Флорентийский синдром

Макс

      Он открыл глаза. В комнате было темно.       Чёрт, сколько он проспал?       Макс с трудом разогнулся, дотронулся до экрана телефона: почти половина третьего. А он не дописал математику.       Макс вытащил наушники, бросил проводок на стол. Тело двигалось через силу, затёкшие конечности ныли и скрипели от неудобной позы, в которой провели несколько часов.       Он включил настольную лампу и чуть не ослеп. Когда зрение восстановилось, Макс посмотрел на груду нераскрытых учебников, медленно повернул голову, посмотрел на кровать и задумался. Соображать было трудно, словно мозг тоже каким-то образом онемел и потерял чувствительность.       Макс выключил лампу, снова ненадолго ослеп, встал и разделся, оставив одежду на спинке стула. Забрался под одеяло, накрывшись почти с головой. Через несколько минут в ногах уютно устроилась Ириска.       Вечерняя дрёма часто приносит с собой странное ощущение нереальности прошедшего дня. Неужели он и правда так облажался? Что с ним завтра сделают?       Страх крепко сжал сердце, щёки Макса запылали. Он больше не хотел спать, усталость как рукой сняло.       Переворачиваясь с боку на бок, Макс судорожно обдумывал разные, даже самые дикие, варианты развития событий. Как далеко может зайти Кирилл? Мстительность и целеустремлённость смешивались в этом парне убийственным дуэтом, и, когда дело касалось его гордости, он был способен на всё. Это пугало Макса.       Почему он такой идиот? Почему просто не убежал, когда была возможность? Зачем нарисовал его, да ещё и прихватил портрет домой, даже не допустив возможность того, что этот рисунок увидит кто-нибудь, кроме Евы?       Ева. Если бы она была здесь, то сказала бы, что лучше сделать. У Евы обязательно нашёлся бы план. А он просто придурок, который всё делает неправильно.       Макс долго и мучительно размышлял, а тело его то нагревалось так, что приходилось откидывать одеяло, то начинало дрожать от холода. Когда от кончиков пальцев ног к самой макушке пополз лихорадочный озноб, Макс решил, что просто заболел.       Он подумал об этом с великим облегчением, как о приближающемся спасении. Да, очень хорошо. Он заболел и завтра не пойдёт в школу.       С этой радостной мыслью, надеясь, что температура поднимется хотя бы до тридцати восьми, Макс наконец позволил себе закрыть глаза.       Он может поклясться, что не прошло и пяти минут, как он снова открыл их. Звенел будильник на телефоне. Звенел и вибрировал, вибрировал и звенел без остановки.       Отец уже проснулся и гремел чем-то на кухне. Макс повернулся к стене. Он чувствовал себя слишком уставшим, чтобы встать и отключить будильник, поэтому, игнорируя назойливую мелодию, разрешил себе прикрыть веки. Всего на минуточку.       Мгновение спустя отец уже тряс его за плечо.       — Вставай. Семь утра, ты опаздываешь.       Макс посмотрел на него, лениво соображая.       — Кажется, я заболел, — и слегка закашлялся для убедительности.       Отец приложил свою ладонь к его лбу и нахмурился.       — Не придумывай. Собирайся в школу.       — Но я не очень хорошо себя чувствую, — настаивал Макс.       Отец смотрел на него сверху вниз без какого-либо выражения. Только морщины между бровей стали глубже.       — Что болит?       — Вроде ничего, — неуверенно сказал Макс.       — Температуры у тебя нет.       — Слабость. Сильная.       — Это не болезнь, — отрезал отец.       — Ещё голова болит, — в последний раз попытался Макс, уже зная, что последует в ответ.       — Выпьешь таблетку. Поднимайся.       И ушёл, оставив сына одного.       Макс нехотя свесил ноги с дивана. Потёр лоб, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Тело, как назло, было в порядке: ни жара, ни озноба, ни ломоты. Даже нос не заложен. Все ночные симптомы исцелил кратковременный сон.       