистые руки. Антон подумает позже о там как приятны прикосновения. Сейчас ему главное не отключится. Стакан воды появился прямо под носом. Зубы скрипели о пластиковые стенки, неприятно царапали. Таблетка пролетела в горло, слегка карябая стенки. Петрова качнуло назад, а стакан выпал из дрожащих рук, прокатился под стул, в самый угол. Рома схватил Антона за плечи, притягивая к себе. Таблетка медленно начинала действовать, но тело все ещё не отпускало. Милицейская форма пропахла сигаретами, а стойкий аромат полыни окутал сознание. Крепкие руки держали Антона за плечи, успокаивали бьющееся в непонятном ритме сердце. Через вату он слышал, как Оля что-то говорит в панике. Руки отпустило, больше их не сводило, не тянуло согнуть в локтях. Антон начал постепенно чувствовать ноги. Голова трещала, мигрень сковала ещё сильнее чем обычно. Тело расслаблялось с характерной усталостью. Антон качнулся вперёд, уткнулся носом в тёплую шею и тяжело вздохнул, стараясь быстрее прийти в себя. Хотелось попросить прощение за небольшой инцидент, но из горла вышел лишь неясный хрип. Рома осторожно взял Антона под руки и посадил на деревянный стул, такие обычно стояли в школах, скрипучие, с занозами и изрисованные. Оля вновь стукнула по решётке. Пятифанов ещё раз окинул Петрова взглядом, убеждаясь, что тот не собирается лететь на пол и подошёл к камере, наконец открывая её. Оля вылетела оттуда пулей и мигом оказалась около брата. — Антон, боже мой, ты как? — Петрова взяла его лицо в руки и осторожно погладила пальцем по скуле. Антон вымученно улыбнулся и кивнул, мол все хорошо. Тошнота подошла к горлу, говорит стало тяжелее. Взгляд сам притянулся к Роме, улыбка ему получилась жалкой. В ней была просьба о прощении за все. За неудобства в поздний вечер воскресенья. За семь лет без единой весточки. За такое ужасное расставание. И Рома это понял, потому что смотрел так же печально. С такой же мольбой. Пятифанов Петровых домой не отпустил. Хоть и через десять минут Антон стал похожим на человека и мог нормально говорить, двигаться и соображать, волнение не отпускало Рому. Им ещё и на машине ехать, а дороги недавно подморозило. Так что отделение милиции номер пять погрязло в молчаливом шелесте документов, которые Пятифанову нужно было закончить по окончанию смены. Оля сидела рядом с братом и рассматривала фотороботы разыскиваемых преступников. Антон был погружен в дрёму больше из-за истощения организма, чем из-за того что он хотел спать. Тело всегда так реагировало на приступы, даже те которые удалось с задержкой, но прервать. — Оль, не хочешь все же рассказать почему тебя задержали? — Петров приоткрыл глаза и лениво уставился на сестру. Апатия и усталость обнимали тело, становились с ним одним целым, пропитывали каждую клеточку тела. — Белая черемуха весны, почему он не со мной? — вновь и вновь пела Татьяна Буланова. — Распитие алкоголя и шум в общественном месте после двадцати двух ноль ноль. — гнусаво повторила Петрова, видимо за другим милиционером. Пятифанов, что сидел до этого тихо, подозрительно закашлялся, а после брякнул: — Очень похоже. Но все же не стоит так делать. Или как минимум попадаться. — Рома лукаво глянул на Олю, что уже залилась румянцем от такого замечания. Телефон снова ударил трелью по ушам. Антон смотрел на дисплей с высвечивающимся «Катя» и даже не знал, что ей говорить, если брать трубку. «Привет, я в участке, случился приступ, а ещё тут Рома»? Или «Кать, потом наберу, я встретил человека без которого с ума схожу семь лет, ложись спать одна»? Ещё вчера он назвал её контакт родным, единственным близким. Снова пытался убедить себя в том, что не являлось правдой. Звонок прекратился, вместо него на нервы действовал пристальный взгляд Ромы, который отложил ручку и сверлил профиль Антона. Оля затихла и лишь слегка нервно поглядывала на телефон, ожидая нового звонка. Катя с первого раза не сдавалась, поэтому трель снова разразилась в комнате. — Может ответишь? — не выдержал Рома, отчего-то слишком хмурый. — Не думаю, что там что-то важное. — Петров вновь прикрыл глаза. Даже себе не мог объяснить внезапное желание не брать трубку, только бы не слышать голос жены. — Антон, возьми. Мало ли что. — Оля исподлобья глянула на брата. Антон закатил глаза и резко встал, направляясь к выходу из участка. Бросил краткое «скоро вернусь» и по пути ответил звонок с раздражённым «Алло». Рома молча проводил взглядом Петрова, а после вопросительно глянул на Олю. Та лишь пожала плечами и вновь увлеклась преступниками, вспоминая суматоху в посёлке на счёт маньяка. Выдавать информацию про брата она не хотела. Ночной