Ева
Она абсолютно потеряла сон. Стрелки будильника на прикроватной тумбочке показывали два часа ночи. А Ева продолжала метаться по кровати, не в силах заснуть. Было то неудобно, то жарко, то холодно — и она никак не могла решить, в какой позе легче будет погрузиться в долгожданный сон. Подушка казалась твёрже камня, одеяло покалывало спину, наволочка странно пахла. Тиканье настенных часов действовало на нервы, уличный фонарь светил в окно слишком ярко, мама чересчур громко сопела на диване в зале. Ева вздыхала, крутилась, переворачивалась с боку на бок. Пыталась считать овец, отвлекалась, сбивалась, считала заново. Тёрла веки, чесала лоб, зевала, дышала глубже. Ничего не помогало. Локомотив мыслей шёл полным ходом — напролом через усталость и потребность в отдыхе. Ева ложилась на живот, но от соприкосновения с матрасом набухшие груди неприятно покалывало. Тогда она укладывалась на спину — и начинало тянуть поясницу. Очевидно, скоро месячные. Как будто ей не хватило подсказки от организма в виде множества высыпаний на лице и ощутимой тяжести внизу живота. Как же она иногда ненавидит быть женщиной. В конце концов Ева сдалась, взяла в руки телефон, сощурилась, понизила яркость экрана и, привыкнув к неестественному свету, принялась бесцельно листать недавние новости. Ничего не привлекало внимания: ни свежие фотки подружек, ни посты об осознанном потреблении пластика, ни подборки модных образов на грядущую зиму. Какой во всём этом смысл, когда на душе неспокойно, холодно и как-то грязно? Одиноко, больно и плохо — так не должно быть поздно ночью, когда тебе пятнадцать и, по словам твоей мамы, вся жизнь ещё впереди. Как бы ни старалась отвлечься, Ева всё равно мысленно возвращалась к Кириллу — к стрижке под «троечку», полосатой винтажной олимпийке, всегда нахмуренным бровям, красивым линиям челюсти и шеи. Возвращалась к своему мальчику и тут же обжигалась: а всё ещё ли он её мальчик? А был ли вообще когда-то? Ева открыла их последний диалог, перечитала пару сообщений, с теплотой и надеждой рассмотрела каждое эмоджи-сердечко, которое он ей отправлял. Улыбнулась мягким подколам, к которым привыкла, как и к неровностям в его характере. Кирилл… Интересно, где он сейчас? Надеюсь, видит десятый сон. В своей кровати. Трезвый… или хотя бы почти не пьяный. Ева поджала пересохшие губы. Боль и холод не отступали — внутри, под кожей на рёбрах, зарождалась настоящая январская метель. Жестокая, злая и бессмысленная. Макс правильно всё сказал: надо обсудить наболевшее. Спокойно, с пониманием. Настоять, даже если Кирилл будет в своей манере отпираться, делая вид, что всё нормально, что все через это проходят. Ну чё ты, малая, в натуре, опять пластинку заело? Завязывай, нормально же общались. Такие парни, как он, не привыкли обсуждать проблемы. Кирилла воспитали не обращать внимание на копящееся напряжение, жить сегодняшним днём по принципу «пока гром не грянет». Вздохнув, Ева заблокировала телефон, устало потёрла раскрасневшиеся глаза. Надо срочно попытаться уснуть. Завтра она должна быть в форме: красивая, сияющая и уверенная в себе. Завтра она, набравшись смелости, поговорит с Кириллом всерьёз — и про аттестат, и про отца, и про страшный холод, который начал мучать её ночами. Она сомкнула веки и, не выпуская смартфон из руки, забылась наконец беспокойным, поверхностным, очень странным сном. Кто-то шептал ей на ухо пламенные извинения вперемешку с признаниями в любви, и от них становилось тошно. А вот она