Приручение смущения. Методичка по влюблению в хулигана-священника.

Джонсон крутит в руках конверт. Видимо ищет подвох. Хотя, на самом деле, он уже давно перестал. Это не имеет смысла. Особенно в странной борьбе за…за Трэвиса? Это смешно. Настолько, что от смеха слёзы выступают. Трэвис не плохой человек. Странный, непонятный, строящий из себя сложного и стального характером человека, но не плохой. Конверт как конверт. Никаких подписей. Даже адресата и имени получателя. Как будто Фелпс точно знал, что сможет передавать его из рук в руки, оно точно попадет к Салу, а от него к Ларри. Ох, уж эта фелпсовская хитрость. Наверное, именно поэтому Фелпс так тянет к себе. Ну, конечно не физически, скорее это на ментальном уровне, как будто хочется его понять. У него просто хорошо получается строить из себя сложного человека, потому хочется залезть в его голову. Хотя бы примерно узнать о чём думает парень, вроде Трэвиса Фелпса. Брюнет опускается на кровать, прикрывает глаза, попутно накрывая их ладонями. Вздыхает. Глубоко и тяжело. Как будто вокруг не воздух, а свинец. Страх тонкой нитью обвился вокруг шеи, стягивая её, как бы сокращая количество поступающего кислорода. Заставляя Ларри глотать воздух ртом, как рыбке. — Почему письмо? Почему не смс? Что может быть в этом ебáнном конверте? — Джонсон переворачивается на живот, вновь вертя конверт. В голове мельтешит «Мило, может быть у нас что-то получится?». Он так отшил? Тогда почему так? Он бы сказал на прямую. Может это наоборот намёк на то, что большее возможно? Брюнет упрямо мотает головой, роется в своих густых волосах. Резко садится на кровати, от чего в глазах предательски темнеет на пару секунд. Часто моргая, Ларри возвращает себе привычную, неразмытую, картину мира. Всё та же комната. Те же постеры. Мольберт. Совсем как обычно. Только конверт выбивается. Именно он — та деталь, что меняет картину мира. — Хорошо. Ничего страшного не случится. Мир не схлопнется. — шмыгает Джонсон и наконец отрывает язычок от основного конверта. Внутри незамысловатый листик бумаги сложенный пополам. Парень тянет его вверх и попутно за «письмом», шурша и звинькая, на колени падает небольшое колечко на цепочке. «Предложение?» — изгибает бровь Ларри, сжимая подарок в ладони. Что может быть написано приложением к этому? «Хей? Я не силён в начинании писем, сообщений тоже. Я просто решил, что отдавать всё по очереди странно, так что помучаю твоего брата. Я уже сказал это Салу, хочу сказать и тебе. Потому что не могу устоять перед соблазном поставить вас на ровные условия. Я не приз! Джонсон, я хочу быть с вами честным, и вы тоже будьте. Я не хочу, чтобы вы грызлись из-за меня, как дворовые собаки за еду. Вы не соревнуетесь, это не игра. Я не знаю, что мне делать со сказанным тобой или Салом. Я просто никогда не слышал чего-то подобного. Я не могу понять, что чувствую сам. Дай мне время, будь уж добр! И не считай, что у тебя какие-то привилегии из-за кулона, ладно? Я просто подумал, что тебе пойдет лучше, чем твоему брату.» Невольно на лице появляется улыбка. Уголки губ торопливо поднимаются, а из лёгких вырывается выдох облегчения. Как груз с плеч. Трэвис совершенно странный человек, всё-таки. Пристраннейший. Вызывающий смех и улыбку. Хоть и выглядит так, словно его лицо били три миллиона раз об пол, и теперь он такой. Такой красивый. — Лар, ты видел мою кофту с хеллоу кошкой? — Фишер заглядывает в комнату. — А? — Джонсон отвлекается, откидывая бумагу на кровать, так словно мама спалила его за куревом. — Неа. Может мама забрала стирать? — пожимает плечами. В комнате повисает тишина. Они только недавно помирились. Это тяжело, когда что-то настолько странное происходит в реальной жизни, а не в бразильском сериале. Оба с этим согласны, но упорно выдержали