Макс
Он выложил Марине Дмитриевне, директрисе, всё то же, что ранее уже рассказывал классной руководительнице, завучу и обеспокоившимся учителям. О том, как один придурок запнулся о собственные шнурки и кубарем свалился с лестницы по дороге в школу. Даже место описал: асфальтированная лесенка между дворами на Сталелитейной улице. Описал достоверно и без запинки, потому что сам каждый день наблюдал этот вид из окна. Макс не стал сдавать своих мучителей далеко не из благородных побуждений. Он знал, что если пожалуется директрисе, то проблемы не прекратятся: наоборот, их станет в разы больше. В конце концов Марина Дмитриевна отпустила Макса, не скрывая досады. Уставшая и раздражённая. — И впредь будь осторожнее на лестницах, — напоследок сказала она. Макс благоразумно сделал вид, что не заметил ехидства в голосе директрисы: почтительно кивнул, попрощался и вышел из кабинета. Главное, что она ничего не добилась. Он посмотрел время на телефоне: перемена закончится минут через десять. У него ещё есть время. Время послушать, что скажет человек, который спустил на него своего цепного пса, надрессированного лучше остальных. Макс сомневался. Здравый смысл настойчиво призывал его проигнорировать Кирилла и весь год держаться подальше от него и его тёмной конуры. Так будет лучше. Для всех. И это чистая правда, но... Разве тебе не хочется сказать кое-что? Пусть он узнает. Кирилл ведь не тот, кем хочет казаться, у него есть совесть. Заставь его раскаиваться. Заставь его ощутить хоть что-нибудь, помимо отвращения. Даже если это будет жалость. Ноги сами пронесли Макса мимо кабинетов, через коридоры и рекреации, спустили по лестнице вниз, до первого этажа, и в самый ответственный момент остановились, будто приросли к полу. Он был ещё не в конуре, но очень близко: слышно, как внизу Кирилл играет на телефоне в какую-то стрелялку и ругается себе под нос. Макс постоял минуту, прислушиваясь. Потом спустился по лестнице, зная, что пути назад больше нет. Рубикон пройден. — Привет. Кирилл обернулся. По виду и не скажешь, что он был сильно удивлён, однако Макс каким-то образом смог это почувствовать. Предлагая встречу, Кирилл явно не ожидал, что она и правда состоится. Может быть, даже надеялся на обратное. — Да, здоров, — ответил он. — Курить бу... А, ты же зожник, типа. — Что ты хотел? — спросил Макс и зачем-то добавил: — Скоро будет звонок, у нас история. — Да я всё равно ни хера не выучил. — Я тоже, но... — Макс понял, что они оба тянут время, поэтому заставил себя сказать: — Зачем ты меня позвал? Молниеносным взглядом Кирилл обежал его лицо и остановился на глазах. Щёки под маской мгновенно воспламенились, через слои тонкого материала стало трудно дышать. — Это он тебя отметелил, да? Макс нахмурил брови. Жар усилился: смущение в один миг обернулось гневом. — Хочешь поближе рассмотреть, как Славик справился с приказом хозяина? — Да бля, я не к тому, ёбт... — Ну тогда смотри. Пальцами Макс опустил голубую материю маски до самого подбородка, демонстрируя Кириллу результат работы его шестёрки. То, что сам увидел с утра в зеркале. То, что пытался замаскировать светлым тональником Евы перед первым уроком. Тёмно-лиловые следы там, где огромный кулак Славика особенно постарался. Разбитая губа с подсохшей корочкой. И два здоровенных синяка: один под левым глазом, другой — на уровне нижней челюсти. Кирилл вздохнул. — Слышь, я не то имел в виду. Я, типа... — он замялся. — Короче, Беспалов больше к тебе не сунется. Он всё уяснил, будь спок. Макс снова разозлился — как тогда, стоя в пустынном переулке напротив Славика в ожидании побоев. Бесил не Кирилл. Бесило чувство, будто всё и должно так складываться. Будто в школе действовали только законы джунглей. Будто Макс ничего не мог изменить. Бей или беги, убей или умри. Краем уха он слышал о драке в столовой: только это и обсуждали на географии. А Ева выслала ему тонну сообщений и кружочков с