уже стоит у доски, понятия не имея, как решить уравнение. Из класса подсказывают верный ответ, но она не понимает ни слова. А вот Кирилл берёт её за руку, целует пальцы и улыбается — искренне, солнечно, по-доброму. Так, будто он счастлив. Тогда Еву и разбудил резкий, тревожный звонок. Она распахнула глаза, думая, что уже наступило утро, звонит будильник и пора в школу. В ноябре светает поздно, поэтому кромешная тьма, поглотившая комнату, почти подтвердила её догадки. Слабо светился экран разрывающегося телефона. Сонно моргая, Ева мазнула по нему пальцем. Звонил неизвестный. А вверху справа четыре цифры складывались в местное время. 04:47. Сон как рукой сняло, и Ева резко приподнялась на локтях. В такое время с неизвестных номеров звонят только из полиции, из морга или… из места помрачнее. Спросонья она не успела придумать сценарий хуже. Кирилл. Она поднесла трубку к уху и, затаив дыхание, сказала: — Алло? — Здоров, это Андрюха. Помнишь меня? Двадцать шестая школа. Пришлось приложить все усилия, чтобы переутомлённый мозг наконец подбросил ей нужное воспоминание. Андрей Воробьёв, старый друг Кирилла, ещё с начальной школы. — Да-да, привет, — еле слышно ответила Ева. — Можешь приехать? Голос звучал взвинченно, возбуждённо, взбудораженно — непривычно и нехорошо. Доверия он не вызывал, и, если бы не предчувствие, Ева бы давно положила трубку, сочтя поздний звонок глупым приколом или пьяной выходкой. — Куда? — Я адрес в «Телеге» скину щас, — уклончиво ответил Андрей. — Подъедешь? — Андрей, — онемевшими губами произнесла Ева. — Что происходит? Тот замолчал, и длинная, невыносимая пауза заставила Еву окончательно проснуться, перепугавшись до смерти. — Да тут, короче, с Кирюхой запара и… — Что? — перебила Ева, вскакивая с постели. Андрей небрежно хмыкнул, но обострённый слух Евы уловил в его смешке явственные нотки напряжения и фальши. — Да не кипиши… — Андрей снова на секунду затих, откашливаясь. — Жив он. Блин, объяснять долго. Просто забери его, лады? — Господи, Андрей, — умоляющим тоном попросила Ева. — Ты можешь сказать мне, что случилось? — Сама увидишь. Короче, давай быстрее, а. Адрес уже прислал. Потом он, ничего не объяснив, просто положил трубку.***
В зале царила плотная темнота — все шторы наглухо задёрнуты. Пахло бабушкиными лекарствами и цветочными духами. Мама продолжала сопеть, иногда прихрапывая. Ева подошла к дивану, застеленному простынёй, потрясла мать за плечо. — Мам? Пять минут назад, слушая короткие гудки, Ева лихорадочно соображала, что делать. Когда пришла короткая смс с адресом, она сразу поняла, что дело плохо. А разве может что-то хорошее случиться почти в пять утра в самом криминальном районе Ч.? Они же там явно не о русской классике за чашкой чая беседовали. Андрей не стал бы вызванивать её, если бы не справлялся сам. Это ведь он вытаскивал Кирилла из множества передряг, когда они были детьми. А случалось разное. И районные разборки, и пьяные драки, и приводы в милицию — однажды ценой вопроса стал условный срок. Но каждый раз лучший на то время друг разруливал ситуацию, усмирял и вразумлял Кирилла — пускай если и силой. Так что же случилось, если даже Андрей был бессилен? Что-то с отцом? Всё стало хуже? Хуже, чем в день выпускного? Ева не знала. Одеваясь, она, взлохмаченная, помятая, бледная, без макияжа и лифчика, знала только одно: она не может просто спокойно лежать в постели, пока её парень неизвестно где и остро нуждается в ней. А он явно нуждался. Ева это