Моя тихая гавань

      Джеймс проводит на террасе ещё около получаса, пока окончательно не замерзает. Даже зимняя, уже возрастная (Джеймс ничего против старых вещей не имеет) куртка его не греет, хотя это и немудрено. Всё-таки осень, холодная пора медленно подступается к людским домам, а на островах, говорят, холодные времена года на самом деле холодные. Хотя Джеймсу тяжело понять это, ведь он жил в тёплом городе, да и в целом стране. Нет, конечно, и там бывает холодно, но если сравнить — это небо и земля.       Супамон старается как можно тише зайти в гостиную. Он же не знает, какой здесь порядок, как рано встают в этом доме. Вот только детский смех и крепкие объятия на его ногах ясно дают понять, что время пробуждения уже настало. Опустив голову вниз, Джеймс сталкивается со счастливым детским личиком и с такой наивной, широкой улыбкой. — Дя-дя… доблое утло! — и ещё смеётся так звонко! Как не ответить улыбкой этому прекрасному чуду? Супамон опускается вниз, ловко подхватывая Сору на руки, а затем, поднявшись, удобнее устроив мальчика на себе, бережно поправляет завитушки за ухо. Он невольно подмечает про себя, честное слово не специально, что Сора на отца-то похож только глазами. Такие же огромные, с прямыми и длинными ресницами, а вот цвет кожи светлый, под стать Джеймса, и носик маленький такой, чуть вздёрнутый. Волосы у Соры кучерявые, но это, возможно, пройдёт, как только мальчик повзрослеет. Видимо, просто Сора больше похож на маму. Но тут рождается другой логический, но с тем же личный вопрос: а где его мама?       Конечно же Супамон не собирается задавать такой вопрос ребёнку: да мало ли какие там у них семейные драмы! А это вообще не его дело, по сути.       Маленькие ручки проворно хватаются за округлые щёки, тяня их в стороны. — Дя-дя смешной, хи-хи-хи!       А у Соры явно хорошее настроение! Ох уж эти дети! С ними невозможно о чём-либо переживать, с ними не получается слишком много думать. Когда рядом с тобой находится такое милое и невинное существо, как вообще можно сосредоточиться на чём-то ещё? Вот оно — счастье, забавно улыбается, оттягивая щёки Супамона, при этом весело хохоча. А Джеймс никогда и не думал о детях…       Так странно… теперь держать чужого и чувствовать лёгкую тень печали. Таким как он не завести семьи. Полноценной. — О! Утро доброе! — в проходе появляется лучезарно улыбающаяся Аризу, и Джеймс скромно отвечает ей тем же, чуть склонившись. — Опять начинаешь… — недовольно ворчит она, забирая внука из рук Супамона. — Наш карапуз уже проснулся, — играется она с ребёнком. — Мой крольчонок хорошо спал? — Да… — А ты, Джеймс? Чего так рано встал? — Выспался, — переминаясь с пятки на носок, — выходил подышать воздухом. Потом вот на Сору наткнулся.       Женщина умильно улыбается, расцеловывая внука: — Сора у нас любит ранние подъёмы! Он у нас весь в папочку…       Неожиданно насупившись, уже без улыбки, мальчик исподлобья смотрит на бабушку, обидчиво дуя губы. — Ох! — гласит Аризу. — Ну же, Сора! Папочке нужно работать. Папочка сейчас очень занят, — так мягко и доходчиво она старается объяснить поникшему ребёнку тяготы взрослой жизни. А Супамон улыбается этой попытке. Любой ребёнок хочет как можно больше быть с родителями, и меньше всего их (детей) волнует работа взрослых. — Хочешь, мы с тобой поиграем? Можешь просто звать меня Джеймс, — даже для себя неожиданно спрашивает Супамон. Он обычно с детьми не в самых близких отношениях находится: не то чтобы не любил их, но как-то не шло… Они такие маленькие, такие наивные и простые… Пожалуй, это пугало Супамона. Но именно сейчас, в момент, когда он сломлен, а жизнь разбита на до и после, он сам тянется к самому непорочному существу в этом доме — к мальчику, который излучает собой столько света! Совсем не ошибочно складывается впечатление, что Сора — особенный, и когда он вырастет, то займёт особое место в этом мире.       