В погоне за собственной тенью

Спустя семь лет

      Парень стучал по подбородку краем ручки и ходил из стороны в сторону по комнате. В голове активно проходила мыслительная деятельность и желание найти верное решение проблемы. Затем он громко выдохнул через нос и задрал голову вверх, рассматривая белый потолок.       — Сень, объясняю ещë раз, — вздохнул снова Арсений, начиная перебирать в руках ручку и настраиваясь вкрадчиво объяснять план, — Ты знакомишься с Лавлинским, втираешься к нему в доверие, не очень долго обхаживаешь его, затем просишься в посредники между покупателем и ним, бум, картина наша. В чëм вопрос?       — В том, что ты еблан, — прожëвывая омлет, сказала как само собой разумеющееся, девушка, — Ты как себе представляешь фразу «втереться в доверие». Нет, не так. Как ты себе представляешь, чтобы это сделала я?       — Ну, ты же девушка.       — Хуевушка.       — Я точно что-то не то в тебя вложил при воспитании, — выдохнул Арсений, потирая лицо руками, — Так, ладно. Тогда меняемся местами.       — Ты соблазняешь Лавлинского, а я продаю картину? — сделав многозначительный взгляд, спросила девушка, отпивая апельсиновый сок из прозрачного стакана, — Не, ну ориентация позволяет конечно, но…       — Есения, заткнись пожалуйста, ешь свой омлет и послушай.       — Да, капитан, — нахмурившись и сделав псевдосерьёзное лицо, хихикнула Есения, действительно продолжая завтракать.       — Я, как истинный ценитель искусства, подойду к нему, мы разговоримся и придётся с ним без конца картины только обсуждать, чтобы одного Айвазовского получить. Когда договорюсь — дам знать вам с Серёгой.       — Ты уверен, что он знает кому её толкнуть?       — Уверен. Это же Серёга, конечно уверен, — садясь напротив девушки, выдохнул Арсений, пару раз утвердительно кивнув.       — Как знаешь. Просто с отцом-то…       — Я помню, спасибо, — серьёзно перебил парень, глядя в сторону и блокируя тем самым тему для диалога.       Есения никогда не понимала тяги брата к искусству, поэтому у них получилась слаженная команда. В то время, как Арсений выбирал картины, скульптуры, различные реликвии, девушка же брала на себя всегда роль практическую, а тот был таким тёмным кардиналом и составителем планов. Ему безумно не нравились дела, в которых необходимо было «светить лицом» и играть роли. Сестра была та ещё актриса, поэтому и функции без особых препирательств были очевидны всегда, кроме данного случая. Наученная плохим опытом, девушка отказывалась участвовать всегда в выставках или попросту не хотела оказываться в ситуациях, где нужно было как-либо взаимодействовать с мужчинами.       Один раз из-за этого у них сорвалась крупная сделка, потому что очередной бизнесмен, который хотел выкупить у них картину, начал к ней приставать, думая, что она вполне себе будет не против переспать с ним за деньги. После долгих и слабых препирательств, когда Есения поняла, что он настроен воинственно, девушка выкрутила ему руку и сломала колено, а сделка так и не состоялась. Арсений, с одной стороны, понимал, что это самое правильное решение было на тот момент, а с другой, «не такой уж он и противный был, могла бы…», за что получил от девушки сильный удар в плечо и долгую обиду.       В семейном тандеме был и их общий друг — Сергей Матвиенко. Когда Арсений поступил в институт, первые два курса он ни с кем не общался. Зачем тебе друзья на юридическом факультете, когда ты по вечерам с отцом обсуждаешь как угнать дорогой спорткар из центра города? После смерти отца многое изменилось, возможно, даже больше, чем парень предполагал. Они с Есенией научились воровать красиво, приловчились оставаться незамеченным и не оставлять после себя почти никаких улик, которые могли бы вывести на их след. Но что делать с украденными вещами потом? Их отец этому не научил, поэтому только спустя время Арсений понял