𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪
Я добираюсь до нашего дома на холме быстро, не принимая во внимание небольшой ступор, догнавший и опрокинувший меня под аккомпанемент заведённого двигателя автомобиля. С трудом маневрируя под тяжестью веса пакетов с покупками вхожу внутрь, радуясь тому, что их количество позволило занести всё в один подход — папа и так слишком напряжённо смотрел на меня, недовольно бормоча себе под нос о том, как ему надоела дурацкая повязка. Приглашение на ужин Мисселины было также несколько меркантильным с моей стороны: необходимо взять рекомендации по уходу, а также расспросить её о реабилитации. Я ничерта не знаю о подобных вещах и не имею возможности обратиться за помощью к более квалифицированному специалисту, чем школьная медсестра, поэтому собираюсь довольствоваться тем, что есть. Пока я разбираю пакеты, опирающиеся друг на друга на острове, в голову наперебой и без стука врывались всевозможные варианты о том, как начать разговор об Ади. Мы избегали погружения в прошлое с недавнего разговора в комнате Сэми — мне по-прежнему предстоит разобраться с теми коробками, что теперь загромождают выход с лестницы на второй этаж. Открытым для обсуждения остаётся вопрос с тем, под что папа планирует отдать эту спальню — ровно как и ту, что расположена напротив, — но мы двигаемся медленно; и, подозреваю, именно я остаюсь той, кто заставляет замедляться, не без труда сдирая с себя слой за слоем налипшую соль из океана сожалений и горечи, подводным обитателем которых стала за прошедшую вечность. Это всё требует времени, а жгучая резь в области сердца, накатывая ошеломляющими размерами волной, просит изредка притормозить, угрожая в случае неповиновения стать причиной если не смерти, то мучительной болезни. И именно этим я занимаюсь: даю себе паузу. Не знаю, сколько этого неуловимого эфира займёт, чтобы восстановиться полностью — честно говоря, я совсем не возлагаю надежд на чудесное исцеление, — но покидать Асторию без поставленных собственными руками точек… Это не может откладываться дольше и больше. Иногда нужно отрывать пластырь сразу, не задумываясь о жжении, что обязательно опалит окружающую рану кожу. — Я встретила в магазине миссис Макбрайд, пап, — разогнувшись, поднимаюсь от холодильника, закрывая дверцу. Он отрывает взгляд от газеты, лежащей на столешнице перед ним, и отставляет кружку с чаем, налитую совсем недавно — исходящий от неё пар струится плотным столбом, но тут же обретает прозрачность, растворяясь во внезапно ставшем тяжёлом воздухе. Изменение в мимике папы почти неуловимо, но мне оно столь же знакомо, как и путь от работы до квартиры, ежедневно преодоляемый мной известными, успевшими отпечататься в памяти маршрутами. Это взгляд и выражение лица полицейского — того, который задаст вам вопрос о местонахождении в четверг, захватывая промежуток с одиннадцати до двух часов дня; того, который сообщит о гибели родителей, возвращающихся с празднования двадцатилетней годовщины их свадьбы и попавших в аварию в нескольких милях от дома потому, что какой-то самоубийца летел на высокой скорости по встречной полосе. У тех, чей опыт работы меньше, оно выплавлено из пластика — ещё мнётся при виде чужих эмоций, сквозь него просвечивает неуверенность в предпринимаемых действиях: стоит ли прикоснуться, стоит ли сказать нечто, успокаивающее больше, чем пара никому не нужных дежурных фраз. У папы оно принимает стойкость, граничащую по твёрдости с камнем. В детстве мы с Сэми часто просили показать это лицо нам — однажды от мамы мы услышали об «облике копа», который она умоляла его не надевать, находясь дома, — это развлечение казалось забавным. Сейчас оно мне таковым не видится — ни тогда, когда я хочу завести разговор о старом друге, а папа прекрасно улавливает намёк. — Она выглядит отлично, — «если забыть об её кататонии при упоминании Ади», но эти слова я запиваю стаканом воды. — Такое случается, Вики, когда на женщину перестают давить обстоятельства. Мне не понадобилась прорва времени, чтобы понять, о чём идёт речь. Отец Ади был настоящим ублюдком, что знали, кажется, все в городе; но и его мать оставалась