От услышанного предложения улыбка на лице Соры расцветает с новой силой. — Давай иглать! — Какие чудесные дети… — шепчет себе под нос Аризу, опуская на пол брыкающегося внука. — Тогда я отъеду по делам? — обращаясь к Джеймсу. — Нужно помочь Нэту. Сейчас очень много работы свалилось на источники… — и снова она о чём-то задумывается. — Я могу чем-то помочь? — неуверенно, но на полном серьёзе спрашивает Супамон. А Аризу, переведя на него задумчивый взгляд, отрицательно машет головой, но произносит: — Посиди с Сорой. Там очень много работы… Тьма тьмущая… — Хорошо, — кивает Супамон, снова беря на руки ребёнка, крепко обнимающего его за ноги, — но если я могу чем-то помочь вам и там, то скажите мне. Я быстро учусь, так что…       Кинув на Джеймса какой-то уж слишком подозрительный взгляд, Аризу тихо произносит: — Какой всё-таки чудесный ребёнок…       Смущённо опустив глаза, Супамон едва ли знает, как должен реагировать на эти слова, да и стоит ли уточнять, что именно имеет ввиду Аризу-сан, говоря это…       Конечно, не сказать, что Джеймса это как-то особо напрягает, но вынуждает чувствовать не в своей тарелке. Он же сейчас на взводе, ему всё кажется подозрительным, словно вот-вот должен прилететь очередной удар от жизни. Ну а ещё правда такова, что он пока что этого не осознаёт. Подвоха ожидает бессознательно, от того и теряется, не зная, как ему отвечать.       Джеймс чувствует себя грязным, ужасным человеком. Это правда. Эти мысли и чувства раздирают его сердце глубоко внутри, поэтому он и не может понять, от чего эта семья к нему так хорошо относится. Но прежде чем осознать, понять, принять и преодолеть всё это, Джеймсу придётся научиться слушать, слышать, открываться и верить. Долгий и извилистый путь, но успех, который ждёт его на финише, определённо того стоит.       Удобнее подхватив Сору, следуя указаниям ребёнка, Джеймс следует в детскую комнату, мысленно удивляясь, что она находится далековато от комнаты его отца. Как можно аккуратнее Джеймс уточняет, где же спит Сора, на что мальчик, с гордо вздёрнутым носиком, отвечает новому другу, что спит он чаще всего у папы в комнате, и очень, ну прямо очень редко в своей. Поясняет Супамону, что не очень любит спать один, так как комната большая, а ночью страшно, ведь столько страшных духов и ёкаев обитают на этом острове.       Не улыбнуться на деловитость ребёнка просто не получается. С таким важным лицом он рассказывает Джеймсу о своей жизни, что невольно начинаешь завидовать. Да-да, именно завидовать. Джеймс бы не отказался сейчас тоже оказаться в возрасте трёх-четырёх лет и просто ни о чём не думать, лишь играя в любимые игрушки, с воодушевлением ожидая возвращения родителей домой.       Но Супамон дал себе слово, что больше не будет погружаться в бесконечные думы и самоанализы, а именно это сейчас снова начинает происходить с ним, прошу заметить, что бесконтрольно. Никто не обвинит в этом Супамона, конечно же никто, ведь многие оказывались в тяжёлом моральном состоянии, и многие знают, что выбраться из этой ямы, что день ото дня становится глубже, не так уж и просто, однако… Сора спешит на помощь. Правильно говорят, что дети особо чувствительны к всякому роду вещам… м-м-м… не сказать, что сверхъественным, но особо чувствительным, особо тонким и не зримым вещам — то, что большинство взрослых не могут ощутить, то, что так просто даётся детям. Честно сказать, наивность — вещь опасная, но когда ты полностью защищён, когда ты стабилен и спокоен во всех аспектах, наивность — великая сила, которая помогает узреть самое личное, глубоко скрытое…       Усадив Сору на пол игровой комнаты, Джеймс внимательно осматривается. Небольшая кровать, для возраста Соры даже великовата, но аккуратно заправленная, без лишних складок на покрывале. Бежевого цвета стены, с лиловыми узорами — весьма утончённо для ребёнка такого возраста, небольшой белый комод, в котором, видимо, хранится одежда Соры, а ещё тут очень много игрушек. Мягкие игрушки разных размеров, машинки, конструкторы, пазлы… Тут даже есть знаменитая лошадка-качалка! — Нлавится? — самодовольно улыбаясь, спрашивает Сора, с хитрым прищуром смотря на удивлённого Супамона.       