какую функцию выполнял дядя Боря у отца. Ему нужен был человек со связями, готовый продать украденное кому угодно, ему нужен был «гуру чёрного рынка», и он его нашёл, на удивление, у себя на факультете среди юристов. Это был парень невысокого роста, с шустрыми тёмными глазами, из-за которых первое впечатление о нём могло сложиться неприятное, чёрные волосы, короткая стрижка, недлинная борода и не совсем славянская наружность. На факультете он казался самым непримечательным, а когда они с Арсением вместе начали появляться всё чаще и чаще, то одногруппники провожали их удивлёнными взглядами, потому что вместе они выглядели очень странно и неожиданно.       Сергей в дальнейшем и после института остался единственным близким другом их маленькой семьи. Они вдвоём были только друг у друга, и зная опыт отца, которого предали собственные напарники, старались сильно никому никогда не доверять, а так и держались обособленно от всех. Арсений позволил себе довериться только Серёже, а вот Есения себе такого не позволяла и всегда критиковала брата за такую слепую веру в людей и дружбу. В скором времени их дом, который достался им после смерти родителей, превратился в штаб, где и поселился Серёжа, как продавец и оператор, Арсений занимался разработкой планов и находкой ценных вещей, а Есения выполняла всю грязную работу за этих двоих.       Сегодня вечером должен состояться аукцион, где будет представлен лот в виде картины И.К Айвазовского «Раннее утро на море». Узнав список гостей и сопоставив с ценой картины, зная любовь некого Лавлинского к работам именно Айвазовского, созрел план. Красть картину прямо перед носом у владельцев аукционного дома и всех гостей представлялось чем-то простым и глупым, а они любили изощрённые способы. Согласно их плану, Арсений бы весь вечер играл роль знатока картин, ценителя полотен с изображением морей и всякую педантичность, чтобы ненавязчиво познакомиться с Лавлинским до начала аукциона. Затем он бы выкупил картину, Арсений тут же бы подбежал, уже как знакомый, и предложил бы покупателя в виде якобы одного знакомого, которому уже был придуман род деятельности, стаж и бизнес. После недолгих «Ну нет. Я не буду перепродавать», они подняли бы цену, и он должен будет согласиться. После в этот же вечер или на следующий день, Арсений любезно предоставит свои услуги в виде перевозки картины к «покупателю», и вуа-ля. Картина у них, под именем Арсения другой человек, покупателя не существует, а по внешности и камерам нельзя будет распознать парня, так как смокинг, очки и отрощенная легкая борода творят чудеса конспирации. Особенно, когда нужно играть определённую личность.       — Лавлинский сидит за пятым столиком, и ты тоже там будешь сидеть, — держа в руках схему рассадки людей, объяснял Сергей, пока Есения завивала брату волосы плойкой, — Он не очень приятный тип, не очень общительный, сморкается постоянно, потому что нервное или психосоматическое.       — Ты к его психологу что ли обращался? — с удивлением спросил Арсений.       — Блять! — прикрикнула девушка, прислонил кончик пальца к мочке уха.       — Осторожнее, Есения. У тебя в руках такое…       — Да я обожглась из-за твоего такого! Волосы не мог по длиннее отрастить?       — Ну, извини, времени не было. Радуйся вообще, что борода отросла.       — Ты такой смешной с ней, — усмехнулась девушка, продолжая накручивать короткие волосы на плойку.       — Эй!       — Я могу с планом продолжить? — со вздохом обреченности, спросил Серёжа.       — Да, давай.       — Спасибо, о великий конспиратор с шикарной бородой.       — И ты туда же?! — Арсений кинул в него расчёской.       — Да ладно-ладно, — засмеялся парень, прикрываясь планшетом, — Так вот. Короче, не очень приятный тип, но картины любит и любит лесть к собственным умственным способностям, возьми на заметку. План помнишь?       — Да. Надеюсь он согласится продать картину. Если нет, тогда план Б.       — У тебя есть план Б?       — Ага, просто выкрасть картину, как дилетанты. На самом деле есть. Пока будем заниматься траспортировкой картины, впишите там в бумагах задним числом, что в случае смерти и, в принципе, как наследство или как подарок, не знаю, картина переходит мне. Тогда мы сможем двух зайцев убить: и продадим на чёрном рынке от лица Иннокентия, а до Арсения, ну, не дойдёт, к сожалению, и если вдруг что не так пойдёт, то план Б, где картина как бы официально мне достается. По документам всё чисто на данный момент? С доверенностью, наследством потом тогда.       — Ага, ты Иннокентий Райский, — передавая поддельный паспорт, не без смешка, произнёс Матвиенко.       — Ты специально? — со вздохом спросил Арсений, обречённо принимая паспорт.       — Не-ет. Просто на это имя есть один затворник и любитель картин и всего такого антикварного. Зовут его Иннокентий Райский Сергеевич, тебе тридцать пять. Что? — замечая странный взгляд Арсения, уточнил Сергей.       — Я не выгляжу на тридцать пять.       — Ну-у, с бородой… Я бы поспорила, — вклинилась в диалог Есения.       — Ну, спасибо, — нахмурился Попов, — Ладно, ты фотографии сменил в базе данных или я под него подстраиваюсь?       — Делать мне нечего, как в базе данных что-то менять. Вот его фотография.       Подготовка закончилась, Арсений уже был на выставке. Вокруг него висело большое количество картин, через несколько комнат были выставлены скульптуры, чуть дальше шкатулки, реликвии на любой вкус и цвет. За месяц он подтянул себя по знаниям античности и культуры того времени. Картины на мгновение стали его собственной страстью, а он вжился в роль Иннокентия Райского. Скрестив руки, он рассматривал крупные мазки краски на холсте знаменитой в кругах ценителей картины Анри Матисса «Люксембургский сад».       — Вы знаете, как Матисс стал художником? — послышался низкий голос за спиной, на что Арсений даже дёрнулся в сторону.       — Если мне не изменяет память, — он поправил очки и якобы нервно улыбнулся, — Это был аппендицит.       — Приятно разговаривать со знающим человеком, — приветливо улыбнулся полный мужчина в костюме и с шейным фиолетовым платком, — Михаил Лавлинский.       — Иннокентий Райский, очень приятно, — пожимая руку и активно тряся ей, представился Арсений.       Перед ним стоял этот знаменитый знаток картин и их коллекционер. Парень видел до этого только его фотографию и мысленно пытался сопоставить еë и то, что он видит перед собой сейчас. Мужчина значительно пополнел с момента съëмки, если раньше была проплешина на голове, то теперь он просто был лысым, а глаза шустрые и серые. Первое впечатление о нём сложилось неприятное, но голос располагал к себе, как и его эмоции, которые казались искренними.       — Мне попадались ваши статьи в интернете и подробнейшим образом написанные анализы про живопись Ренессанса. Удивительное мастерство слова.       — Благодарю. Считаю это баловством, по правде говоря, — снова усмехнулся парень, поправив оправу очков и слегка пригладив кудрявые волосы.       — Что вы! — удивлённо и довольно громко возмутился мужчина, уже игнорируя Матисса, — Ни за что не бросайте это дело. У вас прекрасно получается.       — Учту, спасибо. По правде говоря, я ваши статьи тоже читал, — не без пренебрежения наблюдая за тем, как мужчина высмаркивается в платок, попытался чуть дружелюбнее сказать парень, — И мне понравился ваш анализ творческого пути Айвазовского.       — Ой, ну, что вы, начинаете, — запротестовал и якобы засмущался Лавлинский, хоть и выглядел как человеческое воплощение фразы «Ой не надо меня так хвалить… Продолжайте.»       — Правда! Меня, честно, не интересовало творчество этого живописца. Скажу глупость, но моря какие-то писал, да и всё. Но ваши статьи, не побоюсь этого слова, научные работы, просто влюбили меня в Айвазовского. Вы случайно не заканчивали институт по художественной направленности? Потому что так разбираться в искусстве живописи — это талант, не иначе.       Подобный диалог, сменяющийся лестью, обсуждением живописи и их якобы «общих» интересов, завершился только, когда прозвенел звонок для того, чтобы гости заняли свои места, так как скоро начнётся аукцион. Михаил сам предложил Арсению сесть рядом с ним, на что парень пококетничал, поотнекивался ради приличия и произнёс самым невинным образом: «Ой, представляете, а мы и так с вами вместе сидим!». Подобная «случайность» расположила Лавлинского ещё больше, и он чувствовал как будто знаком с ним уже много лет.       — Я так понимаю вы за Айвазовским пришли? — шепнул Арсений тому на ухо, во время оглашения очередного лота.       — Вашей проницательности можно только позавидовать, Иннокентий, — во всю улыбнулся мужчина, поправив шейный платок.       Все эти разговоры через микрофон слушали Есения и Серёжа, которые сидели всё это время в машине у аукционного дома. Парень внимательно вслушивался о чëм те говорят, чтобы, если что, подсказать Арсению в наушник, а девушка скучающе смотрела в окно, чуть ли не зевая.       — Боже и всё трëп ни о чем. И он хотел ещё меня туда отправить, — безысходно простонала девушка, ударяясь головой о подголовник.       — Ты просто не ценишь искусство.       — Ой, ты как будто ценитель прям.       — Нет, но я могу хотя бы это понять и принять, как обычная увлеченность по типу футбола там… И ещё всякого.       — Я вот слушаю, что Арс болтает, и он как будто создан для этого мира. Так уверенно ещё стелит.       — Актёр, — усмехнулся Серёжа.       — Актёр.       Серёжа глянул на девушку, которая продолжала улыбаться такому сравнению или присвоению профессии брату и завис. Они вместе работают уже много лет, для него Есения всегда была просто коллегой или сестрой Арсения, не больше. Последнее время такие моменты происходили всë чаще, когда он долго её рассматривал. Она почти всегда сидела в расслабленной позе и широко расставляла ноги, по началу долгое время ходила с каре, а теперь чёрные прямые волосы отросли и нынешняя длина, по ключицы, ей шла куда больше, по крайней мере так думал Матвиенко. Почему-то он сам запрещал себе смотреть на неë в таком ключе. В его голове было много сомнений на еë счёт: она импульсивная, как и брат, но та больше, не любит медлительность, не терпелива, всегда делает всë чётко и быстро, чем сбивает с толку иногда их двоих, а не только Серёжу, а он был совсем другим, из другого теста. Если Есения была тестом для пиццы, то он так точно для песочного печенья.       Была у них с братом семейная черта, на которую все засматривались и тонули — глаза. Если Серёже в силу ориентации было не дано оценить глубину взгляда Арсения, то вот с девушкой он отхлебнул этого сполна. Ему до нее казалось, что голубые глаза просто голубые, в них нет ничего особенного, просто очередной цвет глаз, но именно еë голубые глаза он бы узнал из тысячи, наверное. Взгляд почти всегда был изучающим, как будто на тебя смотрят и тут же анализируют, даже когда она смеялась. Еë вообще можно было описать одним словом — «анализ». Подвергая всë сомнению, тревоге, недоверию, ей приходилось всë обдумывать, поэтому она и злилась часто. Черта характера, которая еë саму лично раздражала, потому что «я теряю время на ненужные мне загоны, но не могу по-другому», как она однажды объясняла брату. Так вот во время этого анализа, Серёжа на неё и засматривался, как сейчас. Она подпирала подбородок рукой и внимательно смотрела в окно перед собой, закрывая часть лица распущенными волосами. Ему в ней нравился профиль, глаза, губы, нос, уши, фигура, походка, мимика, жесты всë, а в себе он не любил очень многое и считал не достойным вообще смотреть на неё. Он-то скромный обычный айтишник, поступивший на юрфак, потому что куда-то нужно было, а на менеджменте всë было уже занято. Его дивизом по жизни было «тише едешь — дальше будешь», а еë «я — скорость; бей, как молния, жаль, как пчела» и другие цитаты из Тачек.       — Если ты думаешь, что я боковым зрением не вижу, как ты залипаешь, то ты еблан, — поворачиваясь в сторону к парню, отрешено и с усмешкой в голосе произнесла Есения.       — Да не, там голуби просто дерутся, — указывая рукой за спину девушки, равнодушно ответил парень, делая вид, что всë совсем не так, как она подумала.       — Внатуре дерутся, — усмехнулась она, теперь смотря уже на них.       Спустя несколько часов, Арсений во всю поздравлял Михаила с приобретением такого удачного лота. Оба они уже перешли на «ты», и мужчина попутно пьянел, что было на руку троим людям. Он действительно постоянно сморкался в свой платок, который затем пытался каждый раз запихнуть в карман на пиджаке, чем постоянно раздражал парня. Сам Арсений уже устал от подобного мероприятия, потому что в роли необходимо было держаться слишком долго. Играть смущённого, чуть ли не заикающегося, радушного, дружелюбного и не очень общительного, помешанного на искусстве было сложно. В чёрном смокинге было уже жарко, борода постоянно чесалась, а он ненавидел состояние вообще хоть каких-то волос на лице, да и сам Лавлинский уже надоел. Но образ и легенду нужно было поддерживать до конца.       — И что ты думаешь? Она мне сказала, что это был Ван Гог! — прикрикнул мужчина, толкая парня в плечо и во всю смеясь, на что Арсений снисходительно посмеивался в ответ, радуясь опьянению Лавлинского и что ему необязательно притворяться так сильно.       — Да-а, хотя казалось бы, абсолютно разные художники.       — Да и я ей про то же самое, вот прям в точности говорил. Думаешь слушала? Да нет конечно! У меня вообще есть целая теория почему женщины так плохо разбираются в живописи. Слушай, — подходя чуть ближе к «Иннокентию», начал мужчина, — Все известные и талантливые художники — мужчины. Ты вот знаешь хоть одну талантливую художницу? Я только Фриду, да и та сумасшедшая была. Женщины… Они же, они не смогут понять чем мы, мужчины, живём, о чëм думаем, каким воображением мыслим. Им это просто от природы не дано.       — Вот уëбок, — послышалось в наушнике от Есении, на что парень усмехнулся.       — Но… — начал было своё возмущение Арсений, но тот покрепче приобнял парня за плечо, тем самым намекая, чтобы он слушал дальше и не перебивал столь «гениальный» поток мыслей.       — А они лезут анализировать, описывать, разбираться в мазках, в тонкостях краски девятнадцатого века, в составе лака, которым покрывали полотна, в биографии художников-мужчин. Поэтому у нас дезинформация всегда и поэтому мы не можем их понять до конца. Потому что женщин искусствоведов больше, и чепуху они мелят от этого чаще и в итоге никакой достоверной информации у нас и нет, понимаешь? Ты вот знаешь ценителей живописи женщин? Которые бы вот прямо разбирались?       Арсений хотел было выблевать всё своё недовольство прямо на него в виде потока нецензурных выражений и острых аргументов. Но парень действительно задумался над вопросом и над тем, что этот самый вопрос неожиданно послужил триггером к болезненному воспоминанию. Отец один раз принёс в дом украденную картину. Правда не с аукциона, а у уличного художника украл. Татьяна безумно любила живопись, она жила ею и могла проводить ночные лекции каждому члену семьи об отличиях художников одного столетия. Любовь к картинам, настоящая, не придуманная, как образ, у Арсения досталась от мамы.       Услышав, как в наушнике Есения того тихо зовёт, а Лавлинский треплет того по плечу, он пришёл в себя.       — У меня…у меня мама разбиралась.       Михаил посмотрел на него серьёзным, но пьяным взглядом и отодвинулся значительно погрустнев. Серёжа в этот момент глянул на Есению, у которой мигом стало разбитое выражение лица, выражающее скорбь.       — Прости, Кеш, не знал. Но тебе верю. Значит одна женщина хотя бы знала и умела.       — Да. Но среди покупателей больше мужчин, которые покупают картины своим женщинам, не думал в таком ключе? — быстро переключаясь снова и вживаясь в роль, оживленно начал парень издалека.       — Н-нет, как-то не задумывался над этим.       — Так вот у меня есть друг, у которого жена просто обожает Айвазовского. Настолько, что готова за него любые деньги отдать. Если она готова, то и муж готов.       — Да ну?       — Да. Так и сказала «любые деньги». Я-то на аукцион из-за неё пришел, она сказала присмотреть ей Айвазовского, а я как увидел, что выставляется еë любимая картина, сразу о ней и подумал. Но ты уж купил, тут говорить нечего.       — Сильно любит?       — На несколько миллионов евро сильно, — шепнул Арсений.       — Настолько сильно?!       — А я говорил. Но раз ты забрал, то… — с грустью и со вздохом обречённости, произнёс Попов, игриво покручивая бокал из-под шампанского.       — Давай так, Кеш. Если она правда такая поехавшая, как ты говоришь, я ей её продам.       — Ты чего! Не надо, ты же так мечтал об этой картине в своей коллекции.       — Больше Айвазовского я люблю деньги, поэтому не прочь перепродать.       — Это тебе к ней ехать надо будет, договариваться, а она ещё такая, знаешь, стервозная немного. Не-е, нервные клетки никаких миллионов не стоят.       —… Так продай ты тогда, — задумчиво подытожил Михаил, на что Есения и Серёжа выдохнули и уже праздновали успешную сделку.       — Не-ет, ты что такое говоришь?! Я похож на продавца картин? Я такой же ценитель, как и ты.       — Поэтому доверю продажу тебе, а не кому-либо ещё.       — А вдруг я мошенник какой-нибудь.       — Ха-ха-ха! — громко басом рассмеялся мужчина, — Ты-то? Да ты и мухи не обидишь. Мне вообще кажется, что ты врать не умеешь. Сразу краснеть начинаешь. Решено. Держи картину, вези, завтра созвонимся, пять процентов от сделки тебе, — передавая упакованную в бумагу картину, радостно сказал Лавлинский.       Арсений максимально осторожно взял её в руки и почти заметно победно выдохнул, но сдержался.       — Миш, спасибо, не подведу.       Транспортировкой они решили заняться завтра, поэтому всё шло как нельзя кстати. Все были заведены, не верили до последнего, что план Арсения, в который раз, сработал и картина действительно у них в руках.       Наконец, они попрощались до завтра и договорились быть всегда на связи, чтобы понимать где картина, куда её везут и Арсений ещё дал контакты потенциальной «покупательницы».       Идя с картиной в руках до машины, он посмотрел вверх. На улице был август месяц, а значит скоро сезон падающих звезд откроется. На самом деле, парень редко вспоминал о родителях, о том, как жил раньше, о том, что был как будто бы другим человеком, банально, чтобы себя не травмировать лишний раз. Не все раны затянулись ещë, не все болячки образовались, поэтому он предпочитал просто их игнорировать. Сегодня совсем случайно вспомнил о маме и стало немного не по себе. Очень далёкое воспоминание уже представляется другой реальностью, словно всё это случилось не с тобой, а с кем-то другим.       Задумчиво постояв у машины, он дёрнул на себя ручку и открыл дверь. День закончился, Арсений сел в машину с картиной в руках к своим коллегам и выдохнул, снимая наконец очки.       — Ахуе…       — Есения! — тут же оживился Попов.       — Прости, но я в шоке. У нас получилось?       — Похоже на то, — улыбнулся Серёжа смотря то на одного, то на другую.       — Не спешите радоваться. Нужно уничтожить все номера теперь, придумать алиби на случай заинтересованности нами полицией и продать как можно скорее картину, чтобы от неё избавиться, как можно быстрее и не вызывать при этом подозрений.