комментариями. — Мне не нужна твоя помощь, — сказал Макс и тут же пожалел об этом. Кирилл усмехнулся. — Думаешь, это ради тебя? Нихуёвое самомнение для пацика вроде тебя. Вот только со Славиком давно, бля, надо было разобраться, а ты... просто встрял между мной и этой ослиной башкой. Доходит? — И всё это из-за рисунка? Колени Макса дрожали, кончики ушей горели. Он смотрел на Кирилла, как марионетка на кукловода — ожидая команды двигаться. Смотрел и видел, как изменяются черты чужого лица, которое он знал досконально, от и до. Как презрительно приподнялась верхняя губа, как сузились серые глаза, как заострились скулы. Закон джунглей. Хищники и жертвы. Ешь или будешь съеден. Макс и правда ничего не мог изменить. — Да чё ты мелешь? — ощетинился Кирилл. — Это тут вообще при чём? Макс знал, что он врёт. Он месяцами изучал эти глаза, и если бы прямо сейчас стал писать с Кирилла портрет, то получил ту же самую картину, которой тот вчера завладел. Получил бы лицо лжеца. — Неужели ты устроил всё это из-за рисунка? Кирилл нависал над ним, как длинная худощавая тень, обрисованная контрастно-белым светом. — Слышь, я понятия не имел, что Славик отчудит такую херню, — сказал Кирилл, находясь так близко, что даже в полумраке Макс мог рассмотреть каждую веснушку на его переносице. — Он больше к тебе на пушечный выстрел не подойдёт. И вот твоя благодарность? — Благодарность? — на выдохе сказал Макс. — Я должен благодарить тебя? Ты ведь... — А по поводу этих твоих картинок... — перебил его Кирилл. — Ты лучше завязывай. Нахуя там я? — Хочешь услышать правду? — Ну давай, бля. Удиви меня. Макс ответил раньше, чем успел подумать: — У тебя красивое лицо, — и его щёки снова залила краска. — Чё? Чё ты..? — Кирилл выждал секунду и надсадно рассмеялся, чуть откинув бритую голову. — Дожили, блядь, пиздец. В натуре пидор, ну ты ваще, на. Может, ещё засосёшь меня, раз так? Макс не ответил. Он шагнул навстречу, мгновенно преодолев разделявшие их сантиметры, привстал на носках и накрыл губы Кирилла своими. Всё вокруг замерло.***
Макс не планировал этого делать. Точно не планировал. Он просто разволновался и был зол, а это, как оказалось, придавало излишней уверенности в себе. Которая, впрочем, сразу же испарилась, как застоявшаяся лужа под палящим солнцем. И даже тогда, умирая от стыда, колюще-режущего чувства вины и сковывающего страха, Макс не мог не признать: это было прекрасно. Прекраснее, чем все полотна Эрмитажа, Лувра и Третьяковской галереи вместе взятые. Время, которое он потратил на попытки представить губы Кирилла, приоткрытые специально для поцелуя, можно было измерять неделями. В мечтах Макс видел, как целует его в лоб, щёки, веснушчатый нос или участок зарубцевавшейся кожи над бровью. Эти смущающие видения были отчётливы и живы, почти что реальны. Настолько, что, закрыв глаза, Макс мог писать картины по впечатлениям. Но стоило подумать о его губах, как всё меркло. Воображения не хватало. Воздуха тоже. Максу не с чем было сравнивать то невесомое, как лунный свет, касание, которое он подарил Кириллу в его конуре под лестницей. Макс жмурился, поэтому не видел его лица. И даже если бы в то мгновение мог управлять своим телом, не осмелился бы даже приоткрыть один глаз. Он лишь чувствовал, что Кирилл стоит неподвижно, не отстраняясь и не подаваясь ему навстречу. Каменная статуя с тёплыми губами. Дрожь обрушилась на Макса почти сразу. Он не хотел останавливаться и не мог продолжать. Он отпрянул, ожидая удара и потока отборного мата. Ничего не случилось. Никакого ответа. Потрясённый, Кирилл глядел на него так, будто был готов стереть его кости в порошок, смолоть их в муку, упиваясь хрустом, но почему-то не двигался. Персей, обращённый Медузой Горгоной в камень, несмотря на все ухищрения богов. Макс отступил на шаг, и к нему вернулся слух. Топот, смех, крики, бесконечно хлопающие створки дверей между этажами. Они были в школе, и любой желающий мог