Глава VIII
Одуванчики
(Садет)
— Ну тоже мне, нашли проблему, — бурчу я, возясь с крышкой сливного насоса посудомоечной машины. Двадцать минут назад, заменив замок на одной из дверей, который мистер Джексон «случайно» сломал, я приступила ко второй поломке. Чинить такие вещи привыкаешь, когда живёшь одна, разрешая проблемы самостоятельно и быстро. И ещё, если умеешь ценить финансы, понимая, что работа мастера может ударить по карману. В случае с Джексонами вызов ремонтников на дом — проблема не денег, а поставленной под угрозу конфиденциальности и уединения. Вот и сейчас нет никакой нужды обращаться к специалистам, когда причина, уверена, окажется пустяковой. Принс отыскал для меня инструменты, и теперь все трое увлечённо наблюдают за процессом. — Папочка сказал, что попросит тебя вызвать мастера, чтобы он починил. Но сегодня он торопился и, наверное, забыл, — поясняет Пэрис. Фыркаю себе под нос. Разумеется, он забыл. Я в доме Джексонов уже час, и каждую его минуту радуюсь, что могу дышать почти спокойно. Потому что хозяин его далеко. Странно, наверное, испытывать подобное влюблённому человеку, да я и сама путаюсь в этих ощущениях, но облегчение не заметить трудно. Вчера вечером, а точнее — ночью, когда вся дневная смена разъехалась по домам, я осталась за своим рабочим столом. Увлечённо, может даже чересчур увлечённо разбирала накопившуюся документацию и почту, сортировала электронные письма, и, разумеется, бесконечно крутила про себя одни и те же мысли. Можно было закончить с работой в другой день, но мне чертовски не хотелось возвращаться домой, отвлекаться от спасительного трудового процесса, чтобы, вернувшись в свой спящий район, вновь столкнуться лбом с распроклятыми чувствами. Не хотелось ровно до одного момента, — пока в домик охраны, появившись как всегда незаметно, вдруг не просунул голову мистер Джексон. Кажется, он вовсе не ожидал увидеть меня там, и заглянул, чтобы удовлетворить требования своей паранойи и убедиться, все ли на своих постах. Как обычно. «Почему ты ещё на работе, Садет?» — осведомился он, приподняв свои угольно-чёрные брови. Парни из второй смены, разделявшие со мной вечер в домике, напряжённо притихли под тоном босса. Я в ответ промямлила что-то о том, что уже собиралась уходить, и что не стоит ему беспокоиться. Его это не убедило: «Мы договорились, что завтра ты останешься с детьми. Ты должна быть отдохнувшей. Отправляйся домой.» Странности и вопросы тем временем нанизываются один на другой, оставляя меня недоумевать. С одной стороны, это не его дело, как мне проводить своё личное время, и если хочется потратить его на работу, то я вольна сделать это. А с другой... Что ж, да, мне сделалось обидно. От его взгляда, повелительного, ледяного тона. Хотя, нанимаясь в девочки на побегушках, привыкаешь к приказам и требованиям, но в данном случае, как мне всё время чудится, сквозит чем-то иным. Я всё время прокручиваю в голове нашу беседу в «лазарете» и пытаюсь отыскать момент, где, возможно, сделала и сказала что-то не так. Помимо того, что врезала ему, разумеется. А вот уже сегодняшним утром он, вгоняя свой персонал в недоумение, наоборот вёл себя куда более раскрепощенно и дружелюбно: «Тебе удалось выспаться, Садет? А вам, парни? У всех всё хорошо? Ты всё же выглядишь уставшей, Садет. Будто питаешься одним кофе.» И как только вы угадали, босс? Я порой действительно питаюсь одним только кофе. В дни, подобные сегодняшнему, когда кусок встаёт поперёк горла. Не говоря о ребятах, — они, всё ещё не получившие жалование, явно не вторили настроению босса, но и не стали портить ему день расспросами о том, почему Раймона поступает с ними так гадко, и почему мистер Джексон сидит сложа руки. Взгляд его буквально мерцал. Ох и до чего же знаком мне этот огонёк в глазах, — ещё одно проявление личности мистера Джексона. Этакий отголосок того, что предстаёт пред миром, когда он восходит на сцену: секс-символ, всеобщий герой, заполненный силой и уверенностью мужчина, позабывший о своём возрасте и проблемах. Такой вот персонаж появляется, когда босс собирается на свидания. Этим перепадом он только подпитал мои опасения касательно его состояния. Он и раньше был чудаком, но сейчас, кажется, изменилось что-то конкретное. И пока мне никак не смекнуть, что именно. А вот что видится вполне ясно, так это неприязнь. Что-то случилось, щёлкнуло в нём, когда как мы расстались после инцидента, натянулось, наводнило наш маленький мир неловкостью и нестихающим напряжением. В ответ я говорила кратко, но вежливо. Если честно, мне и вовсе не хотелось контактировать с ним. Так лучше. Так безопаснее. Когда он весел и ведёт себя открыто, становится тяжело сдерживать свои мысли о том, что хоть какая-то доля тепла была направлена не для всех, а лишь тебе и тебе одной. Так рождаются иллюзии, в которых можно погибнуть. Хотелось, чтобы он поскорее отправился по своим важным делам и позволил мне делать мою работу. Вспоминаю, каких трудов и усилий над собой стоило мне привыкнуть и перестать дрожать перед ним, не теряться при каждой встрече лицом к лицу, когда не знаешь, как быть и что говорить, — так было в пору адаптации к новой должности. Ведь это же, чёрт меня дери, Майкл Джексон, и я на него работаю. Этот человек обладает невероятной энергетикой и магнетизмом. Побыв в непосредственной близости от него, ты очень скоро поймёшь, почему люди, случайно замечающие его на улице, просто сходят с ума и не дают проходу. Всё время после вчерашнего я душила в себе плач, но ровно до того момента, пока не осталась один на один с детьми. Их радость, лёгкость и неподдельное желание видеть меня и проводить со мной время мигом вытянули меня из уныния. Такова детская натура. Они тянутся ко мне, и я хорошо с ними лажу и даже жалею, что такие дни не случаются чаще. — Ты вообще всё умеешь. Такая крутая. Почему ты ещё не завела себе детей, Садет? — вдруг интересуется Пэрис. Я прочищаю горло. Что ж, Пэрис не первая, кто спрашивает