Дружба, ставшая соперничеством. Соперничество, превратившееся во вражду.
Шехзаде Касым вернулся в свои покои тут же после торжества: слуги давно подготовили их к отдыху возможного наследника престола и удалились, не показываясь ему на глаза. Задумчиво осмотревшись, парень медленно, но уверенно подошел к дивану, и сев на него, облокотил локоть о мягкую ручку, опустил подбородок на ладонь, устремляя взор на еле заметно качающееся пламя свечи. Его мысли занимали поступки матери и брата, которые он отчасти совсем не понимал. «Валиде я могу понять — государству необходимы наследники, это прямая обязанность каждого правителя, продолжить свой род, но…. Как брат-Повелитель может думать и принимать других женщин, когда у него есть та единственная, которая стоит их всех вместе взятых? Да и наследников достаточно, беспокоиться не о чем». В этот момент скрипнула входная дверь, и в покоях показался Ибрагим, уже готовый отправляться ко сну. — Ибрагим, — шехзаде обратил внимание на младшего брата, выпрямившись на месте, — почему ты пришел? — Пришел, чтобы пожелать доброй ночи. Помешал? — Спросил подрастающий шехзаде, подойдя чуть ближе. — Нет. — Отмахнулся султанский сын. — Задумался, ничего особенного. — О чем же? — Он плюхнулся рядом со старшим, уставившись на него вопросительным взглядом. Пусть младший сын регентши немного повредился умом, но оставался ребенком и подростком, посему любопытством не был обделен. Старший шехзаде лишь посмотрел на него сверху вниз, и покачав головой, проговорил: — Уже поздно, как-нибудь потом.*** Покои Хасеки Афитаб Султан Хазретлери ***
Выражение, рассказывающее о женской дружбе, что словно ваза, сколько не береги ее, все равно разлетится на осколки — в половине случаев, к великому сожалению, оказывается правым. Многим посчастливилось испытать предательство близких, как казалось или хотелось казаться, подруг, и в эти «многие» вошла теперь и Афитаб. Ох, как же больно и неприятно осознавать то, что человек, которому ты доверяла свои секреты и жизнь, вот так предает тебя. Подло, низко, жестоко. Целая ночь прошла в обдумывании услышанного вечером. С одной стороны, наложница не виновата если ее возжелал султан, да и кто она такая, чтобы воспротивиться? Никто — безвольная раба, которую можно обменять на что угодно. Даже хорошая лошадь не стоит одной женщины, минимум десяти. А с другой стороны, денег у Айтач было предостаточно, дабы подкупить калф и оставить это в неведении своей госпожи. Если бы она была ей предана, то не поступила бы подобным образом, даже не подумала бы пойти на такое. Не одна слеза этой ночью упала на белоснежный платок, и далеко не одна трещина появилась на любящем и пылком сердце. — Зеки-ага, вели на кухню, пусть подают завтрак, Мави-калфа и Гания — готовьте мне лучшее платье, которое только есть и позовите портниху, пусть завтра придет. — Глубокие тени залегли под глазами красавицы, но она, как струна ее любимой позолоченной арфы, ровно сидела на месте, и сложив руки на колени, сжала пальцы в замок. — Эмине, пусть Зенан-хатун покормит моего Махмуда, я слишком много нервничала этой ночью, боюсь, что мое молоко может сделать шехзаде худо. Какое бы огорчение не перенесла женщина, она должна выглядеть неотразимо и уверенно смотреть в глаза подруги, ставшей соперницей. Пусть даже роскошные наряды и не смогут затмить боль от предательства, но придадут моральной несгибаемости и силы, мощи. Новые шелка и меха окутали и украсили стан наложницы — платье изумрудного оттенка в дополнении ожерелья с тюльпанами, подаренное Повелителем, а также небольшими золотыми сережками и распущенными русыми волосами, создали отличное сочетание восточной роскоши со славянской внешностью султанши. Двое евнухов внесли в опочивальню поднос, наполненный блюдами, предназначенные для завтрака, и накрытые сверху специальной шапочкой, дабы никто просто так ничего не подсыпал в еду. Ясноликая госпожа принялась потчевать, заставляя себя глотать каждый кусочек, который подносила к губам: как бы плохо в душе ни было, необходимо есть, да и кой прок от голодовки? Бессмысленная трата здоровья соперникам на потеху. А вскоре после завтрака, когда все приступили к своим делам, Афитаб Султан переключила свое внимание на Махмуда, мирно посапывающего сначала в кроватке, а после у нее на руках. «Махмуд, мой славный сынок, мама все сделает, чтобы у тебя было беззаботное детство, хорошие учителя и образование. Никто не скажет, что ты не умен или чего-то у тебя нет, у тебя будет все, чего ты только пожелаешь, а как только подрастешь, то отправишься в санджак. В Манису или еще какой, который пожелаешь». — Красна-девица коснулась подушечками пальцев маленького носика и щечек младенца, поглаживая — кожа была такая мягкая-мягкая, точно шелковая, а от самого шехзаде исходил приятный аромат, напоминающий персик. Девушка улыбнулась, но улыбка с губ тут же исчезла, когда наследник скривился и захныкал. — Нет-нет-нет, мой сладкий, не плачь…. — Медленно покачивая и вставая с дивана, наложница Повелителя стала ходить по покоям, тихо напевая колыбельную. — Месяц над водой отражается, звезды над землей рассыпаются….Тихо напою: «Баю-баю!» — Песенку свою колыбельную. Облаками снежными стелется За окошком вьюга-метелица. Словно сказка всем неприметная Скоро ночь придет к нам волшебная!
