Иллюзия греха

Рамку с фотографией я оставила на прикроватной тумбе в своей новой спальне. Как и несколько найденных в комнате Сэми мелочей, с которыми ни за что не смогла бы расстаться: целая стопка его любимых книг из жанра научной фантастики, ворох старых и заношенных футболок с придурковатыми рисунками — обычно я была не против покупки одинаковой одежды, но такие носить отказывалась, — и один из двух коллекционных медведей. Второй наверняка пылится в моей детской, но через порог той двери я ещё не переступала. Остаток вечера, прежде чем вновь окунуться в неспокойный сон, прерывающийся кошмаром, я провела с папой за просмотром телевизора. Кому-то может показаться такое времяпровождение бесполезным и отупляющим, но, если бы мне было не плевать на чужое мнение в этом вопросе, я бы поспорила. Впрочем, казалось, что и папа, и я лишь делали вид, что заинтересованы в помехах на экране. Он о чём-то чересчур сосредоточенно думал — несколько раз мне приходилось одёргивать его за фланелевую ткань домашней рубашки, если молчание в ответ на заданный о фильме вопрос начинало затягиваться. Когда в очередной раз я уточнила, правда ли он хочет торчать на диване в гостиной, а не быть в другом месте и заниматься чем-то более интересным, он отказался, так что пришлось перестать наседать. При попытке приготовить ужин выяснилось, что холодильник в этом доме имеет свойство довольно быстро опустошаться — как и любой другой, наверное: в Нью Йорке мне удавалось перекусывать на работе чем-то, вроде простецких сэндвичей или купленных в фургончике на пересечении улиц сырных тако; а в квартире… основной секцией холодильника пользовался по большей части Маль. У него, как мне стало известно только после полугода совместного проживания — ведь ранее я попросту игнорировала всю кухонную бытовую технику, кроме микроволновки и морозильной камеры, где хранились мои запасы полуфабрикатов, — был пунктик на приготовлении и потреблении свежей растительной пищи. В те периоды, когда Маль не отсутствовал в городе, он каждые три-четыре дня приходил домой с несколькими пакетами овощей и зелени, купленными на местном рынке; однажды ему даже удалось затащить туда меня.

Последнее, чем хотелось заняться в субботнее утро, — это отправляться за продуктами на фермерский рынок. Мой организм привык к тому типу еды, которая не содержит в себе ни одного процента заявленных на упаковке витаминов и готовится за пятнадцать минут. Максимум. — Значит, ты из тех, кто вычитывает в многострочных составах упоминание пальмового масла и канцерогенных добавок? Лавируя между рассредоточенными по всей ширине тротуара группами людей, мы шли по Бродвею в сторону Юнион сквер. Одно из тех немногочисленных мест, которое в Нью Йорке могло напомнить Орегон количеством зелёной растительности; и всё равно этого было недостаточно: листва деревьев и кустов инородно смотрелась среди каменных небоскрёбов и асфальтовой кладки. Издалека я увидела сгруппированные по двум сторонам площади палатки, и снующих в промежутках между ними людей. Маль объяснил, что рынок работает лишь несколько дней в неделю, поэтому удивления пропущенному мной действу не было; вероятно, я его не столько пропускала, сколько видела вскользь, не акцентируя внимания. Знаю, есть люди интересующиеся, жаждущие нового, но вот я не такая — теперь не такая, — тем более, что покупка и поиск в мегаполисе здоровой пищи явно находилась на самой последней странице списка моих приоритетов. Если бы такой список существовал. — Это не так, — Маль вышагивал рядом, изредка бросая на мельтешащую под его ногами меня привычно отсутствующий взгляд. — Я просто не покупаю и тем более не ем то, что требует упаковки. Я слегка задрала бровь, но промолчала и не стала задавать лишних вопросов. Мы уже подходили к правому ряду торговых шатров — точнее, подходил Маль, преследуемый наступающей ему на пятки скучающей соседкой, то есть мной. Он двигался по заранее протоптанному маршруту: выискивал