Многоликие боги

Наконечник копья почти касается окровавленного лица. Воин, сражённый, на последнем издыхании приподнявшийся на локтях, смотрит на валькирию, не мигая. У него пробито лёгкое, он шевелит губами, но Эйр не слышит его. Она возносит воина в Вальгаллу и летит дальше по полю брани. В ушах стоит плотный гул битвы, резкие удары металла о металл, хруст ломаемых костей и крики, крики, крики — от боевых кличей до предсмертных стенаний. Последние Эйр слышит особенно ярко и бросается к падшим воинам. Они славно сражались и умерли как мужчины — и потому будут полезны Одину, когда протрубит Гьяллархорн. Пальцы Эйр потемнели от крови. Её руки всегда были перемазаны ею — чужой жизненной силой, вытекающей из сквозных ран. Даже когда битва утихала, а Эйр возвращалась на Лифьяберг, где воздух никогда не рассекало разящее оружие, где подле Менглёд царит мир и покой, где чистая девичья душа, взошедшая на гору в поисках исцеления, могла получить помощь от милостивых богинь.

***

Дыхание юной Хейди стало ровнее, из него пропали опасные хрипы. Эйр ласково провела по её волосам — девушка правильно сделала, что обратилась к ней. Иначе бы сгинула в объятиях Хель ещё до наступления лета. Но отчего-то не было радости на лице Хейди. Она смотрела неловко, отворачивалась от Эйр. Поблагодарила — но голос её дрожал, и слёзы, того и гляди, потекли бы по щекам её. — Что ещё беспокоит тебя, дитя? — осторожно осведомилась Эйр. Губы Хейди сжались в тонкую нить; она обхватила плечи руками, обнимая себя. Стараясь закрыться. Словно бы отчего-то боялась богини, которая излечила её. — У меня был брат, — всё же заговорила она. — Вилле, друг его, вернувшись из похода, сказал, что он погиб. И что Эрик умер с именем твоим на устах, — она вскинула голову — глаза всё же заблестели. — Ты вознесла его в Вальгаллу — но ведь ты врачеватель! Ты могла спасти его! — она всхлипнула, сама испугавшись этих громких слов обвинения. Эйр погладила её по вздрагивающей от рыданий спине. Понимала, что в Хейди сейчас говорят горечь и обида — что она готова пожертвовать чем угодно ради возвращения родного человека. Что даже гнев богов ей не страшен перед лицом величайшего горя. — Ведь ты милосердна… — сквозь ладони, в которых скрыла лицо своё, добавила девушка. — И потому Эрик умер без лишних страданий, — мягко ответила Эйр. На поле боя она была валькирией. На Лифьяберге — целительницей. И всегда её руки были в чьей-то крови — ради упокоения ли или же ради спасения. Она видела, пожалуй, больше страданий и боли, чем другая иная валькирия. И лучше, чем кто-либо из боевых сестёр её, она знала цену жизни. — Проживи долгую жизнь, чтобы смерть твоего брата не была напрасной, — сказала она Хейди. — Назови сына его именем и вырасти из него такого же славного воина. Пускай память о нём живёт, пока не прервётся твой род — это будет лучшее, что ты можешь сделать для него. Будь сильной, дитя. Когда Хейди, утерев слёзы, спустилась с Лифьяберга, к Эйр подошла Фрида, ещё одна богиня священной горы. — Ты и впрямь невероятно милосердна для валькирии, — заметила она. Эйр отвернулась. — Думаешь, это милосердие? — взгляд её стал стальным, словно она вновь сжимала в руках не целебные травы, а древко копья. — Быть может, настоящим милосердием было бы убить её, нежели оставлять жить с такой раной на душе. — Ясно. Всё же ты даже своём милосердии остаёшься валькирией, — качнула головой, чуть улыбаясь, Фрида.