А кому не понравится? Найдётся такой человек? Ха-ха. — Очень! У Соры такая чудесная комната, — сладко поёт Джеймс, присаживаясь рядом с мальчиком. — Мне тофе нлавица!       Божечки-кошечки, не умиляться этому прекрасному, красивейшему ребёнку просто непозволительно! Да за это надо ввести наказание! Наложить штрафы, ведь самое ценное, что есть в этой жизни — наши дети. Невинные и чистые, неопороченные жестоким и безнравственным миром. Они делают эту жизнь лучше, они поддерживают уже почти потухшее пламя надежды…       Вновь отмахнувшись от философских мыслей, Джеймс садится рядом с Сорой, предлагая тому самому выбрать, во что же они играться будут. Ребёнок преподносит к лицу руку, делая задумчивую позу, Супамон, не в силах сдержаться, достаёт смартфон, чтобы сделать такой умилительный кадр. И Соре это нравится. Заметив, что его снимают, он расплывается в улыбке, кидаясь на шею к Джеймсу, и они устраивают целую фотосессию: и рожицы корча, и просто улыбаясь. Сора даже достаёт свои забавные заколки, которые они вместе « с папой и бабулей» покупают на разных фестивалях. Там есть и рожки, и ушки всех мастей, и пускай на голове Супамона они выглядят чуть-чуть нелепо, это не меняет общей картины — радость и веселье, что отражается в глазах юного Джеймса и маленького Соры. Уже после они садятся собирать пазл. Сора с очень важным видом поясняет Джеймсу на пальцах, что это очень важно для ума, что мозги будут работать лучше, если их напрягать на головоломках. Про себя присвистнув, Джеймс, опять же, про себя даёт оплеуху Нэту, но оспаривать методы воспитания точно не собирается. В принципе, это же не жестокое обращение с детьми, а всё остальное допустимо. Да и пазл на двадцать штук всего, и намного интереснее наблюдать за тем, как Сора, методом проб и ошибок, находит верное решение.       Затем они немного собирают конструкторы, а потом уже берутся за «разукрашку», которой так гордится Сора. — Дфеймс! Это моя лазуклашка! Посмотли, пофалуйста, как класиво-о-о-о! — а с каким неподдельным восторгом тянет. У Супамона вот-вот рот порвётся, так широко и долго улыбаться. — Иди ко мне!       И Сора сразу же бежит к парню, падая на его колени. Он удобнее устраивается, начиная листать разрисованные листы, стоит заметить, для ребёнка возраста Соры, очень даже аккуратно разрисованные. Видать, отец приучает ребёнка к ответственности. — Класиво-о-о-о, — нахваливает свои же творения Сора, водя маленьким пальчиком по зелёно-розовому зайчику. — Очень красиво. Сора такой умничка! — мягко соглашается Джеймс, оставляя поцелуй на взлохмаченной макушке, и только случайно, бегло подняв взгляд, замечает фигуру в дверном проёме. — Сора, — мягко, с едва заметной строгостью произносит Сирапхоп, и ребёнок, послушно сидевший на коленях нового друга, резво подрывается к отцу. — Папотька! Папотька дома!       Заливисто захохотав, Сора кидается в объятия отца, крепко цепляясь за родительскую шею. Нэт что-то с улыбкой шепчет сыну, а тот с охотой отвечает, также тихо, чтобы никто, видимо, лишний, то есть Джеймс, не услышал. Но он так-то и не рвётся подслушивать, лишь бережно откладывает раскраску в сторону и поднимается, намереваясь покинуть детскую. — Дфеймс! Пофли, пофалуйста, куфать! Папотька купил нам обед!       Ах, сколько доброты и честности в этих огромных и чистых глазах. И какие тяжёлые, не читаемые и пристально смотрящие рядом. От его взгляда не по себе. И, может быть, всё дело в том, что Джеймс сейчас на чужой территории — это комната сына Сирапхопа, а он и без того к нему враждебно настроен. И, как итог, Нэт застаёт своего сына вместе с человеком, который по каким-то причинам ему неприятен. А Соре он ещё и нравится. Да уж. У «папотьки», наверное, нервно глаз подёргивается, хотя виду особого не подаёт.       