Колыбельная, спетая молодой Валиде, в два счета убаюкала и успокоила малыша, оградив их от окружающей среды: лишь мать и ее новорожденный сын. Девушка и не заметила, что в покоях показался султан Мурад, молчаливо наблюдавший за ней и младшим шехзаде, и что у него было в мыслях, лишь ему да Аллаху ведомо. При виде открывшейся картины, появилось чувство умиротворения и спокойствия: в камине потрескивали теплые языки пламени, поедающие подложенные дрова, а женщина, хранящая семейный очаг, плавной походной расхаживала по комнате, напевая колыбельную песню младенцу, что был в ее нежных руках. Заметила его дева только повернувшись в его сторону, и в глазах отразилось удивление и неожиданность. «Мой Мурад, Гюрхан…. Скажи же мне, что делать? Открыто сказать то, что на сердце или смолчать? Ну уж нет, молчать я не стану, но и не ссору затевать же…» — она склонилась в поклоне, и на губах расцвела приветственная улыбка, открывающая ровные ряды жемчужных зубов. — Мой милый Мурад, доброе утро. — Увидев твою улыбку и услышав чудный голос канареечки, потерялся, точно мальчишка. — Мужчина приблизился к девушке и увлек ее в поцелуй — нежный, сладостный, желанный — поглаживая руками за предплечья и подбородок. — А от поцелуев, пьянею словно от вина. — Своими речами ты вгоняешь меня в краску и в то же время, сердце трепещет. Мы рады видеть тебя. — Хасеки передала сына его отцу, и Повелитель бережно взял шехзаде на руки, покачивая, дабы не потревожить его сон. Он улыбнулся, поцеловав малыша в лоб, после посмотрев на славянку. — Похоже, что не один я очарован твоим голосом. Они подошли к дивану и присели на него, и пока падишах нянчился с младшим сыном, Афитаб пристально смотрела на него, с легкой улыбкой на устах. Мысли о том, что он провел ночь с другой женщиной не покидали ее головы, и больше всего было интересно то, заняла ли Айтач его мысли или сердце. Нет, быть того не может. Не станет она второй Айше Султан, не повторит ее судьбу. Владыка передал наследника подозванной няне — Эмине, и она откланялась, спрятавшись за дверью в детской, оставляя султана и его султаншу друг с другом. Султан Мурад подсел к любимой ближе, проведя рукой по подбородку и щекам в мягких поглаживаниях, заметив ее задумчивость, немым взглядом спрашивая, что с нею. — Не одна наложница переступила порог твоих покоев прошлым вечером, а несколько, но лишь единственная разделила с тобой ложе, осталась на ночь, — русинка сглотнула, но глаз не отвела. Ее рука коснулась русых мужских волос, а зеленые глаза смотрели ему в душу. — Касалась тебя волос, губ, плечей…. — Теплые пальцы очерчивали каждый участок, называемый султаншей, пока не опустились ей на колени. Наконец, она отвернулась от любимого, опустив взгляд. — Ты касался ее тела, целовал ее губы, ласкал ее кожу, шептал ей нежности, а я томилась в этих покоях, и мое сердце разбивалось в дребезги. Даже предполагать не желаю, что она тебе понравилась, что ты запомнил ночь, проведенную с ней, и пригласишь еще раз. — Место, занимаемое тобой в моем сердце и мыслях — никому не в силах занять, свергнуть тебя с того золотого трона в нем не выйдет. — Государь заключил ясноликую в объятия, сокращая расстояние меж ними. — Родная моя ясноликая госпожа, Джейдахан, неужели ты не доверяешь мне? Сомневаешься. — Гюрхан, моя вера тебе безгранична, как любовь, а вместе с тем и ревность. Я не желаю делить тебя еще с кем-либо, и клянусь, если она еще хоть раз переступит порог твоей опочивальни, то Топкапы обернется для нее преисподней. Ты и Аллах свидетели моим словам. — Собираешься убить ее: утопить в Босфоре, дать яду, задушить — или ты придумала что-нибудь извращённее? — С насмешливым и несколько заинтригованным взглядом, спросил Мурад Хан. — Существуют более гуманные способы. К тому же, что тут скрывать, пролить кровь даже врагу мне не хватит сил, замучает совесть. — Призналась красна-девица, поджав губы. — Мне неприятно слышать то, что ты думаешь, будто я способна на убийство — это грех, прервать чью-то жизнь против воли Аллаха, отведшего каждой душе свой срок. — Совестливая, думаю ты слышала о том, что жизнь в гареме рано или поздно заставит обмарать руки в крови. — Это делает не гарем, а султан. — Ответила она, обозначая любимого в третьем лице. — Он один создает соперничество, вражду и в конечно итоге доводит до крайних мер. И к слову, султан Сулейман Хан, повстречав Хюррем Шах Султан распустил свой гарем. — Намекающе молвила Афитаб Султан, из-под ресниц посмотрев на мужчину, который громко рассмеялся после сказанных ею слов. Госпожа лишь закатила глаза, и немного смутилась, пожалев, о сказанном, но не показала этого, ожидая ответа. — Ха-ха-ха…. Ну и рассмешила же ты меня, отважная канареечка, рассмешила. Хюррем Султан была законной супругой, матерью шехзаде. — Я ведь тоже мать шехзаде, икинджи-кадын. — Мужчина ничего не ответил, расплываясь в улыбке и посмеиваясь параллельно. Он коснулся губами виска любимой, рукой обнимая ее и прижимая к себе. Конфликт был исчерпан, но недоговоренности остались. Повелитель так и не ответил, позовет ли он еще к себе Айтач или нет, а если нет, то как поступит с ней. Но ясноликая решила обождать и понаблюдать, и дабы не вызвать волну ненужных слухов, не вызывала к себе бывшую подругу и служанку на то, чтобы посмотреть ей в глаза и выяснить причину предательства. Вместо этого занялась тем, что откладывала уж не один раз — письма государственным деятелем. «Глубокоуважаемый и почтенный Абаза Мехмед-паша, приветствую Вас и желаю верить, что письмо получили Вы, находясь в здравии. Уверяю, паша, что в данном письме нет ничего дурного или сомнительного, лишь просьба, которой Вы окажете великую честь и нескончаемую благодарность мне и моему шехзаде. Как мать наследника я обязана позаботиться о том, чтобы на его стороне были люди, которые смогут дать мудрый совет и направить в верное русло, и безусловно, настанет еще не скоро этот момент, но времени присуща скоротечность, и я желаю позаботиться об этом заранее. И разумеется, что раз Вы будете на стороне шехзаде Махмуда Хазретлери, то и на моей тоже, посему надеюсь вскоре получить ответ таким, каким бы он ни был. В случае отказа Вы так же имеете право передать сие письмо Валиде Кесем Султан Хазретлери в знак моего Вам доверия и того, что я отнюдь не собираюсь прокручивать дела за спиной своей семьи.С почтением, Хасеки Афитаб Фарзин Султан».
