Холод

Мощнейший прыжок — и Ваня сделал надо льдом идеальный шпагат. На скамейке в восторге захлопали несколько девочек. Гермиона, стоявшая чуть поодаль, гневно взглянула на них. Теперь эта скамейка постоянно стояла около озера, так как Брагинский ласково уговорил школьного лесничего Хагрида её сделать и поставить прямо сюда. Немного при шпагате у него заныла лодыжка, но в рюкзаке у него уже лежал компресс из десятка волос единорога. Тоже дал Хагрид, который иногда тоже смотрел как катается русский, и посоветовал как сделать компресс аккуратнее — без травм фигурного катания не бывает. Вообще разговориться с хранителем ключей оказалось полезным — полувеликан оказался знатоком растений, животных и многих тайных мест школы. Разумеется, Иван тоже рассказывал ему по Россию, соблюдая осторожность. Правда с месяцами, проведёнными здесь, Иван в очередной раз стал меняться — у него взялись удлиняться волосы, и он невольно теперь собирал их в «конский хвост», так как те мешали. Лицо заострилось, и стало чем-то походить на азиатское. Он догадывался, что отец сделал перераспределение обязанностей — почты становилось раз от раза все меньше, и скоро, в какой-то момент, та приходить перестала. Впрочем, после того, как многие увидели его на льду, особенно девочки, у него появились жадные до внимания фанатки. Иван легко относился к ним, пытаясь большей частью все игнорировать. *** Вот-вот должны начаться первые каникулы, Рождественские. Многие уезжали из школы — праздники все любили проводить в своих семьях. Из гриффиндорцев в спальнях оставались только он и семья Уизли — их родители уезжали проведать брата, и денег на то, чтобы взять всех детей с собой у них не было. Гермиона тоже уезжала завтра на Хогвартс-экспрессе, и Иван решил её по утру проводить. *** Им выдали табеля успеваемости за первый семестр. Брагинский шёл в безоговорочных лидерах. Следом ступала Гермиона, затем Драко Малфой — нечасто, но они со слизеринцем разговаривали, молчаливо сохраняя это в тайне. Для этой школы это была дикость — чтобы противоборствующие стороны просто общались… Закончив прогон для завтрашнего ледового шоу — Макгонагалл уговорила его показать свое умение преподавателям в качестве своеобразного рождественского подарка, Иван сошёл со льда. Гермиона протянула ему тёплую воду в бутылке и накладки на лезвия. Иван благодарно взглянул на девочку, присасываясь к горлышку. Его рюкзак мирно лежал на скамейке — фанатки, когда попытались прикоснуться к алой коже, тут же получили сильное проклятие и пару сглазов, и решили сумку Брагинского не трогать. Во избежание. — Как жаль, что меня не будет, — посетовала шатенка, — наверное, это будет красиво… — Да я тебе после каникул покажу! Отдельно. Макгонагалл легко отдаст нам её граммофон. Гриффиндорка от этих слов оживилась: — Здорово! Под восторженные взгляды и шёпот фанаток, и гневные взоры — направленные на Грэйнджер, Иван взял свой рюкзак, и закинул на плечо. И они ушли со льда. *** Уроков больше не было. Рано утром школа бурлила — все спешно заправлялись последним завтраком в школе, и бежали на отправление поезда в Хогсмид. Во дворе их дожидались безлошадные кареты, точнее они только казались безлошадными. Ваня видел, что на самом деле они были запряжены фестралами — магическими скелетообразными лошадками, умеющими летать. Так как он пережил собственную смерть и даже смирился с ней, то, соответственно, он их прекрасно видел. Завтрак кончался. Те, кто остался, большей частью начали допивать чай, рассматривая красиво наряженные ели, а Иван, и те немногие, вышли во двор, провожать своих отбывающих домой друзей. Поймав в толпе взгляд Малфоя, Ваня чуть склонил голову, тем самым прощаясь и одновременно желая счастливого Рождества. Гермиона уже ждала его у одной из карет; Иван помог ей перетащить тяжёлый чемодан через приставку, и они простились. По жесту Макгонагалл, все кареты двинулись в путь до станции Хогсмид. Иван, вытащив коньки, направился к