той, кто не спешил получить развод или хотя бы переехать в безопасное место — мало того, когда нам и Ади стукнуло по десять, Алисия родила ещё одного ребёнка. Милый Тайлер, работающий в магазине на заправке, — сейчас нетрудно понять, что он вырос иначе, чем его старший брат. Это было заметно по отсутствию тревожного тика, лёгкости улыбки, сияющим глазам. — Что заставило её уйти от… — я снова запиваю водой те ругательства, которые так хотят покинуть мой рот, — …него? — Она не ушла, — глубокий вдох, слишком громко отскочивший от стен, приносит лишь недосказанность. Мой взгляд рефлекторно упирается в основание тумбы под ногами. Называйте это предчувствием, но я изо всех сил пытаюсь не пожалеть о вопросе, что неконтролируемо слетает с моих губ. — Что с Ади?шесть лет назад
Винс знает: происходит что-то плохое. И пусть на его рабочем телефоне в кабинете полицейского участка нет определителя номера, это не мешает внутреннему чутью вибрировать всей силой на протяжении целого дня. Закатное солнце просвечивает сквозь открытые полосы жалюзи, опаляя горячими лучами его уставшее лицо; свежий весенний воздух придаёт движение высохшим листам растения, стоящего на подоконнике — Винс просил Сару — его секретаршу — избавиться от этой штуки в идиотском кашпо. Когда с неизвестного номера поступает звонок на личный телефон, он уже злится на всё подряд, ожидая удара в спину, спицы в глаз: — Уокер. Внимательно слушает несколько фраз, продиктованных нехарактерно равномерным, но знакомым голосом, прикрывает высохшие от долгого копания в документах глаза, выдыхает всего две фразы: — Оставайся там. Еду. Вызвав по рации одного из патрульных в том районе, садится в свою машину, закрывает глаза, набирает номер коронера, сообщает тому адрес, прокручивает в голове незабытый маршрут до известного ему дома. На протяжении многих лет — с тех пор, как его дети отправились учиться в первый класс младшей школы, и до тех, пока дочь не уехала в Нью-Йорк с матерью — он регулярно бывал на той подъездной дорожке: когда отвозил Ади Макбрайда домой после того, как тот весь день проводил у них; или с утра, когда Сэми уговаривал по пути в школу забросить и друга. Когда Вики жила в Астории последний год, его визиты к Макбрайдам сильно сократились в количестве; он знал, что парень тяжёло справляется с тем, что Сэми больше нет рядом; думал, тот попадёт в плохую компанию, ступит на кривую дорожку или свяжется с плохими людьми — Винс даже хотел поговорить с Ади по-мужски, готовился к этому неловкому, но такому необходимому моменту. Но пацан попросту пропал со всех радаров: никому не устраивал проблем, но и прилежным не стал — пропускал уроки в школе, довольно часто мог попасться на мелком воровстве. Сейчас — после выпуска — остался жить в Астории и часто находился в компании бывших членов мотоклуба. Винс не понимал Алисию Макбрайд — знает её со времен обучения, — та была хорошей девушкой: часто улыбалась, светилась издалека, у неё был громкий смех, и вся она сама была громкой, заметной; вот только мужа себе выбрала неподходящего. Нет, сначала всё было неплохо, а вот потом Джона уволили с местного рыбного завода, там и начались проблемы: алкоголь, наркотики и снова алкоголь, туманящие сознание и не оставляющие иного выбора, кроме как сменить лицо добропорядочного гражданина, внимательного мужа и отца на ипостась зверя. Только вот Алисия, вместо того, чтобы обезопасить себя и тогда ещё одного ребёнка, выбрала жизнь на пороховой бочке вблизи постоянно колыхающейся у серы спички. Разрушительный взрыв оставался лишь вопросом времени. Впервые он обратил внимание на это, когда Ади в очередной раз оказался в гостях у детей: мальчишка слишком медленно двигался, выходил из-за стола со съеденным ужином, придерживая левую руку, словно само её наличие доставляет неудобства — в тот вечер Винс отвёз Макбрайда в дом и довёл до самой двери, чтобы разведать обстановку: внутри была Алисия, но Джона он не увидел, и ему пришлось покинуть их, терзаясь догадками. Вики и Сэми он расспрашивать не хотел — сомневался, что они знают правду, если с их другом творится плохое. Его дети, как и любые другие, многое