глазами с высоты своего роста нужный ассортимент у уже проверенных продавцов, набирал необходимое в пакеты. Ничего не говоря и не объясняя, бродил среди людей, таская в руках бумажные пакеты с покупками и мою ладонь, чтобы ненароком не потерять в толпе. Моё согласие прийти сюда сегодня объяснялось лишь тем, что других планов, кроме сна, у меня не было. Мы хоть и завязали дружеские отношения с Малем после неловкого разговора — неловкой истерики, — в ходе которой океаны прежде не пролитых мною слёз впитались в светло-серую хлопковую ткань его футболки, но эта дружба… Наверное, это мои самые близкие отношения с кем бы то ни было за последние восемь лет; и я точно не хотела быть той, кто разрежет острым лезвием привычной жажды одиночества эту тонкую нить, соединившую нас. Маль — не самый разговорчивый и общительный человек, не самый словоохотливый собеседник, но именно этим он так напоминает мне меня, и именно это мне в нём нравится. Ему чуть больше тридцати, высокий, мускулистый и при этом не перекаченный, у него короткая стрижка густых чёрных волос с небольшим удлинением на макушке и чёлке; он предпочитает натуральные ткани в одежде и выращенные на полях продукты тому, что представлено на витринах привычных супермаркетов и торговых центров; он почти шарахается от звонка телефона и никогда не включает телевизор, занимающий большую часть разделяющей зону кухни и гостиной стены; я ни разу за полгода не видела его ни с чем в руках, кроме одной книги, взятой явно не с общей полки в квартире. И меня. Это. Устраивает. Помню, что при знакомстве в лёгкое недоумение меня привёл его взгляд: как я и сказала, отсутствующий, пустой; думаю, если бы я смотрела на себя в зеркало, то в отражении обнаружила бы аналогичный собственный. Ступор был связан лишь с тем, что прежде меня окружали люди — на работе, потому что кроме издательства я нигде не бываю, — блеск в глазах которых кричал о существовании невидимых и неизвестных мне причинах для радости и счастья, а не выдавал своим отсутствием стремление обернуться в бесконечные нити терзающих плоть мыслей. Эти люди — некоторые — любят свою работу; большее их количество с приятным трепетом ждут завершения рабочего дня потому, что хоть им нравится их работа, после неё начинается настоящая жизнь: с походами в кино и рестораны, с прогулками с собакой и ежевечерней порцией шоколадного мороженого с миндальными хлопьями и ореховым топингом; с поцелуями от любимого человека перед сном и раздражающе-милого сопения, доносящегося с соседней подушки через несколько минут после того, как их тела разъединятся. И в преддверие таких моментов огонь в глазах окружающих разгорается всё ярче, даже всего лишь от короткого нахождения с ними в лифте, спускающегося с шестого этажа офисного здания, температура моего тела повышается. И мне нравится радоваться за них, ожидающих и предвкушающих, опаздывающих, но спешащих; нравится думать об их радостях, недоступных мне по собственному выбору, по пути в пустую квартиру, где меня ждут голые стены спальни, выкрашенные в блёклое одиночество. И это меня тоже устраивает. Но иногда, когда я возвращаюсь в эту сборную коробку, оборудованную для жизни, и через тонкие панели межкомнатных стен доносятся редкие шаги или шорох, мои губы растягивает маленькая улыбка. Я отпираю дверь своим комплектом ключей, держа в сгибе левой руки пакет с провизией, пока Маль терпеливо, ровно, молча стоит за спиной; пакеты встают на небольшой кухонный остров, ожидая распаковки. — Пообедаем вместе, — мой сосед явно не спрашивает, а ставит перед фактом. Мыча что-то согласное, отправляюсь в прилегающую к моей спальне ванную комнату, желая вымыть руки и лицо, потому как после прогулки по улице привыкла делать именно это. Быстро переодеваюсь в домашний трикотажный комплект одежды, не планируя сегодня носить нечто более сковывающее движения, и выхожу в зону кухни, натягивая на ладони рукава после того, как засунула всю массу длинных волос за ворот