Содержание писем было приблизительно одинаковым — приветствие, лесть, причина, знак уважения и веры — такие письма получили и Халиль-паша, и Ахизаде Хюсейн-эфенди. И к своему имени славянка решила добавить имя Фарзин, взяв за пример Хюррем Султан, подписывающей себя в письмах как Хасеки Хюррем Шах Султан. Да, возможно, это было несколько высокомерно и самонадеянно, но звучало величаво и очень нравилось самой султанше. Почему бы не побаловать свое самолюбие, когда есть такая возможность? Но будничные дела были прерваны вечером, принесшим новость, которая буквально подкосила ноги госпожи. Айтач вновь прошлась по «золотому пути», и вновь оказалась в объятиях падишаха. И главное то, что данную весть принесла не служанка, не евнух, и даже не гаремная калфа, а Айше Султан. Явилась нежданно негаданно, насмехаясь над соперницей и ревнуя и своего любимого тоже в душе под маской лицемерия. — Какая ловкая и точная игра судьбы, не находишь? Бьет прямо-таки по больному. — Обманчиво ласковым тоном говорила албанка, с высока смотря на славянку, сидевшую на диване и глядящую на нее. — Вот и ты познала горечь, кою я испытала. Какое же сладкое чувство — видеть, как ты сгораешь от боли и ревности. — Хоть в чем-то согласиться могу — выходит игра ловкой и точной, словно стрела лука. — Ответила султанша, поджав губы. — Но, ха-ха, как же низко насмехаться над болью других. Право, не ожидала этого от Вас, Хасеки Султан, хотя и не удивлена. — Не смей дерзить мне, ведь я уже слышу, как скрепят колеса кареты, в который ты отправишься во дворец Плача. И лучше бы тебе быть доброй, иначе кто как не мне предстоит позаботиться о твоем сыне, м? — Даже не смейте говорить о моем шехзаде, — как коршун любимая Повелителя встала, гордо возвышаясь над диваном и тахтой, и с таким призрением смотря на баш-кадын, что представить невозможно. Мало того, что гнев и обида бурлили в ее крови, так еще и с албанкой приходиться речи толковать. — Да к тому же подавать такие высокие надежды на одну лишь наложницу, что вошла в покои Повелителя — глупость. — Дважды. Дважды вошла и находится сейчас в его объятиях. — При этих словах у обоих девушках кольнуло в сердце. Они молчаливо распрощались, и албанка покинула покои соперницы, выходя в коридор. Ей самой стало жалко и себя, и Афитаб — влюбиться в одного мужчину и терпеть страдания, что он причинял, таять только встретившись взглядом с его зелеными глазами, прощая все измены и причиненную боль. Закрывать глаза. И это любовь ядом проникала в фибры души, и была такой сладкой и желанной. Сколько уже прошло месяцев, а Мурад так и не призывал к себе свою главную Хасеки на ночь, и этой тропой ходила лишь Афитаб, его певчая канареечка…. Даже во время беременности соперницы он не посещал албанку, приходил только к сыну и дочери, которую полюбил больше всего на свете. Приходил не к женщине, а к детям, и после уходил, даже не целуя и не смотря в глаза. Для все еще ничего не понимающих шехзаде и крошечной султанши она и он были любящими мамой и папой, и албанка не раз благодарила Аллаха, что дети пока не научились говорить — Ахмед плохо связывал слова в предложения, но уже пытался и делал крошечные успехи — иначе появилось бы полно вопросов, на которые она не сможет дать ответ. Госпожа уже не видела в султане того былого взгляда, который ловила на себе всякий раз, как они встречались. Взгляда, говорящего о любви, нежности. А воспоминания о ночах, проведенных вместе стали испаряться и исчезать из памяти. Теперь это все принадлежало ясноликой славянке, дикарке, привезенной из русских земель. Она купалась в его любви, нежилась в его объятиях, блистала в роскошных украшениях и нарядах. Айше и Афитаб были разными, их участие в гареме было разным, но кое-что общее все же можно было отыскать: их любовь к Повелителю мира. И любовь, ревность, и боль. От этого было горько во рту…. Переступив через свои чувства, она улыбнулась, будто одержавшая победу над врагом, и вошла в свою опочивальню, дабы найти утешение и отвлечение в детях. Афитаб Султан чувствовала примерно то же самое, что и Айше Султан, однако сердце рвалось еще больнее и медленнее. Единственными ее словами был приказ о том, чтобы поутру привели ей эту курицу, как только она выйдет из султанских покоев. После она улеглась в постель, даже не переодевшись и не расчесавшись. Плечи хрупкие ее не содрогались от рыданий, о нет! — глаза походили на стекло, за которым горел убийственный огонь, порываясь вырваться наружу, но не вырывался, точно лев, запертый в клетке и понимающий, что ему не выбраться на волю. Пока еще не время. Время…. А когда ему будет «время»? Вновь утро. Те же самые процедуры: умывание, массаж, смена гардероба и туалета, завтрак. Махмуда молодая мать покормила самостоятельно, и приласкав, передала Эмине на заботы, ожидая к себе гостью, первую соперницу на своем тернистом пути — Айтач. Абхазку, что стала на ее сторону и обучала всему, что считала необходимым; девушку, которая терпеливо и хладнокровно отвечала на любой вопрос