об этом. И ответ на такой вопрос у меня всегда один и тот же. Пинцетом вынимаю из сливного отверстия мусор, забивший его, из-за которого вода и перестала уходить. Это — самая частая причина подобной поломки, и устранить её не составляет особого труда. — Ну, Пари... Я очень много работаю. У меня нет времени на детей. — Тогда я попрошу папочку, — заявляет она и делает паузу, отвлёкшись на что-то. У меня сводит за грудиной. — О чём это? — Чтобы он давал тебе больше свободного времени. Тогда ты сможешь заняться тем, чем хочешь, и даже завести детей. Правда? Тихо рассмеявшись, качаю головой. До чего же всё просто в детском мире. — Ты очень добра, моя Пари. Но я справлюсь, не волнуйся. И уж точно не стоит папочку беспокоить. Убеждаюсь, что крыльчатка насоса вращается свободно. Отлично. Я была права — проблема в засоре. Вкручиваю саморез обратно в крышку, возвращаю на место фильтр, и Пэрис помогает мне загрузить машину скопившейся за день посудой. Закончив с посудомойкой, мы взялись исполнять моё обещание, данное тихонько, шёпотом, когда мистер Джексон отвернулся вчерашним утром, а дети, предвосхищая наш общий вечер, спросили, не приготовлю ли я им что-нибудь, как уже делала раньше. В сияющих глазах чётко читалось, что «что-нибудь» — это нечто, что отличалось бы от их привычного рациона. Иногда отец позволяет им выбрать что-то из фастфуда, но в остальном семья придерживается принципов здорового питания, что, несомненно, может надоедать. По очереди вытаскиваю из кухонных шкафчиков необходимые приборы и ингредиенты, то и дело, не зная, где лежит тот или иной, обращаюсь к детям. Кое-что предусмотрительно прикупила и привезла с собой, потому что знаю, что готовкой в этом доме занимаются не часто. — Рецепт без вредностей, тем не менее, надеюсь, что вам, господа, понравится. И что ваш папочка не будет сильно меня ругать. Давай сюда миску, Пари. Разбиваю в миску пару яиц, Пэрис разбивает третье, потом подаёт мне соль и сахарозаменитель. Никакого обычного сахара, вредных жиров. Сладкое только с позволения отца. Что ж, он ведь не запрещал мне альтернативу, верно? У всех сегодня будут сладости, не только у вас, босс. После того, как было сообщено о приезде Подружки, если мистер Джексон оказывался рядом, воздух в комнате становился разреженным и я просто задыхалась, тихо паниковала, стараясь этого не показывать. Но даже сейчас, когда босс далеко, я всё равно чувствую кожей его присутствие. Здесь повсюду его запах, следы присутствия и ощущения, будто он, как всегда, появится в дверном проёме внезапно. Тройка Джексон, к счастью, здорово от этого отвлекают. А ещё меня не покидает дурацкое ощущение, будто я — мать большого семейства, занимающаяся домашними делами в окружении детей в то время, как муж развлекается на стороне. И я на минуточку даже представляю Принса, Пэрис и Бланкета своими детьми. Справилась бы я вообще с материнством? Сумела бы стать достойным родителем? Сомневаюсь. Эта тема для меня давно похоронена, зато неплохо удаётся ладить с детьми других людей. Сжимаю челюсти, пытаясь прогнать дурные мысли и возникающие образы того, чем в данную минуту может заниматься — и непременно занимается— босс и сыплю на яйца соль и сахарозаменитель. Бланкет, сидя рядом на высоком стуле, вовлечённо мастерит какую-то фигурку из мелкого конструктора. Ему не очень хочется участвовать в готовке, хотя, уверена, к результату он присоединится с удовольствием. Пэрис рядом со мной, с охотой выполняет просьбы подать да принести. Принс тоже крутится у кухонного островка, только вот лицо его говорит о том, что мысли витают где-то за пределами кухни. На самом деле, несмотря на радость и возбуждённость детей в первые минуты после моего прихода, я ещё тогда заметила, будто он чем-то удручён, но старается это скрыть. — Ты задумчивый сегодня, Принс. Всё в порядке? Он отмалчивается, но и заметно колеблется, будто подыскивая подходящие для ответа слова. Взгляд сосредоточен на том, что происходит внутри головы, и блуждает от одной детали интерьера к другой, словно видит его впервые. Затем Принс протягивает мне венчик и, наконец, проговаривает: — Папочка... С ним же всё хорошо? Я тоже задумываюсь, стараясь поскорее выстроить план диалога так, чтобы нигде не выдать неуверенности. — Почему ты спрашиваешь? — Ну, в последние пару дней он как будто немного другой. О, не то слово, малыш. Хотела бы я знать хоть немного из того, что творится в голове твоего отца, вот только этого не дано никому в целом свете. Ну или, возможно, Подружка знает побольше нашего. И видит. И ощущает. И прикасается к большему. Чёрт. — Думаю, он просто сильно устаёт. В минувшую неделю приходилось очень много работать, вы ведь заметили. Папочка дал важное выступление, а это, конечно, непросто. Принимаюсь взбивать яйца в миске. У Принса такой осмысленный, взрослый взгляд, и иногда даже забывается, что разговор ведёшь с ребёнком. Этот паренёк очень толковый и, как и все дети, чрезвычайно чувствительный к родительскому душевному состоянию. Большая удача, что тройка Джексон не увидели того, что творилось с их отцом, тем не менее, кажется, все находящиеся в пределах территории дома, ощущают груз в атмосфере, образовавшийся после происшествия. Мы, взрослые, знаем, в чём дело, и можем себя отвлечь, а вот ребёнок, которого всячески отгораживают от негатива, не может объяснить себе, что беспокоит его и его родителя. К тому же, я думаю, не нужно быть взрослым, чтобы заметить, насколько порой болезненно выглядит мистер Джексон. От жалости к детям сердце заходится, а в уме пытаюсь воссоздать что-нибудь ещё, помимо задуманного, что сумеет утешить и отвлечь Принса. Они так любят своего папочку, и если бы что-то случилось... О, небо, нет. Не допусти этого. Даже не представляю, что бы тогда стало с малышами. Ко всему прочему, змейкой скользит в душе тревожное сомнение: мистер Джексон ведь не мог в своём шатком состоянии сорваться на детях? Он великолепный, абсолютно исключительный