кофты. Маль уже двигается между кухонными тумбами, держа в больших ладонях импровизированную высотку из стеклянных контейнеров: в них он оставляет заготовки для приготовления приёмов пищи; достаёт из навесного шкафа над мойкой прибор, помогающий избавиться от лишней влаги после промывания овощей и зелени, выхватывает с металлической подставки разделочную доску и нож. Я немного медлю перед тем, как узнаю, нужна ли моя помощь — Маль внимательно смотрит на меня, но пару раз дёргает подбородком влево и вправо, так что мне остаётся занять барный стул и наблюдать за готовкой. — Ты отказался от мяса по этическим соображениям? — спрашивая, тянусь за стаканом с водой, поставленным на край стойки. — Я не отказывался. Хмурюсь, ожидая пояснений, но когда Маль их давал? Он продолжает орудовать острым ножом, отделяя часть за частью от пучка зелени; его движения методичны и точны — они заставляют глаза не моргать, а заворожённо следить за каждым дёрганьем сухожилий на тыльной стороне ладони, ритмично опускающейся с зажатым ножом на доску, проходя сквозь стебли и листья. Он нарезает огурцы, сельдерей, крупнолистную зелень. — Меня учили тому, что вкушать мясо возможно лишь в случае, если ты поймал и разделал его сам, — его голос разбавляет хрустящие постукивания, дополняя звуки в кухне. — Мы едим оленину и дичь. Не отказываемся от выловленной в реке рыбы. Большой город не даёт такой возможности, понимаешь? — «Мы»? Он вздрагивает, хмуря чёрные брови, и отрезает от стебля пучок укропа чуть длиннее, чем остальные — выровненные словно по линейке. Теперь он смотрит на отсечённую зелень, расплывшуюся по широкому лезвию так, будто она надругалась над его представлениями о прекрасном и нарушила весь чёртов порядок. — Моя семья. И это, — пальцем проводит по доске, вычленяя испорченные его отвлечённостью зонтики, избирательно перекладывает их на бумажную салфетку, — то немногое, что я перенял и от чего не собираюсь отказываться. Отправляя нож и доску в мойку, он закатывает рукава рубашки и хватает половинку лимона, вознося над миской с приготовленными ингредиентами для салата — сжимает её рукой, перекатывая и проворачивая, заставляя стекать в ёмкость не только сок, но и небольшое количество размахрившейся мякоти. Его руки напрягаются, выдавливая жизнь из этого лимона: мышцы предплечий бугрятся, двигаются, заставляя меня подумать: знает ли он, что в одном из шкафов есть приспособление для отжима? Но я не против, если он просто отказывается от неё, предпочитая делать всё руками. Он достаёт из шкафа узкую стеклянную бутылку с четырьмя гранями, откручивает жестяную крышку и сбрызгивает находящейся там плотной золотистой жидкостью салат. — Я знаю, что ты не привыкла есть такое, но… — выкладывая на тарелку приготовленное, обращается ко мне: — буду рад, если обратишься в мою веру.

Нам срочно необходимо было добраться до супермаркета в центре города, чтобы иметь возможность приготовить ужин из нормальной — или почти нормальной — еды. Мы с папой оба неприхотливы по части потребляемой пищи, но ему, вроде как, стоило бы обращать на это больше внимания сейчас: дело не столько в возрасте, сколько в уязвимости организма после ранения. Да и у меня возникла потребность… заботиться что ли. Поэтому на следующий же день, когда оставшиеся яйца и бекон были приготовлены на завтрак, я приготовилась выйти из дома. — А где твой пикап? — Я отвёз его в мастерскую ещё до всего, — кивает на свою руку. — Думаю, парни могли бы пригнать его сами, но им сейчас не до этого. — Какие парни? — в недоумении оборачиваюсь через плечо, надевая ботинки. — Познакомитесь там, если будет лишняя пара минут, — папа опирается на комод, ожидая моего ухода. — Возьми деньги, чтобы заплатить. Я встаю, подтягивая джинсы выше к талии, хватаю с вешалки пальто, надеваю, и заправляю волосы за ворот лонгслива. Очередная привычка, прилипшая ко мне после их окрашивания: либо убирать назад резинкой, либо прятать под одежду — мне не нравится