озеру, как и делал это на протяжении последних месяцев. *** Сочельник промелькнул очень быстро, так как Иван провел его на льду, и скоро настало Рождественское утро. Ваня встретил подъем солнца на льду, в дорожке из шагов. Солнце сияло так радостно и ярко, что и снег светился. Холод, так любимый и родной, наполнял лёгкие. Он Рождество не встречал, но когда будет ужин, точнее, время после него, он покажет, что умеет. Время до ужина не шло, а бежало. Вот мелькнул общий обед — где то, как Уизли нажирается до состояния свина, отложилось неприятным воспоминанием на задворках памяти. После обеда Брагинского просто потеряли. Дамблдор, когда наконец-то все закончили питаться, провозгласил, что всех ждёт приятный сюрприз, и пригласил всех выйти из замка на улицу, и прийти к озеру. Ряды из семи согретых заклинаниями лавок перед озером обозначали, что именно на них предстоит смотреть выступление. В центре их уже ждал одновременно знакомый и незнакомый им подросток на коньках в красивом костюме по фигуре — облегающее чёрное трико с чёрными светящимися кристаллами. Он встал в позу, поднял руки вверх и изящно замер. Довольная Макгонагалл подождала всех, и взмахнула рукой с палочкой, оживляя граммофон с пластинкой. Полилась нежная классическая мелодия. И Брагинский, полностью подчиняясь музыке, ожил… и затанцевал. Все смотрели либо с полным восторгом, либо с шоком — Иван Брагинский почти невесомо скользил по льду, иногда прыгая над ним так, что сердце в груди дергалось от испуга. Акробатические элементы зрители (почти все) встречали овациями. Но вот все кончилось. Иван замер на льду, тяжело дыша всей грудью. С висков и шеи тёк пот. Впрочем, он и так был в напряжении — тело только что отработало самый максимум. Ему хлопали, просили повторения, но он устало подъехал к кромке льда, и, на автомате надев накладки на лезвия, ступил на землю. Задался хлопок ладони о ладони — и тут к своему ужасу, потрясению и восторгу Ваня увидел своего высокого отца. Тот был одет в новое белоснежное пальто, отороченное мехом — такого он у него ещё не видел. Рядом в куртке был невысокий и чем-то недовольный Артур Керкленд. — Браво-браво! — воскликнул Брагинский-старший. — Правда, кое-что не докрутил, и смазал парочку элементов… но очень хорошо, что мои уроки пошли тебе на пользу… — Отец! — ахнул мальчик, по-детски бросаясь к нему на шею. — Доброго всем дня. И весёлого праздника. — Сказал громко и звучно Федерация. — Привет, мистер Керкленд, — поздоровался паренёк, вынырнув из отцовских объятий. Россия сделал шаг к Дамблдору. Лицо того исказилось — он помнил этого русского прекрасно, на одном из судов, когда судили пособников немцев… — Мистер Дамблдор, — с презрением сказал ему Иван, даже плюя на директорский статус. — Нас всех вызывают наверх… я временно забираю его из школы. Ваня подобрался: — Почему? Брагинский пожал плечами, но глаза сверкнули фиолетовым. Видимо, скажет потом. — Таков приказ. — Сказал он. — И зачем-то прибавил: — Верховного главнокомандующего. *** -… ты мог бы мне в письме хотя бы сказать… о том, что я теперь Владивосток! — рыкнул недовольно Ваня на отца, собираясь на пределе скорости. — А то я однажды утром просыпаюсь, а у меня лицо в зеркале другое! И волосы длинные! — Это было спонтанно, признаю. — Брагинский так же стремительно надевал военную форму и наспех проверял крепление медалей. — Но нам с Яо нужен надёжный посредник рядом с границей… я вообще тебе думал Курилы отдать! Пришлось бедняге Сахалину вручить. — Ага. Чтобы я появился здесь с азиатским раскосым лицом… добрый папочка. — Какой есть! Москва, Питер! Где Сахалин? Вы его одели?! Появилась Москва под руку с ребёнком. Это было предпоследнее воплощение, которое создал Россия. Следующим был Ваня, который нынче пребывал в статусе приграничного города-района-области условно. Сахалин был на вид младше Вани — ему было сейчас на людской манер пять лет, но был старше его по обычным летам персонификаций. — Где области? — захватывая