за ними подглядывать. В школе, где даже у стен были уши. И где действовали только законы джунглей. — П-прости, — Макс отдалился ещё на метр в сторону спасительной лестницы, не зная, что делать дальше. Целый океан чувств хлынул ему в душу, переполнив её до краёв. На плечи неподъёмным камнем навалилась усталость, ужас сжал сердце, к горлу подкатил ком, где-то глубоко в груди зародился невежливый смех. А ещё ему хотелось кричать — громко и без остановки, пока не охрипнет. Макс схватился за перила и несколькими торопливыми прыжками пролетел до первого этажа. Потом до второго и третьего. Выскочил в рекреацию, продрался через толпу школьников, собравшуюся у кабинетов русского языка, добрался до другой лестницы и пулей спустился в холл. Задыхаясь, Макс вышел из школы почти бегом. Что он натворил? Как можно было сделать ещё хуже? По расписанию стояли ещё два урока и факультатив по математике, но Макс скорее бы согласился добровольно податься в бега или прыгнуть в котёл с кипящим маслом, чем вернуться в школу. Он бы и правда предпочёл умереть прямо сейчас: сорваться с тротуара, сломать шею, попасть под колёса дребезжащего грузовика, стать жертвой какого-нибудь кровожадного психа с осенним обострением. Неважно что. Главное быстро и безболезненно. Всяко лучше, чем беспомощно смотреть на спину Кирилла с задней парты первого ряда и в красках вспоминать о том, как осмелился поцеловать его. Поцеловать! Его! Всё это не укладывалось в голове. Макс бесцельно бродил по городу, то теряясь в толпе на людных улицах, то прячась в самых злачных дворах — недружелюбных и одиноких. Долго петлял по запутанным сплетениям переулков, набредая на парки с желтеющими деревьями, высокие здания университетов и офис-центров. Быстро шагал вдоль заборов из сетки, профнастила и досок, мимо панелек и стаек частных домов, по асфальтированным парковкам, заросшим тропинкам и пыльным подъездным дорогам. Макс шёл без остановки, поднимая и опуская ступни, как неодушевлённый робот. Автомобиль без водителя или, скорее, пустой автомат с закусками, к которому никто давно не подходит. Сломанный и тронутый коррозией. Мимо проносились машины: красные, чёрные, серебристо-голубые «лады», «ауди» и «мерседесы». На пути встречались парни и девушки, молодые пары, мамы с колясками, старики с палками для скандинавской ходьбы, иностранцы, одетые чересчур легко для местной осени, студенты с большими стаканами кофе, мужчины с бутылками пива в бумажных пакетах, попрошайки на инвалидных колясках, женщины в строгих деловых платьях. Болтали, молчали, спорили, разговаривали по телефону, перебегали дорогу в неположенных местах, оглядывались, смеялись, бежали к маршрутке, спешили, опаздывали и почти лениво прогуливались — никто не стоял на месте. Все вокруг двигались, смешиваясь в скопления и рассыпаясь по широким тротуарам, образуя уникальный рисунок города в самый разгар рабочего дня. И Макс подражал им, продолжая идти, пока окончательно не вымотался. Он остановился подальше от основной людской массы — в тихом парке, напротив памятника героям Великой Отечественной войны. Опустился на деревянную лавочку и позволил себе передохнуть. От продолжительной ходьбы ныли голени, мышцы обещали назавтра превратиться в неповоротливые каменные глыбы. В свитере стало жарко, и Макс снял его, оставшись в рубашке. Он откинулся назад, плечами коснувшись еловых лап, сложил руки на животе и посмотрел в безмятежное, чисто-голубое, без единого облачка, небо. Бескрайний простор свободы, обрамлённый ветвями. Идеал. Учитель по рисованию утверждал, что самое важное в живописи — вовсе не правильное отображение форм или цвета, не экспозиция, не пропорции и не постановка согласно золотому сечению, не достоверность и даже не эстетика тел или предметов. Главное в рисовании — уметь видеть. Не видеть, но смотреть и рассматривать. Изучать. — Минута у мольберта и четыре минуты у объекта, — говорил его учитель. — Большую