видеть этот ублюдский обесцвеченный оттенок, даже если он болтается перед глазами небольшими прядями. — Тогда сразу оттуда поеду в магазин, — шарю по карманам, убеждаясь, что там есть нераспечатанная пачка и одна из зажигалок, купленных в магазинчике у заправки. — А ты пока можешь позвонить Мисселине и позвать её, да? Мы — я — решили пригласить гостью, чтобы поблагодарить её за то, что ухаживает за отцом; по большей части я решилась на этот шаг потому, что Мисселина — действительно тот человек, с которым мне бы хотелось поболтать в этом городе. А ещё у неё навряд ли есть компания, если только за прошедшие годы она не обзавелась семьёй. В чём я сильно сомневаюсь, даже если этот факт меня немного расстраивает. — Я могу справиться с поездкой в магазин, Вики, — бурчит под нос, доставая из нагрудного кармана рубашки свой телефон. — Иди уже. Не спорю с ним — подхожу и целую в щетинистую щёку перед тем, как выйти за дверь. Впервые за два дня я покидаю двор нашего дома, начинаю вливаться в жизнь города, в котором когда-то жила. Прохожу мимо соседских домов и уже не чувствую того гнёта, который давил на плечи по приезде. Сегодня отличная по местным меркам погода: отсутствие дождя уже само по себе радует, но сквозь привычно хмурые осенние тучи на небе проглядывают маленькие солнечные лучи; они теряются в пушистых золотящихся кронах, отскакивают от хромированных дорожных знаков. Мастерская «Будка» находится на северо-западе города, совсем недалеко от пристани, куда мы с… Сэми иногда сбегали гулять. Для середины буднего дня в сравнении с Нью Йорком здесь невероятно тихо: едва ли наберётся двадцать человек в пределах видимости, машины проезжают редко. Несмотря на это, мне даже удалось увидеть несколько отдалённо знакомых лиц и неловко кивнуть, чтобы вроде-как-поздороваться. Это особенность жизни в маленьком городе, от которой в первое время после переезда мне пришлось отвыкать; наверное, если бы мы пошли вместе с папой, то прерываться на разговоры и приветствия пришлось бы куда чаще. Гараж-мастерская находится в небольшом отдалении от основной дороги, но о приближении к месту назначения несложно было узнать: складывалось впечатление, что я нахожусь рядом с каким-то байкерским баром — музыка из открытых дверей доносилась на той громкости, из-за которой обычно жители ближайших домов могли бы сообщить в полицию. Я подхожу к одноэтажному зданию с неприглядной облицовкой и небольшой пристройкой, больше похожей на офис, чтобы выловить взглядом кого-то из работников этого места, но по всей видимости люди здесь не боятся ничего — в том числе и оставлять открытыми двери, даже если при этом в помещении никого нет. Попадающий с улицы свет дал возможность осмотреться: в гараже стоят две машины —ни одна из них не была папиной; наверняка я бы смогла найти её на стоянке слева, но на воротах висел огромный, тяжёлый замок с цепью; я решаю, что мне стоит постучаться в закрытые двери подсобного помещения — офиса, — вход в который находился на улице. Делаю пару шагов назад спиной, а когда разворачиваюсь, то натыкаюсь на человека, чьё приближение не заметила от слова «совсем». От неожиданного появления кого-то в моём личном пространстве тело привычно застывает, а горло перехватывает от желания закричать; ноги путаются, и я почти готовлюсь к падению, но меня придерживают. Всё происходит молча, под играющий в гараже рёв музыки, и наверняка слишком нелепо и странно, но, удержавшись в вертикальном положении, я больше не жду: — Привет, я… М-м, — стоя лицом к загораживаемому широкой спиной проходу, я пыталась прищуриться, чтобы увидеть черты этого человека. — Пришла за машиной. Промаргиваясь, ожидаю ответа, но ощущаю лишь то, как левую руку, над локтем стискивают сильно и тянут, отчего приходится быстро и без вопросов перебирать ногами в направлении к выходу. Мы оказываемся на улице, и я вижу, кому принадлежит удерживающая меня рука — мужчина со светлыми, длинными — чуть ниже плеч — волосами в