замечали, задавали тысячу и ещё одну тысячу вопросов, но он сомневался и в том, что Ади не соврёт. Такие дети не открываются даже самым близким, боясь последствий. Думать об эффекте бабочки сейчас контрпродуктивно. Он чертит взглядом линию параллельно разделительной полосе, перебирает вариации, вихрящиеся бурей. Размышляет-сопоставляет А сейчас он едет в этот дом в качестве начальника полиции — другой роли в этой ситуации не предвидится. И теперь разветвления финала пьесы пишутся один за другим, с каждым следующим предвещая всё более трагическую развязку. Его машина останавливается, цепляя шумный гравий дорожки, ведущей к небольшому одноэтажному дому. За столько лет не поменялось ничего: всё та же потрёпанная облицовка, криво выстриженный газон с проплешинами, слева от крыльца, под окнами есть небольшая грядка с посаженными цветами, по-прежнему несущая простую мысль: ещё не всё здесь вымерло. Отсутствие горящего света в открытой двери делает её входом в пещеру неизвестности, но шеф не сбавляет темпа шагов — движется ровно и чётко по прямой, запирая по пути самые страшные мысли. Он слышит мёртвую тишину и ничего больше — продвигаясь в этом вечно сужающемся тоннеле, жмурится, надеется, что пацан ждёт, как и обещал, — шагает до стены, сворачивает вправо, готовясь увидеть почти совсем привычное, но отнюдь не желанное. Он игнорирует сидящих в столовой двух человек — вместо этого останавливается в дверном проходе на кухню, почти нащупывая запах смерти — нет никакой затхлости и нагноения, но он может распознать. Тучное тело Джона Макбрайда распласталось по замызганному кафелю — головой к небольшому, зашторенному пожелтевшим от старости тюлем окну, у шеи Винс видит расплывшееся кровавое пятно; лезвие кухонного ножа, утопленного в жидкости, покрыто от основания до острого кончика бордовой влагой. Он не может назвать это неожиданностью. Бомба рванула, оставив на кухонных напольных тумбах алые подтёки. — В доме ещё кто-то есть? — слышит вопрос коллеги, что добрался раньше и теперь общается с единственным, кто может всё рассказать. — Только я и он. Мама с Тайлером вышли в магазин.𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪
Час спустя, когда в доме Макбрайдов уже какое-то время работает коронер и детектив, Винс сидит в комнате для допроса спиной к стеклу — напротив него мальчишка. Он выглядит здесь инородным пятном — заржавевшей статуей, — его нахождение здесь так, блядь, неправильно. Девятнадцать лет. А ему светят все двадцать пять за непреднамеренное убийство. Шеф сам не замечает, как его голову наполняют образы повзрослевшего сына. У Сэми с Вики одно лицо на двоих, но мальчишки тоже во многом сходились. Наверняка Сэми был бы чуть выше и более жилистым, чем обросший мускулатурой Ади, у него были бы острее углы челюсти, губы тоньше и выше лоб. Его разрывает от неотвратимости будущего, но он не может позволить себе молча выйти за дверь — или вообще не входить, — как поступал уже сотни раз. — Просто задайте вопрос, — голос Ади монотонный, ровный, но опытному полицейскому нет нужды сомневаться — тот переживает. — Этим займётся детектив, как только мы вызовем твоего адвоката, — пытается придать голосу не допускающейся на рабочем месте мягкости. — У тебя есть адвокат, Ади? В ответ получает вымученный оскал и полуприкрытые веки, лишь двигающимися под тонкой, бледной кожей глазными яблоками показывающие своё скольжение от одного угла стола к другому — они всё чаще возвращаются к пластиковому стакану с водой, расположенному ровно посередине. — Ты будешь находиться здесь, пока не появится общественный защитник. — Я могу отказаться? — В теории можешь, но как думаешь, кто тебе позволит? Ади молчит. — Преимущества маленького города в том, что слухи разлетаются быстро, Ади, — он складывает руки в замок на столе. — Твоя мать ни разу за все годы не подала заявление. Но люди знают о ситуации. Знают то, каким был Джон, знают если не обо всём, то исключая лишь мелкие детали. — Мне должно стать легче? — тот хмыкает, зарываясь дрожащими пальцами в растрёпанные и без того волосы. — Ты должен достать голову из задницы и вместе со своим адвокатом сделать