Флорентийский синдром

Макс

      Они глядели друг на друга ещё некоторое время. Недобрая улыбка не сползала с губ Кирилла.       Наконец он заговорил:       — Слышь, подойди. А то отсюда не видно, пацан ты или тёлка.       Макс недолго раздумывал.       У него было два выбора: бежать или подчиняться. Если он попытается уйти, станет только хуже. Намного хуже. Кирилл догонит и поймает его на этаже или в холле, где найдётся куча свидетелей и его позор станет публичным. А здесь ни души.       Никто не увидит, как его унижают.       Макс спустился, не проронив ни слова.       — Норм прикид, — произнёс Кирилл, быстро осмотрев его с ног до головы. — Где шмот брал? У таджиков на рынке?       Макс молчал. Противоречивая смесь чувств ворвалась в его душу, как ветер из распахнутого настежь окна. Чувств нелогичных и сбивчивых — как и всё остальное, что касалось Кирилла.       — Ты чё, до кучи ещё и онемел? — усмехнулся он. — Ну, оформляй инвалидность, хоть бабок поднимешь.       — Чего ты хочешь? — устало спросил Макс.       — Наличка есть? — Кирилл вновь смерил его презрительным взглядом кошки, которой не дали вдоволь наиграться с добычей.       Макс покачал головой. Он даже не врал: денег у него правда не было.       — Мамка на обеды забыла положить?       Макс поморщился. Слышать о маме из его жестоких уст было как-то особенно больно.       — Ты же знаешь, что она...       Кирилл перебил его, обведя глазами потолок.       — Умерла. В натуре, — и немного помолчав, добавил: — Понимаю, сорян.       Он тоже рос в неполной семье: с самого рождения жил с отцом, которого Макс ни разу не видел. Ева рассказывала, что мама Кирилла то ли умерла при родах, то ли ушла сразу после них, оборвав все связи с мужем и сыном.       И Кирилл на удивление часто ядовито шутил сам над собой по этому поводу. Смеясь и направляя взгляд влево и вверх. Делая вид, что не ощущает боли.       Макс тоже пытался выстроить подобную защиту, но у него, терзаемого чувством вины, ничего не выходило.       — Но насчёт деньжат ты пиздишь.       — Нет, — ответил Макс.       Кирилл вдруг посмотрел на край альбома, который Макс не догадался спрятать. Он еле сдержался, чтобы не отступить на шаг, вжавшись в стену лопатками.       — Мне одна птичка напела, что ты пиздато малюешь. Впарь кому-нибудь, а я процент с выручки за идею возьму. Двадцать — тебе, восемьдесят — мне. Тема?       — Их никто не купит, — с тревогой сказал Макс.       — Поживём — увидим.       И Кирилл неожиданно потянул за альбом, но Макс, перепуганный не на шутку, в последний миг успел схватиться за другой его конец, со стороны металлической спиральки.       Так они и застыли — будто на соревновании по перетягиванию каната, и ни один не желал уступать. Если бы не всепоглощающий страх, Максу было бы смешно.       Он не мог допустить, чтобы Кирилл увидел, что там. Он скорее умрёт, чем позволит этому случиться.       — Завтра принесу сколько надо, — заговорил он как-то по-заячьи, почти жалобно. — Только отпусти.       Кирилл больше не улыбался. Его потемневшие глаза решительно заблестели.       — Слышь, отдавай, если жить охота.       Чувствуя, как под картонной обложкой натягивается альбомная бумага, Макс укрепил хватку.       — Нет, — севшим голосом сказал он.       — Ты чё, лошара, совсем страх потерял?       Кирилл рванул альбом с рисунками на себя, и Макс с удвоенной силой остановил его, увидев, что из стопки, скреплённой пружинкой, выглянул край портрета. Ужас сдавил Максу горло.       — Отстань! — воскликнул он.       — Чё вякнул? Я те ебало начищу, только вот...       Послышался резкий треск рвущейся бумаги. Канат между ними лопнул, и по инерции они отлетели друг от друга: Кирилл с несколькими листами, которые вырвал из альбома, — в одну сторону, Макс, со всеми остальными, — в другую.       Победы он не ощущал. Внутренности сжались, сердце протяжно заныло.       Портрет, нарисованный в изостудии, теперь оказался в длинных пальцах Кирилла, заклеенных лейкопластырями.       — Чё за хуйня... — пробормотал он, в недоумении рассматривая рисунок.       «Бей или беги» — две стандартные реакции человека на сильный стресс. Учитель биологии повторял это каждый урок, поэтому Макс запомнил. И тогда он понял: чтобы не провалиться сквозь землю от стыда и оставить в целости все рёбра, надо бежать. Бежать долго и как можно быстрее.       Макс прошмыгнул мимо потерянного Кирилла и расстояние, отделявшее его от гардероба, преодолел успешнее, чем это сделал бы первоклассный спринтер.       