родитель, и мне безумно стыдно думать о такой вероятности, но всё же и он не из стали. Все люди устают, все иногда выходят из строя. А может, мне просто стоит перестать примерять образ своего отца на каждого встречного родителя. Мир гораздо больше и разнообразнее, чем тот, в котором я выросла, но, кажется, до сих пор этого не усвоила. Надеюсь, что просто накручиваю себя попросту. И то, что этим вечером босс устроил себе свидание, — на самом деле тоже лучшему. Отдохнуть, глотнуть свежего воздуха и впечатлений — это именно то, что ему сейчас необходимо. Кажется, зрелая, добросовестная часть меня наконец просыпается и занимает главенствующую позицию. Вот и прекрасно. Вот и замечательно. Пусть он хорошо проведёт время. С ней. — Принс, милый, подай, пожалуйста, овсяную муку. Добавляем муку к яйцам, затем Пэрис протягивает мне пачку какао, несколько ложек из которой тоже отправляются к смеси. — Как дела в школе? Эй, а зимние каникулы ведь не за горами! — улыбаюсь я, пытаясь настроить всех на позитивную волну. — Папочка сказал избавиться от хвостов по учёбе до Рождества, — пожимает плечом Пэрис, отмеривая указанное мною количество молока для теста. — Так что пока занимаемся этим. — Есть ещё над чем поработать, — подтверждает Принс и подаёт пачку разрыхлителя. — Когда руки заняты работой, время всегда пролетает быстрее. И оглянуться не успеете, как настанет Рождество. — И каникулы, — подхватывает Бланкет, перебирая пластиковые детальки. — И каникулы. Сейчас мне бы не хотелось, чтобы время ускорило свой ход. Хочется, чтобы оно замерло здесь, на большой уютной кухне, где, разворачиваясь, чтобы дотянуться до ложки, ты не ударяешься о ножку стола, не вписываешься в дверцу шкафчика. Здесь, рядом с маленькими человечками, которым нет дела до твоей национальности, роста, веса, вкуса в одежде. Мы с Принсом, Пэрис и Бланкетом, познакомившись, быстро нашли общий язык, и мне никогда не было с ними особо тяжело. Я всегда с приятным трепетом ожидаю момента, когда смогу провести с ними время, особенно теперь, когда их отец не приставляет к нам «шпионов». На душе скребётся мысль: будь моя семья хоть немного похожа на семью Джексон, жизнь сложилась бы совсем иначе. Тщательно перемешанное тесто отправляется на разогретую сковороду под крышку, где очень скоро превращается в коржик. За ним ещё один, и ещё. Вот их уже достаточное количество, а значит, пришло время крема, — Принс сам приговорил его из творожного сыра и какао. — Ой, можно я попробую? Садет, можно? — чуть ли не подпрыгивает Пэрис, завидев, как легко распределяется творожная масса по коржикам. — Да, Пари. Только промазывай хорошенько, крема много получилось. Ты тоже хочешь, Принс? Кивнув мне в знак согласия, он присоединяется к сестре, и они по очереди, коржик за коржиком, принимаются начинять наш торт кремом. А я вспоминаю, что шоколад и ягоды для украшения оставила в машине, поэтому быстренько направляюсь к задней двери, пообещав вернуться через пару минут. Добравшись до старины «Линкольна», виднеющегося в сумраке белым пятном, распахиваю дверь и на панели обнаруживаю забытые шоколад без сахара и пластиковый контейнер с голубикой, малиной и ежевикой. И ещё не могу не кинуть голодный взгляд на валяющуюся на пассажирском сиденье пачку сигарет, скулы слегка сводит. После длительного перерыва отдаваться никотину на милость представляется ещё заманчивее и приятнее. Мне так и хочется задержаться во дворе на минутку, чтобы раскурить одну сигарету. Но нет, не сегодня. По крайней мере, пока дети под моим присмотром. Этим утром, когда перечислял, что сегодня нам дозволено делать, а что — нет, улыбаясь одной из своих самых неоднозначных улыбок, отдающих жутью, мистер Джексон поучительным тоном заявил мне следующее: «...Ах да, вот ещё что. Ты ведь не будешь курить, пока проводишь время с детьми, правда, Садет?» Оставалось только, поборов себя, заверить его в том, что рядом с детьми — никаких сигарет. Но, проклятие, когда он успел застать меня за курением? Точнее, моё безвольное возвращение к курению. Слишком уж много он замечает. И в то же время — ничего. По возвращении в кухню обнаруживаю, что двое старшеньких уже успели вымазать кремом не только торт, но и друг друга. Пэрис и Принс любят спорить между собой, соревноваться, мериться в том, кто в чём преуспел больше, кто справился быстрее. Стоял визг и хохот, даже Бланкет соскочил со своего места, чтобы присоединиться к битве. Кухня сразу же преобразилась, стала светлее от всплеска детских эмоций. Поэтому разнимать «сражение» я не стала. Уселась за край кухонного островка и стала молча, с улыбкой за ними наблюлать. Не знаю, что бы сказал на этот счёт мистер Джексон (с его стороны подобное то пресекается, то поощряется с его непосредственным участием, и редко можно подгадать, какой ответ получишь на этот раз), но сейчас его здесь нет. Кухню мы за собой приберём, всё обставим как было, никто ничего и не заметит. А малышам, судя по окутавшей дом тяжести, действительно нужно выпустить пар. — Прости, Садет, — в конце концов виновато выпалил Принс. В всклокоченных волосах шматки крема, руки липкие, зато на разрумянившемся лице — широкая улыбка. Махнув им рукой, подхватываю со стола миску из-под смеси и ложки и направляюсь к раковине, предоставляя тройке возможность самим решить, когда завершать сладкие игрища. Мне не хочется вгонять их сегодня в каких-то рамки, действовать по «протоколу», запрещать что-то. Нам всем просто нужно отдохнуть. К тому же, дети мистера Джексона действительно очень милы, открыты и добры, и каждый раз, контактируя с ними, на душе становится тепло. Битва, как и ожидалось, очень скоро завершилась. Правда, прежде они решили, что войскам не достаёт ещё одного бойца, а потому крема досталось и мне. Хохоча, Джексоны швырялись в меня густой смесью, разукрашивая футболку, брюки, распустившиеся из пучка волосы. В конце я, визжа, просто умоляла о милостивой пощаде. Протирать кухню пришлось долго и