и исполняла любой каприз, давала советы. Они вместе разделяли трапезы, вместе выбирали ткани для платьев и украшения, ни одна прическа не была сделана без личного мнения верной, как казалось Афитаб, подруги. Да и вскоре сама «подруга» показалась на пороге покоев султанши — как и подобает, в одеждах настоящей фаворитки Повелителя мира. Изысканная пурпурная ткань платья с позолоченными узорами на юбке и поясом прекрасно подчеркивали тонкую фигурку с идеальными изгибами талии, груди и бедер одалиски, а волосы, убранные в пышный пучок, открывали вид на тонкую и длинную шею. Проницательные серые глаза сверкали высокомерием, а легкая улыбка розовых строгих губ была последним штрихом. Она сдержанно поклонилась бывшей хозяйке, скрестив руки у таза, а после выровнялась, свысока глядя на славянку. «Как высоко держит подбородок, удивительно», — подумала про себя Афитаб Фарзин, теперь уже спокойно смотря на наложницу-фаворитку любимого: за ночь и прошлый день она достаточно все обдумала и не собиралась сдаваться пред какой-то служанкой. — Айтач, предполагаю, что лишние церемонии излишни, — госпожа падишаха со всем изяществом, которое только имела, указала рукой на тахту рядом с собой, где раньше обычно и сидела гордая и хитрая уроженка Абхазии. Соперница, пожалуй, была удивлена подобным манерам и доброжелательности, но не выдала своего изумления, опустившись на предложенную подушку. — Вы весьма проницательны, султанша, как и всегда. Не станем тянуть время. — Ответила новая гезде-хатун, оглядывая русинку. — Чем же я удостоилась лицезреть госпожу? — Изволь, Айтач-хатун, говорить без лишних формальностей и вежливости, будто ничего не случилось. — Спокойно заметила Афитаб Джейдахан, незаметно сжав руки, лежащие на ее коленях. — Можешь угоститься чаем и сладостями, но мне, кажется, ты не сделаешь этого — не дай Аллах там яд — посему я перейду к интересующему меня вопросу — почему? — Почему? — Переспросила гезде Айтач-хатун. — Именно, почему. Почему ты предала меня, зачем так поступила — низко, подло? Я желаю знать. — Прежде скажу, что на твоей стороне я никогда и не была — лишь видимость создавала, и у меня это прекрасно вышло, как я погляжу. С самого начала я подружилась с тобой из жалости, а после увидев, что ты не так проста и цепляешься за того, кто «предначертан тебе судьбой» решила, что это и мой шанс тоже возвыситься. — Заговорила абхазка с усмешкой на устах. — Я не хотела бороться с неумехой и слабой женщиной, это задело бы мою гордость и было бы не честно с моей стороны, и поэтому я решила сделать нас равными для равной битвы. Все здесь желают попасть на ложе мужчины, который избавит ее от тяжкой работы, предаст власти. Это может быть паша или достопочтенный эфенди, и выше них только Повелитель, — с каждым словом Айтач, Афитаб становилось все хуже, и тени под ее глазами — гуще. Мимо ушей пролетало множество слов, которые та говорила, и султанша пыталась ухватиться за каждое из них, чтобы слышать ее, как и хотела, но это было все-таки нелегко. Только лицо оставалось таким, коим и было с визитом наложницы, которую она теперь не узнавала — И когда ты отослала меня в темницу, перестала доверять до конца, я поняла, что больше нет смысла выдавать из себя добрую наставницу и подругу, пора показать себя настоящую. И безусловно, меня задело мое заточение — я отлично помню те три дня без солнца, чистой воды и нормальной еды, их я никогда не забуду. Но даже могу поблагодарить тебя за опыт, ведь теперь я точно уверена, что больше никогда не допущу повторения своего заточения. — Почему ты не решалась раньше сделаться фавориткой — до моего появления здесь? — У меня не было возможности и достаточно средств для необходимых вещей. — Я… Услышала тебя. — С силой сбросив с глаз туман, она протянула руку для рукопожатия, кивая на нее. Айтач не сразу поняла, чего хотят от нее, но через несколько секунд неуверенно протянула руку в ответ — госпожа быстро перехватила ладонь, мягко и в тоже время с силой сжимая ее. Новое увлечение Мурада Хана с удивлением посмотрела на когда-то невинную и наивную девушку, в глазах которой пылало пламя азарта. И что-то еще, но что?..– Говорила Повелителю, и тебе повторю: убивать тебя я не стану, но жизнь обратиться твоя в преисподнюю. Клянусь всем, что имею. Айтач сглотнула, смотря на жуткий блеск в зеленых глазах Афитаб, а после хмыкнула, не отводя взгляда. Она не менее уверенно пожала руку икинджи-кадын, промолвив: — Как говорят — победит сильнейшая. Но будь уверена, что играть по правилам я не собираюсь. — Большего я и не ожидала, могла и не говорить. На сим покинь мои покои, обмен угрозами и любезностями окончен. — Соперницы отпустили руки друг друга, и Айтач подвелась с места, отойдя на несколько шагов, поклонилась. — Всего доброго, Афитаб Султан. — Взаимно. Абхазка покинула опочивальню любимицы правителя, и вторая немного расслабилась, откинувшись спиной на подушки, лежащие на диване. Ее задумчивые глаза были устремлены на дверь, которая только-только затворилась за