чувствовала. Мама отреагировала не сразу: пришлось позвать её ещё несколько раз. — Что такое? — севшим голосом спросила она, оборачиваясь к дочери. — Мне срочно надо поехать… — дрожащим голосом старалась объяснить Ева. — Там что-то с Кириллом. Мама повернулась, чтобы выключить лампу на прикроватной тумбочке, и, подслеповато щурясь, окинула Еву взглядом с ног до головы. — Что? Почему ты одета? — Мам, пожалуйста, — Ева мелко подрагивала от страха. — Это очень срочно! Разреши мне поехать! — Ты с ума сошла? Время-то видела? — зашептала мама. — Умирает он, что ли? — Я не знаю! — обессиленно вскрикнула Ева. — И не говори так! Мне просто нужно его увидеть. Кажется… что-то произошло. Мать смотрела на неё снизу вверх, приподнявшись на пухлых локтях. Хмурясь, смотрела долго и пристально, и выражение её лица, окрашенное жёлтым свечением лампы, говорило только об отказе. Мама уже открыла рот, чтобы возразить, но Ева прервала её взвинченной мольбой. — Мамочка, пожалуйста! Я на такси поеду, позвоню, напишу, буду осторожно. Всё нормально. Хочешь, по видеосвязи будешь за мной следить? Хочешь, со мной поедем… Мама, пожалуйста, разреши. Мне… мама, мне страшно. Мама крепко сомкнула губы, но взгляд её усталых глаз смягчился. Опустив ресницы, она помолчала ещё несколько секунд и тихо, еле слышно сказала: — Куртку одень. Ева уже собиралась бежать в коридор, как мама ловко поймала её за запястье, крепко, даже болезненно сжала, и с нескрываемой тревогой проговорила: — Доча, стоит ли он того? — Что ты такое говоришь? — Он же… — мама ослабила хватку и тяжело вздохнула. — Глаза б мои его не видели. — Я поехала… — Ева показала ей экран телефона. — Вот, смотри, такси уже подъезжает. Мама даже не взглянула. — Я глаз не сомкну, пока ты не вернёшься. А если с тобой что-нибудь случится, я этого подонка засужу, — говорила она Еве в спину. — Засужу, слышишь!***
Она редко бывала в Л. районе, только по крайней необходимости. Нечего девочкам типа неё делать в подобных местах — особенно в такое позднее время. Обворуют как пить дать, да ещё и разденут догола или силой уволокут в подворотню, а потом ищи — не найдёшь. Хорошо, что мама не в курсе, где её высадил сонный молчаливый таксист. — До свидания, — пробубнил он напоследок. Белый «фольксваген» выехал с обочины на узкую дорогу и, напрягая мотор, рванул прочь из злачного переулка — словно сам боялся оставаться там дольше положенного. Уже давно не девяностые, но память-то ещё с ним. Ева осмотрелась и вздрогнула, пожалев, что не оделась теплее. Ветер, гулявший между обшарпанными советскими домами, проползал под тонкую курточку и холодными лапами касался живота. В пять утра город потихоньку оживал. Уже разъезжали дряхлые, тарахтящие «пазики», и в них загружались кучки людей — пока небольшие, однако через час—полтора на остановке под фонарём будет уже не протолкнуться. Возле «круглосуток» толпились алкаши и их боевые подруги — на вид почти одинаковые, бедно одетые и с прокуренными голосами. Ева не хотела попадаться им на глаза. Она застегнула «молнию» на куртке, съёжилась, кутаясь в воротник, чтобы хоть как-то сохранить тепло тела. Переступила через разбитый бордюр, быстро глянула по сторонам и перебежала дорогу, направляясь к нужному дому. Да, действительно хорошо, что мама не догадалась спросить, куда именно Ева уехала. Иначе бы точно не отпустила. Одинаковые бетонные коробки приземистых малоэтажек со слепыми глазами-окнами. Неостеклённые ржавые конструкции балконов, разрушенные