фуражку, на ходу спрашивал Россия, подхватив Сахалина. Тот даже не пробовал дёргаться — знал, чем чревато. — В микроавтобусе! Все! Я дважды перечитала! Некоторые уже ждут нас у кремлёвских стен. ГИЛБЕРТ!!! — заорала Москва, проверяя косметику на лице, «кольца метро» на пальцах и толстую папку в портфеле, который ей радостно вручил Федерация. — Опаздываем! БЕГОМ! — мимо пронёсся Пётр, на ходу дожевывая бутерброд. — БАЙЛЬШМИДТ!!! Я тебя лично сейчас отволоку в автобус! — рыкнул Россия. Из глубин дома донеслось: — Великий Я должен хорошо выглядеть! — В сосульку заморожу! — щёлкнул пальцами Российская Федерация, и в дом побежала белая поземка снега. Кто-то взвыл — ледяное прикосновение к коже очень неприятно, и обиженный Гилберт-Калининград буквально скатился со ступенек. Он был в чёрной форме немецкого пошива без всех опознавательных знаков. Единственное — он оставил на шее немецкий крест. Один раз он рискнул прогуляться с немецкой символикой, так под вечер пришёл конкретно избитым — самое малое в спину ему просто плевали, причём не только взрослые, но и дети, женщины… до сих пор не любили в Москве и в России немцев. Все бегом кинулись к машине. *** За рулём гордо восседал РФ. Матерящийся Калининград втиснулся рядом, а подле сидел Владивосток-Ваня. На руках его был Сахалин, выражавший по этому негодование, но места уже не было. Питер и Москва сгинули в недрах микроавтобуса, битком набитого областями, некоторым крупными городами… как сельдь в банке. — Стартуем, — весело объявил Россия, и через мгновение как они тронулись, в автобусе взвыли… *** Брагинский-старший ручался, что эти стены ещё не видели такого пестрого собрания. Но почему-то потребовались все-все. Нет, они, конечно, собирались всем российским миром, но чтобы были настолько все… Он с любовью и миролюбием оглядел присутствующих. Держа при этом Гилберта за шкирку, чтобы свободолюбивый пруссак не слинял от сего собрания. От криков Москвы, Твери и Питера закладывало уши. В итоге, послав «форточку в Европу» в голубые дали, Елизавета самозабвенно орала на Тверь. «Сибиряки» были заняты тем, что обсуждали леса и травы. Юный Сахалин слушал отборные маты Челябинской области — кое-что и записывал. Ванюша вынужденно стоял рядом с Сахалином, мечтая о карающем кране папы — чтобы долбануть сурового мужика с трехдневной щетиной за маты перед ребёнком… «Южане» были вместе, и о чем-то вполголоса рассказывали, «северо-западники» ржали над какой-то исторической байкой… К ним вышли хмурые на вид охранники. Кто-то из них громко проговорил: — Сдаём оружие, господа… — Наивные, — фыркнул кто-то из толпы. — Это надолго… — простонал Сахалин… *** Оружие было у всех. Нехотя скидывал стволы Питер. Челябинск, матерясь, но, по его мнению, культурно, отдавал заначки кастетов, дубинку, наручники… добрый Сахалин отдал разобранную им винтовку. В сумочке Москвы оказался такой арсенал, что её предпочли забрать всю. Елизавете без косметики было очень грустно. А охранники ей ничего не отдавали — в одном из её флакончиков явно была кислота… благо та прожгла насквозь форму одного из них. Ванечка отдал кинжалы, но не сдал остро заточенные палочки в причёске, сделанной на китайский манер. Пётр отдал наградной пистолет, умолчав о другом стволе… Куча оружия росла. Охранники скоро начали тереть глаза, с изумлением глядя на арсенал, которого точно хватит на захват среднего городка. Байльшмидт тоже изредка свистел, глядя на кучу «защитного механизма». Казалось, он увидел все, но как разоблачался Россия… На седьмом по счету автомате, все маты Гилберта закончились. Но и это было ещё не все… Охранники посматривали на водопроводный кран, но мудро молчали, так как самый высокий из них был ровно Брагинскому-старшему по плечо. Им хотелось жить –целыми, долго и счастливо. — Это вы так в гости в Кремль ходите?! — присвистнул бывший Пруссия, глядевший на оружие с завистью. — Ничего так… Судя по всему — охране тоже было не по себе, когда кто-то из