тщательно, чего уж говорить, но зато сколько довольства! А потом, набив животы ужином, затем приготовленным десертом, и вдоволь за чаем наговорившись, мы, все в пятнах, переместились в донельзя набитую всякой всячиной игровую комнату. Увлеклись составными пазлами, несколькими партиями в настольный футбол, гонками с машинами на дистанционном управлении, и, набесившись наконец до дрожи в мышцах, сошлись за рассказами. Каждый раз, оставаясь за няню, я наивно полагаю, что одна или две поведанных мною сказок или старых легенд вполне удовлетворят детский интерес, но как бы не так. Сегодня, как и всегда, пришлось изрядно поднапрячь память, вспоминая и складывая по детали пыльные истории, которые мне никогда бы и не понадобились, не прояви тройка к ним такой животрепещущий интерес. Хорошо бы отыскать где-нибудь для них книги с редким фольклором. Было бы полезно, к тому же, немного отвлечёт от тонн информации, поступающей в головы благодаря мисс Эйлин. Думаю, босс не станет возражать. Интернет для тройки под запретом. Телевидение позволяется редко, и только детские каналы. Кто-то назовет мистера Джексона чересчур строгим или даже жестоким, но детям, и вправду, не стоит видеть по ТВ то, что говорят люди об их отце. В доме есть кинотеатр, где семья частенько проводит время за просмотром старых мультфильмов от Дисней, которые босс просто обожает, но сегодня он, недовольный поведением своих чад накануне, запретил нам занимать вечер кинофильмами. Впрочем, никого это и не напугало. Сегодня я рассказала им о любви Джамаль-хана и Зебнисы, в чьей истории чувства преодолели все препятствия, чтобы прийти к воссоединению. Разнообразные басни, притчи, вспоминала и читала вслух стихи. Сказания именно такой направленности требуют у меня маленькие Джексоны, потому что все прочие — те, которые рассказал им папа, исходя из своего собственного запаса — уже давно прослушаны вдоль и поперёк. А вот Садет повествует им сюжеты нехоженные, непривычные американскому ребёнку, оттого и интерес такой. Как бы мне не раздуться от гордости, точно жаба, но это, чёрт возьми, действительно приятное чувство — когда с нетерпением ждут от тебя того, что можешь дать только ты. Мистер Джексон, хоть и старается избегать однообразия в том, чем заполняет подрастающие умы, всё же не может знать или найти в книжном магазине то, что передаётся из уст в уста народами, проживающими на огромном расстоянии от мира, в котором привык жить он. Разглядывая наводненное звёздами небо, раскинувшееся прямо на потолке — Принс включил проектор ночного неба, и все мы, постелив себе на полу, устроились там поудобнее, а сказка тут же заиграла по-новому, — мы уже почти добрались до конца старой повести об Изумруд-шахе. Однажды тому на пути повстречался человек, назвавшийся Счастьем. Спросило Счастье у падишаха, когда он желает, чтобы то от него отвернулось: в молодости или в старости? Посоветовавшись с верной женой, ответил шах, что пусть уж лучше Счастье отступится от него сейчас, когда он молод и достаточно силён для того, чтобы заработать на жизнь, прокормить себя и своих детей. В старости на подобное не хватит сил. Так Счастье и отвернулось от него. Тут же посыпались на голову Изумруд-шаха одна беда за другой: во владениях его начался мятеж, и шах, вынужденный бежать из города со своей семьёй, потерял трон. Вот и пошли они по свету. Брели, брели — и оказались у реки. Чтобы переправиться через неё, оставил шах на правом берегу жену с одним из двух своих сыновей, а со вторым направился к левому берегу, добравшись до которого, велел мальчику дожидаться его там. Вернулся он назад, взял с собой второго сына да поплыл. Но вот беда: на середине широкой реки услышал отец крики сына, что остался на левом берегу, — ухватил его волк и понёс прочь. Испугался, растерялся Изумруд-шах и уронил с плеч второго ребёнка. Река унесла его вдаль. Вынуждены были они с женой, проливая слёзы, идти дальше вдвоём. К самой ночи вышли они к старым развалинам, где, разожгя костёр, и остановились. Мимо в этот час проходил караван. Заметив огонь, остановил погонщик караван и заглянул в развалины, где увидел прекрасную, как луна над их головами, женщину, которая сидела рядом с мужчиной. Помчался обратно, рассказал об увиденном своим спутникам, и вместе они порешили хитростью заполучить себе красавицу: с испуганным лицом обратился погонщик к шаху с просьбой отпустить женщину помочь жене хозяина каравана в родах. Шах благодушно согласился. Так и поймали жену падишаха, спрятали в сундук и умчались. Остался шах один. Позже хозяин каравана, получивший категорический отказ на свои ухаживания, велел не выпускать упёртую женщину из сундука, если та не согласится ответить ему взаимностью. Она же продолжала упорствовать. Отправился бедный Изумруд-шах в путь совсем один. Долго шёл. Не год минул и не два, пока не набрёл он наконец на большой город, где, оказалось, скончался падишах. Подданные собрались вместе, чтобы выбрать нового правителя. — А в стародавние времена, — поясняю я, следя за плывущими огоньками на стенах и потолке, — когда выбирали шаха из простого люда, все собирались в одном месте и выпускали «птицу удачи». Кому та на голову садилась, тот повелителем и становился. Вот и в этот день выпархнула птица из клетки, полетела да села на голову Изумруд-шаху. Народ негодовал, не верил, что падишахом стать может грязный оборванец, в которого превратился Изумруд-шах за годы странствий. Снова выпустили птицу — и села она опять на его голову. Попробовали в третий раз — птица снова выбрала его. Дети тихо захихикали. — Смирились люди, привели нищего в порядок, усадили на трон и спросили, как его зовут. А Изумруд-шах подумал да и назвался другим именем. Многие годы правил он той страной, и с первых же дней завёл в ней обычай: чтобы каждый новоприбывший в городе приходил к нему гостем и поведывал ему забавную историю о себе или о ком-нибудь другом. — Видимо, очень мало к ним в город приезжало