Многоликие боги

У Эльдира на виске бугрилась вена; он зло играл желваками, но не смел взглянуть Локи в глаза — тот же намеренно искал его взгляда. Скалился нарочито дружелюбно. Эльдира ещё немного и начало бы потряхивать от закипающей ненависти, и это выглядело до невозможности забавно. Он был на краю того, чтобы или умереть от страха, или наброситься на Локи с голыми руками — и тот был горд собой, что смог довести бедолагу до такого состояния одним своим возвращением. — Никто и слова о тебе не промолвил, — выплюнул наконец Эльдир, слишком затянув с ответом на безобидный вопрос. Локи приподнял бровь и ощерился ещё пуще. Ни слова. Выгнали, как напакостившую собаку, а теперь и вовсе позабыли — вот она, честь и честность асов. И, главное, выгнали-то за что? Их руки были черны от пролитой крови, их топоры затупились об чужие шеи, их женщины, что руки эти целовали, готовы были пойти на любые бесстыдства, когда мужья оставляли их в холодных постелях, вновь уходя добывать славу и сокровища — марать руки ещё больше. И вот они — все они, собравшись на пирушке в доме Эгира — расточали такие похвалы слугам хозяина, что у Локи зубы свело, как бы ни было хорошо пиво. И, дойдя до крайней степени раздражения, Лофт произнёс: — Что же, если они так хороши, как вы говорите, Эгиру хватит и одного. И заколол Фимафенга. И все они, асы, ваны и женщины их, застыли на пару мгновений, а потом обрушились на Локи, словно бы он каждому плюнул в чашу. Что самое смешное — никто не потребовал расплаты кровью за кровь. Никто не выразил сочувствия Эгиру, лицо которого приобрело мертвенно-бледный оттенок. Локи просто выгнали. А теперь продолжали пировать, словно ничего не произошло. Словно никто из них ничего не понял. Локи надоело юлить вокруг да около. Локи захотелось вернуться. Так, чтобы до каждой перепитой головы на этой попойке дошло, как они выглядят со стороны. Как нестерпимо бывает их общество. Это могло закончиться дурно. Однако это влекло Локи только больше, поселяло в нём нездоровый огонь. Заставляло улыбаться шире. — Не желают говорить обо мне? — он прошёл мимо Эльдира, который не посмел преградить ему дорогу. Локи чуял, как у слуги сердце бьётся, как у перепуганного воробья. Тот тоже чувствовал азарт идущего в пасть смерти зверя, который объял взбудораженного Лофта, и простого парня Эльдира это пугало. Локи сделал к нему шаг и всё-таки заставил посмотреть себе в глаза — Эльдир вздрогнул, уловив отблеск бешенства, которое выло и скребло когтями где-то глубоко внутри лукавого бога. — Тогда я скажу им такое, что они больше никогда не смогут молчать обо мне.

***

Все в доме Эгира замерли в напряжении. Видар, которого попросили встать, недовольно хмурился, переминаясь с ноги на ногу. Браги стоял как оплёванный, стискивал зубы, не смея сказать слова поперёк воли Одина. Все были солидарны с Браги — никто не хотел видеть Локи на этом пиру снова. Никто, кроме Одина. Один, старая, умудрённая рунами сволочь, видел Локи своим единственным глазом насквозь. Он следовал своим клятвам только тогда, когда ему это было выгодно. И он был обходителен с Локи в то время, когда остальным хотелось свести его в могилу — потому что Один видел, что Лофт сам пришёл себе могилу эту выкопать, не лопатой, так собственным языком. Локи улыбнулся ему, поднимая рог, полный пива, и осушая его залпом. Он уверен, что, когда он начнёт говорить правду в глаза всем этим чванливым, самовлюблённым богам, они все жутко оскорбятся. Они попытаются заткнуть его. Заткнуть собственные уши, чтобы не слышать, как они мерзки. Станут мяться, краснеть, быть может, даже заикаться — не от смущения, но от злости, потому что стыда в них было столько же, сколько молока давал облезлый козёл. Но только не Один. Один единственный среди всех сможет по-настоящему ему ответить — той же «любезностью», что и Локи одарит его, не забыв среди прочих. Потому что среди всех этих женоподобных трусов и лицемерных развратниц Один был первым — оправдывал титул главы Асгарда во всех его неприглядных аспектах.