***
В течение следующих ночей виконт снова и снова выводил Альфреда на долгие прогулки, но к реке они больше не спускались: ходили по одному Дьяволу ведомым тропам, причем Альфред постепенно привык полагаться на чутье и под ноги не смотреть. Все равно разглядеть все торчащие корни, камни и ямки не удавалось, особенно сложно это становилось, когда монологи виконта сменялись расспросами. Он быстро понял, что ни о своей работе, ни о жизни вообще Альфред распространяться не станет, а потому интересовался всем остальным: его соседями, хозяйкой, состоянием профессора, современным студенчеством, ночной жизнью, театрами… Хотя Альфреду и это казалось до крайности стыдным: да, он еще не спешил убивать ни старика-профессора, ни хозяйку, ни пожилого американца, которому пришлось продать кое-какие фамильные ценности и даже вещи профессора, но отсутствие всяких близких знакомств и общая нелюдимость наталкивала на определенные мысли. Часами слоняясь по городу, Альфред не знал о нем ничего. Из чужих разговоров он был в курсе театральных премьер, крупных скандалов, главных новостей, но всё ненужное покидало его голову быстрее, чем испаряется сладкий сон с наступлением рассвета. Порой виконт приходил на помощь. Он прерывал Альфреда на полуслове возбужденным «Да, я читал об этом!» и пускался в рассказ сам. Можно было выдохнуть и снова натянуть на нос шарф. Мысли в голове гремели громче голоса вампира, хотя порой и сквозь них доносились отдельные слова. Так, например, Альфред узнал, что в замке есть конюшня и решил во что бы то ни стало отыскать ее. А на следующий день на замок обрушился ливень, и пришлось весь день провести под крышей, греясь у камина и листая книги. Узнал Альфред и то, что в детстве у виконта был огромный беспородный пес, которого терпеть не могли отец и вся прислуга, что Ребекка после смерти мужа и исчезновения дочери передала трактир соседке, а сама тяжело заболела, что Куколя растерзали волки. И еще то, что граф уже извещен о гостях в замке, но пока не стремится с этим что-то делать; Альфред теперь в темное время суток старался не перемещаться по замку в одиночестве: вернувшись с прогулки за час-полтора до рассвета, он в одиночестве ужинал, почти не чувствуя вкуса блюд, и уходил к себе. Виконт вообще говорить любил, не столь важно о чем. И Альфред принимал эту черту, как спасение. Кроме того, это был хороший знак: молчал виконт только в прескверном настроении, когда весь вид его преображался, перенимая черты отца, в такие минуты он точно окончательно переставал быть человеком: хищник в засаде, изготовившийся к прыжку зверь. С другой стороны, за дни этих разговоров Альфред не продвинулся в диссертации ни на строчку. Он в бессилии смотрел на отобранные в библиотеке книги, не открывал их и перечитывал один за другим черновики, не замечая границ между заметками к исследованию и набросками недописанных рассказов. Одиночные дневные прогулки освежить мысли тоже не помогали: во время них слишком явно вспоминались другие. Так что Альфред забирался в обнаруженную им псарню, устраивался у клетки, в которой сидел (или чаще лежал) старый и вечно хмурый сенбернар. Несмотря на устрашающий вид, в первую встречи он единственный не облаял Альфреда, будучи, как видно, слишком старым для таких забав. К тому же, он болел, редко вставал с подстилки, хромал и с апатией относился ко всем мыслимым угощениям. Зато любил, когда ему чесали за ухом, неудивительно, что довольно быстро Альфред стал открывать клетку, и тогда пес устраивал голову у него на коленях и Альфред мог часами сидеть, привалившись к стене и запустив руку в теплую шерсть. И однажды вечером, дожидаясь наступления темноты, Альфред, разумеется, уснул. Он пришел в себя от громкого лая. Из всех клеток доносились возня, глухие удары, скулеж, но голос его нового друга, утробный, сиплый, был громче всех прочих. Альфред застонал, меняя положение. Спина затекла и болело плечо, неудобно упиравшееся в деревянный ящик. Он повернулся другим боком, слепо вытянул руку, ожидая вцепиться в загривок, приласкать собаку и вымолить еще полчасика спокойного, пусть и мучительного сна, но пса на месте не обнаружилось. За нарастающим с каждой секундной лаем Альфред явственно различил человеческий, как ни абсурдно, голос. Альфред распахнул глаза и прижался к стене, упираясь ладонями в прикрытый соломой пол. Он был готов вскочить в любой момент или ударить нападающего ногой, но…перед ним был всего лишь Шагал, с усилием треплющий по голове захлебывающегося счастьем сенбернара. И Альфреда никто из них не замечал. Он сел поудобнее. Во всех эссе, авторы которых пытались рассуждать о связи вампиров, созданий, очевидно, не вполне живых, с обычными принадлежащему миру света и жизни существами, утверждалось одно и то же: лишь человек оторвался от природы настолько безвозвратно и грубо, чтобы быть обманутым смертью, все прочие животные отличают нежить в любом облике и сторонятся ее. Более того, Альфред успел обсудить это с виконтом, и тот возражать не стал. Вот только живым Йони Шагал определенно не был. Не мертвецки бледный и без клыков, он все же не походил на себя человека: ладно скроенная одежда, вычесанные волосы и борода, трезвый ровный голос и стойкий затхлый запах. В замке и рядом с виконтом Альфред начал было считать, что привык к нему, но здесь, не перекрытый ни духами, ни живыми цветами в вазах, он снова потрясал безошибочно. Другой человек мог бы и вовсе его не заметить, но не Альфред, нет. Наконец, пес в руках Шагала успокоился и отступил, насытившись лаской. Пришел черед других собак, но именно в этот момент он поднял взгляд на Альфреда и улыбнулся, совсем как прежде, широко-широко. — А, наконец-то вы проснулись. Разбудили мы вас? Опираясь на ящик, Альфред встал на ноги и отряхнулся. — Нет, что вы. И я, наверное, опаздываю, — он направился было к двери, но Шагал мотнул головой. — Его милость еще ужинает, можете не торопиться. Альфред кивнул в знак скромной благодарности и все же попытался уйти. Однако Шагал был настойчивее и крупнее, а под верхней губой без сомнения прятались два клыка. Он стоял перед дверью, сутулился, смотрел из-под нахмуренных бровей и дышал с усилием. Альфред огляделся. Собаки притихли. Сенбернар улегся в углу, вытянув лапы, и наблюдал за происходящим вокруг с сонной усталостью. Вариантов было два: либо Шагал действовал по указу виконта или самого графа, либо Альфреда должны спасти, если он сумеет потянуть время. Определить, какой из них более вероятен, не представлялось возможным. Шагал сжал кулаки и выдавил: — Где моя дочь, негодяй? Альфред ответил честно. Иного ему и не оставалось. Он не слышал возмущений и причитаний Шагала, не слышал того, как он бранит его, как угрожает, не видел, как подходит ближе. Альфреду и самому мерзко было от своих слов. Страшнее было не то, что его уже во второй раз вынуждают вспоминать о тех последних днях, а то, что он в самом деле почти не думал о них прежде. Он свято верил: Сару обманули, предали, уничтожили, а они с профессором не смогли ее уберечь; и побег все портил. —Ты был за нее в ответе! С вас ведь все и началось! Чего не сиделось на месте?! Ведь и дом, и работа, и все на свете! Нет, потянуло в глушь! Замки искать! — Шагал вцепился Альфреду в воротник, прижимая к стене. Он говорил, кричал, брызжа слюной, и разве что еще не показал клыки. Похоже, тоже был сыт. И потому не такой бледной была кожа. И как Альфред раньше не догадался, что после кровавой трапезы вампиры становятся чуть больше похожи на людей? Это было так неправильно. Альфред отвернулся. Непрофессионально, конечно, но вид этого перекошенного лица, человеческого лица, он переносить больше не мог. И как только Шагал смог приручить собак? Почему они радовались его приходу? Почему его жесткую навеки холодную руку любили больше, чем ласку Альфреда? И как давно они в замке? Кажется, виконт упоминал, что до появления Куколя в замке не было ни единой живой души, значит, и животные тут появились относительно недавно. Но когда? Хватка на шее ослабла. Шагал попятился, будто пьяный, и опустился на лавку у двери, пряча лицо в ладони. Раскачиваясь из стороны в сторону, он то ли завыл, то ли застонал. В ближайшей клетке жалобно заскулила молоденькая гончая. Альфред подался вперед, одернул себя, заметив когти на руках вампира, и переставил ближе вторую ногу. — Все из-за вас двоих, сукин ты сын! Если бы не вы, она бы осталась в замке! Под крышей, в безопасности, с папой, у графа… — он снова завыл. Альфред сделал глубокий вдох и закусил губу. — Домнуле, я уверен, что Сара сможет о себе позаботиться. Она очень самостоятельная, она все умеет, она… — Что ты знаешь? Ты был вампиром хоть день? — Шагал поднял голову. Быть может, истерика его была несколько измученной, выдавленной, но слезы что ни на есть настоящие. Прозрачные, крупные, одна за другой они терялись в морщинах и пропадали в жесткой бороде. Кожа вокруг глаз от плача покраснела, и в уголках проступили червящиеся вены. — Знаешь ты, как непросто прятаться от солнца? Как искать еду? Знаешь ты это? Испугавшись того, что вампир снова бросится на него, Альфред покачал головой, хотя и имел некоторые представления: сам он вампиром действительно никогда не был и становиться не собирался, но жил рядом достаточно. Тогда, путешествуя с Сарой, он и сам начинал бояться света, да и на людей будто бы смотрел иначе. Таких, как Шагал, например, они Саре пить не давали. Мало ли что. Шагал махнул рукой и отвернулся, утирая слезы. — Она вспоминала меня? Хоть иногда про меня говорила, а? Альфред