так, чтобы ситуация была воспринята судьёй и присяжными как акт самозащиты, — Винс знает, что прямо сейчас мог бы лишиться должности, будь за стеклом кто-то из его недовольных начальником подчинённых. — Алисию уже оповестили. Он обводит взглядом синеющие на шее парнишки отпечатки пальцев, отмечает рассечённую до крови бровь и губу, вылавливает любую деталь, способную в перспективе повлиять на исход дела. Перебирает в памяти имена людей, которые готовы будут без лишних уговоров стать свидетелями со стороны защиты. Тот не шевелится — уже смирился? Разговоры вряд ли помогут, пока он застыл в отрицании и нежелании бороться. Мать твою, этот парень. — Какой номер мне набрать, Ади? Скрежет зубов обволакивает скудный набор мебели в этой комнате, отражается от низко свисающей лампы, отбивается о столешницу, кружит волнами в прозрачной водной глади. — Люцифера Кристи. Не знаю, как у меня хватило сил приготовить ужин. Прошло несколько часов, прежде чем руки перестали дрожать и смогли удерживать предметы, избавив меня от опасений лишиться пальца. Нарезала овощи на автомате, почти затерявшиеся в памяти движения воссоздавались интуитивно, рефлекторно. Запекала овощи в духовке, обжаривала мясо и даже смешивала какой-то соус. Я изо всех сил пытаюсь выгнать сейчас все мысли, потому что накручивать их как моток в своей голове — не самая лучшая идея. Тем более исправить прошлое не представляется возможным. Эта мысль молнией в чистом небе поражает сознание. Уже произошедшее не должно иметь такое влияние на настоящее. Блядь. Мы отодвинули кухонный стол от стены, чтобы выдвинуть дополнительную секцию, существование которой начисто стёрлось из памяти; я даже отыскала скатерть, чтобы накрыть ею поцарапанную. Посуда, использующаяся редко, была вовсе не в плохом состоянии, поэтому, порывшись в глубине шкафа, выставила три набора для ужина. Вся обстановка далеко от когда-то привычно комфортной и домашней, но пора начинать работать с тем, что имеется в наличии. У нас есть большой дом с активно использующимися теперь четырьмя — до моего приезда тремя — комнатами, включающие кухню, две спальни и гостиную. Здесь нет свежесрезанных цветов из магазинчика миссис Моррисон у пристани, здесь нет подставок под свечи, нет шума, сопровождающего активную жизнь большой семьи с непрекращающимися разговорами и громким смехом, но мы по-прежнему есть. Стук в дверь раздаётся ровно в шесть часов вечера, я открываю дверь, принимаю из рук Мисселины форму с ароматной выпечкой и даю ей войти в дом. — Это пирог с яблоками, — она отчего-то немного краснеет, стягивая с себя тот же жилет, который был на ней в прошлый визит сюда. — Спасибо, что пригласили и обеспечили повод снова заняться выпечкой. — Тебе спасибо, — мой голос по-прежнему звучит немного отрешённо и глухо даже для собственных ушей. — Я не лажу с таким. Мы сразу проходим в кухню, где видим папу, старательно раскладывающего овощи из противня по тарелкам. Я тут же прошу его занять своё место за столом, отбирая лопатку из рабочей руки. После того, как все тарелки оказались расставлены перед нами, мы принимаемся ужинать. Овощи получились вполне вкусными, а мясо не настолько сухим, как я ожидала — отсутствие практики в готовке слегка повысило уровень тревоги, но мне вовсе некогда было размышлять об этом. Разговор папы с Мисселиной проходит сквозь меня, мозг усваивает процентов двадцать всей информации, которой они делятся между собой, вылавливая из всего лишь отдалённо знакомые имена. Несколько раз даже втискиваюсь с уточняющими вопросами, пытаясь понять, тех ли людей я представляю. Это странно и сложно — настолько, что ломает голову. — …племянник здорово разбирается в машинах, — пробормотала Мисселина. — Мне нужно тоже заехать туда и попросить Дино поменять масло. Моя голова вскидывается сама собой, словно уловив наконец имя из настоящего, но кроме этого я серьёзно поражаюсь информации о наличии у Мисселины кого-то из родственников здесь, в Астории. Но произносить это вслух не собираюсь, стараясь не увести разговор туда, куда, как мне кажется, ей совсем не захочется уйти. Сомневаюсь, что ей горит рассказывать о своей семье сейчас. Тем