рабочем синем комбинезоне, завязанном рукавами на талии; когда-то белая майка измазана жирными серо-чёрными подтёками и пятнами; оголённые крепкие руки в хаотично расположенных чернильных рисунках, но и те не скрывают выпирающие над поверхностью кожи светлые полосы, будто плохо зажившие, с нарывами шрамы. Отвлекаюсь от пристального разглядывания, когда грубовато встряхиваюсь от движений его руки. — Я могу идти сама, — кладу ладонь на его, пытаясь сдвинуть и освободиться. От контакта он слегка вздрагивает и тут же разжимает мою руку; я останавливаюсь, прямо перед входом в бюро, стряхивая с пальтовой ткани грязь непонятного происхождения, и едва не подпрыгиваю, когда дверь лязгает от силы ударов, наносимых этим странным парнем. Он ни слова не сказал, пока мы тут гарцевали; краем глаза отмечаю, как его лицо прячется под каскадом светлых лохм, но будто прочитав мои раздумья о том, делается ли это намеренно, он поворачивается ко мне, пронзая светло-голубым — почти прозрачным — взглядом. Лицо на грани неухоженного — растительность закрывает губы и подбородок, — хоть и заметно, что возраст едва ли превышает лет тридцать. Нахмуренные у переносицы брови складывают кожу в морщины и делают из него более неприветливого человека, чем он наверняка может казаться. Он открывает дверь, так и не дожидаясь ответа с той стороны, и, глядя на меня, кивает в сторону помещения. Я вхожу внутрь и слегка удивляюсь тому, насколько здесь уютно, несмотря на отталкивающие детали: у рабочего стола со старым монитором стоят два кресла, еле дышащих сквозь обилие дыр на обтяжке; столешница завалена горой бумаг и на ней видно больше грязных кружек, чем необходимо одному человеку даже за полную рабочую неделю. Под запылившимся окном у левой стены стоит софа с грязной, прожжённой сигаретами обивкой; на низком столике перед ней навалены открытые картонные коробки с торчащими металлическими приблудами — видимо, деталями для машинных двигателей или чем-то ещё; на противоположной входу стене прибито нечто вроде флага со странной эмблемой в виде черепа с надетым на нём шлемом, украшенным крыльями; на развевающейся ленте над рисунком выцветшая надпись «Грешники», а на аналогичной снизу «Орегон». Под стягом висят несколько деревянных рамок с чёрно-белыми фотографиями — лиц от входа не разглядеть, а я не горю желанием бродить по незнакомому пустому помещению. Решаю присесть на одно из кресел перед рабочим столом — размещаясь в просиженной мебели, замечаю висящий на офисном стуле по ту сторону от столешницы кожаный жилет с огромным количеством нашивок: на ромбе слева от ворота выверен один процент; справа от ворота на той же высоте три линии сверху вниз с надписями «Грешники», «Президент», «Орегон». Я так сосредоточенно пялюсь на эту вещь, что не замечаю звучащих шагов, поэтому раздавшийся почти над ухом прокуренный, хриплый и рычащий голос заставляет сердце забиться в несколько раз быстрее: — Рассматриваешь экспонат? Тут же перевожу взгляд влево на мужчину — он чуть старше моего папы, примерно того же роста, но гораздо более крепкого телосложения; на нём потёртые плотные джинсы и грязно-серого цвета рубашка в клетку. На костяшках пальцев выбиты расплывчатые рисунки, а нижняя часть лица покрыта густой бородой в цвет седых волос. — М-м-м, да? — экспонат? — Интересная вещь. — Интересная? — он улыбается, присаживаясь на кресло и закрывая мне обзор. — Многие бы не согласились с таким описанием. Я пожимаю плечами и слегка улыбаюсь. — Были времена, когда носящие такие жилеты внушали страх в жителей штата, Вики. — Папа уже позвонил, да? — догадываюсь я, когда он называет моё имя. Мужчина хохочет, складывая руки на животе и откидываясь на спинку стула. Чем дольше я на него смотрю, тем больше убеждаюсь в том, что вижу этого человека не впервые. Мало чьи лица въелись в мою память — если это не те, кого я видела ежедневно или часто, — но он точно кажется знакомым. — Твой отец переживает за тебя, девочка, поэтому