гостьей. «Что-то необходимо сделать, что-то предпринять, но что? Ах, если бы жизнь не была такой тяжкой!». — Заговорила сама с собой Афитаб, призадумавшись. — «Я не могу вот так все оставить, и не оставлю — сейчас же последую к Мураду». — Султанша встала и поспешно подошла к зеркалу, проверяя свой внешний вид — волосинка к волосинке, складочка к складочке — все должно было быть идеальным. И было таковым. — Госпожа, Вы собираетесь куда-то? — Из комнаты служанок вышла Мави-калфа, а за ней и Бешуш с Гание. Их появление немного охладил пыл госпожи, и она выдохнула, отвечая. — Я направляюсь к Повелителю, сопровождать меня не нужно. Ее и след простыл. Коридоры показались ей бесконечными, слишком длинными и нагнетающими. Но дорога из гарема к султанским покоям была не столь долгой, посему она довольно быстро повстречала Силахтара-агу, и минуя его, вошла в покои своего Повелителя. Хранителю покоев оставалось лишь обреченно вздохнуть: который уж раз эта женщина, не обращая внимание на окружающих, вот так просто прорывается в покои султана. И падишах терпит это, можно даже осмелиться подумать, он восхищен подобным поведением. Афитаб Султан с одной стороны подает себя рабыней правителя, которой, в сущности, и является, а с другой ставит себя на одну ступень с Мурадом Ханом. На голову владыки будто выливали то теплую, то ледяную воду. — Повелитель, мой милый Мурад, отважный Гюрхан, — гурия влетела в покои, шелестя юбками платья и прерывисто дыша. Она почтительно поклонилась, подходя ближе к мужчине. — Канареечка, рад тебя видеть. — Правитель улыбнулся, и хотел взять любимую за руку, но та отдернулась, полным горечи взглядом смотря на него. — Мы же говорили вчера, ты обещал мне. — Заметила коротко славянка. — Душа моя, помни с кем ты разговариваешь. Я падишах, и моя обязанность принимать у себя наложниц, ты это прекрасно знаешь. — Мой господин, учтите во внимание то, что я также не простая рабыня, а Ваша вторая Хасеки, которая любит Вас открыто и безмерно. И я желаю, чтобы ты отослал Айтач-хатун во дворец Плача. — Джейдахан, если я пожелаю ее отослать, то сделаю это. Возвращайся к Махмуду. — Не хочешь отсылать ее, уеду я и будь уверен, что сейчас же прикажу собирать мои и шехзаде вещи. — Пригрозила госпожа, веря в то, что угроза подействует. Но что-то явно пошло не так. — Коли такова твоя воля, пусть будет так, но наследник не покинет Топкапы. — Мягко, но в то же время твердо произнес в ответ мужчина, устремив оледеневший взгляд на султаншу. Девушка ужаснулась и даже удивилась такому исходу событий, ее губы приоткрылись, однако тут же сжались в строгую и плотную линию. Ничего не сказав больше, Афитаб исчезла из покоев также быстро, как и появилась в них, а вернувшись в свою опочивальню, приказала собирать вещи, поскольку завтра на рассвете она покинет дворец султана. Служанки оказались в ужасе, но следуя велениям исполняли все исправно, пока их хозяйка со слезами на глазах прощалась с сыном. Она могла пойти и просить прощения у султана Мурада Хана, но, по-видимому, не собиралась идти этим путем. «Мой ясный соколик, мы не на долго разлучаемся с тобой, обещаю. Я скоро вернусь, а Эмине как следует о тебе позаботиться» — Сидя на диване и покачивая на руках Махмуда, молилась она и убеждала себя, что ее ссылка кратковременна. Возможно, она поступила и неправильно, даже глупо, но эту ошибку она переживет, одолеет и усвоит. К тому же, если она будет дальше от дворца, будет удобнее получать ответы на письма, если таковы будут. — Эмине, Мелисс и Мави-калфа, вы трое остаетесь во дворце, Зеки, и ты тоже. Кроме вас я никому не могу доверить жизнь наследника во время моего отсутствия. Ни на шаг не отходите от него. — Можете не беспокоиться, мы обо всем позаботимся. — Ответил евнух, выйдя вперед ближе к славянской султанше. — Но, возможно Вы все-таки переговорите с господином падишахом? — Одного взгляда было предостаточно, чтобы Зеки умолк, лишь добавив. — В Старом дворце не самые лучшие условия, моя госпожа — напишите или пошлите служанку, мы соберем все необходимое. — И он отступил к остальной прислуге, склонив голову. — Я благодарна вам всем за заботу. — Тепло улыбнулась ясноликая, но на ее лице отразились недобрые тени, а передав шехзаде-наследника нянькам и отпустив их, продолжила разговор, но уже на другую тему, которой никто не ожидал. — Зеки-ага, приведи-ка ко мне Айтач-хатун. Гания, Ипек, а Вы будьте на стороже, когда я скажу. Бешуш, подай мне ту шкатулку с драгоценностями. — Но что Вы задумали, султана? — Поинтересовалась Бешуш-хатун, поднося декорированный ларец. — Без подарка этой женщине, я не покину дворец. — Дева усмехнулась, вынимая из шкатулки относительно небольшой бутылек с бледно-желтой жидкостью. Эта неизвестная жидкость являлась своеобразным ядом, не причиняющим никакой вред женщине, и лишь в том случае вызывал соответственную реакцию, когда она находилась в интересном положении. Имелся и другой ее достаток: не имея ребенка в утробе, этот «яд» некоторое время устранял возможность