К счастью, он почти сразу нашёл свою куртку, висящую на крючке чуть поодаль от остальных, и побежал к выходу, напяливая верхнюю одежду прямо на ходу. Взобравшись по лестнице, он пулей пролетел через пустой холл, распахнул остеклённую дверь, едва не споткнулся на крыльце и поспешил в сторону дома.       Дыхание быстро сбилось, лёгкие горели огнём. Пересекая футбольное поле, поросшее увядающей травой, Макс немного сбавил темп, скрылся за сетчатым забором, ограждавшим школу, и попал во двор, где часто гулял после уроков.       Обернувшись, Макс удостоверился, что его не преследуют, и только тогда разрешил себе остановиться. Пытаясь отдышаться, поднял голову к ясному небу и утёр выступивший на лбу пот.       Плечи ныли от тяжести рюкзака, хлопавшего по спине в ответ на каждое движение. Левый бок нещадно кололо, сердце стучало так отчаянно, что Макс ощущал быстрые толчки в середине груди.       Домой не хотелось, но идти было некуда, и Макс, спрятав пострадавший альбом в портфель, поплёлся по дворам знакомой дорогой.       Ступая по гальке, рассыпанной вокруг детской площадки, он понял, что впопыхах оставил сменные кроссовки в школе. Какой же он идиот! Вернётся в школьных туфлях, и это точно не уйдёт от внимания отца. После того, как мамы не стало, их отношения совсем испортились.       Макс проходил мимо ещё зелёных кустов и почти одинаковых дворов. На протяжении всего пути тянулась бесконечная вереница пивных магазинчиков, пунктов выдачи заказов, тесных продуктовых магазинчиков и грязных круглосуток, теснившихся на первых этажах жилых домов.       Макс любил глушь, в которой прожил всю жизнь, и знал эти места как свои пять пальцев, но они так и не стали ему родными. Сердце звало его далеко, в Москву — в столицу, где возможности сыплются со всех сторон, успевай только подбирать.       Возможно, поступление в университет всё изменит.       Макс дотащился до кирпичного четырёхэтажного дома с тремя подъездными дверями без домофонов. Старый, но довольно крепкий — такой простоит ещё несколько десятков лет. Только трубы и крыша ни к чёрту, поэтому соседей сверху частенько заливало во время ливней.       Макс вошёл в тёмный подъезд, пахнущий холодной сыростью. Изнутри четырёхэтажка выглядела ещё более мрачно, чем снаружи. По углам свисала тысячелетняя паутина, стены выкрашены, как у всех, только до середины. Какой-то оттенок зелёного, потускневший из-за грязи и старости.       Поднимаясь по бетонным ступеням на второй этаж, Макс готовился к разговору с отцом. Главное, вспоминал он, ничего не отвечать. Только если задаст вопрос, на который можно сказать «да», «нет» или «не знаю». А лучше всего «да, конечно, я понимаю».       И никаких «но», от них отец взрывается.       Не успел Макс выудить ключи из рюкзака, как дверь перед ним открылась сама.       — Привет, пап.       — Заходи.       Макс перешагнул порог квартиры, остановившись в прихожей. Отец не отрывал от него утомлённого взгляда.       Ему было уже под пятьдесят. Мама долго не могла забеременеть после свадьбы и как-то рассказывала Максу, что однажды просто перестала надеяться на рождение ребёнка. А потом вдруг появился он.       — Где ты был? — спросил отец.       Голос его был пуст и безразличен.       — В школе, — как можно спокойнее ответил Макс, снимая обувь.       — А где твоя сменка?       — Чёрт. Кажется, забыл в школе и даже не заметил.       — Не ругайся, — отозвался отец. — И ты уверен, что забыл её?       Макс посмотрел на него.       — Ты намекаешь на то, что у меня могли её забрать?       — Не намекаю, а говорю прямо. Потому что такое уже случалось.       Отец не врал. Такое частенько бывало в пятом классе, когда жизнь после начальной школы превратилась в хаос и казалась Максу сплошным разочарованием.       — Пап, это было сто лет назад. Ко мне больше не пристают.       — Ты ведь знаешь, что можешь рассказать мне.       «Я скорее брошу рисование, чем начну тебе рассказывать хоть что-нибудь», — подумал Макс, а вслух сказал:       — Всё нормально.       — Помнишь, что я тебе говорил? — Отец сложил руки на груди. — Просто дай сдачи. Сделаешь это один раз, и второй уже не придётся.       — Хорошо, — Макс сглотнул и бросил короткий взгляд на дверь своей комнаты. — Можно я пойду?       Отец моргнул — кажется, впервые за то время, которое они потратили на обмен дежурными фразами. Назвать это «разговором» язык не поворачивался.       — Пока нет, — сказал отец. — Я ещё не понял, где ты был так долго.       — Я же сказал, что в школе. Всё это время.       — Верно, — испытующим тоном сказал отец, — но уроки закончились в половине третьего.       Он посмотрел на настенные часы, и Макс машинально проследил за его взглядом. Пять сорок. Неужели так поздно?       — Я звонил Ирине Викторовне, — продолжил отец.       — Зачем?       — Потому что ты не брал трубку.       — Я не видел, — Макс опустил голову. — Прости.       Его чаша терпения вот-вот переполнится: слишком многое сегодня случилось. И если отец надавит чуть сильнее...       — Я уж не стал заставлять её искать тебя, — сказал он. — Хотя мог. И, наверное, должен был. Но я просто понадеялся, что ты был в библиотеке и готовился к экзамену по химии. Это ведь так?       Голосом отец приказывал посмотреть ему в глаза, Макс легко узнал эту интонацию с отчётливо звучащими нотами наслаждения властью. Пробирающая морозом до самых костей.       Макс повиновался, собрал все остатки смелости и так же холодно произнёс:       — Да.       Отец кивнул.       Он давно построил планы на будущее своего сына. В конце одиннадцатого класса Макс сдаст ЕГЭ по русскому, химии и биологии — с суммарным результатом в районе двухсот пятидесяти баллов. Это минимум, но чем больше — тем лучше. Затем, в сентябре следующего года, его зачислят в местную медицинскую академию, и шесть лет Макс будет учиться на хирурга, бессмысленно занимая чьё-то бюджетное место. А потом угробит какое-то время на ординатуру и аспирантуру, и в конце концов десятки лет проработает в клинике, которую возненавидит.       Так планировал отец, не забывая при каждом удобном случае напоминать Максу, что он желает ему только хорошего.       — Иди поешь и садись за уроки.        Есть Максу не хотелось, но он снял куртку, помыл в ванной руки, заодно ополоснув лицо ледяной водой. Он едва сдерживал рвущиеся наружу слёзы. Слишком многое сегодня случилось.       Ужин был незамысловатый: пересоленное картофельное пюре и замороженные котлеты из супермаркета, поджаренные на сковороде. Макс с трудом прожевал и проглотил сколько смог, помыл за собой посуду и ушёл в комнату.       Прикрыв дверь, прислонился к ней спиной и задышал глубже, укрощая эмоции. Психотерапевт из видео советовал вспоминать и описывать вкусы, запахи, цвета, тактильные ощущения.       Подушечками пальцев Макс ощупал поверхность двери. Гладкое дерево, слегка скользящее, твёрдое и прохладное. Белое. Как лист бумаги. Треск, с которым он рвётся. Нарисованные карандашом глаза, лукаво глядящие влево и вверх. Глаза лжеца.       Сердце Макса сжалось. Гнева отца он не боялся — по крайней мере, не настолько, чтобы перестать лгать ему время от времени. Хотя он до сих пор выслушивает его лекции о том, что рисование — несерьёзное дело, которое никогда не принесёт ему стабильного дохода. И что ему нанимали дорогостоящих репетиторов не для того, чтобы он прохлаждался в студии, занимаясь непонятно чем. И что всё это попахивает голубизной.       Но гнева отца он не боялся: несмотря на сложные отношения, он ни разу не поднимал на Макса руку. В отличие от Кирилла.       Страшно было представить, что с ним сделают завтра. Увидеть собственный портрет в альбоме у какого-то гомика — не столько материал для грязных слухов, сколько повод заслуженно лишить Макса парочки зубов.       Что же ему делать?       В дверь тихо поскреблись. Раздалось вопросительное мяуканье. Макс открыл дверь, впустив в комнату кошку песочного окраса.       — Привет, Ириска, — он опустился на колени и погладил её по спине.       Ириска тёрлась мордой о его колени и мурлыкала, щуря глаза. Макс слегка успокоился, вернувшись в реальность.       Он вытряхнул из рюкзака учебники, сел за стол и принялся за домашнюю работу.       Обычно безжалостная учёба помогала ни о чём не думать, погружая Макса в абстрактно-отдалённый мир науки. И плевать, что школа учит тому, что никогда не пригодится. Зато здорово занимает голову.       Открыв тетрадь, он вдруг понял, как устал, и включил музыку в наушниках, подкрутил громкость. Бодрости это не прибавило, но выстроило дополнительный барьер между Максом и его внутренним голосом, напоминавший о грядущей расправе.       Завтра. Это случится уже завтра.       Пока Макс разбирался с задачей по математике, голова, отяжелев, сама склонилась набок. Он подпёр её рукой, продолжая писать. Глаза слипались.       Потом Макс улёгся грудью прямо на стол, сильно скосив глаза, чтобы видеть то, что пишет. Он быстро устал от такого ракурса и ненадолго прикрыл веки, позволив себе немного отдохнуть.       Мысли смешались, перепутались, закрутились в клубок, и Макс быстро опустился в полудрёму, прижавшись щекой к раскрытой тетради.       Сон его был из тех, что не запоминаются, выветриваются сразу после пробуждения, но неизменно оставляют после себя какой-то горький отпечаток.