да, позвонил. — Тогда не могли бы Вы… Я всё ещё не знаю Вашего имени, это как-то нечестно. Скрытые бородой губы растягиваются в улыбке, когда он протягивает свою руку через стол: — Сэм Кристи. Я принимаю его ладонь, отмечая грубость и сухость кожи. — Мне бы хотелось забрать машину, не хочу отсутствовать дома долго. — Конечно, — Сэм открывает ящик справа от себя, достаёт оттуда связку дребезжащих ключей и встаёт со стула. — Идём. Мы покидаем офис и отправляемся к воротам, ограждающим своеобразную парковку. — Здесь мы держим машины и байки, чьи владельцы не сразу готовы их забрать, — объясняет мне Сэм, пока мы шли по территории. Я тем временем достаю сигарету из пачки в кармане, понимая, что курить в машине — точно плохая идея, и в городе на это не будет времени. — Папа просил оплатить ремонт, — выдыхаю с дымом. — Наверное, стоило это сделать в офисе? — Твой отец, Вики, это… — он мотает головой, приближаясь к машине, которую я с трудом смогла узнать. — Передай ему, чтобы не нёс ерунду. И напомни ему о барбекю на выходных. Приходите вместе. Барбекю — вовсе не редкость в пригородах и небольших городах, похожих на Асторию. Раньше мы всей семьёй посещали такие едва ли не каждое воскресенье, причём поводы могли быть самые разные: от чьего-то дня рождения до транслируемого футбольного матча. Я любила такие сборища потому, что во время их проведения мало кто обращал внимание на детей; мы могли делать всё что угодно: носиться по заднему двору хозяев дома, играть в прятки и догонялки, воровать с общего стола еду и сладости, относя их в домик на дереве или палатку, которую расставляли родители. Это было потрясающе до тех пор, пока мы с Сэми не отрубались, расплавленные усталостью от беготни. Чем старше становились, тем больше времени проводили среди взрослых, постоянно вклиниваясь в разговоры, и пытались вообразить себя частью группы всезнающих и понимающих: беспечные салки сменялись семью минутами в Раю, а иногда нас всем скопом отправляли за пределы праздника, разрешая наведаться на пристань или к старому музею. Сейчас я лишь отдалённо представляю себе такие мероприятия и сомневаюсь, что детям так свободно позволяют гулять… Надеюсь, чужие истории тоже способны учить. В любом случае, я киваю, делая очередную затяжку, и вспоминаю вопрос, который хотела задать чуть раньше: — Почему жилет должен был кого-то пугать, Сэм? Он на секунду замирает, будто вовсе не ожидал возобновления темы, осматривает меня с ног до головы, поджимая губы. Мне кажется, сожаление о том, что вообще решил об этом рассказать, накрывает его фигуру защитным куполом. — Сколько ты знаешь о мотоклубах? — Вряд ли больше, чем Вы, — я отхожу на несколько футов, увидев бак неподалёку. — Это как… Группа по интересам? — Если говорить о легальных, то ты права, — он суёт руки в карманы джинсов. — Но не все… Видела нашивку с одним процентом? — замечая мой кивок, продолжает: — На заре возникновения таких клубов, был один мудак в американской мотоциклетной ассоциации. В докладе для полиции и прессы он объявил, что большинство их членов — примерные граждане своей страны и принимают законы, и только один процент байкеров живёт вразрез со всеми существующими нормами. Это было в пятидесятых. Провокация не понравилась президентам крупных клубов, поэтому вместо отрицания они выбрали иную форму бунта. Так что скажу тебе, — через плечо он обернулся, чтобы посмотреть на меня, — за пределами Астории, если увидишь такую нашивку на куртке ублюдка, то беги подальше, ладно? — А здесь? — Здесь ты в безопасности, — слегка улыбнувшись, он открывает дверь машины. — Моя жилетка — история, но всё ещё имеет нужное влияние. Я слегка озадачиваюсь внезапностью советов, но всё же принимаю их. С трудом забравшись на водительское сиденье машины, я ругаюсь, решая прикупить из верхней одежды что-то более удобное. Сэм передаёт мне ключ: — Если что-то пойдёт не так, привези клетку обратно, Дино тебе поможет, — он указывает подбородком на гараж, откуда