Не нужно было ему ложиться.       Макс ушёл в ванну, запер за собой дверь. Упёрся руками в гладкий край керамической раковины и взглянул на своё отражение, выискивая малейшие признаки недомогания, но ничего не нашёл. У него был совершенно здоровый вид. Разве что малость несвежий и встревоженный.       Макс включил воду, подождал немного, слушая шум воды, а потом с ненавистью ударил себя по животу в надежде вызвать боль в желудке или кишечнике. Ничего не произошло.       Он не хотел идти в школу.       Макс снова посмотрел на себя, облизнул подсохшие губы, несколько раз ополоснул лицо. А потом сунул в рот два пальца и протолкнул как можно глубже, чтобы вызвать рвоту.       Он очень не хотел идти в школу.       Ничего не получилось. Он сплюнул густую слюну, вытер рот и вздохнул.       Чувствуя своё собственное тело предателем, Макс почистил зубы. Затем открыл настенный ящичек, вытащил из него расчёску, бритву и дезодорант.       Через несколько минут он вошёл на кухню. Отец допивал утреннюю чашку растворимого кофе — первую из пяти-семи, которые вливал в себя в течение суток.       — Тебя рвало? — спросил он.       — Нет, — помотал головой Макс. — Просто кашель.       — Выпей таблетку и ешь быстрее, — сказал отец, вставая из-за стола с кружкой в руках.       Макс снова остался предоставлен самому себе. Впрочем, ему нравилось завтракать в одиночестве. Компания кого угодно (даже Кирилла) была намного приятнее, чем молчаливый отец с пасмурными глазами.       Мрачный как туча, Макс ковырялся в тарелке и угрюмо смотрел в стену.       Ладно. Он переживёт этот день, что бы ни случилось. А если всё будет совсем плохо, он убедит отца наконец сменить школу. Ну, хотя бы попробует.       Макс заставил себя доесть остатки яичницы, взял обезболивающее, блистер которого отец оставил на столе. Одевшись и рассовав по рюкзаку тетради, всю ночь пролежавшие без внимания в раскрытом виде, Макс ещё раз глянул на себя в прихожей. Пригладил растрёпанные волосы, поправил рубашку.       Помят, но не сломлен.       — Пока, пап!       Макс вышел на улицу за пятнадцать минут до начала первого урока. Он успеет, если поторопится.       Макс шёл той же дорогой, которой вчера возвращался домой, мимо привычных невзрачных магазинчиков и почти одинаковых дворов. Не сбавляя шаг, он крутил головой, рассматривая окрестности и лица прохожих. Повсюду, даже в настолько знакомых местах, он искал вдохновение — то, что можно потом перенести на бумагу по памяти. И хотя этот этап творчества часто превращался в большую проблему, Максу он тоже доставлял удовольствие. Ведь любое искусство — это исследование.       Замечтавшись, он не сразу услышал, что к нему обращаются.       — Ты чё, глухой, ёбт?       Макс остановился. До школы оставалось ещё два или три двора.       Из высоких зарослей крапивы показался крупный парень в синем спортивном костюме и белой адидасовской бейсболке с изогнутым козырьком. Большим и указательным пальцами левой руки он держал тлеющую сигарету.       Макс без труда узнал его: Слава Беспалов из параллельного класса, или просто Славик.       — Что? — спросил Макс, почувствовав себя глупо.       — Вопросик есть, — Славик поднял щетинистый подбородок.       Макс смотрел, как он приближается, ступая вразвалочку. Квадратная челюсть, массивный лоб, бритый почти под ноль череп. Славик отточенным движением бросил бычок на дорогу и сунул обе руки в карманы.       — Задавай, — сказал Макс.       Вокруг никого не было, их окружал лишь злачный переулок. По обе стороны вырастали изрисованные кирпичные стены приземистых домов, на тротуаре с противоположной стороны стояла ржавая древняя «нива». Было тихо, лишь где-то вдалеке слышался шум дороги.       