***
На следующий день доктор осматривал в своей каюте раненого Грея. Тот при виде него уже не шугался, как в первый раз, но все-еще относился с опаской. — Так, ну вот, сейчас нанесу мазь, будет немного больно… — подготавливал его Ливси. — Ай! Доктор, почему так плохо заживает? — пожаловался Грей. — А как ты хотел, голубчик? Пулевые ранения — самые сложные в лечении. — Хотел, чтобы как у вас, чтобы за пару дней прошло, — реплика Абрахама получилась излишне резкой из-за ощущаемой боли. Доктор вздохнул: — Хотел бы я сам знать, как так получилось. Думаешь, стал бы я возиться со всеми мазями, перевязками, припарками, если бы мог излечивать чудесным способом? Нет. Поверь, мне не доставляют удовольствие страдания больных. — Простите, сэр, я вовсе не это имел в виду. — Грей поджал губы, устыдившись, а затем сразу же как бы собрал всю решимость и спросил: — Могу я задать вам прямой вопрос? Доктор снова вздохнул и на время отвлекся от лечения моряка. — Что ж, я вижу, тебя что-то беспокоит. Лучше уж спроси. — у него не было особых опасений насчет того, что Грей может принести ему проблем на суше, ведь даже если он расскажет все, что видел, и даже что-нибудь додумает, его слова никогда не перевесят слов капитана и сквайра вместе взятых. Все же, поговорить с молодым человеком стоило. — Если вы и правда морской дьявол, то зачем стали врачом? Разве дьявол лечит людей? Вопрос поставил доктора в тупик, на него было не так просто ответить. — Я поступил в медицинский колледж чтобы сделать этот мир лучше, ну и еще потому, что отец с детства готовил меня к этому, хах, — назвал Ливси свой дежурный ответ. — Но вы ведь убиваете только плохих людей? — с надеждой спросил Абрахам. Было видно, как он пытается найти оправдание состоянию доктора. Ливси хотел уже снова вздохнуть, но одумался. От того, что он собирался сказать зависела судьба всех дальнейших отношений с моряком. Не стоило начинать с поправки, что нет плохих людей или хороших. Не стоило также упоминать, что не смени он вовремя сторону, Грей и сам бы оказался в числе «плохих». — Понимаешь, Эйб, — начал он, — каждое действие, совершаемое нами, имеет определенную цель и продиктовано нашими жизненными установками. Мои установки — это спасение жизней, а не убийство. К сожалению, иногда ради спасения одних, приходится жертвовать другими. Ты ведь и сам это понимаешь, в этом смысле я ничем не отличаюсь от капитана или любого армейского человека. Грей кивнул, кажется, он остался доволен ответом. «Вот и хорошо», — подумал доктор, которому не хотелось углубляться в метафизику добра и зла.***
Члены команды, выполняющие свои ежедневные обязанности под пристальным взглядом капитана, могли бы заметить, что тот сегодня необычно нервный, при том, что его речь, наоборот необыкновенно спокойна, без признаков колкостей и постоянного недовольства. Капитан проконтролировал ситуацию на палубе, прошелся по Испаньоле от носа до кормы и исчез из вида. Впрочем, команде было некогда заботиться о таких вещах.***
В каюту постучали. — Войдите, — пригласил доктор. На пороге показался капитан, но, как только он увидел больного, то тут же сказал, что зайдет попозже. — Мы уже заканчиваем. Абрахам, у тебя остались еще вопросы? — Нет, сэр, спасибо, я зайду к вам вечером. — произнес Грей, вставая со стула. — Капитан, — поприветствовал он вошедшего, протискиваясь мимо того к двери. Когда они остались наедине, Ливси против воли обдало жаром, в голове снова пронесся весь вчерашний разговор. Доктор не был уверен, что сделал все, что мог, нашел нужные слова. Все-таки его целью было не навязаться и не испортить капитану остаток жизни, а помочь ему принять себя и не ставить на себе крест. Вчера он сознательно не стал задавать Александру трудных вопросов, чтобы не давить на него, а также, чтобы прожить еще один день в неведении. Сегодня капитан пришел, вопреки ожиданиям, с утра и доктор, вообще-то, был не готов к его окончательному решению, но, вместе с этим, жаждал его услышать. Пусть уже хоть и отказ, зато определенность. «Невероятно», — Ливси не верил сам себе, насколько дорог ему стал этот прямой и временами грубый человек, насколько он ждал одного его появления и его судьбоносных слов. Смоллетт дождался, пока дверь захлопнется, затем размеренным шагом подошел к доктору. Тот стоял, слегка оперевшись на стол, словно не доверял ногам удерживать его в вертикальном положении. Сам же капитан чувствовал себя не лучше, он очень надеялся, что понял Ливси правильным образом. Если же нет, то что ужасного может произойти? Что бы не последовало далее, Александр знал, что сможет это пережить. Сон, который лишь являлся отражением его неприглядного положения, помог запутавшемуся сознанию капитана понять: он не позволит обстоятельствам и дальше диктовать ему условия. Как бы ни было тревожно и волнительно, Александр должен был рассказать доктору о своих чувствах, а иначе он пожалеет о потерянных возможностях. Ливси почувствовал легкое головокружение, когда Смоллетт подошел к нему на расстояние, чересчур близкое для драматичных расставаний, чересчур далекое для жарких поцелуев. В самый раз, для сердечных признаний. Капитан протянул ему руку и Дэвид с готовностью взял ее в свои. Краем сознания он отметил, что рука капитана холодная и, ожидаемо, грубая от целой жизни, проведенной в море. Ливси неосознанно попытался согреть его своими теплыми ладонями, предпочитая не задумываться о значении жеста. Капитан едва не вздрогнул, когда его шершавой, обветреной руки коснулись две теплые и мягкие. «Когда он успел снять перчатки?» Взгляды мужчин встретились и Смоллетту захотелось остаться в этом моменте навечно. Пара секунд — самое большое, что он мог себе позволить сейчас, ведь некрасиво заставлять доктора ждать. Ливси поднял глаза на мужчину. Взгляд того выражал сложную смесь из надежды, теплоты и печали. Доктору показалось, что мир сузился до одного только капитана и его искрящихся глаз. В этот момент Александр решил прервать молчание. Кажется, у капитана был заготовлен текст, не слишком слащавый, не слишком официальный, только вот от чего-то он не шел в голову. Наконец, Смоллетт произнес: — Дэвид, будь моим монстром.