не так давно меня выволокли под руку. Понятия не имею, что он подразумевает под клеткой, но соглашаюсь, после чего дверь захлопывается с внешней стороны, посылая дрожь по салону. Заведя двигатель и включив обогрев, я осматриваюсь, отмечая чистоту и ухоженность авто. Выезжаю с парковки, преодолевая ворота, и сворачиваю к выезду, ведущему в центр города. Волнение от нахождения за рулём меня не тревожит несмотря на то, что я долгие годы не садилась за руль, но и скорость держится на низкой отметке, выдавая моё нежелание рисковать. Пикап едет мягко, так что я делаю вывод, что Дино — нагоняющий страх своей молчаливостью — видимо знает своё дело. Раньше двигатель этой машины рычал с такой силой, что почти заглушал не только разговоры внутри салона, но и любой шум с улицы. До магазина я добираюсь довольно быстро, ни разу не заглохнув на середине дороги — этот факт меня порадовал; закрыв дверь, я выхожу на парковке у одноэтажного здания и вхожу внутрь, прихватив в держателе у раздвижных дверей тележку. С полчаса побродив между полок и отделов, собираю неплохую продуктовую корзину со свежими и замороженными овощами, фруктами, несколькими упаковками готового слоёного теста, яйцами, молоком и сливками для кофе, тремя пачками бекона, сыром; у кассы я прихватываю по два шоколадных батончика всех видов, а ещё импульсивно в отделе с бытовой химией тянусь к упаковке с краской для волос. Насыщенно алого цвета. Блядь. Я её так и не донесла до тележки, но само желание меня потрясло довольно сильно. Стоя в очереди на кассе, я осматриваю присутствующих, отчаянно боясь и желая одновременно встретить кого-то знакомого; многие переговариваются между собой или с сотрудниками — кажется, вокруг существует отдельный мир, в котором для меня нет места. Выложив продукты на ленту, я застываю на месте, заметив за кассой женщину средних лет с ярко-рыжими волнистыми волосами, собранными в хвост; я бы так и стояла, выглядывая её, если бы не почувствовала, как мои собственные волосы подвергаются чьей-то игре — их тянут так сильно, будто это было соревнование. — Кристи! Пронзительный голос из-за спины и ещё большее дёрганье заставляют меня обернуться, держась за пострадавший и пока ещё не оторванный скальп. — Милая, ты меня с ума сведёшь, так нельзя! Господи, извините, пожалуйста. Я вытаскиваю волосы, чтобы снова убрать их, глядя на девушку чуть старше меня с малышкой на руках. Они обе черноволосые — у той, что старше, радужки глаз похожи на мои, только вряд ли такой оттенок можно создать линзами, стрижка чуть ниже плеч и… выделяющийся прикид — кожаные, обтягивающие бёдра брюки; футболка, завязанная на талии в узел, с принтом и накинутая на плечи короткая кожаная куртка; ребёнок при этом кажется украденным у семьи учителей из пригорода: её тонкие волосы завязаны светло-жёлтыми бантиками, количеством цветов на фиолетовом комбинезоне можно было бы наполнить кузов машины. Девушка не перестаёт извиняться, грозно глядя на хихикающую девочку в своих руках: — Чёрт возьми этого демона, — она усаживает Кристи на ленту, разделяя две кучи с нашими продуктами, прежде чем снова посмотреть на меня: — Если бы я не была в сознании те пятнадцать часов, что её рожала, то стала бы героиней одного из этих идиотских ток-шоу о перепутанных детях в роддоме, понимаешь? Я не понимала, но глупо улыбалась происходящему. — Вышла в магазин на двадцать минут, а торчу здесь уже полтора часа, — она треплет малышку по носу и улыбается ей, получая беззубый и слюнявый ответ. — Прости за волосы, — одарив меня извиняющимся взглядом, она легонько дёргает девочку за хвостик. — Она милая, — прочистив горло, отвечаю я. — И ничего страшного, меня тоже раздражает эта грива. — Если когда-нибудь заглянешь в «Цербер», налью тебе за счёт заведения, — она кидает с полки на ленту пачку жевательной резинки. — Меня зовут Ости, а эту хулиганку — Кристи. Ты здесь новенькая? — Не совсем, я… — Ос, какого хрена так долго? Вот сейчас мне очень