Макс уже догадался, что появление Славика — не случайная встреча. Место выбрано намеренно, с расчётливым вниманием к деталям.       Кирилл.       — А я у тебя разрешения не спрашивал, лопух ёбаный.       Макс ничего не ответил.       Славик подошёл ближе, перекрыв все пути к отступлению. Даже если Макс чудом вырвется из его хватки, шансы унести ноги стремились к нулю. Славик был сильнее. Быстрее. Выносливее. И на совмещённом уроке физкультуры его команда выиграла в вышибалы только благодаря этому.       — Слышь, ты реально конченный?       — Что?       Макс ненавидел себя. Как же жалко и беспомощно он выглядел перед этим глупым гопником в синих спортивках.       — Повторяю для даунов: ты чё из себя строишь-то? Поговорить хочешь?       Макс вдруг почувствовал раздражение. Они ведь даже ни разу не разговаривали лично за все одиннадцать лет, что проучились в параллельных классах. У Славика не было причин доставать Макса. И всё же вот он, выпендривается перед ним, в открытую желая начать драку. Выполняя чужой приказ, как надрессированный пёс.       — Не хочу, — сказал Макс. — Чего ты добиваешься? Дай мне пройти.       Славик прыснул.       — Рот свой закрой, чмо. Я тут говорю, что кому делать. Ясно?       — Как скажешь, — выдавил из себя Макс. — В чём проблема?       — В том, что ты в край охуел.       — Да что я тебе сделал?       Славик схватил его за ворот рубашки, сграбастал, как котёнка.       — Слышь, хорош исполнять, — выдохнул он Максу прямо в лицо. — Будешь место своё знать — всё будет на мази. Будешь пиздеть — наживёшь проблем.       От Славика несло сигаретным дымом и потом. Изо рта у него воняло, а один глаз косил. Макс вдруг разозлился на него.       — Если Филатов настолько боится, что прислал вместо себя шестёрку, передай ему, чтобы катился к чёрту. Он и все его лакеи типа тебя.       — Чё?       Макс не ожидал удара, поэтому на несколько секунд даже перестал дышать. Область вокруг левого глаза вспыхнула острой вспышкой боли.       — Базар свой фильтруй! — взревел Славик.       Он ударил снова, теперь прямо в середину лица, и отпустил Макса, позволил неуклюже отшатнуться.       Рюкзак свалился с плеча. Макс зажал нос рукой. Через пальцы сочилась тёплая кровь.       Он больше не злился. Смотрел исподлобья на надвигающегося Славика, как на неотвратимое стихийное бедствие — цунами или торнадо.       — Хватит, — сдавленно проговорил он. — Я понял.       Славик ударил его кулаком в живот, заставив согнуться пополам. Вот как ему следовало вызывать тошноту утром. Желудок скрутило узлом.       — Извиняйся.       Макс молчал. Капли крови падали с подбородка на школьные штаны.       — Извиняйся, сука.       Славик снова цапнул Макса за рубашку и потянул на себя с такой силой, что ткань надсадно затрещала по швам. Встряхнул его, с лёгкостью открывая от земли, и повторил:       — Слышь, мразь, извиняйся.       — Прости, — пробормотал Макс.       Он прерывисто дышал через рот, чувствуя медный привкус крови. В ушах звенело.       — Не слышу, — Славик ещё разок как следует тряхнул его. — Громче!       — Прости! — выдохнул Макс, и его наконец отпустили.       Он еле удержался на ногах, нащупав рукой кирпичную стену.       — То-то же, — сказал Славик и смачно сплюнул на тротуар. — Дошло, чё к чему?       Не дожидаясь ответа, он развернулся и ушёл в сторону школы. Той же расслабленной походкой, беззаботно насвистывая под нос.       Макс тяжело опустился на асфальт, спиной сползая вниз по стене с цветастым рисунком. Он понятия не имел, сколько времени провёл вот так, пытаясь остановить кровотечение. Казалось, целую вечность.       