более что, возможно, папа всё знает. — Я сегодня встретила его, когда забирала пикап, — веду по тарелке вилкой с насаженным на неё кусочком брокколи, собирая соус. — Он… интересный. Мисселина выглядит так, словно изо всех сил пытается не рассмеяться. — Можешь не осторожничать в высказываниях, милая, — тихо произносит она. — Дино — странный парень, но он не опасен. Я не могу в данный момент согласиться со вторым, поскольку понятия не имею, несёт ли он в себе упомянутую опасность, но точно верю в первое описание. Странный — мягко сказано. Я бы не хотела с ним столкнуться на неосвещённой улице. Мисселина, вопреки моему убеждению о желании сохранить в тайне историю своей семьи, продолжает: — Он жил здесь с рождения вместе с родителями. Его отец — мой брат, Фенцио. Когда-то давно он трудился в местной церкви, а потом они с женой отчего-то решили переехать куда-то в Вашингтон, — она пожимает плечами, — до сих пор не знаю, откуда взялось это желание. Фенцио всегда нравилась Астория, он действительно любил этот город. А потом всё переменилось в один миг. Мы были довольно близки, но он закрылся окончательно, — её глаза приобретают застеленную горькими воспоминаниями отчуждённость. — Меня даже ни разу не позвали в гости, я понятия не имела, как и где точно они обосновались. А Дино вернулся сюда сам, как только ему исполнилось восемнадцать. И он не был тем открытым мальчиком, которым я его видела в последний раз. Хорошо, что Сэм взял его под крыло, я бы… М-м, не справилась с ним в одиночку. — Сэм Кристи, как его босс из гаража? — я пытаюсь плавно перевести тему, потому что вовсе не знаю приёмов, чтобы выдернуть человека из состояния печали, накрывшей нашу гостью. — Я забыла передать, пап, что он напомнил о барбекю в эти выходные. — Он был на месте? — папа хмурит брови. — Дино, вроде как, приволок меня в его офис, — я закидываю в рот последний кусочек картофеля. — Надеюсь, он не напугал тебя своей неразговорчивостью, — мягко произносит Мисси. — Я забыла, когда в последний раз слышала его голос. — То есть он… Просто не любит говорить? — честно говоря, мне показалось, что это похоже на немоту, но ведь я точно так же отказывалась произносить и звук, когда оказалась дома без Сэми. — Когда-то он был болтливым мальчишкой, Вики, — папа вклинивается в беседу, замечая, как Мисселина немного утонула в своих мыслях. — Я давно знаю этого парня. И он хороший человек. — Тогда почему его не помню я? — этот вопрос волнует меня в данный момент больше всего, потому что я точно так же не помню Сэма Кристи, да и Люцифера, если уж на то пошло. — Мы попросту не пересекались с некоторыми людьми, дочь, — он отодвигает пустую посуду от себя вглубь стола. — Мне показалось, что Сэм довольно хорошо с тобой знаком, — возражаю я. — Если только ты не наладил отношения с президентом мотоклуба в последние годы. Папа прокашливается, удивлённо глядя в мою сторону, но его глаза мягко двигаются от меня к Мисселине. — Поговорим об этом позже, Вики. Я встаю из-за стола, чтобы нарезать принесённый яблочный пирог и вскипятить воду для чая. Они снова заводят разговор на отвлечённую тему, а мои мысли откладываются до момента отхода ко сну — сейчас так будет куда легче. Мы переговариваемся ещё некоторое время, и я не могу не заметить, как предположительно триггерные темы технично обходятся стороной. И сейчас не совсем понятно, легче мне от этого или нет. Возможно, если бы упоминание Сэми стало более частым, то прогресс был бы куда стремительнее. — Мне, пожалуй, пора идти, — Мисси встаёт со стула, прихватывая опустевшую посуду, чтобы отнести её к мойке. Мы с папой прощаемся с ней у двери. В ходе болтовни выяснилось, что папу через пару дней ждёт осмотр у врача в местной больнице, где мы и сможем обсудить дальнейшие действия. Я, быстро выкурив одну сигарету на крыльце, ненадолго возвращаюсь в комнату, чтобы переодеться в домашнюю одежду, после чего привычно занимаю место на правой стороне дивана, в то время как папа усаживается на левой. Он не включает телевизор — вместо этого разворачивается ко мне лицом. — Барбекю устраивается просто так? — говорю первая. — Или день рождения кого-то, кого