Многоликие боги

В окна били лучи полуденного солнца, раскаляя каменную кладку пола. Ра плыл на ладье Менеджет по телу Нут, и лик его не был виден за светом, который он сам излучал. А Хору, который единственный среди божеств мог глядеть на солнечный диск, не отводя глаз, хотелось хоть раз этот лик рассмотреть. Спросить: «Зачем было всё это?» Но Ра не из тех, кто даёт ответы или объясняет собственные поступки. «Зачем было всё это?» — гудело в голове ещё вчера коронованного царя Хора. И ни вино, ни услаждающая уши музыка, ни заботы о государстве, принятом из рук изгнанного в пустыни Сетха, не могли заглушить его. Не столько слова Ра хотел услышать Хор; страшнее всего было наконец обратить этот вопрос к себе. Остальные боги прекрасно знали, зачем и что они творят. Исида мстила за мужа. Сетх силился удержать власть. Нефтида хотела быть любимой. Джхути и Ра, пускай и действовали противоречиво, руководствовались высшими законами. А Хор оказался прямо посреди божественного конфликта лишь потому, что появился на свет. Он мог бы мстить за отца, но как можно ощущать боль от потери того, кого никогда не знал? Кто лишь в словах Исиды ещё жив, но на деле навсегда заперт в Дуат; кто не провёл с сыном ни дня — но всё окружение Хора лишь об Осирисе и его смерти твердило. Исида произносила его имя чаще, чем имя сына; лицо её становилось задумчивым и печальным каждый раз, когда наблюдала она за Хором, думая, что тот не замечает её. И, глядя в отражение на глади воды, Хор за Исидой повторял: «Я так похож на отца», — а потом, пока мать не видела, глиной оставлял на щеках и на лбу отметины, словно под слоем грязи можно было укрыть черты, которые их роднили. И, точно так же, как и Исида, на него смотрел Сетх — с узнаванием, неприятным самому Хору. Хмурился, зло сверкал глазами и норовил за живое задеть, оскорбить хоть в малом. Даже после жарких битв, когда разглядел в Хоре воина, прежде всего видел сына убитого Осириса. Хор мстил ему за эту смерть — но всегда перед его взором стоял указующий перст матери, её искривлённые злобой губы шептали на ухо, вселяя ненависть к Сетху. И Хор ненавидел его вслед за Исидой. А когда одержал победу, чувства рассеялись, их унесли пустынные ветра. Раз так, принадлежали ли они Хору изначально или же были лишь пылью, осевшей на сердце его? И всё же дело было совершено — дело праведное, дело, в котором остальные божества отвели Хору главную роль лишь по праву рождения. Кто-то отомстил, кто-то лишился царского титула. Хор титул приобрёл — но и он достался сыну мёртвого царя по наследству, как падающие с неба капли дождя достаются полноводному Нилу. Но Нил течёт в своём русле и возвращается в него неизбежно после разливов, не в силах изменить путь, который проходят воды — и так же Хор ощущал бессилие перед предначертанной судьбой. Он прикоснулся к левому оку. Джхути искусно навёл чары, отчего казалось, будто оно всё ещё на месте, но глазницу то и дело прошивала боль — и даже эта боль была не Хора, а Осириса, проглотившего уаджет и его силой живущего и царствующего в Дуат. Что тогда вообще в Хоре было его собственным, а не плотью от плоти отца? — Снова оно мучает тебя? Хатхор вошла в комнату неслышно, опустилась рядом с Хором и приложила пальцы ко лбу чуть повыше левого глаза. Под её руками боль ушла, и Хор, благодарный, вовлёк её в объятия. Вскоре золотая богиня станет его законной супругой. Неужели их любовь и есть то единственное, что Хору осталось личного, на чём не лежал бы святой отпечаток Осириса? Или же снова в нём говорит долг царя, а не его собственные чувства?