часть времени ты тратишь на изучение того, что рисуешь. — Но с такой техникой довольно сложно изобразить, например, пейзаж, когда свет трудно уловить, — пытался возразить ему Макс. Ему тогда было двенадцать или тринадцать. — Рисуй, а не копируй, — холодно отвечал учитель. — Ты человек, а значит, у тебя есть память и воображение. Не забывай об этом. Макс достал из рюкзака повреждённый альбом с выгнутой пружинкой, не испугавшись вырванных страниц. Если они и напомнили ему о Кирилле, то лишь на подсознательном уровне. Он взялся за карандаш, сосредоточился на еловых ветках, и тревога отошла сама собой. Блаженство пребывания в каком-то другом измерении длилось недолго. Точнее, не так долго, как ему бы хотелось. В кармане завибрировал телефон. Макс медлил, не решаясь нажать кнопку с зелёной трубкой. На экране вибрирующего телефона долго горела надпись «Папа». И в последнюю секунду, когда звонок должен был автоматически прерваться, Макс набрал в лёгкие побольше воздуха, приложил смартфон к уху и сказал: — Привет, пап. Достаточно уверенно? Наверное, слишком беспечно и даже слегка развязно — наверняка вызовет подозрение. — Привет, — голос отца сел после утомительной смены. — Как дела? — Хорошо, — ответил Макс, молясь, чтобы звонили ему только ради этого вопроса. Но отец не любил церемониться, поэтому сразу пошёл в атаку напролом: — Ирина Викторовна звонила. Макс сдержал нервный смешок. Всё. Ему конец. — Ага, — сказал он, не придумав более внушительного ответа. — И... что? Ему конец. Вот что. — Ты подрался? Отец говорил на удивление спокойно, и в его тоне, кажется, не было никакого подвоха. Это не похоже затишье перед бурей. — Да, — сдавленно ответил Макс, пропустив несколько вдохов. Он не стал углубляться в детали, потому что «подрался» звучало гораздо лучше, чем «меня избили». — Как ты себя чувствуешь? — Я? — удивлённо переспросил Макс. — Да… нормально вроде бы. Послышался вздох отца, но в нём не было той бесконечной усталости, которую ожидал Макс. Усталости, смешанной с неодобрением и злобой, возникавшей, когда он пытался поговорить с отцом о рисовании. Или о маме. — Я же говорил. Больше они к тебе не полезут. Отец не злится? Серьёзно? В смысле... серьёзно? Макс молчал, не зная, что сказать. Ему, наверное, стоило попросить отца о переводе в другую школу или вообще о переезде, на который тот ни за что не согласится. Но интуиция подсказывала: позволить себе вновь начать спор — всё равно что передвинуть горы в одиночку. — Алло? — Да-да, я тут. — Почему ты не сказал учителям правду? Потому что пообещал Кириллу. Парню, которого сегодня поцеловал под лестницей, поддавшись внезапному желанию. И его губы на ощупь были лучше, чем в самой смелой фантазии. Мурашки побежали по левому боку, от грудины до внутренней стороны бедра. Длинная цепочка крохотных электрических разрядов, мучительных и приятных одновременно. На мгновение Макс забыл, что ещё висит на линии с отцом, и покраснел до самых корней волос. — Я… — заторопился он. — Наверное, это не по-мужски. Отец выждал секунду и сказал: — Понятно. Ты не забыл, что сегодня репетитор в шесть? Конечно, Макс забыл. — Я, наверное, не пойду, — сказал он и, опережая все возможные вопросы, добавил: — Чувствую себя не очень. Да и не хочу показываться Светлане Владимировне в таком виде… — Ладно, — ответил отец. — Тогда до встречи. И отключился. Макс ещё некоторое время держал телефон у уха. Он не мог поверить, что действительно разговаривал со своим отцом, а не странным инопланетным существом, принявшим облик члена его семьи. Это всё? Правда? Без допросов, претензий или сетований. Ни намёка на обвинения. Ничего. Что случилось? Ответ нашёлся быстро и заставил Макса зябко поёжиться. Всё просто. Наверное, отец наконец-то добился прямого доказательства, что его сын научился драться. А значит, стал настоящим мужчиной. Макс с ненавистью отключил телефон, убрал его подальше и вернулся к наброску.