цветники, давно не крашеные оградки и лестницы. И целые горы пустых пивных бутылок, выставленные у лавочек на детской площадке. Как будто в крохотном дворике с помпой праздновали чей-то юбилей. Ева торопливым шагом пересекла запустевшую парковку, которую огибала толстая отопительная труба, обёрнутая стекловатой. Юркнула между обездвиженной «шестёркой» со снятыми шинами и вполне приличной «девяткой» — правда, очень грязной. Да где же этот подъезд? Ева боязливо достала из кармана телефон, сверилась с картами. Ага, точно, вот оно. Безликая четырёхэтажка из серых квадратных блоков. Девушка взлетела по лестнице в распахнутую подъездную дверь — простой железный монолит, на скрипучих петлях и обычной металлической защёлке. Ни намёка на домофон. В подъезде было теплее и темнее, чем на улице. Ощупью Ева нашла перила и, хватаясь за них, как можно скорее начала взбираться по ступеням с алюминиевыми порожками. Об такой виском с размаху приложишься — «скорая» обеспечена. Если найдётся тот, кто её вызовет, конечно. Тесные лестничные клетки — по четыре квартиры на каждую. И все двери, стоящие вплотную друг к другу, как на подбор старые, покорёженные, исцарапанные и без номеров. Поднимаясь на последний этаж, Ева старалась долго возле них не задерживаться: боялась, что протянутая из тьмы рука затащит её в незнакомую квартиру. Тридцать два, тридцати три… вот она, тридцать четвёртая. Без раздумий Ева ворвалась внутрь, чувствуя себя странно, как во сне. В душной квартире с драными обоями стоял густой туман сигаретного дыма и сладковатого пара. Коридор тускло освещала лампочка под потолком. Взволнованный Андрей встретил девушку на пороге. В зубах он сжимал неподожжённую сигарету — видимо, чисто для душевного спокойствия. — Что случилось? — без приветствия спросила у него Ева. Обычно уверенный и развязный, парень смотрел на неё так, будто только что убил человека и понятия не имел, что делать с телом. Словно она пришла сюда, чтобы решить: вызвать полицию и честно признаться или помочь ему спрятать труп. — Он там, — нервно выпалил Андрей. — Пошли! Он схватил её за руку и повёл вглубь квартиры, мимо парней и девушек, которых она встречала, наверное, в первый и последний раз в жизни. Все поголовно были пьяны: те, кто меньше остальных, напряжённо наблюдали за происходящим и курили, а те, кто больше, — улыбались, странно хихикали или беспробудно спали, развалившись на всех горизонтальных поверхностях притона. Они прошли через косой дверной проём — видимо, в спальню — и Еву обдало потоком холодного воздуха вперемешку с сигаретным дымом. В крохотной спальне народу было ещё больше: тут собрались все, кто был ещё в состоянии более или менее твёрдо стоять на ногах. — Пацаны, дайте пройти, — командовал Андрей. — Да отойдите, бля! Ева приехала. Толпа, образовавшаяся в том углу комнаты, куда её тащил Андрей, постепенно расступалась. Ева не чувствовала ног, поднимаясь на невысокий на выступ, ведущий в ледяное царство неостеклённого балкона. Потом она разглядела Кирилла, и сердце её чуть не остановилось. — Привет, малышка, — криво улыбнулся он, блеснув передними зубами. — Киря! — только и смогла выдохнуть она. Ссутулившись, он сидел на металлических перилах, лицом к ней и спиной к густой утренней тьме, рассекаемой далёким светом фонаря с остановки. В куртке нараспашку и с дымящей, ополовиненной сигаретой между худыми пальцами. Ими он обхватывал края парапета — единственного препятствия, отделявшего его от падения вниз. Четвёртый