ветер привёл в чувства. Антон снова почувствовал апатию, что заглушила раздражение. Он полностью флегматичен и готов слушать жену. Пустота вокруг участка не пугала, а наоборот давала дополнительное спокойствие. — Антон, почему трубку не взял сразу? — в лоб спросила Катя. По тону она была очень недовольной. «Не хотел тебя слышать» — так бы ответил Антон, будь он чуть честнее с ней. Но он хороший, любящий муж. Хотя бы по виду. — С документами возился, я же не официальный представитель Оли. Уже скоро домой приедем. Ложись спать, уже поздно. Я волнуюсь. — Петров перекатился с пятки на носок и выдохнул клубочек пара. Захотелось курить. — Все же подожду. Осторожнее по дороге, заморозки были. Гудки бились в голове, отражались эхом. Руки сами потянулись к пачке сигарет. Когда никотин обжог носоглотку, Антон слабо улыбнулся. Становилось легче дышать. Может не только из-за сигарет. Может потому что в паре метров, в теплом здании сидит Рома. Тот самый Рома. Катя о приступах знала только на словах. Знала, что Антону нужно пить профилактические таблетки, а так же были экстренные, на случайно внезапного приступа, какой и произошёл сегодня. — Ты рассказал про то что случилось? — Оля сразу встретила вопросом. Антон отмахнулся от остатков сигаретного дыма и прокашлялся, лёгкая простуда все никак не проходила. Петрова была встревожена состоянием брата и даже не пыталась это скрыть. Рома стал шелестеть документами тише. — Про приступ? Нет, незачем ей волноваться. — Лгать научился, Петров? — хитро сощурил глаза Пятифанов. — Было у кого. — в ответ съязвил Антон и вновь уселся за школьный стул. — Тебе долго ещё в этих бумажка копаться, пап? Мама дома ждёт. — ехидная улыбка расползлась по лицу. Рома выгнул бровь и посмотрел удивлённо на долю секунды. — Прости, милый, совсем чуть-чуть. — удивление не мешало продолжать эту непонятную, но весёлую игру. — Прекратите флиртовать, я уже проголодалась. Ролевые игрища, ей богу. — заныла Оля и легла на три поставленных вместе стула, скучающе смотря в потолок. Рома засмеялся, вновь прикрывая это кашлем и принялся складывать бумаги. Антон посмотрел в пол, закусывая губу и поправляя очки. За место у руля пришлось повоевать. — Ром, я нормально доеду, ты будешь сидеть рядом и контролировать. — Антон, перестань выебываться, довезу вас, вдруг что. Петров эмоционально взмахнул руками и тяжело вздохнул. Оля сидела внутри машины и дремала, прислонившись к стеклу. Антон берет в свои ладони лицо Ромы, заставляя смотреть в глаза. Для этого пришлось немного наклониться. Тепло образовалось под пальцами, приятное, родное. Пятифан удивлено смотрел, словно в душу. Антон выдохнул для какой-то своей уверенности и заговорил: — Не первый раз вожу после таких небольших приступов. Знаю, что после таблеток меня никогда не откинет второй раз. Слышишь? Никогда. — Петров говорил медленно, понизив голос на тон, вкрадчиво. — Ты будешь сидеть по правую руку от меня. Все будет нормально. Веришь мне? По лицу Ромы было видно, что он хочет ещё посопротивляться, настоять на своём, но сдаётся. Вздыхает и кивает, смотрит в глаза внимательно, словно ждёт чего-то ещё. Антону становится дурно от того насколько их лица близко, а под его пальцами тёплая кожа, запах полыни пропитал все вокруг. Петров лишь немного наклонился вперед, сократил расстояние на пару миллиметров, но это дало Пятифанову зелёный свет. Поцелуй полный горечи за прошедшие года, такой нервный, слишком чувственный, когда кислорода не хватает совершенно, когда губы начинают болеть. Поцелуй около милицейского участка с парнем, когда ты сам женат уже пять лет и у тебя есть ребёнок — это что-то невозможное, точно неправильное, но приятное, потому что этот человек был в сердце гораздо раньше жены, оставался там все это время, несмотря на разлуку, слишком долгую, слишком болезненную. Губы у Ромы все такие же сухие, потрескавшиеся от мороза, тёплые, как он сам. Антону хочется взвыть на одной ноте о том как скучал. Что не понимает, как жил без этого. Пальцы зарываются в волосы, Петров чувствует прикосновение к шее, слышит сбившийся ритм сердца и не может понять: у него одного ли так бешено сердце стучит или у них обоих? Антон тяжело дышит, запрокидывает голову и смотрит в небо, что заволокло тучами. Губы горят, как и сердце. Слышит такие же вздохи рядом и улыбается, тихо смеётся. Рома тыкает его в бок, отчего смех пробирает все сильнее. Смотрит на Пятифанова и закусывает губу. Видит как у того сверкают глаза. Такие же светлые, безумно красивые, уже живые. В участке они были блёклыми, словно отражали нутро здания. — Поехали, товарищ милиционер. Рома