его появления. Эта-то бутылочка обеспечит на некоторое время спокойный сон славянки в Старом дворце, пока она не придумает, что делать дальше и как грандиозно вернуться в Топкапы. Абхазка явилась вместе с Зеки-агой, который запер двери за вошедшей и остался ждать в коридоре. Поведение евнуха показалось Айтач странным, поэтому она напряглась и уразумела, что ее позвали не чай пить, и даже не просто разговаривать. Темноволосая девушка огляделась вокруг: необходимые вещи любимицы Повелителя уже укладывались в сундуки, а она сама сидела на прежнем месте, где обычно принимала посетителей — на диване. — Так скоро покидаете нас, Хасеки? — С издевкой спросила гезде-хатун, сложив руки у таза. — Представляю, как Вам будет нелегко во дворце Плача, но мужайтесь. «Моя хорошая, мужаться тебе придется, иншалла» — подумала Афитаб и краем глаза посмотрев на Ганию и Ипек, кивнула наложницам. Те молниеносно подошли, и схватили соперницу султанши так, что она сама не имела возможности сдвинуться с места, пытаясь сделать четные попытки вырваться, а подбородок оказался чуть приподнят вверх рукой Ипек и больно сжат. Ясноликая госпожа приблизилась к девушке и оскалилась, смотря на ее растерянный взгляд. — Неужели ты думала, что уезжая, я ничего не сделаю? Если так, то ты ошибаешься: женщина, которой терять нечего, опаснее всего. — Откинув пробочку с пузырька, русинка ловко открыла рот фаворитки, точно челюсти кошки, и влила всю горькую жидкость без остатка, предварительно крепко закрыв рот обратно, дабы та не выплюнула все обратно. Около минуты Афитаб стояла, не шевелясь и сдерживая наложницу, но как только она отступила, та упала — Ипек и Гания отпустили одалиску, и она с грохотом свалилась на колени, долго кашляя, будто задыхаясь. — Что…. Что ты сделала со мной? — Сквозь приступы перхоты, спросила гезде, пытаясь встать. — Я это так не оставлю! — Можешь быть спокойна: свои слова я всегда держу, и не убью тебя. — Усмехнулась краешком канареечка, отведя глаза на вид из окна: солнце постепенно начинало закатываться за горизонт. — Это лекарство всего лишь для того, чтобы ты не забеременела, вывести его из организма раньше времени невозможно. Наложница-фаворитка подскочила и пулей выбежала из покоев с трясущимися руками и намокшими от страха и злости одновременно, глазами. Она мысленно проклинала чертовку. «К Повелителю побежала, уверена в этом, ведь никто кроме него и Валиде Султан ничего мне не сделает», — плюхнувшись обратно на диван, госпожа принялась ждать гостей и готовиться к нелегкому разговору. Но это того стоило, да и жалеть уже поздно. Мурад Хан и правда пришел очень скоро. Разгневанный, огорченный. Его эмоциям не было конца, но говорил он отстраненно и жестко, тон не имел и намека на возражения. Однако Джейдахан и не возражала, лишь пустым взглядом смотрела на мужчину: она безумно любила его, безумно! Почему же он не ценит этого? Но она заставит его пожалеть о том, что он наговорил ей и посмотрел в другую сторону. Эти испытания она обязательно пройдет, и они с Мурадом обязательно будут счастливы, осталось лишь переждать наступившую бурю. — Я пожалел, что вынес такое решение без всякой на то причины, а теперь — что ты натворила? Твоя ссылка в Старый дворец будет достойным наказанием. Завтра на рассвете карета будет готова. — Были последними его словами, прежде чем он покинул покои и вернулся к себе, где его ждала заплаканная фаворитка.***
Рано утром на дворе царила прохлада, но когда любимая падишаха добралась в конечную точку своего назначения, на улице немного, но потеплело: близился март месяц, а это значило, что весенние теплые деньки уже не за горами. Дворец казался мрачным, но не настолько страшным, как его описывают. В меру помпезный, сдержанный, все ремонты проведены, недостатка необходимого не наблюдалось. Правда, говорили, что до приезда Афитаб было холодно, но правитель велел хорошо протопить дворец, что говорило о том, что он все еще дорожит ею и любит. Было бы иначе, не отдавал бы такого приказа. Слуги приняли ее со всеми почестями и показали не только ее временное пристанище — довольно простую, но удобную опочивальню — но и сад, соседние помещения, кухню. Повара пообещали готовить не хуже, чем те, что служат во дворце и сдержали свое обещание, поскольку принесенный обед был весьма недурен. Без Эмине и верной Мелисс, с которыми она прошла самые трудные времена — болезнь, потеря ребенка — оказалось труднее. Не хватало их разговоров, носящихся туда-сюда по покоям, или принесенных сплетней из гарема. Впрочем, первая ночь проведенная в чужой, холодной постели и помещении всегда казалась труднее обычного: одиноко, грустно и холодно. Завтрак казался не таким, платье тоже сидело не так — все было иным и неродным. Библиотека казалась скудной, да и какие там книги, когда сын, который обычно мирно спал в соседней комнате — сейчас не с ней, и находиться далеко-далеко в Топкапы. Даже прогулки по саду мало радовали, особенно когда по пути к нему встречаешь девушек, которые точно безмолвные