кивнул. — Да, домнуле. И нередко, — а то, какими почти всякий раз были эти слова и воспоминания, уточнять не стоит. — Папина дочка, — казалось, Шагал выдохнул с облегчением. На его губах проступила первая неровная улыбка. — Бедная моя, никогда на месте не сидела. Вечно куда-то рвалась, представляешь? С самого детства то в соседнюю деревню зимой на ярмарку, то в лес по ягоды с самого утра да на весь день, то просто по улице слоняться. Ничего не боялась, не стыдилась, а я… ну как можно с единственной дочерью быть строгим? Ничего не мог ей запретить! Ничего! Проговорив последнее слово, он ударил по лавке так, что подпрыгнуло ведро с нарубленным для собак мясом. Альфред не сдержался и снова посмотрел на дверь. Похоже, вампир все же пришел к нему по своей воле. Что если виконт решит, что Альфред опаздывает по своей вине? Если разозлится? Если вовсе пожелает разорвать сделку? Альфреду стало горько: сколько времени напрасно. Он снова посмотрел на Шагала и вспомнил оставленный в Кенигсберге портрет. Он собирался впопыхах, саквояж едва закрывался от напиханных книг, так что о нем и вспомнил только на вокзале, когда возвращаться было совсем поздно. В ту ночь Сара сокрушалась, что они не могут зайти в фотоателье, ибо аппарат будет к ней так же равнодушен, как и зеркала, она была в детской упоительном восторге от Клаузенбурга, таскала Альфреда по улицам до самого рассвета, с восхищением заглядывала в каждую витрину, засматривалась на шпили церквей. «Если бы только папа видел! Мы ведь никогда-никогда не должны были сюда попасть! — говорила она Альфреду и устремлялась вперед по улице. — Я должна послать ему фотокарточку, понимаешь?» Альфред понимал. Как Сара понимала то, что это невозможно. Расстроенная, она становилась раздражительной и капризной, и на следующую ночь Альфред нашел акварелиста, чтобы осознать, что никто из них не знает адреса замка, а посылать рисунок в деревню Сара отказалась напрочь. Какая глупость. Альфреду нужно было уходить. Он успел подойти к двери, когда свербящее чувство в груди стало невыносимым. — Она любит вас. Правда, любит, — сказал Альфред. Ему было странно. Любовь эта была странной. Шагал оживился, его улыбка стала будто бы живой и настоящей. Он вытянулся, намереваясь ухватить Альфреда за руку, но тот уже спешил прочь. Ему нужно время, чтобы придумать истории, которые залечили бы разбитое отцовское сердце. Всю ночь ни мокрое от слез лицо Шагала, ни ослепляющий прозрачной улыбкой портрет не шли у Альфреда из головы. Он снова и снова вспоминал истрепанный по краям, с размытой подписью автора в углу скромный рисунок. Сара на нем казалась по-сказочному хитрющей и очень счастливой. Совсем как в жизни. И почему Альфред не взял его с собой? Как умудрился забыть? В иные моменты Альфред вспоминал свою хозяйку и те короткие разговоры, что они делили наедине за чашкой чая, и смутная надежда прорывалась сквозь пелену безрадостных размышлений. Оправдать ее или опровергнуть было проще простого. Как нельзя кстати было то, что фон Кролоки, похоже, увидели в нем достойное пополнее скромного штата прислуги. Альфред и вовсе начал подозревать, что его обманули. Что сговорчивость виконта, которая с самого начала была подозрительной, и его энтузиазм, оказались не более, чем искусной игрой. А может, из него вовсе растили сорт особенного нежного мяса и насыщенной крови. Альфред был безвольной игрушкой. Мальчиком на побегушках. Опять. Виконт снабдил его картами местности с отмеченными ярко-красными чернилами маршрутами и отправил вниз, в люди. Альфреду было поручено забрать письма («Почтальоны в замок не доходят, так что нам приходится приходить по ночам, будто мы воры, но раз уж ты с нами!») и, словно подачка, «отвести душу в трактире»: «Выпей чего-нибудь, подкинь монету музыкантам, с девушками поболтай, в конце концов. Есть там пара очаровательных… Уверен, местные жители придутся тебе по вкусу!» Альфред собирался воспользоваться рекомендацией до конца. Ближайшая деревня располагалась в полутора часах ходьбы от замка. Торопиться некуда, а потому Альфред, зевая, вышел уже после обеда. Конечно, предсказать, что собьется с пути, он не мог. По крайней мере, он не заблудился, а всего лишь задержался. Досада пахла табачным дымом, тянувшемся из окон соседнего с закрытой почтой кабака. Альфред сделал глубокий вдох. Продолжать стоять напротив запертой двери было так же глупо, как и сразу же опрометью бросаться в обратный путь. Хотя солнце клонилось к горизонту, пряталось за деревья, точно от стыда, и рисовало длинные тени. Если возвращаться в замок бегом, то можно даже успеть принять ванну перед встречей с виконтом. Альфред сунул руку в карман, ощупал кошелек и толкнул дверь кабака. Внутри кипела жизнь. Под вечер сюда стекался на отдых