Многоликие боги

Ночь длилась уже… вторые? Третьи сутки? Легко было потерять счёт времени, когда дневное светило не появлялось над горизонтом. Цукиёми устал. Он брёл по небу медленно, но даже на ходу глаза его слипались, а сияние Луны, и так блёклое, подёрнулось болезненной желтизной. Он не хотел оставлять мир в полнейшем мраке, но три — или четыре, кто же разберёт, — бессонных дня скитаний даже бога могут вымотать. В Такамагахаре вёлся долгий спор о том, как же вернуть сбежавшее солнце, как заставить Аматэрасу выйти из пещеры и вновь воссиять на небосклоне. Цукиёми путь в небесный дворец был закрыт давно — и даже сейчас, когда хозяйка, наложившая на него этот запрет, покинула свои владения, он всё равно не смел переступить его порог. Он, в конце концов, уважал сестру и её решения, даже если те были жестоки. Кое-кто, в отличие от него, подобным почтением не отличался. — Какой круг наматываешь, брат? — Цукиёми даже головы не повернул, услышав голос Сусаноо. Слишком бодрый для траура, в который погрузилась вся земля, слишком весёлый для печали, с тьмой и холодом пробравшейся во все сердца. Сусаноо и не мыслил о раскаянии. — Почему ты не на собрании? — поджав губы, осведомился Цукиёми. — Тебя всё же изгнали из Такамагахары? — Ещё чего, — фыркнул он. — Я сам туда не явился. — Можешь называть это, как хочешь. После тех выходок, которые позволял себе Сусаноо, неудивительно, что ему не хотелось появляться лишний раз во дворце. Пускай он и был одним из трёх драгоценных детей, пускай его власть над морями оставалась неоспоримой, исчезновение солнца настроило всех ками против него. И даже такой непрошибаемый нахал, как Сусаноо, понимал это. — Чего ты отдуваешься за неё? — закинув руки за голову и вальяжно вышагивая рядом с Цукиёми, поинтересовался тот. — Думаешь, она оценит твои старания, когда наконец выйдет? Снова позволит тебе вернуться во дворец? — он хохотнул. — Мы оба знаем, что сестричка не из таких, — он метнул на брата неожиданно острый взгляд. — Она снова бросается пустыми обидами, а ты из-за этого лишился сна. Может, хватит заботиться о её хрупкой гордости? — Я забочусь лишь о тех, кто по твоей милости остался без тепла и света, — бесцветно проронил Цукиёми, пряча замёрзшие ладони в рукава одежд. — И зря стараешься, — безжалостно цыкнул Сусаноо. — Луна тепла не даёт, открою тебе секрет, раз уж за столько лет до тебя не дошло. Цукиёми поморщился от его тона. Брат словно бы нарывался — на грубость, на повышение тона, на резкое движение или презрительный взгляд. Но Цукиёми не даст ему ничего. Аматэрасу уже достаточно наказала из-за него этот мир. — Сестра считает нас отвратительными братьями, — протянул Сусаноо, не получив ответа. — Но это она, а не мы, держит сейчас мир в холоде и тьме. Удивляюсь, как она может сама себе в глаза смотреть, — он хмыкнул. Цукиёми промолчал. Слова, которые могли бы сорваться с его губ, не нравились ему, и он не хотел растрачивать всё угасающие силы на бессмысленные эмоции. И ради вот этого беспечного бога с отвратительным чувством юмора и без каких-либо рамок приличия Аматэрасу извинялась перед гостями дворца? Его она оправдывала, пока чаша терпения не была переполнена? Его не изгнала из Такамагахары за все его грязные выходки? Ах да. Он же никого не убил. Вот где пролегает черта твоего благоволения, сестра. И правда, как ты можешь глядеть на себя в зеркало, зная всё то, что у тебя за душой? Цукиёми замер; его посетила внезапная мысль. Она могла бы спасти их всех. — Не поверю, что ты не знаешь, что успели придумать ками, — сказал он, косясь на Сусаноо. Тот вскинул брови и припомнил: — Вроде бы Амэ-но-Удзумэ согласилась потешить богов, чтобы Аматэрасу вышла на смех. — Нет. Этого будет недостаточно, — Цукиёми наконец глянул на него прямо и очень серьёзно. — Скажи им, чтобы поставили напротив пещеры зеркало. Сусаноо растянул кривую улыбку. — А что, неплохая выдумка. Сестрице вечно есть дело только до себя самой. Цукиёми глядел ему вслед, пока Сусаноо не скрылся в облаках, отбыв в Такамагахару. Какими бы они ни были плохими братьями, они оставались братьями Аматэрасу — и никто кроме них не знал её лучше. В том, что Цукиёми оставался на небесах, пока ночь царствовала над землёй, было больше братского, чем во всех причитаниях ками Такамагахары. В том, что Сусаноо явится во дворец, где его ненавидят, и поможет вернуть солнечную богиню, пускай и не считает её правой, а себя виноватым, было больше братского, чем в клятвах подданных Аматэрасу.