тени дворца Плача мягко плыли по коридорам в блеклых платьях, ожидая своей участи или доживали отмерянные дни. По-настоящему грустное, порой даже жуткое зрелище, ничего не скажешь. «Как же там мой Махмуд? А Мурад — он не ответил на мое письмо, все еще зол, а прошла неделя», — размышляла красавица, медленным шагом идя по дорожке и задумчиво разглядывая темно-зеленые стебли будущих цветов и темной земли, которая скоро покроется изумрудной травой и пышными бутонами цветов. — «Теперь и я понимаю, почему все бояться попасть в этот дворец, после ссылки сюда и я не горю желанием отправляться в него, достаточно одного раза с головой». Но после уезда госпожи из дворца, жизнь там не прекратилась, и казалось, что Топкапы стал таким, каким был до ее в нем появления. Ее будто там и не было, и все забыли об Афитаб Султан, если бы султан Мурад Хан не стал более смурным и нелюдимым, сосредоточенным на государственных делах. Айше это замечала больше всех, когда он посещал детей. «Скучает по ней». — Догадывалась тогда албанка, пытаясь, как и раньше завлечь мужчину в разговор и отвлечь от дурных мыслей, но у нее это плохо получалось, и только забавному детскому лепету удавалось вызвать улыбку Владыки, который вечерами проводил время в одиночестве в своих покоях. А одиночество скрашивало вино и играющий на лютне евнух, чтобы не оставаться в тишине, но и это мало чем помогало. Айтач всего еще раз провела ночь с правителем после отъезда главной соперницы, и после пыталась пару раз прийти к господину султану, и не смогла сделать этого: осталась с носом у дверей, не пропустили ее по приказу Мурада Хана. И ее жизнь превратилась в ночной кошмар, который только начинался.***
Ночь. В гареме тишина, а в комнате фаворитки темнота, нарушающаяся только легким светом факелов из окна. Соперница покинула дворец, но место в сердце Повелителя все не покидала и крепко держала его двери, находясь внутри. Черт! Оказалось, что все не так-то просто. Шорох. Еще один. Что это? Айтач повернулась лицом к двери и всмотрелась в темноту, только… Кто-то резко зажал ей рот какой-то мокрой тряпкой и сильно держал за волосы на затылке, стягивая их в кулак. Девушка стала пытаться вырваться, рассмотреть лицо незнакомца — руки были сильными и шершавыми, из чего можно было сделать вывод, что это был мужчина, скорее всего евнух — но он делал все аккуратно и не попадался на свет, чтобы у одалиски не было возможности заметить его. Руки опускались, силы покидали ее, пока некто говорил. — Неужели такая жалкая женщина возомнила себя госпожой? — Голос почти шипел, но говорил монотонно, преспокойно. — Да как ты только посмела? Ты нежелец, стоило только помыслить о повышении своего положения. Ты мертва. Ты мертва. Ты мертва… Мертва…. Эти два слова раздавались эхом в голове у наложницы-фаворитки, а ее разум мутнел, в глазах все плыло. Она засыпала, будто и впрямь умирала. Вот и подошел к концу ее путь… Но что это? Глаза грели лучи солнца, и когда веки содрогнувшись, открылись, она увидела свою комнату, освещаемую солнцем из окна, а за дверью можно было услышать обыкновенный шум гарема.***
«Даже когда она уехала, то не покидает его мыслей, только хуже делает», — размышляла баш-кадын, идя как-то вечером по пути в свои покои. Но проходя мимо знакомых дверей, материнское сердце сжалось: кричал ребенок. Громко плакал шехзаде Махмуд, и служанки не могли успокоить его, маму звал, которая не могла сейчас приголубить его, да приласкать. — «Себя и его не пощадила, так о ребенке подумала бы хоть. Какая мать поступит так, что ребенку страдать потом?». — Айше хотела уйти, чтобы не слышать этого плача…. Не смогла сдвинуться и с места: оставить плачущего ребенка, пусть он и не ее, а соперницы, было не в ее силах. Войдя в покои сосланной Афитаб Султан, Хасеки Айше застала следующую картину: кормилица стояла в двух шагах от младенца, которого пытались успокоить и Эмине-хатун, и Мелисс-хатун. Калфа и аги почему-то в покоях не было, возможно они отчитывались у Валиде Султан, приказавшей ей лично передавать все сведения по поводу наследника, не находящегося под опекой его матери. Присутствующие с запозданием поклонились, удивленные появлением главной султанши. — Долго плачет? — Спросила госпожа албанских кровей, подходя к младшему сыну султана. — По утрам и ночам все плачет и плачет, госпожа, успокоить крайне сложно. — Нехотя ответила гречанка. — Что говорит лекарь? — Со здоровьем все в порядке, по матери скучает, чувствует ее отсутствие. Султанша вздохнула, и взмахом руки дала понять, дабы служанки передали ребенка ей. Маленький пухленький розовый комочек оказался в ее руках, не переставая плакать — ей жаль это дитя, очень жаль. Султанша принялась покачивать его, поглаживая по кругленькой горячей головке, но и это не помогало. А горлышко и головка точно начали болеть из-за долгих и частых слез. — Велите подать карету, тайно. Я отправляюсь в Старый дворец — пошевеливайтесь вы все. — Повелела Айше Султан, продолжая покачивать младшего сына правителя. Служанки