весь город: столики были заняты еще с час назад и посетители за ними заканчивали не первую, а то и не вторую бутылку, а жажда распалялась все сильнее. Те, что у бара, пришли позже, выпили меньше, но выглядели еще хуже, изнуренные долгим днем и духотой. Альфред прошел к стойке — под потолком качались связки чеснока, — заказал эль и сразу расплатился, провожая деньги взглядом. Пиво горчило, не проясняло мыслей и не заглушало шум вокруг. Альфред попросил закуску, но и она не смягчила вкус. Жаренные колбаски не были и в половину так хороши, как те, что подавали в замке. В голове крутился темный бесформенный комок. Он расползался, пожирал остатки ощущений и становился все тяжелее и тяжелее. Альфред поглощал эль огромными глотками, морщился и отворачивался, подолгу рассматривая стену рядом с ним. Прохладный воздух отрезвит его, спешная прогулка выбьет лишние мысли, но до тех пор он имел право на удушающее отчаяние и смехотворную трусость. Может, к черту все и домой? Еще не поздно признаться во лжи и сохранить остатки репутации? — А я тебя тут раньше совсем не видел. Альфреду потребовалось чуть меньше минуты, чтобы сообразить, что обращались к нему. Он повернулся. От резкого движения боль в голове усилилась. — Не местный? — продолжал мужчина. Альфред вызывал в нем больше любопытства, чем собственный напиток и оставленная в пепельнице сигарета. Утешало, что любопытство было вполне миролюбивым, участливым даже. Альфред находил его в некоторой степени дружелюбным. Он улыбнулся. — Я из Германии. Приехал, — и зачем он только приехал? — учиться. — Учиться? Здесь?! — мужчина расхохотался. — Ты, малыш, похоже, перебрал. Так тебя… Альфред упорно помотал головой, тут же жалея об этом. — Я ученый. Провожу исследование, — сколько раз уже он затевал подобный разговор! Стоит ему упомянуть об этом, как начинается обратный отсчет, и исходов всего два: его либо поднимут на смех, либо на вилы; возмутитель спокойствия, выдумщик, сумасшедший. Альфред стиснул зубы, бокал, сделал еще глоток. Но вместо привычного «о чем?» мужчина издал глухой смешок и кивнул. — Да, я тоже ехал сюда за этим. Юридический факультет! — он перешел на немецкий, подмигнул Альфреду и опрокинул бокал с неизвестной мутной жидкостью. Его передернуло, в глазах мелькнули искры. — Я мечтал написать великий труд о том, как в глуши относятся к законам и суду. Тут же у них все по-своему, законы свои, наказания свои, а так не должно быть! Альфред сочувственно улыбнулся. Он вообще-то мало смыслил в юридической системе, особенно другого государства, и тем меньше разбирался в его внутренней политике. Трансильвания интересовала его как регион со странной противоречивой историей и необычной культурой, а внимание к букве закона… Впрочем, Альфред задумался. Пока его новый знакомый молчал, он допил эль и заказал им обоим еще. — Плохо будет, — безразлично заметил мужчина и поднес бокал к губам. — А ты? Что исследуешь? Отвечать почему-то было не так страшно. Они выпили за науку, потом за этот скромный городишко, и лишь затем Альфред сказал: «Вампиров». Мужчина нахмурился, моргнул, словно сосредотачиваясь, а потом засмеялся. — Вампиров! Конечно, где же еще! И где вас этому учат? — В Кёнигсберге. При виде невинной улыбки Альфреда мужчина захохотал еще громче. Альфред так и не смог рассмеяться в ответ. Вторая кружка горчила ещё сильнее, в его несчастном городе такое постеснялись бы продавать даже нищим студентам. Несмотря на стоящий вокруг них гвалт, хохот и крик некоторые уже пару раз обернулись. Взгляды, Альфреду мерещилось, были все недобрыми. Через несколько секунд смех его собеседника оборвался, как обрывается забытая песня или крик. Он дёрнул Альфреда за рукав и прошипел: — Идём-ка, проветримся. Пошли! Трактирщик, забирая полупустые бокалы, поджал губы и что-то прошипел: не то молитву, не то проклятие. На улице вечерело. Из-за набежавших туч темнело раньше положенного. В окнах почты отражались соседние дома и однообразные портреты прохожих. В отдалении, где начинались ряды домов, с визгами носились дети, и их крикам вторили заливающиеся лаем собаки и перепуганные птицы. Из окон изредка высовывалась чья-нибудь голова: старик или старуха бранились, взывая к порядку, но ответом им был один только смех. Григоре, как представился новый знакомый Альфреда, закурил. Альфред дышал колючим дымом, вдыхал его так глубоко, как мог, а потом отворачивался, чтобы откашляться. — Я ведь вырос здесь. Ну, конечно, не прямо здесь, — неподалеку. Никто не верил, что я в Кельне учится буду, никто и не понимал зачем. Дома я бы больше пригодился: коров гонять, траву полоть, а какой у нас был сад! Мой брат держал в городе гончарную мастерскую, живи да радуйся, — Григоре зажмурился чуть не до слез. — А я ненавидел все