людей, — подмечает Принс. — С ума можно сойти, если каждого принимать в гости. Пэрис шикает на него. Цвета туманностей, изливаемых проектором, сгущаются и множатся. Звёзды бесконечно перемещаются, парят с места на место. Тишина, глубокая тишина, но вовсе не пустая, какая живёт у меня дома. Здесь тишь и даже молчание живые, овеянные тёплым дыханием. — И вот в один прекрасный день прибыл в город караван, и хозяин его явился к шаху с визитом. Никак не соглашался он предстать перед правителем, пока тот не распорядился приставить к каравану двух стражников для охраны товаров. «Караванщики рассказывают шаху свою историю, — переговаривались те стражники. — Давай и мы расскажем о том, что приключилось с нами в жизни.» Первый поведал о том, что был когда-то сыном шаха: «Подданные свергли его с престола и прогнали бродить по миру вместе с семьёй. Шли мы, шли — и наткнулись реку. Отец, задумав переправить нас через эту реку, оставил меня на одном берегу, а сам поплыл за остальными. На берегу том меня схватил волк. Однако спас меня от зверя чабан. Взял к себе, вырастил да послал на военную службу. Вот и служу я теперь падишаху.» Второй вот что рассказал: «И мой отец был шахом, которого народ изгнал из страны. Шли мы, шли, да вышли к реке. Он переплыл с братом на другой берег, затем вернулся за мной. Как оказались мы посередине реки, увидели, что волк схватил моего брата. Испугался отец, закричал, а я свалился с плеч его, и унесло меня течение. Какой-то пловец выловил меня из воды, вырастил, и стал я воином.» Жена падишаха, что всё ещё сидела в сундуке, услышала рассказы стражников и воскликнула: «Я — ваша мать! Выпустите меня отсюда!». Те вызволили её из сундука и обнялись все трое на радостях. А утром вернулись караванщики, крик подняли. Прознал об этом и шах, вызвал к себе воинов и стал расспрашивать, как вмешалась тут женщина: «О, повелитель! Спрашивай лучше меня о причинах!» Дал падишах ей слово, и она тоже поведала всю свою историю, добавив, что двенадцать лет как в заточении у хозяина каравана. Понял шах, что перед ним — собственная жена, а воины — его сыновья. Велел казнить хозяина каравана, а чабана с пловцом — щедро наградить. Остаток жизни своей прожил он в радости и благости с женой и детьми. Ведь Счастье повернуло к нему свой лик тогда, когда ему было нужно. — Разве оно нужно не всегда? — нарушает возникшее вдумчивое молчание Пэрис, переворачиваясь на бок. — Бывает часто так, Пари, что даже глубоко несчастный человек оказывается попросту к счастью не готов. Бывает, только и делает, что на судьбу сетует, совершает одни и те же ошибки, а ждёт великой благодати. Говорю, а слова в меня врезаются. Может, истина эта и ко мне относится? Может, и к мистеру Джексону? Мы просто не готовы к счастью, не прошли путь, который нас к нему выведет? — Изумруд-шах глупый, — делает вывод Бланкет, так и не выпустив из рук свой конструктор. — Когда Счастье спросило о том, когда от него следует отвернуться, шах мог бы ответить, что никогда. — А ты хорош, парень, — отвечаю я, захохотав. Никогда в жизни не приходил мне в голову такой сюжетный поворот. — Тебя за так не проймёшь. Ты прав. И это лишь шире раз показывает, сколь многому учат нас сказки. Возможно, прояви Изумруд-шах тогда чуть больше находчивости, то был бы счастлив всю свою жизнь, а не в одну лишь старость. — Да! — поддерживает Принс. — Счастье, может, просто проверяло его, готов ли он, ценит ли то, что имеет. Способен ли побороться за это. — И он не был готов. — Пэрис качает головой. — Ему было легче от всего отказаться. А ведь Счастье могло попросту его обмануть. В самую точку. Дети легко добрались до сути. Представить страшно, какое количество людей именно так и проживают свои жизни: живут сумрачным будущим, иллюзиями о том, что завтра якобы будет лучше, откладывают всё на потом, в том числе и счастье. Так, совершенно точно, живу и я, оттого остался на душе густой осадок. Будто не сказку поведала, а открыла душу перед психологом. — Лучше бы он встретил джинна с его желаниями, — подытоживает Бланкет. Затем, навеянная атмосферой, тема перешла к космосу, мы заговорили о звёздах. Дети назвали столько созвездий, столько фактов упомянули, что мне вновь стало стыдно за своё невежество. А знаешь ли ты, Садет..? Чтобы совершить один оборот вокруг центра Галактики, Солнцу потребуется двести миллионов лет. Но не все звёзды вращаются вокруг центров своих галактик. Есть ещё и блуждающие звёзды, движущиеся по собственной траектории. А планета Янссен почти полностью состоит из графита и алмазов. А луна постепенно покидает земную орбиту. О, дорогие, я из далёкого космоса знакома лишь с майором Томом. От звёзд перешли к тому, почему люди загадывают желания во время падения заезды, и какие ещё существуют способы: на стакан воды, когда ешь что-то необычное впервые, если ловишь зеркальные числа на часах... — ...На выпавшую ресничку, на полнолуние. С помощью одуванчиков ещё, — перечисляю я. — О! — восклицает Пэрис и, вдруг подорвавшись с места, вылетает из игровой под наши удивлённые взгляды. И, не успело и слово слететь у меня с уст, как разносится торопливый топот где-то в коридоре, затем шаги уже помедленнее в обратном направлении, и через минуту-другую Пэрис появляется в комнате с какой-то корзиной наперевес. Едва справляясь с тяжестью ноши, пыхтя и пошатываясь, но не спуская с лица довольной улыбки, она ставит на пол вовсе не корзину, а стилизованный под неё, глубокий цветочный горшок, укрытый целой охапкой созревших одуванчиков. Я охаю, осторожно касаюсь белоснежной шляпки кончиком пальца. Отчего-то перехватывает дух. — Мы с папочкой вместе их сажали. Некоторые не прижились, но эти... — Надо же! — плещется во мне искреннее восхищение. — Я так давно не видела одуванчиков. Ты большая молодец, Пари. Пэрис смущается, заводит за уши растрепавшиеся от игр волосы, а затем предлагает: — Давайте каждый загадает себе по желанию! Раздумываю мгновение и поднимаюсь с нашего