этаж. Ева вспомнила, как поднималась сюда по лестнице, перепрыгивая через две ступени сразу. Высоко. Достаточно высоко, чтобы сразу умереть, если нечаянно сорваться. — Он вышел покурить, — прошептал Андрей где-то над её левым плечом. — А потом Никитос заметил, как этот конченный перелезает через ограждение… Ладно хоть успели. Еле оттащили, чтобы не ёбнулся, а он — в драку и наотрез отказался сваливать. Не в адеквате, несёт какую-то хуйню полнейшую. Мы побоялись его трогать… Ева молчала, чувствуя, как подступает огромная, необъятная волна паники. Кирилл поёрзал на своём месте, устраиваясь поудобнее, и стало видно, как дрожат его ноги. — Слышь, Филатов, — возвысив голос, обратился к нему Андрей. — Она здесь. Теперь ты слезешь оттуда? — Схуяли? Кто вас просил её звать ваще? Он махнул рукой, которой держал сигарету, и выронил обугленный бычок. Огонёк вспыхнул над балконом, описал в воздухе широкую дугу и улетел в кромешную тьму прочертив оранжевую линию-вспышку. Кирилл проследил за ним взглядом, накренившись вперёд всем корпусом. Одно неверное движение — и он рухнет. — Киря, что ты делаешь? — вскрикнула Ева. — Ебать вас не должно, — огрызнулся он, неясно, к кому конкретно обращаясь. — Чё хочу, то и делаю! — Ты же разобьёшься! Ева была готова расплакаться. И плевать на любопытные взгляды пьяных в хлам друзей Кирилла, их ухмылки и насмешки. Пусть обсуждают её слабость, пусть промывают ей косточки до самого выпуска из школы. Если это поможет спасти Кирилла — ей всё равно. — Кирюха, кончай клоунаду! — сказал Андрей. — Слезай давай! Его голос звучал уверенно и даже небрежно, как если бы на кону стояла не жизнь его друга, а выбор марки сигарет на кассе. Но Ева остро ощущала ауру страха, окутавшую его и всех, кто находился рядом — плотную, как пыльный ковёр. Ева вдруг ощутила себя такой маленькой и беспомощной, такой бесполезной и глупой. Кирилл тем временем спокойно выудил из кармана полупустую пачку, щёлкнул зажигалкой, снова закурил — и делал всё это, больше не держась за сварные перила. Он дрожал всем телом, матерился вполголоса и явно не представлял, где находится, что вытворяет и чем ему это угрожает. Кирилл запрокидывал голову, выдыхал горький дым в ноябрьский студёный воздух и нахально, с вызовом смотрел на Андрея, на Еву и всех тех, кто хоть как-то пытался ему помочь. — Малыш, что с тобой? — ласково заговорила Ева, надеясь успокоить его. — А ты-то куда припёрлась, дура? — последовал злобный ответ. — Чё ты пришла? — За тобой. — А на хуй я тебе сдался? И тут маска надменности слетела с лица Кирилла. Рассыпалась в прах, не успев достигнуть пола. Он скривился и снова взмахнул рукой. — На хуй! — истерично, с дрожью в голосе заявил он. — Всё заебись, не видно? Ты вообще кто такая, чтобы говорить со мной как мамка? У меня нет матери и никогда не было! Отъебись! Еву вдруг осенило: это не просто алкогольное опьянение. Здесь что-то другое, более глубинное и влиятельное. Что-то на уровне подсознания. Что-то такое, что толкает людей на страшные поступки. Она обернулась через плечо и посмотрела Андрею в глаза. На неё обратились две чёрные бездны расширенных зрачков, и Ева всё поняла. — Что вы ему дали? — вполголоса спросила она. — Ничего, — промычал Андрей в ответ. — Сказал же, белочка к твоему Кире пришла, вот и всё… — Что вы ему дали?! — закричала Ева, никого не стесняясь. — Да тише ты, ёбт, не суетись, — зашипел на неё Андрей. — Пиво он пил, даже до водки не добрался. — И всё? — Всё. — А курили