это, веришь? Альфред верил. Он поежился, спрятал руки в карманы и двинулся вперед. Григоре рядом с ним ощутимо прихрамывал на одну ногу. Альфред шагал через раз. — Почему вы остались? — Так тут ведь болото! — Григоре пьяно рассмеялся. — Это ты пока молод, тебе все диким кажется: и правила эти местные, и страхи, и люди вообще, а потом привыкаешь, присматриваешься. Давно приехал? Альфред поклялся себе не считать. Слишком много ночей прошло зря, и если бы он задумался, то разочаровался бы окончательно. По крайней мере, ещё не кончилось лето. Впереди было все время мира, и Альфред не хотел считать его днями. Мысль о нем и так опаляла. — Не слишком. — Остановился где? — По соседству, — Альфред неопределенно повел плечом, но Григоре этот ответ не удовлетворил. — У друзей. — И как они? Помогают в исследовании? Альфред недоверчиво нахмурился. Голову он не поднимал, предпочитая следить за неровной дорогой под ногами да носками ботинок, запыленных, с приставшими комьями земли. Опаздывать на встречу с виконтом было бы весьма неприятно, а то и чревато, а потому он торопливо шел к лесу, что подступал к поселению пугающе близко. Как часто нападали на местных дикие животные? Или каждый носил по охотничьему ружью под пальто? Или собаки были достаточно смышлены и сильны, чтобы отогнать любого хищника? — Да, в меру возможностей, — сказал Альфред. Григоре закурил вторую сигарету. Пальцы у него подрагивали, когда он пытался ее поджечь, так что пришлось остановиться и подождать. Наконец, вспыхнула искра. Он бросил на землю спичку, прижал ее каблуком и кивнул: можно идти. Альфред осмотрел его краем глаза и спорить не стал. Он изголодался по человеческому обществу настолько, насколько это вообще возможно в его случае. Иной раз в Кенигсберге он мог неделями не заговаривать с людьми, за исключением торговцев или хозяйки, случайно встреченной на лестнице, и все же гул города окружал его неотступно. В Трансильвании же ему оставался лишь гул памяти. Прогулки с виконтом были короткими и ничтожными, да и во время них Альфред скорее слушал свое бьющееся сердце да невеселые мысли, чем рассуждения вампира. — А друзья твои местные? — Не совсем, но приехали сюда уже давно. — А им зачем? — Семейное гнездо. — И что говорят? О вампирах. Альфред гадал, как долго Григоре будет следовать за ним глубже и глубже в лес. Тропинка становилась все тоньше, почти терялась. Вероятно, карта, которой Альфред пользовался, была нарисована давно, когда эти дороги пользовались куда большим спросом. Не составляло большого труда догадаться, почему они постепенно зарастали травой. После Альфред перевел взгляд на собеседника, сделал вдох поглубже и заговорил, превратив каждого ученого и теолога в своего товарища, брата и отца. Он сыпал изуродованными цитатами, извращал собственную диссертацию и ссылался на пустые литературные потуги. Слова виконта фон Кролока, перевернутые с ног на голову, стали истиной и честным мнением самого Альфреда. Григоре слушал, не перебивая. А когда Альфред замолчал, то выпустил в воздух тонкую нить дыма, облизнул губы и просипел: — Я тоже во всем это не верил, малыш. Думал, местные с ума сходят. Соседей жгут почем зря, обидевшись за украденную корзину яблок или еще что, а оборачивают красиво: мы защищались от вампиров, мы спасли деревню. Да только правда это. Ты хоть сколько книжек прочти, в Бога поверь, в то, что он не дал бы подобным монстрам ходить по земле и убивать добрых христиан, но не работает это. Ван Свитен, ты прав, везучий был малый. А сколько таких, как он, просто не смогли отослать писем и оставить воспоминаний, не думал? Альфред поправил ворот рубашки и сунул руки в карманы. Он привык к лесу, подружился с ним, принял правила игры, но ощущение, что из-за каждого дерева за ним наблюдают, возвращалось снова и снова. Усилием воли он удерживался от того, чтобы не озираться по сторонам, не прислушиваться. — Я знаю людей, которые все отдали, чтобы доказать, что вампиры реальны, — Альфред возразил достаточно резко, чтобы Григоре удивился. До этого разговор их протекал их куда более пассивно. — Они сами сходили с ума и походили на вампиров. И не достигали ничего. Чеснок? Кресты? Но почему это должно помогать? — Ты спрашиваешь, почему работает крест? — голос Григоре прозвучал глухо, едва различимо. — Это религиозный довод, — согласился Альфред. — Его стоит рассматривать в парадигме веры. Но чеснок? Григоре покачал головой. — Поживи тут с мое. Просто поживи. Посмотри на людей. Они тоже будут твердить, что вампиров нет: ты же не местный, тебя пугать нельзя, а то сбежишь, а так… Тут любят свежую кровь, — он нехорошо усмехнулся, потом затянулся сигаретой с жадностью мучимого жаждой в пустыне. — Мой тебе совет: учи своих вампиров, как учил, по книжкам. Хочешь — пиши