Обед оказывается сытным и очень вкусным. Японская кухня всегда казалась Джеймсу чем-то особенно очаровательным, ведь она одновременно и сытная, и лёгкая, и полезная, и такая разнообразная! И даже сейчас, сидя за столом с Нэтом и Сорой, кушая купленные блюда, Супамон невольно проводит сравнение с тем, что ел в родном Таиланде. Там тоже продавали японскую кухню на вынос, но она так отличается от того, что он ест сейчас. Это огромная разница!       Погрузившись в мысли о еде, Джеймс даже отвлекается от дискомфорта из-за присутствия Нэта, хотя тот и уделяет всё внимание сыну, который сидит у него на коленях, изредка, но посматривает исподлобья на Супамона. Если пойти по логическому пути, то, по идеи, Сирапхопа, должно быть, смутило молчание, которое повисло за столом. Именно по этой причине он первым нарушает тишину. — Вкусно? — мягко он обращается к сыну. — Чем ты сегодня занимался? — а-то он не видел! А-то он не понял! Джеймс едва сдерживает смешок. Аризу-сан ведь наверняка сказала ему, что с Сорой будет сидеть он. Неужели он поэтому помчался домой к обеду?       Подняв на отца большие и воодушевлённые глаза, едва прожевав пищу, Сора спешит поделиться: — Мы сегодня собилали пазл! И иглали! А ещё я показал Дфеймсу свою лазуклашку! Класиво-о-о-о! Плавда?!       Чуть поперхнувшись от внезапной смены внимания на себя, Супамон тепло улыбается: — Очень красиво. — Папотька! — со всей серьёзностью вдруг обращается Сора к Нэту. Тот аж подвыпрямляется, а то сидел как-то согнувшись. — Дфеймс мой новый длуг! Он такой замефятельный!       Джеймс с интересом следит за диалогом между отцом и сыном. С Сорой всё понятно — он как открытая книга, причём с самыми честными и искренними эмоциями. А вот его папенька… Нэт-то, конечно, сыну улыбается, а вот взгляд у него… Такой холодный. Старается на Сору не смотреть, искоса поглядывая на Джеймса, который весь аж загорелся от проявленной со стороны ребёнка любви. Ещё так игриво бровями вскидывает, прямо смотря на Сирапхопа. Наверняка лишь сильнее заводя того.       Как резко разговор между ними начался, также он и кончается. И Джеймс, не спеша разложив мусор, намеревается вернуться в свою комнату, побыть наедине, возможно, немного вздремнуть. Но вот активный Сора желания нового друга не разделяет. — Пофли гулять! — хватается он за чужую руку, широко улыбаясь.       Джеймс только пару раз моргнуть успевает, прежде чем Сирапхоп говорит сыну: — Я с тобой погуляю, — а потом садится на корточки рядом, полностью игнорируя присутствие Джеймса. — Пойдём? — и мягко пытается взять ребёнка на руки, но тот капризно хватается за ногу Супамона, обиженно дуя губы. — Ну что такое? — хоть и произносит ласково, но Джеймс-то прекрасно видит, как нервно подёргивается уголок чужих губ. Да и бровь тоже.       «Папотька», судя по всему, злится. Ха-ха-ха!       Но вставать между сыном и отцом неправильно. — Конечно, Сора, — а сам в ужасе от того, что на самом деле это произносит. Глаз не отрывая от Нэта. — Давай погуляем! — а Нэт медленно поднимает глаза на него, едва ли даже предпринимая попытку скрыть клокочущую ярость. Ну да. Он, очевидно, зол. По вполне такой же очевидной причине.       А Сора счастлив, Сора очень рад. Разве он думал о том, что его маленький каприз приведёт к не самым приятным последствиям?       Сирапхоп хоть, по итогу, ничего не сказал, лишь молча поднявшись, но выжигая в Джеймсе дыру своим злобным, холодным взглядом, сына одного с Супамоном оставлять не собирается. Уж не знает Джеймс, что на уме у этого парня и, честное слово, сам в шоке от того, что на самом деле рискнул спровоцировать Нэта вот так вот откровенно, но… С другой стороны, его вина-то в чём? Сора хочет погулять с ним, так почему бы и нет? Из-за неприязни личной его папаши? Это ещё глупее, — возможно, так успокаивает себя Джеймс, потому что после того, как он принял предложение ребёнка, склизкое чувство паники начало скользить где-то внутри.       