я не знаю? — Ади возвращается в пятницу. Они организуют праздник. Отсутствие реакции застывает глубоко внутри, раздвигая рёбра неощущаемой наполненностью. Осознание прочно впивается в синапсы, проникая внутрь, двигаясь и расширяя сосуды. Наш с Сэми — когда-то мой — лучший друг на днях выйдет из окружной тюрьмы Орегона по условно-досрочному освобождению после отсиженных шести лет за совершённое убийство. Это не шокирует так, как должно. Совершенно не пугает так, как могло бы. Мне отчаянно хочется думать, что наша встреча — а она обязательно случится, потому что я ни за что не пропущу праздник — станет приятным сюрпризом. Возможно, мы бы даже увиделись раньше — будет странным приходить на рабочее место Тайлера в надежде, что Ади зайдёт туда по приезде? Кто вообще его заберёт оттуда? От Салема, где расположено пенитенциарное заведение, до Астории около двух с половиной часов езды на машине. Наверное, родственники или друзья лучше всего справились бы с этим, мне кажется дикой мысль, что ему придётся садиться в рейсовый автобус, хотя в таком случае он увидел бы Тайлера сразу. Интересно, знает ли папа, часто ли Алисия навещала сына в тюрьме? Как только я прокрутила этот вопрос в голове, узким и вытянутым шрифтом с кровавыми подтёками всплыл новый: а навещала ли? Я могу объяснить себе её заторможенную и несколько скупую реакцию на упоминание мной Ади: сожаление, вина, горечь; но вдруг она испытывает противоположные чувства? Злость и обиду за то, что её дорогой Джон мёртв. Почему она столько лет оставалась с ним, игнорируя его агрессивный настрой к детям? Почему позволяла хватать Ади за руку, пока тот не завоет от боли? Я помню, как однажды нам с Сэми пришлось его тащить за здоровую руку и подталкивать в спину до кабинета Мисселины. Теперь сомневаюсь, что она верила дурацким отговоркам вроде падения с лестницы или дерева; а знал ли папа? Почему никто ничего не предпринимал? Господи. — Он жил в их старом доме до того как?.. — как только эти слова покидают рот, я тут же мотаю головой: — Нет, он бы там не остался. Почему он не поступил в колледж после окончания школы? А он вообще окончил её? — Представляешь себе Ади студентом? — его бровь приподнимается. — У него здесь было поле для любой деятельности, он жил в компаунде… В клубном доме. — Он стал сбегать иногда после того, как Сэми не стало, — зачем-то констатирую факт, прекрасно известный папе. — Я спрашивала, он никогда не отвечал… — Скажем, у него было не много способов справиться с потерей. Но Ади всегда отличался немного вспыльчивым нравом, а в таком случае нужно уметь держать чувства в узде. Его взяли под опеку, если можно так сказать, — резюмирует папа. — Ты вряд ли помнишь, но на северо-западе города есть полуофисное здание, в подвале которого расположен тренажёрный зал. И там также существует дополнительное помещение с тренировочным залом, где проходят занятия по боксу и… Ади часто там ошивался, как-то его там оставили и оплату не требовали. — Ла-а-дно, — я хмурюсь, пытаясь сложить отражённую в пазлах информацию в полную картину. — А Грешники при чём? Он стал проводить время с ними? — я почти выдыхаю от облегчения, надеясь, что он находился в нормальной компании. — Сэм Кристи — не самый законопослушный гражданин, мышка, — начинает он, смотря на меня в упор. — И ты попросту раньше не увидела бы меня в его окружении, отношения действительно наладились только в последнее десятилетие. — Это как-то связано с его клубом? Он тяжело вздыхает, перебирая пальцами с узловатыми костяшками по мягкому пледу. — Как много он тебе успел рассказать? — Да почти ничего, — успокаиваю я. — Упомянул что-то об одном проценте на нашивке… У него висел кожаный жилет на кресле, а я успела немного рассмотреть. Сказал, что этот экспонат раньше внушал страх. — Господи, — папа ещё раз набирает воздух в лёгкие, после чего начинает говорить: — И не соврал ведь, — недолгое раздумье отражается в его зрачках, прежде чем он решает продолжить без моего вмешательства: — Такие, как они, — байкеры — сложные люди. Грешники — локальный клуб, у них нет чартеров, — я хмурюсь, но он тут же объясняет: — отделений в других городах