самодельного ложа. — Никогда не стоит упускать случая загадать желание, ты права, — говорю им я и, подавая пример, срываю себе один цветок. — И не нужно никаких джиннов. — И счастьем своим мы управляем сами. Дети с радостью подхватывают эту инициативу, и вскоре раздаётся хруст срываемых стебельков. Мы все подходим к окну, я распахиваю его, и лицо овевает ночной свежестью сада, что позади дома. На некоторых деревьях горят, прорезая темноту, подвесные фонарики, которые так понравились мистеру Джексону. — Ну, как свечу на торте, — говорю я, закрываю глаза и, безмолвно загадав желание, дую на пушистый шар. Семечки-зонтики тут же срываются со своих мест и, подхваченные ветром, уносятся к небу над садом. Дети, застыв с закрытыми глазами, едва слышно шепчут что-то себе под носы, и мне буквально слышится, как усердно работают шестерёнки в их головах. Не могу сдержать улыбку — неясно, какую по счёту за сегодня. До чего же, наверное, здорово каждый раз возвращаться домой, зная, как горячо тебя там ждут. С нетерпением ждут и бесконечно любят трое, являющиеся твоим прямым отражением и продолжением. Бескорыстно, искренне, без утаек. Они любят тебя просто за то, что ты есть, и не ждут ничего иного, кроме как ответной доброты и раскрытых объятий. В такие моменты особенно остро ощущается моё давнее, глубоко укоренившееся одиночество, в котором единственное, что ждёт меня по возвращении домой — пустота. Мне не по силам завести ни собаку, ни кошку из-за страха, что в случае непредвиденных обстоятельств не сумею должным образом за ними уследить. Не говоря уже о детях или новых отношениях. После Камаля, оставившего на мне несгладимый след, я больше не решалась связываться с мужчинами, и, надо сказать, до злополучной дождливой ночной смены в супермаркете совсем того и не хотелось. Тройка с характерным звуком выдуваемого из сложенных в трубочку губ воздуха сдувают семена со своих одуванчиков, стараясь при этом друг друга опередить. Интересно, о чём могут быть их желания? Возникает умиротворённая, мягкая тишина, где издалека доносятся только приглушённый рёв моторов на гудящих дорогах, редкий клич ночной птицы и вкрадчивый шелест листвы. Так тихо и спокойно, что и осадок из души медленно выветривается. Вдруг приходят на ум строки из знакомой песни, и я, ритмично покачивая головой из стороны в сторону, спускаю с уст эти слова вместе с мелодией:Лети по ветру, одуванчик,
И передай моему любимому, что
Я в одуванчиковом поле,
Загадываю на каждый, чтобы ты стал моим.
Все взгляды вмиг устремляются ко мне, словно ожидая продолжения, но я лишь пожимаю плечами и произношу: — Ну что, мыться и спать?***
— Мне приснился дурной сон, — вдруг признаётся Принс, когда я уже собиралась покинуть его комнату, подоткнув плед и пожелав спокойной ночи. Он елозит, принимая полусидячее положение, теребит пальцами край ворсистого пледа, которым укрывается, глаза опущены. — О чём он был? — Мне снилось, будто... будто папочка умер. Желудок сжимает. Вот где собака зарыта. Чёрт, неужели он каким-то образом стал свидетелем тому, что недавно творилось с мистером Джексоном? — Ох, детка... Ты поэтому такой мрачный? — Ну, наверное. Если честно, я не очень понимаю, что... что чувствую. Я склоняюсь и притягиваю его в объятия. Голос у Принса подрагивает, робеет, сердце стучит так, что я не просто ощущаю его бой кожей, — слышу. Мне прекрасно понятно его смятение, ведь пару дней назад босс едва не скончался на моих руках, и ужас по-прежнему пробирает дрожью до самых костей. Может, Принс не видел и не слышал ничего из того, что произошло в пропахшем лекарствами «лазарете», но это колотящееся маленькое сердце ничем не обманешь. Он доверил мне свои чувства, скрываемые день, а может и дни напролёт. Теперь они вырвались наружу, ища поддержки, и я обязана разуверить его, убедить в том, что всё сложится иначе. Мне следует убедить в этом нас обоих. — Папочка не умрёт, Принс, — произношу я, повысив слегка голос для пущей уверенности. — Он просто не может вот так просто взять и умереть. Знаешь, почему? Потому что полон разных целей, и главная из них — вы, его дети. Папочка хочет вырастить вас, увидеть, какими вы станете в будущем, чем займёте свою жизнь, в кого влюбитесь, увидеть своих внуков. И... Знаешь, может, я не так давно с ним знакома, но усвоила вот что: если мистер Джексон чего-то хочет, то ни за что не отступится. Он кивает, не отстраняясь, и больше всего сейчас боюсь услышать всхлип. Это уничтожит меня. Но он не плачет. Дыхание глубокое, горячее. Прижимается ко мне крепко-крепко и наконец отвечает: — Да, он может быть ужасно упрямым. За уши не оттащишь. Смех одолевает нас вровень с облегчением, прогнавшим, кажется, из комнаты набрякшее в воздухе беспокойство. — О, родной, знаю. Я ведь на него работаю. — Спасибо, Садет. За всё. Особенно за сказки, — говорит мне он, и в уголках его рта вырисовываются полукруги. — С тобой всегда клёво проводить время. И очень интересно. Вот бы это случалось почаще. — Не за что. И тебе спасибо. Спасибо. В самом деле, спасибо. Вы увлекли меня прочь от боли. На сегодня вы меня спасли, и никак иначе. Пари, когда остались мы наедине в её комнате, выказала настроение немногим лучше, чем у её брата: — Папочку называют чудаком... Почему? — выдала она после нерешительных хождений вокруг да около. Очевидно, не мы одни, взрослые, ёрзаем на своих местах после случившегося с мистером Джексоном. У детей тоже накопились переживания за отца, и, надо сказать, не беспочвенные. С виду может показаться, что в семье всё в полном порядке, мир и лад без единой погрешности. С одной стороны так оно и есть. Наш босс — прекрасный родитель, и факт этот подвергнет сомнению только тот, кто не был живым свидетелем его взаимоотношений с детьми. «Мои любимые. Маленькие папины крошки», — говорил он им, крепко обнимая перед уходом. Каждый раз они прощаются будто в последний, даже если отец уходит ненадолго. А по возвращении визжат, снова обнимаются, восклицают