Пока Сирапхоп уводит сына в комнату, чтобы одеть его, Джеймс также спешит в свою спальню, нервно покусывая губу. Они сейчас втроём гулять будут. Они! Нэт и Сора, а Джеймс как лишнее дополнение. А-а-ах! Ну кто его за язык тянул-то?!       Пока Супамон находит нужные вещи, а это тёплые носки, толстовка и куртка, Нэт и Сора уже оказываются на улице. Джеймс сам догадывается об этом. Слышал, как капризничал Сора, когда они выходили из комнаты Нэта — ни в какую не хотел уходить без нового друга, но вот раздражённый отец утащил сына насильно, судя по всему, что-то шепнув ребёнку, чтобы тот успокоился. Джеймс ещё не успел понять, в каких именно отношениях они находятся: ну то есть строгий ли Нэт отец, или он наоборот тот, кто идёт на поводу любимого ребёнка. Просто не складывается впечатление, что Нэт может балансировать между строгостью и всепоглощающей любовью, если судить по тому, как быстро само присутствие Супамона выводит парня из равновесия.       Уже выходя на улицу Джеймс задумывается о том, что это как-то странно. Ладно, Нэт может его не любить, это не очень-то и необычно, но он же прямо-таки вспыхивает! Заводится с пол оборота, словно Супамон ему дорогу перешёл! — Дфеймс!!! — радостный крик доносится со стороны небольшого ручейка, а плотно укутанный Сора, немного напоминающий пингвинёнка, стремительно двигается к нему. Присев, расставив руки в сторону, Супамон с широкой, яркой улыбкой заключает в объятия мальчика, уже не в силах совладать с умилением. — Сегодня так прохладно, — произносит Супамон, вздрагивая от дуновения свежего ветра, пока они с Сорой, неспеша, идут в сторону отца, который что-то сосредоточенно на телефоне набирает. Выражение его лица недовольное, глаза какие-то обеспокоенные, но сейчас Супамону кажется, что дело не в нём. — Ты не пливык! Это ефё не холодно! — а затем с силой тянет Джеймса к ручью, покрытому яркими листьями. — Как класиво! — Сора присаживается на корточки рядом с водой, а в глазах его искрится такая наивная, но глубокая радость, что Супамона насквозь пронзает!       Самый прекрасный и счастливый ребёнок сейчас сидит перед ним и так бескорыстно и просто радуется обычным листьям, упавшим с деревьев. Достав смартфон, Джеймс делает несколько кадров краснощёкого мальчишки, а затем они вовсю фотографируют себя. Ведь, как выяснилось, Сора очень любит сниматься, поэтому с большой радостью позирует Супамону: и возле деревца, и возле прудика, и на небольшом мостике. И всё это под внимательный и изучающий взгляд отца. Он, вроде бы, и не против. Во всяком случае, не прерывает и не пытается помешать им. Пока они передвигаются по двору, смеясь и делая новые кадры на смартфон, становится очень тепло, и не только физически, но и на душе. Но с этим теплом разрастается и глубокая, ядовитая тоска. Потому что все эти: умиление и наивность, детская радость и счастье, целый мир, в которой позволили войти Джеймсу, раскрыли раны, о которых он старался никогда не думать.       Он не любит думать о том, чего ему не хватало, и о чём сильнее всего кричит тоска, не любит понимать, что несмотря на всё благосостояние семьи и её полноценность, по общественным меркам, его детство и детство других детей саднит различием.       Как глупо сейчас себе признаваться, что он завидует маленькому ребёнку. Можно сказать, что это не очень адекватно, но если учесть, что эта зависть белая, то всё не так уж и провально. Джеймсу просто хочется защитить Сору, дать ему возможность прожить самое счастливое детство, окружить его любовью — он понимает, что не имеет на это право, а все вспыхнувшие моральные травмы он не может перекладывать на заботу о чужом ребёнке.       