кивает и обходит машину, перед тем как сесть он ещё раз улыбается Антону, слишком мягко. Сердце делает радостный кульбит и затыкает, возникающую на счёт Кати, совесть. Машина выезжает из стоянки участка. Оля улыбается в шерстяной шарф, надеясь наконец уснуть. Привычная пятиэтажка появилась за поворотом. Весь путь в машине был пронизан молчанием, которое никто не хотел нарушать. Словно тишина спасала их от невидимой, но ощущаемой угрозы правды, реальности. Антон медленно паркуется около подъезда, мельком смотрит в зеркало на задние сиденья. Оля повернулась по удобнее и поморщила носик. Мягкая улыбка появилась на обкусанных губах. — Подождёшь тут? Я отнесу Олю и отвезу тебя. — Поднимусь с тобой. Дверь подержу. — Рома улыбается в ответ. — Джентльмен. — Антон цокает языком, усмехается и выходит из машины. Неприятное предчувствие залетает в грудь, вместе с пробирающим до костей ветром. Оля была все такой же хрупкой и лёгкой. Ей будто снова шесть он несёт её по чащобе леса прижатой к себе, чтобы спрятать от цепких когтей совы. Рома вышел следом. Они оба скрылись за тяжёлой дверью подъезда. Когда они уже подходили к квартире, дверь открылась и на пороге стояла взвинченная Катя. Пятифанов посмотрел на Антона с немым вопросом в глазах. Петров же вздохнул, как перед самой тяжёлой битвой, и натянул улыбку. — Кать, дай я Олю положу и уеду ненадолго. — Антон, что значит уеду? — Тон не сулил ничего хорошего. Острый взор глаз вцепился в Рому. — И кто это, Антон? Ты можешь мне все нормально объяснить? Ты уезжаешь за Олей по сути на минут тридцать, а приезжаешь через два часа с каким-то парнем и ещё собираешься невесть где пропадать? — Мам! Кто там? — из-за угла коридора выглянула Алиса, её рыжие волосы каскадом спадали с плеч, обрамляли миловидное лицо. Увидев Антона, она радостно пискнула. — Папа приехал! Предчувствие плохого было не ошибочным. Засело в груди, раскаляло её. Петров посмотрел на жену враждебным взглядом, тяжело вздохнул. Кивнул Роме с молчаливой просьбой подождать. Пятифанову было неудобно и явно неприятно находится, но что-то сдержало его, заставило остаться на месте. Антон прошёл в квартиру не разуваясь, проходя к дивану и укладывая туда Олю, накрывая мягким пледом. Катя метнулась за ним следом, от стен отражались её упреки, а вот Алиса осталась стоять у порога и смотреть на Рому изучающим взглядом. Под зелёными прицелами с золотым отливом становилось неуютно, даже жутко. — Папа же скоро вернётся? — Девочка смотрела по доброму, но угроза исходила от её тени, что слишком сильно плясала на полу. Рома лишь медленно кивнул, чувствуя бесконечное напряжение. Антон выскочил из гостиной быстро, отодвинул дочь от выхода, малодушно улыбнулся и уже закрывая дверь крикнул: — Говорил же, ложись спать без меня. Рома смотрел на него слишком тяжело. Наливал свинцом все тело. Антон закурил и протянул пачку Роме, тот принял ее и тоже закурил. Сигаретный дым заменял им кислород. Молчание теперь затягивало петли на их шеях, улыбалось и скручивало верёвку все туже. — Даже не знаю, что первым спросить. — Пятифанов поворачивается лицом к Петрову и грустно усмехается. — Сколько лет я женат? Пять. Чей ребёнок? Кати. От меня у неё только фамилия и отчество. Собирался ли я это скрывать? Нет. — Почему не сказал сразу? — А что мне надо было, увидев тебя в участке, сразу начать рассказывать биографию? — Рома закусил губу и отвёл взор. Напряжение положило свои ладони им на плечи. — Она звонила в участке? — Да. Краткий ответ забил последний гвоздь в гробу. Они оба не знали что делать. Не понимали кто они друг другу. Как реагировать на произошедшие за семь лет события? — Пойдём, довезу тебя до дома. — Не надо, Антон. Сам доберусь. — Рома сделал шаг вперёд, прижал носком ботинка, упавший окурок. Петров прожигал его спину взглядом. — За тебя жена волнуется. Интонация была мерзкой, противной, липкой, а главное упрекающей. Не так он представлял их встречу. Не так он представлял свою жизнь. Горе скаталось на языке. Запах сигарет и полыни стал отравлять, забиваться в лёгкие, ком застрял в горле. Пятифан бросил на него лишь грустный, нечитаемый взгляд и поспешил скрыться за поворотом. Антон закашлялся и достал из кармана баночку с таблетками, осматривая её как инородный объект. — Если бы тебя не было, наверное, я бы уже умер. А не хороший ли конец вышел бы тогда? Вопрос остался в холодном ноябрьском воздухе. Тоска вновь поселилась в сердце, шла следом и мягко улыбалась Антону. Верная подруга, которая всегда была рядом. Как он мог забыть? Железная, тяжёлая дверь в очередной раз хлопнула, послышались шаги по лестнице.