хочется мимикрировать с полом или другими людьми в магазине, заставить повернуть время вспять и заткнуть свои мысли о знакомых лицах — вот только время как будто останавливается, а все вокруг только и делают, что смотрят в направлении голоса, раздавшегося у меня из-за спины, у входа. В ушах отчётливо звучит грохот его шагов, приближающихся к нам, чем приводит в смущение и немного ярости, а вот Ости с явным облегчением смотрит поверх моей головы. — Если бы ты пришёл раньше, я бы справилась быстрее, — она тут же хватает лепечущую девочку, явно восторгающуюся встречей, и передаёт её в руки подошедшего, пытаясь надеть на маленькое тело мини-версию собственной куртки. — Она уже тут успела шороху навести, чуть не оторвала кожу вместе с волосами у… Боже, ты называла мне своё имя или… — Блондинка с дерьмом в голове, — бормочу я вовсе не так тихо, как планировалось; сначала мне захотелось просто прихлопнуть губы рукой, а потом — с удвоенной силой, потому что присутствие ребёнка явно не помогает ситуации. — Вики, меня зовут Вики. Люцифер, стоящий рядом с Кристи в своих крепких руках, мне кажется, едва сдерживает смех. Я ещё раз осматриваю их двоих, придя к совершенно логичному выводу, и мгновенно… расстраиваюсь? Вау. С чего бы? Ости сосредотачивается на том, что переводит взгляд с меня на Люцифера и обратно, застёгивая куртку на дочери, прежде чем кидает: — Вы уже знакомы? — она расстроено стонет. — Ладно! Люц, отнеси этого дьяволёнка к Геральду, я вернусь через десять минут. — Очень быстро, Ости, — почти рычит Люцифер, оборачивается и выходит, что-то шепча ребёнку, кажущемуся в его компании довольно спокойным. — Я точно скоро сойду с ума, — объявляет моя новая знакомая, провожая их нежным и чуть смущённым взглядом. — Всё равно буду рада с тобой поболтать в баре. Понимая, что Ости торопится, я предлагаю ей своё место в очереди, после чего мы быстро принимаемся менять местами расположение продуктов на ленте. Возможно, мной была выбрана не та тактика, что поможет избежать общения, а лишь наоборот, потому что, расплачиваясь, она смотрит на меня снова и показывает пальцами: — Два. Имея в виду два напитка за счёт заведения. Произошедшее за последние десять минут было таким динамичным, что у меня из головы совсем вылетает то, что я заметила до знакомства с цепкими пальчиками Кристи; продвигаясь к кассе, мой взгляд вновь падает на сотрудницу магазина. Её я помню слишком хорошо, но изменения во внешности этой женщины кажутся невероятными. Прежде худая и измученная, она теперь являет собой жизнь: причёска будто выросла в объёме в пару раз; впалые щёки теперь румянятся от темпа работы; синяки под глазами едва ли просвечивают под кожей. — Миссис Макбрайд? — хрип моего голоса заставляет её поднять взгляд. — Добрый день, я… Я Вики, помните? — Конечно, помню, милая, — она совсем не удивляется, а расплывается в счастливой улыбке. — Рада видеть тебя. Ты изменилась, — лишь на секунду притормозив и разглядев меня лучше, она продолжает проносить товары через сканер. — Время идёт ужасно быстро! Мой Тейлор уже совсем взрослый мальчик, а будто только вчера учился ходить. — Я видела его в первый же вечер, когда зашла в магазин на станции, — сообщаю, укладывая товар на ощупь в пакеты. — Почти не узнала, и если бы не веснушки… Как Ади? Вот здесь она дёргается всем телом, и теперь заметно, что она пыталась избежать этой темы. Что происходит? Её глаза стали похожими на стеклянную гладь моря, движения заморозились, а рука потянулась к рёбрам под сердцем. — Он… Ади, он… Пятьдесят девять долларов и пятнадцать центов. Мои глаза расширяются от непонимания, но я всё же прикладываю карту к считывающему устройству и ввожу код. — Ладно, я… — подхватывая пакеты с прилавка, не отвожу взгляд от женщины, продолжая что-то бормотать: — Хорошего дня?.. Загрузив покупки в машину, я твёрдо настраиваюсь на получение некоторых ответов; и если потребуется для этого открыть несколько незаживших ран, то так и случится.