и штатах, то есть они не подчиняются никому — сами принимают решения. В «своих» местах они, чаще всего, не мусорят. Не привлекают внимания, стараются отказываться от незаконной деятельности. Такое у них не принято. Легче уехать за пределы хотя бы округа и уже там заняться привычными делами. Я был ещё детективом, когда впервые столкнулся с проблемами Грешников. Это время выпало едва ли не на расцвет клуба, что несло большие неприятности, — он усмехается. — И ведь их клуб очень немногочислен, к более крупным бандам внимания куда больше и со стороны жителей, и уж тем более со стороны полиции. — То есть вы не ладили? — Ты, наверное, не совсем понимаешь, Вики, — он проводит рукой по лицу, стирая заметную усталость, появляющуюся у родителя, разжёвывающего для ребёнка не усваиваемый материал. — Если кого-то не садят в тюрьму за распространение или перевозку наркотиков, это не значит, что преступление не было совершено. Если их отпускают под залог в деле о вымогательствах, а в суде оправдывают, то это ни о чём не говорит. Аналогичная ситуация и с более серьёзными нарушениями. Нанесение телесных повреждений, убийства первой степени с отягчающими обстоятельствами. По телу проходится крупная дрожь, потому что Ади… — Тогда почему они не вытащили его? — не сдерживаясь, выпаливаю главный вопрос. — У такой банды наверняка должен быть свой адвокат, разве не так? — Здесь абсолютно другая история, — возражает он. — Ади не был членом клуба, это во-первых. Во-вторых, никто бы просто так не оправдал убийство, тем более настолько не похожее на самозащиту. И я не сказал, что они никогда не отвечали за свои действия. Невозможно всегда обходить закон. Они всегда ошибаются, хоть и не так часто. В-третьих, на тот момент к ним давно не было претензий, и През не стал бы рисковать снова мелькать в сводках и допускать упоминания в прессе. — Сэм сказал, что клуб уже давно не такой, — мне отчаянно хочется развернуться и лечь на диван, закинув ноги на спинку. — Это не значит, что они все белые и пушистые, — хмыкает папа. — И не значит, что бросили все незаконные дела. Просто уменьшили влияние, сократили их количество. — Всё равно не похоже на то, что ты точишь на них зуб, — напоминаю, — Люцифер расхаживает здесь, как у себя дома. Теперь папа почти фыркает, а я всё-таки укладываюсь, как хотела, ловя на себе его грустный взгляд. Пока он молчит, я борюсь с желанием расспросить подробнее о людях, которых встретила сегодня. И даже о тех, встреча с кем была не первой. — Я не копаю под них, ты права, — он берёт одну мою руку в свою и гладит костяшки. — Чувствую себя обязанным. — За что? — мои брови хмурятся. — Мы никогда не обсуждали это после случившегося, — его зрачки упираются в одну точку где-то на дальней стене. — Полиция искала вас с Сэми. Что ты помнишь? Я не хочу ворошить прошлое сейчас, если ты не готова. — Я помню только отрывки, а потом уже белые стены в больнице, — не совсем ложь, но и не чистая правда; папа это знает; но я действительно не помню ни секунды после того, как выбралась. — Грешники тогда уже были на пути искупления, если это можно так назвать, — он вздыхает. — Они как-то выяснили, что мои дети пропали. Не то чтобы это казалось невозможным, в тот день весь город всполошился. Не знаю, для чего им это было — ввязываться в историю с копом, — но в тот момент меня это не волновало. Байки куда манёвреннее и быстрее автомобилей. Сэм тогда созвал всех своих и отправил на поиски, даже сам присоединился. Это было на трассе между Портлендом и Сиэтлом, почти на границе штата, один из его ребят нашёл тебя раньше остальных. Сжимаю его руку в своей, передавая молчаливую просьбу. Он сразу понимает меня и не продолжает рассказ — берёт пульт, наклоняясь к столику, и включает телевизор. Моя голова свисает с сиденья, висками ощущаю движение слёз от уголков глаз к вискам, они теряются в волосах, прячутся в осветлённых прядях и высыхают медленно, неприятно стягивая кожу. Мы снова проводим пару бесконечных часов, пялясь в экран, пока я не решаю вернуться в комнату, чтобы попробовать уснуть, а перед этим некоторое время снова покопаться в своей голове. Я соскальзываю с