о любви и пережитой тоске друг по другу. Самая трогательная четвёрка на свете. Но если, приняв во внимание то, в каком состоянии находится ментальное и физическое здоровье мистера Джексона, нельзя не удивиться выдержке как отца, так и детей. Касательно босса, я не могу и вообразить, откуда он черпает силы на то, чтобы оставаться методичным, терпеливым и добрым душой. А Принс, Пэрис и Бланкет, кажется, порой не в состоянии осознать, отчего их папочка так истощён. Не приведи небо, чтобы они начали винить в этом себя. Однако вот он, осадок внутрисемейных недосказанностей, неразрешённых ситуаций, не предназначенных для детских умов тайн. Джексоны-младшие всё больше туда вовлекаются, и если не разобраться с этой проблемой как должно, боюсь, будущее доброго не посулит. — Где ты это услышала? — По телевизору. Что ж, неудивительно. Порой запрещать детям что-то нет никакого смысла. Они, подрастая, всегда отыщут лазейки к тому, что было под замком и манило своей запретностью долгое время. Но во всяком случае, мистер Джексон, устанавливая свои правила, просто хочет как лучше. — Ну, милая... — бормочу я в ответ, тщательно взвешивая слова. — Просто потому что он не такой как все. Она пристально всмотрелась в меня, и взгляд её говорит одновременно и о согласии, и о непонимании. Если задвинуть эту тему в дальний ящик или оставить под ответственность босса, малышка Пари так и будет мучиться да топтаться на одном месте. Потому что мистер Джексон — тот ещё ловкач, если нужно скрыться от нежеланного разговора или действия. Поправляю ей подушку с пышными кружевными оборками и, вздохнув, продолжаю: — Люди так устроены, что боятся всего им непривычного. Боятся, сторонятся, иногда даже обзываются, оскорбляют человека, который этими качествами обладает. — Вако Джако. У папочки такое... прозвище. Тоже увидела по телевизору. — Да, верно. И это дурное слово. Не стоит упомянать его при папе, хорошо? И знаешь ещё, вот что ты должна на всю жизнь запомнить: все эти нормы, «нарушая» которые твой отец получил прозвище чудака, — придумало и навязало общество, понимаешь? И если человек просто не вписывается в свод правил, которые какой-то частью людей считаются приемлемыми, это совсем не значит, что человек этот неправильный или плохой. Разумеется, помимо преступлений, моя Пари. А теперь отложи всё это на другое время и ложись спать. Завтра воскресенье. Проведёте с папочкой вместе целый день, да? В её лучистых глазах после услышанного гуляло многое. Нужно время, чтобы уложить в детской голове неизбежно проникающую туда из внешнего мира информацию и её трактование. И это меньшее из того, что придётся пройти тройке Джексон на этапах взросления, и мне тревожно за них. Я привыкла к ним, привязалась к ним, полюбила. Не знаю, как оторву от сердца огромный кусок, когда настанет время покинуть это место. Пэрис укладывается, обняв подушку. Осталось навестить Бланкета. Дети уснут, я вернусь прибраться в игровой, если вдруг мы что-то оставили в непорядке, и буду дожидаться возвращения мистера Джексона. Может, даже устроюсь где-нибудь подремать, ведь со свиданий его не стоит ожидать раньше четырёх-пяти утра. Вхожу в комнату — непомерно большую для ребёнка пяти лет — Бланкета. Игрушки, книжки, бесчисленные конструкторы небрежно распиханы по углам, боксам и полкам, из-за створки шкафа торчит рукав рубашки, но Бланкет, по крайней мере, старается поддерживать порядок. Он уже устроился под одеялом, и я, зуб даю, знаю, о чём будет его обязательная просьба. Это, кажется, для нас уже ритуал. И я угадала. — Спой мне, Садет, пожалуйста, — говорит Бланкет, сверкая большими карими глазами, отражающими свет ночника-домика. — Спой ещё разок! — Ну вот и как? — вздыхаю я, опуская плечи и слегка медлю под его вопросительным взглядом. — Как можно тебе отказать? О, никак. Сколько ни старайся быть с ним, — с самым младшим и самым шкодливым, хоть немного строже, — ничего не выходит. Вот выпросит у меня что-нибудь Бланкет своим тоненьким звонким голосом — и всё на этом, всю твёрдость снимает рукой и ветром уносит, совсем как семена-зонтики с пушистых одуванчиков. Усевшись на громоздкой кровати поудобнее, ещё повздыхаю для приличия, в окно погляжу, да и начну распевать первую пришедшую на ум песню — «Ты солнца луч». Бланкет не против, хотя обычно выпрашивает колыбельную, под которую уснул у меня на руках в нашу первую встречу. Приятно осознавать, что с того дня наши взаимоотношения лишь крепчали, и сейчас самый младший из Джексонов глядит на меня с тем же доверием, и с той же вовлечённостью ловит каждую ноту. За полуприкрытой дверью очень скоро раздаётся шорох и осторожные тихие шаги, и тут же показываются в проёме услышавшие пение Принс и Пэрис с заговорщескими выражениями на лицах. Дальше двери не проходят, нетерпеливо переступая с ноги на ногу и всё шире улыбаясь. Это ничего, что оставили они свои постели, чтобы хоть немного продлить этот день, это пустяки. Ведь радует то, что глаза их теперь не тускнеют от забивших головы вопросов и тревоги за папу, — горят озорством и надеждой. Губы у меня бесконтрольно растягиваются в улыбку, и я делаю знак рукой, приглашая детей войти. Они тут же подбегают к нам, плюхаются на кровать рядом с братом, чьи длинные пряди перебираю я пальцами, то заплетая, то расплетая. Веки у него уже тяжело поднимаются и опускаются, — Бланкет любит, когда кто-то возится с его волосами. Кажется, я перед детьми совершенно бесхребетна. Любому ребёнку было бы легко помыкать таким взрослым. Тройка Джексон, к счастью, слишком хорошо воспитаны, чтобы бесчестно использовать в собственных целях ассистентку своего отца. Вскоре все трое — сначала Пэрис, за ней полусонный Бланкет и Принс — подхватывают строки песни и подпевают мне, растягивая знакомый многим мотив:Ты мой солнца луч, единственный мой свет.
Ты делаешь меня счастливой, когда небеса серые.
Ты никогда не узнаешь, дорогой, как сильно я люблю тебя.
Прошу, не забирай мой солнца свет.