мне, я все расскажу, что знаю и что узнаю, пока прозябаю тут, только сам уезжай. Иначе тебе придется поверить в вампиров или стать одним из них. — Стать? — голос Альфреда неверно дрогнул. На губах Григоре скользнула горькая усмешка. — Можно, конечно, и то, и другое испытать, — добавил он вместо ответа, но, помедлив, пояснил. — Упрямый ты. Пока своими глазами не увидишь, не поверишь. А тех, кто слишком долго не верит и выходит сухим из воды, быстро начинают подозревать. Не ровен час, сам окажешься на костре, в гробу или перед осиновым колом. Вот уж поверь. Повеяло холодом. Альфред пожалел, что не захватил свою накидку. Днем в ней было бы жарко, но вечером — в самый раз. А впрочем, ерунда. Главное, чтобы не пошел дождь, иначе вымокнет вся одежда, да и хлюпать по грязи было бы совсем неприятно. Позади поселение скрылось из виду, зато тропинка вильнула по краю оврага и замок стал особенно хорошо виден. Свет не горел ни в одном окне. Черный силуэт на сереющем фоне каменистого склона, Альфред различал его потому, что искал. — Каждый месяц находят, кого сжечь. Хорошо, если не в одной деревне, — добавил Григоре. — И многие из них, по-вашему, вампиры? — Да никто. Они же не так глупы, чтобы… Но в башках же то страх сидит, то просто неймется: где что происходит, нужно сразу сыскать виноватого. — Неужели так много жертв? — Брось, — Григоре даже рассмеялся, правда, хрипло и совсем безрадостно. — Бывает, конечно, пропадают люди: ходил, ходил в лес лет сорок, а потом взял да не вернулся, вроде как заблудился, или от хвори странной, но вообще по одному-два с деревни за год. От холодов помирают чаще. Поди, это единственное, что на вампиров не спишешь. Рады бы, но когда человек голодный на глазах всей деревни лежит не встает неделю, то тут вампиров винить сложновато. А во всем остальном — пожалуйста. Поругался с соседом, а тот возьми да утони? Вампир. Позавидовал соседу, а у того падёж через год? Вампир. Заработал лишнего, пока друг прихворал? Вампир! С каждым словом Григоре говорил все быстрее и быстрее. Хотя и без особой злости, просто будто боялся, что не успеет все сказать или забудет. А потом прервался на полуслове, сплюнул зло и замолчал. — Вы же не хотите сказать, что вас тоже… Григоре перебил его: — Нет. Не смогли бы. А вот брата… Альфред резко повернул голову. Григоре смотрел прямо перед собой: глубоко посаженные серые глаза, острый нос, вылепленный точно в последний момент из остатков кожи, впалые щеки, заросшие темной щетиной, белые-белые губы и широкий рот. Он гонял сигарету туда-сюда, а говоря, то вынимал ее, то просто зажимал в углу, выдавливая слова сквозь пляшущие зубы. Его лицо не выражало ни сожаления, ни боли, ни злости. Он говорил легко и естественно, точно насаживал бусины на леску, так просто складывались одно к другому жуткие слова. Григоре бросил на Альфреда быстрый сочувствующий взгляд, прежде чем продолжить: — Его дочурка болеет, как родилась. Ей то какие-то лекарства искал, то фрукты, то еще поди разбери что. Мать с ней, а брат то в городе, то в Германии, то в Румынии, вечно в поисках денег, врачей, лишь бы что-то… К соседям не лез, не просил, вот они и не знали толком ничего. Он замолчал. Только звук шагов раздавался. Разглядеть при необходимости карту становилось невозможно, но Альфред и без того помнил, что тропинка уходит в лес, дальше деревень не будет. А Григоре все вился за ним. Карманы поношенной куртки были набиты чем-то тяжелым. — И все? — Все, — Григоре пожал плечами. — Говорю тебе, им много не надо. Местным. — А девочка? — голос Альфреда стал чуть тише. Григоре махнул рукой, ясно обозначая ответ. Окурок выскользнул из пальцев, упал в траву и тут погас. — Гадство, — выдохнул Григоре и остановился, шаря по карманам. — Не последняя ли? Слушай, а у тебя не будет? Альфред помотал головой. Пусто и некогда. Он должен возвращаться, но сначала… Сначала избавиться от Григоре: он был уверен, что ни виконт, ни тем более граф не обрадуются очередному незваному гостю. Да и Григоре едва ли будет рад узнать, куда держит путь его новый знакомый и что за милые друзья решились приютить безумного ученого. — Григоре, домнуле, я был крайне рад знакомству, но я, если честно, тороплюсь, меня ждут к ужину, так что я… — Да-да, конечно, сейчас… Ты же не пойдешь один, а? Заблудишься еще, — он уже нащупал спички и сжимал коробок одной рукой. Да и Григоре едва ли хотелось возвращаться в деревню в одиночестве. Они отошли не так далеко, а животные редко подходят к поселениям так близко, но никогда не знаешь… И потом, одних ли животных стоило бояться в такой час? Но проводить его Альфред никак не мог. Проводить значило опоздать, да к тому же выдать себя с головой. Проще сбежать сейчас. От желания сорваться с места горели пятки. В одном из окон