Всего на секундочку, пока Сора играется с листьями, хохоча, Джеймс представляет, как хорошо было бы, будь Сора его сыном. И тут же приходит в ужас, чувствуя давления от несуразности своего желания. С этим приходит и осознание того, насколько он ущемлённый, раз ищет счастья и достатка в чужой жизни. Где ему нет места. — Слушай, — за спиной раздаётся чужой голос, и Супамон подпрыгивает от неожиданности. Слишком глубоко ушёл в себя, а теперь так растерянно и немного уязвлённо он смотрит на серьёзного, непробиваемого Нэта. — Я в курсе всех причин, по которым ты сюда приехал. И я был категорически против твоего приезда сюда, — говорит тихо и бесстрастно. — Ты должен сам понимать, что твои проблемы — не забота моей семьи. И уж точно не моя. И не моего сына. Ты здесь временно — приехал душевные раны подлечить, которые, — чуть громче произносит Нэт и, кажется, первый раз, за все сказанные в эти минуты слова, в его глазах отражаются эмоции. Увы, неположительные, — у тебя по твоей глупости. Мы не обязаны лелеять тебя, потому что ты настолько туп, что не можешь сказать нет на видеосъёмку своего секса. Мы не обязаны ходить возле тебя на цыпочках, стряхивая с тебя пылинки, потому что половина страны увидели, как тебя ебут, — хоть и негромко, но слова становятся всё более жёстче, говоря о вскипающей злости внутри Сирапхопа. — Испугался последствий? Убежал, чтобы не разбираться с тем, что сам натворил с собственной жизнью? Или надеешься, что сможешь вернуться и продолжить купаться в лучах славы? — а вот и ехидная улыбка. Нэт чуть склоняется к побелевшему от внезапной атаки Джеймсу. — Оставь свои проблемы при себе. Поживи тут месяц-два, сделай вид, что полон рвения к жизни и вали отсюда, — его нежный голос совсем не вяжется с ядовитыми словами. — И не надо сближаться с моим сыном. Он ещё совсем маленький, наивный. Быстро к людям привыкает. А ты всё равно уедешь. Сохраняй дистанцию. Упрости нам всем задачу. Не пачкай мою семью.       Супамон не то что выпал, он потерялся. Его, буквально, пинком выгнали за пределы вселенной, оставив в какой-то чужой, ужасно тянущей прострации. Стыдно признаться, но когда Нэт только обратился к нему, сердце ёкнуло. Возможно, Супамон рассчитывал на какой-то более адекватный разговор, но это… Да, Сирапхоп ясно высказал и свои мысли, и свои чувства. Предельно ясно, но есть тонкая грань между грубостью и унижением. Он так умело смешал всё в одну кашу, так плавно и, вроде бы, культурно преподнёс, но Супамон же не идиот.       Купаться в лучах славы?       Настолько туп, что разрешил снять, как ебут?       Держать свои проблемы при себе?       Ха-а-а-а-а.       Каждое слово чувствовалось как удар ледяного хлыста, после которого жуткий раздирающий жар наполнял всё тело. Это ведь не просто обидно. И это не просто унизительно. Это даже хуже, чем ведро помоев, которое вываливают на тебя.       Ещё хуже от того, что это правда. И больно так сильно исключительно потому, что все стараются поддержать и обезопасить, не говоря правды, а он сказал. Озвучил то, что другие не могут. Но даже признавшись в этом самому себе, Джеймс никогда не сделает этого перед человеком, который так жестоко и подло с ним обходится. Даже если и есть логика в словах Нэт, ему не было необходимости делать это вот так… Говорить таким образом. — Ты понятия не имеешь, — говорит тихо, чуть осипшим голосом, даже не представляя, как очевидно и жутко потухли его глаза. — О чём говоришь, — а перед глазами оживают картинки тех дней: каждое сообщение, каждый взгляд, каждый крик, каждый рвотный позыв, ужасающее чувство, когда тебя раздирают изнутри.       Едва находя в себе силы, на пружинных ногах, Супамон удаляется от Сирапхопа, даже не поднимая глаз на него, проходит и мимо Соры, который рвётся к нему с букетом красочных листьев, но Джеймс не замечает. Уж простите, вываленная вот так вот нахально правда сдавила его со всех сторон. Его буквально выбивает из жизненной колеи, и масштабы этого пиздеца оставляют желать лучшего.       Хочется только одного — покоя.       Нужно просто добраться до постели. Просто укутаться в одеяло. Просто свернуться калачиком и… уснуть. Немного поспать, ведь от ощущения зудящих, выворачивающихся мышц, хочется на стену лезть.