дивана, целую папу в щёку, получаю улыбку и плетусь в спальню. Сходив в душ, сняв линзы и оставшись в нижнем белье, накидываю одну из старых футболок, взятых для сна; ложусь в постель, жму на выключатель у изголовья, погружая комнату в темноту. Небо к вечеру затянулось тяжёлыми, плотными облаками, перламутр лунного света теряется в тучах, лишая город своего сияния. Надеюсь, что удастся до отъезда застать звёздное небо. В Нью Йорке их почти никогда не видно из-за светового шума, покрывающего его двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. Билборды, рекламные щиты и табло — препятствия на пути к созерцанию настоящей красоты. Лучше всего небо можно рассмотреть с колонны Астории на холме Кокскомб. Выход на небольшую площадку открыт до десяти вечера. Даже маленькой мне казалось, что до неба оттуда можно дотянуться рукой, и это чувство не переплюнуло даже посещение Эмпайр-Стейт на Манхэттене. Да. Нужно выделить время для посещения нескольких мест, пока я здесь, и, возможно, заглянуть в «Цербер», чтобы получить два обещанных напитка за счёт Ости. Перед тем, как сомкнуть отяжелевшие от грузных событий веки, повторяю свой ритуал. Цепляю с тумбочки телефон, зажимаю зелёную иконку и безостановочно вбиваю десять цифр. В ушах противным звуком отдаётся жалкая отговорка оператора.𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪
До неё доносится шёпот — такой низкий и едва уловимый, что с трудом отделяются друг от друга слова, но всё же монотонные слоги сливаются в жужжание, делающее ушам почти больно. Ей хочется послушать сейчас внимательнее, вновь погрузиться в рассказы своего давнего приятеля — она никогда не видела его лица, здесь полная изоляция, отсутствие света и окон. Сплошные, кажущиеся порой такими тесными стены. Темнота. — С-сл… ы… шала? — голос становится громче, но пробивается сквозь дрожь. Она сомневается, межбровье напрягается, превращая в глубокие складки сухую кожу. В попытке приоткрыть рот для ответа ощущает надрывающиеся уголки губ; от досок в помещении, где она растянулась лицом вниз, даже не обращая внимания на царапающие щёки острые щепки деревянного пола, тянет осенним промозглым ветром настолько сильно, что могло быть больно, но сейчас охлаждение даже спасает — рассечённая спина оглаживается накатывающими порывами почти сладко, стылая ласка ветра куда приятнее свистящих, оглушающих разрыванием воздуха прикосновений хлыста. Иногда после наказания становится так тяжело, что ранее никогда не посещавшие её голову мысли наперебой бьются за право быть замеченными. Её можно назвать мечтательницей. С большой натяжкой, но всё же. Как можно желать то, чего никогда не знала и не видела? Они — те, снаружи — не понимают, что любая боль становится не столь значимой, когда её тело оказывается здесь. Может, она нарочно делает всё, чтобы вновь посетить это место? Просто так сюда никого не пускают — только нарушителей, отверженных, порицаемых. Ей пока не приходится применять воображение, но уже несколько раз её оставляли в хижине, вместо того, чтобы кинуть сюда. Перед небытием страха нет — у неё предназначение, — но тело застывает об одной мысли о том, чтобы остаться наедине с… «Чш-ш, — напоминает сама себе в мыслях. — До возвращения туда есть время, а сейчас лучше об этом не думать». — Р-раск-к… — часть слова вырывается хрипом; она ненадолго замолкает, прижимает язык к нёбу, копит слюну, чтобы сглотнуть и продолжить: — …к-аж-жи. Он не спрашивает, о чём, чтобы ей не пришлось отвечать и ранить горло надрывными попытками подать голос. А она это знает, отчего её ноющее тело наполняется теплом — не обжигающим, как от болезненных ссадин и расцветающих разноцветными пятнами отметин, а приятным. Согревающим яркими всполохами едва разгоревшегося огня. В прошлый раз он рассказывал ей о домашних животных. С трудом размышляя над загадкой, что такое этот «дом», она слушала молча, чтобы не прерывать. У её друга складно получается выдумывать всякое. Он появился здесь давно — бессчётное количество лун назад, — она подслушала разговор матери с пророком, но не поняла ни одного слова. И откуда только взялся? Ей всё равно, главное, чтобы не исчезал.