Так и уснули, расположившись по обе стороны от Бланкета, провалившегося в сон раньше всех. Умаялись за день, бедняжки. Принс напоследок бросил мне затуманенный, но благодарный взгляд, и позволил векам опуститься. Теперь я снова одна. Дети больше не защищают меня от моих собственных тягот. Мысли о мистере Джексоне постепенно высвобождаются, забивают голову, но теперь, после проведённого вечера, ощущается это, на удивление, почти безболезненно. Сейчас он, наверное, в её постели. Целует её, возможно. Ласкает, говорит слова, которые являются мне в грёзах. Получив подарок, как она отреагировала? Глаза засияли, на пухлых, чертовски правильной формы губах улыбка расцвела. Заключила его в объятия. Она тоже касается его сейчас, гладит по волосам, вдыхает аромат. Это её рукам, её длинным изящным пальцам подобное дозволено безотказно. Подружка. Хоть видеть эту женщину довелось всего пару раз, перед глазами чересчур ясно стоит её образ: миниатюрная, смуглая, с подтянутой крепкой фигурой, с пышными кудрями и мягкими чертами лица. Взгляд прямой, лишённый всякой робости. Яркая, экзотичная красотка. Должно быть, модель или кто-то в этом роде. Мистер Джексон не раскрывает никому даже настоящих имён своих фавориток, не говоря о уж прочих фактах. Полная и неприступная конфиденциальность, непостижимая даже службе безопасности. А что я? О чёрт, когда я начинаю сравнивать себя с подобными Подружке, меня на какое-то время накрывает желание добровольно упрятать себя за плотной буркой, чтобы никто больше не разглядел тех недостатков, которые лишь ярчают, если встать в одну линию с общепризнанными красотками. С теми, кому уверенность и красота в этом мире открывает все двери. Изнутри съедает то, что приходится лицезреть в исполнении мистера Джексона время от времени. Но вовсе не то, с каким количеством женщин он может и проводит порой своё личное время, а то, что именно одна — Подружка, — кажется, запала в душу названного короля так глубоко. Ей уделяется большее внимание, дарятся особые, тщательно продуманные подарки, рушится график, если вдруг эта женщина оказывается в городе внезапно и без предупреждения. Методичность летит в чёрту. Снова призраком мерещатся её тонкие, унизанные браслетами руки, поглаживающие его лицо, черты которого ещё совсем недавно исследовали мои пальцы. Верно. Я касалась его, касалась совсем по-настоящему, а не во сне или в фантазии. Кожу покалывает, стоит только вспомнить, как вырисовывались под подушечками пальцев линии застывшего измождённой маской лица. Каждая выпуклость, впадинка, шероховатость, каждый крошечный шрам на крыльях вздёрнутого носа ощущаются снова, здесь и сейчас. Не справившись с навязчивым желанием, дотрагиваюсь до своих губ, будто они могут подтвердить, соприкасались ли с губами человека, что в тайне мною люб. Вот же он, на языке у меня вкус вишнёвого бальзама, будто я только что оторвалась от его рта, и ноздри щекочет тот же сладкий аромат. Он использовал этот же бальзам сегодня, когда собирался к ней? Мне его свидания каждый раз ощущаются как удар ошпаренной кипятком тряпкой по голому телу. Каждый раз, когда она или другие приезжали, в душе появлялась дыра. Болезненная, с рваными окровавленными краями, так я ее себе представляла и ощущала. Эта дыра высасывала все прочие чувства, кроме боли и разочарования, обиды и злобы, из чего я состояла на это время. Но когда всё заканчивалось, и очередная девушка уезжала, я принималась аккуратно накладывать на рану швы, стягивая и избавляясь от пустого пространства. И любая новая улыбка босса, звук его голоса или смех помогали мне стягивать стяжки. Но без шрамов, как известно, не остаётся ничего, поэтому во мне постоянно присутствует чувство ненужности, боли и отверженности, пусть даже невыказанной. А ещё ожидания, когда приключится новый подобный эпизод. «Приезжает особый гость», — заявляет босс — и ты, сжав кулаки и скрепя сердце, принимаешься за работу. Бронируешь для этих женщин люксы, заказываешь немалой цены подарки, следишь, чтобы их встретили в аэропорту и доставили в отель, куда потом, конечно, отправляется и босс. В такие дни меня обуревает горькая злость на него, и под властью этой злости я на какой-то период становлюсь обычным наёмным работником, которым мне в самом деле следует быть, без чувств, фантазий и подавляемых надежд. Холодно и чётко исполняю свои обязанности. Ну, а потом минует время, избранницы мистера Джексона убираются восвояси, и глупое сердце Садет постепенно оттаивает. Я перестаю скрежетать зубами, готовя для него кофе или относя бумаги на подпись. Всё пускается по кругу. Но в данный момент, к моему счастью и лёгкому удивлению, душевные терзания почему-то отошли на второй план. Сейчас существую только я, мирно спящие в спальне дети, застывший в ожидании своего хозяина дом и бесконечная ночь за его стенами. Всё остальное — потом. К Дьяволу всё остальное. Достаю из кармана телефон и, выставив небольшую громкость, выбираю из плейлиста «Self control» Лоры Брэниган. Запускаю, и с первыми же битами до зуда в мышцах хочется пританцовывать, пока собираю с пола забытые игрушки. Виной тому, наверное, та самая лёгкость которую даруют нам дети в общении. А ещё — всплески гнева, ревности, страха, которые просто-напросто вымотали меня едва ли не до состояния безразличия. Хочется хоть каким-нибудь путём дать выход остаткам этих чувств, и тогда, может, станет ещё легче. Возможно, свершится чудо, и я вовсе отпущу ревность, избавлюсь от груза навалившихся за последнее время событий. Горело бы оно всё ярким пламенем, испарилось, исчезло! Всё это весьма сомнительно, понимаю, но сейчас мне наплевать. Хочется просто раствориться в песне, негромко льющейся из динамика. Проектор звёздного неба всё ещё работает — мы оставили его включённым, готовясь ко сну, — и его пёстрое свечение кружит мне голову, вот и славно. У меня есть немного времени для безрассудства. Ты взял меня, ты отнял мой покой, поёт Лора. Ты взял меня, взял надо мной контроль... О, прошу, кто-нибудь верните мне этот контроль. Но только не сегодня. Только не сейчас.