атаки на их чувство, отстояв их, как вся Россия Москву. — Хочешь поговорить? — Джонсон неуверенно начинает, надеясь на краткое мотание головой в знак отказа, но Сал кажется снова волнуется, это им нужно. — Да. Я…думаю, что нам нужно поговорить. — Фишер входит в комнату, плотно закрывая дверь. — В последнее время много всего навалилось, да? Я просто хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя. В любое время, как бы сильно мы не поссорились. Ты мне дорого и важен, я не хочу тебя потерять. — Сал садится на кровать рядом с братом. — Я тебя тож люблю, ты ведь знаешь это, чувак. — легонько пихает локтём в бок Фишера, моментально разряжая обстановку. — Ты правда не зол? — Сал в такие моменты всегда звучит печально, настолько печально, что это больше сравнимо с ощущением при просмотре грустных видео с котиками. — Конечно, на тебя невозможно злиться. Да и, в этом нет чьей-то вины, верно? Никто из нас не ручается за свои чувства. Everyday Каждый день A sadder face, Лицо все печальнее, New hiding place, Новое укрытие, Something to chase. Объект для поиска. A week has passed, Прошла неделя, My wounds won't heal. Мои раны всё не заживают. Remember when Ещё помню, когда The pain was real. Боль была реальной. I want to die alone tonight. Я хочу умереть этой ночью в одиночестве. Please do not try to save me! Пожалуйста, не пытайся спасти меня! Walking away from the bright light. Ухожу прочь от яркого света. Darkness will come to take me Тьма придёт, чтобы забрать меня. Eyes are closed, Глаза закрыты, Refuse to dream. Не могу заснуть. A silent scream Безмолвный крик Beneath the stream. Под потоком. A month has passed, Прошёл месяц, Reopened wounds, Раны снова открылись. I sink below Я опускаюсь все глубже, To pleasant doom, К отрадной погибели. Весна сменилась тёплым лето. Но оно было скорее душным. И пасмурным. В этом году вообще погода в плохом расположении духа. Или это становится заметным, только когда самому от собственных мыслей до мурашек плохо? Трэвис слишком много думал. Неприлично и непривычно много. На причастии. На уроках. Во время обеда. Да и в принципе, поток мыслей обрывался только во сне, хотя иногда мысли становились и частью немногочисленных снов. Сны были размытыми и неприятными, такие обычно выходят во время обеденного сна. Неразборчивый силуэт вдали смутно напоминает маму. Трэвис не помнит как она выглядит. А может и не знает. Видел пару раз на старых, забытых отцом, фото. Фелпс не понимал, что с ней случилось. Ну или понимал, а может даже знал, но не хотел принимать это. А вон там, позади мамы, совсем в далеке, папа. Ещё очень молодой. Его видно куда лучше и чётче. Воспоминания сами проносятся в голове. Говорят, дети помнят только хорошее. Но это ведь неправда. Чаще всё-таки вспоминается плохое. Или его просто было больше, чем хорошего? — Трэвис? Голос позади зовёт блондина по имени. Оборачиваясь, в кожу с болью впивается чужой взгляд. Фишер стоит совсем рядом. Лицо скрыто длинными голубыми прядями. Но даже сквозь них видно ужасные последствия детской травмы. Парень широко раскидывает руки, как бы приглашая в объятия. Ноги сами несут Трэвиса к нему. Темнота. Блондин подрывается, чувствуя как тело падает куда-то вниз. Хватая ртом воздух, Фелпс цепляется окоченевшими пальцами за одеяло. Отца уже нет. Уже утро, он ушёл на службу. От чего-то в ушах грохочет сердце. А челюсть сжимается с огромной сильной, не желая размыкать зубы друг от друга. Пытаясь осознать увиденное, Трэвис вертит головой туда-сюда. Наверное пытается понять реальность это или все ещё сон. Сон во сне. Всё те же обои. Кровать тёплая. В комнате немного душно. На тумбе прежняя лампа, телефон младшего Фелпса. Реальность. Внутри затихает бушующий океан, оставляя за собой только шумящие волны.