Потом догадался достать пачку из рюкзака салфеток и протереть рот. Нашёл в кармане телефон. Десять минут девятого. Он уже опоздал, и отец точно узнает об этом.       Макс включил фронтальную камеру и рассмотрел результат работы Славика. Полоска засохшей крови тянулась от ноздрей до самой шеи, губа разбита, под левым глазом уже расцвела тёмно-лиловая гематома.       В таком виде он не мог заявиться на уроки.       Он набрал номер классной, не вставая с тротуара. Переулок до сих пор пустовал — отличное место для разборок.       — Алло?       — Ирина Викторовна, здравствуйте. Я не приду сегодня.       — Что такое? — спросила учительница.       — Упал и сильно ушибся на лестнице.       — Господи, — запричитала Ирина Викторовна. — Как ты умудрился? Папе звонил?       — Нет ещё, — резковато ответил Макс и затараторил: — Я сам ему скажу, не звоните, пожалуйста. Со мной всё в порядке, ничего страшного не случилось.       Ирина Викторовна колебалась.       — Пожалуйста, — попросил Макс, — не говорите отцу.       — Ступай домой, — сказала учительница. — Так, девятый «б», тишина! Я ещё здесь! Макс, напиши мне, как доберёшься. И дуй в травмпункт, если что.       — Хорошо.       Она отключилась.       Макс оттёр остатки крови, немного передохнул и, поднявшись, потащился обратно к дому. На ходу принял сладковатую таблетку ибупрофена, дожидавшуюся Макса с самого утра.       Он знал, что не застанет отца дома. Тот сегодня на сутках, батрачит в городской поликлинике. Его старенький синий «субару» уже, наверное, припаркован напротив больницы.       Отец работал медбратом, но после того, как умерла мама, заболевшему Максу приходилось большую часть времени заботиться о себе самостоятельно. Отец лишь давал инструкции, подсовывал нужные таблетки и порошки, заставлял полоскать горло. Изредка мог пару минут посидеть у кровати, поинтересоваться самочувствием, но заботы, которой обладали мамины руки, голос и даже взгляды, Макс за ним не замечал.       Он не винил отца. Никто ведь не виноват в том, что холодность передаётся в семье по наследству, да?       Вернувшись в квартиру, Макс сделал всё так, как сделала бы мама. Умылся, обработал царапину на припухшей губе, приложил к левому глазу пакет с замороженными овощами. В аптечке Макс нашёл гепариновую мазь и нанёс её на ушибленные участки. Боль немного утихла.       Мама бы ещё уложила его в постель, запретив пользоваться телефоном, рисовать или читать, чтобы не напрягать зрение. Она так усердно опекала единственного сына, что Макс иногда думал, что это доставляет ей удовольствие. И она любила его — так сильно, что долго никому не говорила о рентгене. Не хотела ранить их с отцом чувства.       Макс вытащил из-под дивана альбом и несколько карандашей разной мягкости. Ночью он думал, что больше никогда не притронется к рисованию, если это спасёт его от Кирилла. Но сейчас этот горячечный бред потерял актуальность. Всё уже случилось.       Макс раскрыл альбом.       После похорон он несколько месяцев боялся смотреть на фотографии матери. Моментальные вспышки, где она улыбалась и ещё передвигалась без чужой помощи. Он не мог думать о днях, когда мама упорно молчала о медленно пожиравшем её раке. В какой-то момент Макс даже возненавидел маму, про себя называл её малодушной и слабой, рыдая в подушку, когда оставался один дома. Он был уверен, что если бы она рассказала им раньше, то смогла бы вылечиться.       Даже сейчас, когда Макс почти смирился с её выбором спустя столько лет, на глазах выступали жгучие слёзы досады.       Вытерев щёки, он продолжил штриховку. Ему не нужна была фотография, чтобы нарисовать маму. Достаточно было только закрыть глаза и увидеть её — улыбающуюся и молчащую.