замка померещился слабый огонек, такой крошечный, что не было никакой уверенности в том, что он не представлял собой лишь жестокую игру воображения и надежды. Альфред сунул руки в карманы, невольно покачнулся на мысках. Слова крутились в голове. Все слишком резкие, чтобы быть озвученными. — Слушай, — Григоре неожиданно остановился и поднял взгляд. — А где, говоришь, живут твои друзья, Альфред? Они не из нашей деревни, поди? — Нет, — Альфред снова мотнул головой. — Они…чуть дальше. Я не раз так ходил, не заблужусь. Только я действительно спешу. Альфред понял, что ждать больше нельзя. Не из-за внутреннего чувства времени, не из-за того, что окна продолжали зажигаться одно за одним, даже не из-за того, что ему в самом деле уже хотелось есть. Просто Григоре теперь обшаривал свои карманы быстрее, но осторожнее. И тогда Альфред побежал. Он не доверял ни своим ногам, ни извилистой незнакомой тропе, перекопанной корнями деревьев и обломанными ветками, но истошному крику и выстрелам доверял гораздо меньше. Той ночью виконт так и не спросил, забрал ли Альфред письма. Устроившись в беседке, он вручил ему огромную чашу глинтвейна и с артистическим упоением рассказывал про короткое знакомство графа с Готфридом Келлером, однако то ли знакомство было уж слишком коротким, то ли вдохновения недоставало, и они разошлись всего через час.***
Альфред проснулся через несколько часов. Старые ночные кошмары похожи на неприятных глумливых соседей: встречи с ними кончаются головной болью и нервной дрожью, но ничего пугающего не происходит. Их поведение предсказуемо, а предсказуемое, в общем-то, почти всегда безопасно. Наверное, рано или поздно их можно начать по-своему любить. А вот с новым и незнакомым такого не получается. Альфред не сумел даже заново заснуть. Он долго лежал на кровати, потом с усилием поднялся, и закутавшись в одеяло, сел у окна. Кошмары были последним, что осталось у него от Кёнигсберга. Начинать с начала второй раз за пять лет было просто смешно. На закате Альфред неспеша оделся, выложил неотправленное письмо, открыл окно и удивился тому, что то тут, то там уже виднелась желтеющая листва. До конца лета оставалось много времени, но природа медленно, но верно уступала: становились короче дни и холоднее ночи, деревья готовились к долгой зимовке. Альфред взял накидку, намотал на шею шарф, освободил карманы и спустился на улицу. К счастью, для этого не было необходимости каждый раз бороться с дверьми главного вестибюля. Моросило. Альфред скормил Лабе, сенбернару, свой завтрак и вышел к воротам. Виконт, впрочем, еще не появился. Тем лучше. Альфреду мерещился запах табака. Даже на губах ощущалась шероховатость сигареты, и горло царапало до боли. Он хотел домой. Очень сильно и очень-очень давно. Чтобы не замерзнуть, Альфред прогуливался вдоль ограды и гадал, о чем виконт предложит поговорить в этот раз. Может, спросит, наконец, где письма? И Альфред признается, что не успел, что сегодня не захотел идти, потому что приболел (и кашель выйдет, увы, крайне убедительным), пообещает, что пойдет завтра или через день, лишь бы немного потеплело на улице да перестало першить в горле. И, видимо, в самом деле пойдет, потому что выбора у него нет. Точнее иные варианты кажутся уж слишком безумными, чтобы их рассматривать. Хотя о каком «слишком» можно говорить. Альфред притормозил, посмотрел на небо и продолжил свой путь. Десять шагов в одну сторону, десять в другую. Он думал о больной девочке, которая лишилась отца, о ее несчастной одинокой матери, о Григоре, который все свои амбиции и планы обменял на эти бесконечные сказочные пейзажи и пьяных бесчеловечных людей. Узнает ли его Ребекка, если он вдруг появится перед ней с лицемерной корзинкой фруктов и деньгами? Что скажет пастор, посмотрев в его глаза в переливах витражей? А если Сара? Если… Легкий дождь грозился превратиться в настоящий ливень. Вспомнит ли виконт вновь о своей любви к Вене, приемах, которые давал его дядя, театре в Хофбурге и бесконечных невыносимых учителях? О невестах, которых подыскивал отец и которые сами сбегали, не пробыв с виконтом и дня? О сумасшедшей кузине, поехавший в Неаполь вслед за возлюбленным да так и сгинувшей в пучине Средиземного моря? О людях, которых давным-давно не было на свете, которые имели счастье погибнуть вместе со своей эпохой. Альфред запрокинул голову, вглядываясь в темный бугристый небосвод. Месяц был совсем свободен, и ни одна туча не прикрывала его идеального заточенного изгиба, но, как назло, ветер дул как раз в ту сторону. Альфред покрутил головой, прищурился: ведь где-то же эти тучи должны кончаться?! Но вместо чистого неба, где снова виднелись бы звезды, заметил кое-что другое. Кое-что, разозлившее его больше, чем проклятый дождь. Возвращаясь в