сначала не понимали госпожу, ведь она была соперницей номер один их хозяйки, однако если эта женщина сможет сделать так, чтобы вторая Хасеки могла увидеться с сыном, а он с ней, они выполнят ее приказы. Но если она, наоборот, избавиться от ребенка?.. Нет, такого не может быть, поскольку тогда они все смогут сдать ее Валиде или падишаху — Айше Султан не дура, в конце концов. Вскоре албанка вместе с Эмине-хатун и шехзаде Махмудом Хазретлери сидели в карете, облаченные в теплые длинные плащи с капюшонами. Было страшно покидать дворец вечером, когда на улице уже стемнело, и лишь маленький клочок солнца можно было разглядеть на горизонте. С ними отправился Зеки-ага, еще двое янычар и конечно кучер, но что они сделают, если на экипаж нападет банда разбойников? Глупо получается, однако обратного пути уже нет, поскольку карета давно отъехала из Топкапы по направлению во дворец Плача. Дорога туда была недолгой, но переживания делали ее бесконечной. «Недальновидно я поступаю — мне же могут повесить обвинение в похищении наследника…. И тогда я прекрасно буду жить в соседних покоях от Афитаб, просто прелесть! Это то, чего я всегда хотела». — Думала красавица-госпожа, продолжая держать в руках ребенка, который на некоторое время успокоился, погрузившись в темноту кареты и звуков ночного леса за окном. — «Но я поступаю так, как поступила бы любая мать, имеющая сердце, и я знаю, что поступаю так, как считаю нужным я и никто другой». Последняя мысль успокоила Айше, поэтому до конца поездки она уже не дрожала и держала голову высоко поднятой. Дворец, где все обреченные главной обители правителя находили свое пристанище в темноте, казался темным и нелюдивым, освещаемым лишь несколькими факелами. Евнухи и служанки сего дворца были удивлены приплывом к ним многих личностей, в особенности госпожей, ведь не часто к ним они приезжают или ссылаются в последние годы. — Отведите меня к Хасеки Афитаб Султан, она еще не отдыхает? — Нет, госпожа, однако простите, как Вас представить? — Я Хасеки Айше Султан Хазретлери, мать наследника. Просто проведите меня к ней, не стоит представлять, она мне будет безумно рада. Ага послушался и любезно повел мать наследника темными серыми коридорами. Ни одно живой души не повстречалась им по пути, ведь все жильцы его уже спали, и только свечение свечей, виднеющиеся под дверью говорило о том, что все-таки одна особа еще не отошла ко сну. Афитаб сидела на диване, держа в руках вышивку: ее руки были исколоты, а мысли далеко витали за пределами этих комнат. Служанки уже удалились, а сама любимица султана давно переоделась в ночные одежды, не ожидая прихода незваных гостей, однако услышав гул шагов встрепенулась, запахнув на себе полы теплого халата еще больше. Двери открыл Илхами-ага — средних лет евнух, давно прислуживающий госпожам в Старом дворце — и пропустил… Айше Султан. Женщина в теплом кафтане стояла перед ней с расслабленным лицом и глазами изучала ее внешний вид, будто осматривая нанесенные "увечья". — Добрый вечер, госпожа, я не ожидала, что Вы приедете сюда в столь поздний час. — И это было правдой. Говорила Афитаб также спокойно, но растерянность и непонимание читались в ее лесных глазах. — Я и сама не ожидала, что окажусь в этом дворце. — Без лишних приветствий ответила Айше. «Верно, решила посмеяться надо мной, это уж точно. Посмотреть на падение той, кого ненавидит всей душой», — подумала ясноликая, вставая с дивана и приглашая гостью. — Присядете? Расскажите, зачем же сама Айше Султан явилась в это место. — Зря думаешь, что посмеяться приехала. Я сочувствую тебе, мне жаль тебя. — Благодарна и удивлена, однако жалости не нужно — она, увы, мне не поможет, особенно Ваша. — Повисло молчание, однако за дверью послышался плач, и сердце Афитаб Султан сжалось, будто в тисках. — Не стану больше затягивать — я привезла шехзаде Махмуда, он плакал, и я не смогла ничего не сделать для наследника. Взмах руки, и в покои вошла улыбающаяся Эмине с плачущим свертком на руках. Изгнанная султанша подбежала к служанке и сыну, будто спустившаяся со скалы орлица к своему орленку, попавшему в беду. Девушка дрожащими руками взяла младенца, прижимая его к себе и отходя: она плакала. Плакала от своей беспомощности, усталости и плакала из-за того, что скучала по их с Мурадом первенцу. Мальчик, казалось, подрос, но если смотреть правде в глаза, то ничуть не изменился за неделю разлуки с матерью. — Мой сынок, мой милый мальчик…. Как же я скучала. — Пролепетала молодая Валиде, оставив несколько поцелуев на щеках и лбу малютки-шехзаде, который заулыбался беззубым ротиком, постепенно успокаиваясь. Тогда, Афитаб Султан взглянула на соперницу: она никогда не сможет отблагодарить ее за то, что она сделала для нее и сына. На какую пошла жертву и риск, без спросу покинувши султанский дворец и увезя вместе с собою ребенка, в котором текла кровь династии, и не просто ребенка, а шехзаде. — Спасибо…. — Это все, что она могла сказать. — Я никогда не смогу отплатить тебе за доброту. Спасибо!