южан снял с пояса кинжал, лезвие которого, без сомнения, было намазано чем-то ядовитым, желто-зеленым, любовно провел по острию, не поцарапавшись, и сказал нежно и трепетно: — Не трогать. Отравлено. Нехотя, но внутрь их все же пустили. *** — Москва, у тебя правда был в сумочке гранатомёт? В этой маленькой сумочке двадцать на тридцать??? — чесал репу Гилберт. — Что же у тебя ещё там… Столица порозовела, прикинулась веником в углу, и сделала вид, что залюбовалась золотой лепниной в зале. Их всех загнали в один из залов и оставили ждать. Тут же снова все загомонили, а Россия аки пастух со стадом начал присматривать за разнообразным людом — во избежание эксцессов. И пытаясь заставить говорить Челябинск более… литературно. Но язык Пушкина ему и раньше плохо давался, а так же то, что любимые, потом и кровью проверенные кастеты, вне его карманов, заставляли его невыразимо страдать и грустить. Окружающим от этого было ещё грустнее — уши упрямо скручивались в трубочку. Гилберту стало скучно, и он начал рассматривать зал, помпезно-роскошный, и первым из всех обнаружил, что они тут не одни. На них смотрел невзрачный худощавый молодой человек. России было не до него — куда-то молниеносно быстро из глаз скрылся и Сахалин «тире» Курилы, да и собственный сын исчез. — А я Вас знаю! — крикнул звонко Пруссия, пронзительно сверкая алыми глазами, тем самым привлекая внимание остальных к дверям. — Развал СССР, верно? Иван Брагинский круто обернулся: — Гилберт! Ну как так можно?! Тем более перед тобой президент… — Будущий. Брагинский ощутил как сильнее и чаще забилось сердце. В отличие от теперь уже уходящего, он чувствовал разницу. Разительную. Персонификации смолкли. Не торопясь, тот окинул зал очень внимательно. Глаза его были пронзительны, и наверняка не упустили бы самой малейшей детали… — ГДР? — Калининград, если быть очень точным, — отчерканил Брагинский. — А так — Тевтонский орден, Пруссия, затем… — он вздохнул, — в общем, сейчас Калининград, Калининградская область. — Всё ясно, — внимательно посмотрел на обрусевшего прусса будущий босс. — Я тоже Вас тогда помню. Видел… — Вы были очень храбры. * Тогда. — Итак, — после мгновения молчания проговорил босс, — с Нового Года я становлюсь президентом Российской… ах, да, своей страны, — коротко улыбнулся он. Брагинский подобрался. Новый хозяин — новые порядки. -… предстоит очень много совместной работы. Я хочу от каждого из Вас получить полный отчёт о работе всех органов. О власти, о предпринимательстве, о людях… обо всем… срок даю — месяц. Я должен быть в курсе любой ситуации. — Есть. — Кивнул Россия, оглядывая толпу. В толпе ясно и коротко выразился Челябинск. На него шикнули всей «многонациональной» толпой. — Теперь о Вас… Как мне к Вам обращаться? Россия? Российская Федерация? — Иван. Иван Иванович Брагинский. Столица, Москва — Елизавета Брагинская. Санкт-Петербург — Пётр Брагинский. — Хорошо, Иван. Пётр и Елизавета плюсом подготовят отчёт о состоянии армии, флота и сухопутных войск… все, касаемо боевой готовности… — Есть. — Калининграда это тоже касается… — Гил? Байльшмидт кивнул. — Приграничные города и области должны знать все о границе, состоянии и охране. — Есть. Господин президент, я хочу Вас познакомить со своим сыном, Ваней. — Брагинский за руку вытащил из толпы Владивосток — своего Ванечку. — Временно дал ему Владивосток… — Судя по всему, о связях с Китаем нам можно не волноваться? — поднял брови босс. — Да. Он его крестный. Да и мой добрый друг со времен Золотой Орды… Брагинский, поморщившись, дотронулся до перемотанной бинтами шее. — А все Вы сыновья и дочери Ивана? — Не совсем, — раздался меланхолично голос Сибири. — Я ещё малым попал под покровительство Ивана. Но я, сколько помню, существовал давно… — Это Сибирь, Михаил, — пояснил Россия. — Приятно познакомиться. У Вас есть ко мне личные просьбы? — Боюсь что есть, и немало, — вздохнув, проговорил Брагинский. — Наверное, нам лучше лично об этом переговорить, да?