замок, Альфред раздевался на ходу. Накидка, пиджак, жилет — его вещи промокли до нитки, да и он сам начинал подрагивать от холода, тем более остервенелого в тени черных камней. Пролет за пролетом, благо, он почти научился ориентировать в темноте одинаковых лестниц и переходов. А ведь кому-то придется еще долго вытирать за ним грязные мокрые следы. Жаль, на пути не было ковров, тех огромных ворсистых, что устилали парадные гостиные и заглушили бы не то, что шаги целой армии, но падение крыши и всего небосвода. Палас обнаружился только в коридоре, но он был и без того вытоптан за прошедшие годы и десятилетия, даже истрепался по краям. Альфред с усилием вытер об него ноги и двинулся к нужной гостиной. На этаже было удивительно тепло, кажется, слышался треск камина, а еще пахло едой: жаренной курицей и выпечкой. Желудок отзывался полузабытой режущей болью. И все же перед закрытой дверью Альфред остановился. Живот болел все сильнее. Альфред поджал губы, прислонился к двери ухом и застыл. Одной рукой он удерживал на расстоянии ворох одежды, с которой все еще капала вода, другую прижимал к груди. Лестница давно осталась позади, но сердце никак не успокаивалось, а вместе с ним и дыхание. И пусть виконт на самом деле сразу почувствовал, что Альфред за дверью, не стоило появляться перед ним в таком состоянии. Пусть даже стремительное биение сердце было вызвано гневом, это ведь совсем не причина… Хотя, Альфред заметил это запоздало, его гнева уже и не было. Он отстранился от двери, перевел, как смог, дух и трижды отчетливо постучался. Разрешение войти послышалось с первым же ударом. Виконт, в просторной белой сорочке, напоминающей, скорее, пиратскую рубаху, перешитую из королевских простыней, по-прежнему сидел на софе у окна. И все так же смотрел во двор, точно ждал еще кого-то или, наоборот, не ждал никого, в том числе и Альфреда. Хотя издевательски накрытый стол и две открытые бутылки вина наталкивали на иные выводы. В противоположном конце гостиной разгорался камин. Не тратя времени, Альфред направился к нему, намереваясь повесить вещи на стоящие рядом стулья; вампир тем времен соизволил подняться на ноги и подойти к столу, собственноручно наполняя хрустальные бокалы. — Погода сегодня прескверная, — заметил он между делом, тоном человека, который сообщает не слишком важную, но все равно любопытную новость. — Так что я подумал, а почему бы нам не вернуться к работе. Как считаешь? Альфред обернулся как раз вовремя, чтобы заметить скошенный в его стороны искрящийся взгляд. Он не верил своей удаче, но, Господи, как жестоко и глупо: Альфред торопливо проверил карманы, хотя никакой нужды в этом не было. Ни блокнота, ни карандаша, он и так знал, что все оставил все в комнате, чтобы точно не промочить. — Я знал, что ты не станешь возражать! — виконт расплылся в мечтательной улыбке и со звоном водрузил на половину опустевшую бутылку на стол. — Ну чего ты ждешь, садись скорее, а то ужин совсем остынет! Он даже услужливо отодвинул одно кресло. Альфред хотел было извиниться, вернуться к себе за всех необходимым, но устоять не смог. Пускай, сначала ужин, ведь за полчаса вряд ли виконт передумает: настроение у него было на редкость хорошее, если не сказать «романтичное». Казалось, он вот-вот начнет передвигаться полупрыжками и мурлыкать себе что-нибудь под нос. Лишь бы не спугнуть. Вместо того, чтобы занять привычное место напротив, виконт вернулся к софе, поправил подушки и собирался вложить в книгу закладку, да так и застыл, вдруг снова на минуту увлеченный ее содержанием. Альфред тем временем наполнил тарелку и вгрызся в сочную куриную ножку. На мгновение к горлу подступила тошнота, но, переборов ее, он уже с трудом сдерживался от желания немедленно распотрошить всю птицу, тарелку грибов в светлом соусе и черничный пирог. Мастерство Магды, а кухней заведовала именно она, росло с каждым днем! Точно ей всего лишь нужен был гость, чтобы вспомнить, как держать в руках нож и разводить огонь в печи. — Так вот, — послышался голос виконта, он прошел мимо своего кресла, лишь пробежавшись пальцами по фигурной спинке, остановился перед стеллажом и наклонил голову, думая, куда пристроить книгу. — Не напомнишь мне, на чем мы остановились? Альфред чуть было по привычке не потянулся к карману, попутно откусывая от куска пирога, но тут же осознал. Нет, в кармане не было блокнота. Да и не нужен он был в общем-то: Альфред и сам все прекрасно помнил. Он поднял взгляд. Виконт запихнул, наконец, свою книгу и стоял вполоборота, постукивая пальцем по губам. — Ах да! — чуть не перебивая сам себя, воскликнул вампир. — На том, почему я пью человеческую кровь. Кстати, не торопись с пирогом, Магда обещала заварить брусничный по какому-то семейному рецепту и вот-вот привезет!