что? — Сижки. — Андрей, — с нажимом обратилась к нему Ева. — Это не от сижек. Андрей помялся ещё немного, вздохнул и с большой неохотой проговорил: — «Кислота». Ева спрятала лицо в ладонях. — Господи… — Да я впервые такую ответку вижу, отвечаю. Ни разу не было, чтоб пацанов так корёжило… Блядь, Никитос, держи его! Ева вскрикнула — это всё, что она успела. И если бы не молниеносная реакция Никиты, они бы сейчас, наверное, вызывали ментов и выбирали, кто пойдёт отскребать мозги Кирилла от подъездной дорожки. Его подхватили под руки, как задержанного преступника — сразу двое. С грохотом захлопнули балконную дверь и поволокли в зал, расталкивая всех любопытствующих. Ева семенила рядом. — О чём ты только думал? — причитала она. — Чё за бесчеловечные шутки? Он вырвался из чужих рук и дёрнулся в её сторону. Надвинулся, как резко упавшая тень, ткнул в неё пальцем и зашипел, приближаясь: — Слышь, ты, мать Тереза недоделанная! Отъебись от меня. Кирилл толкнул её изо всех сил — или, по крайней мере, намного сильнее, чем должен был, учитывая их разницу в телосложении. — Отвали от меня! Не хочу тебя видеть! За каким хером ты вообще сюда притащилась, малолетка? Ева больно врезалась в угол старого советского буфета и едва не свалилась на пол. Улыбка не сходила с её лица, хотя внутри всё корчилось в агонии. Каждое слово Кирилла хлестало её по лицу жёстким кнутом. Глаза наполнялись слезами обиды и жалости. Какое позорище. — Киря, что ты такое говоришь? — пролепетала она. — То, что реально чувствую, — сказал он в ответ, глядя на неё страшными, немигающими глазами. — Не хочу быть с тобой. Не хочу слышать твою тупую болтовню и притворяться перед всеми, будто я готов на тебе жениться. Не готов! Не хочу! Он отстранился к стене, осел на пол, запрокинув подбородок, и уставился в одну точку, больше ни на кого не реагируя. Ева села рядом, капроновыми колготками цепляясь за голые половицы. — Кирилл, посмотри на меня. Он повернул бритую голову. Его остекленевшие, налитые кровью глаза безразлично уставились на неё. Два безжизненных бутылочных стёклышка — острые осколки с мучительным выражением. — Пошла ты на хер, слышь. Она едва удержалась, чтобы не отшатнуться. Жестокие слова тяжёлым колесом проехались по груди. — Мне лучше уйти? — Мне насрать, — его щека дёрнулась. — Вали, если хочешь. — А ты хочешь, чтобы я ушла? — Я же сказал, мне насрать! Вали! В квартире повисла мёртвая тишина. Все друзья Кирилла наблюдали за их ссорой, и Ева больше не могла выносить этого ненужного, нежеланного внимания. — Пацанва, а чё вы столпились? — разгонял всех Андрей. — Валите, кино закончилось. Ева была ему благодарна. Пока не вспомнила: скорее всего именно он дал Кириллу то, что превратило его в монстра. Она вдруг возненавидела этот пропахший рвотой притон вместе со всеми его обитателями. Включая Кирилла, которого любила больше всего на свете. В животе зародилось отвращение и проползло ниже, к складкам кожи между ног. Ужасающее отвращение вошло в неё и крупной дрожью пробило всё тело. Он говорил, что любит, пока отбирал у неё невинность. А она, дура малолетняя, поверила в этот пустой трёп. Ева отступила от Кирилла на шаг, потом ещё на два. Услышала, как на полу хрустнуло битое стекло, вонзаясь в резиновую подошву. И повернувшись механически, на автопилоте, Ева вышла в коридор, а затем и в подъезд, забыв прикрыть за собой дверь. Из тёмного подъезда, униженная до глубины души, она вылетела как ошпаренная, спотыкаясь и перелетая через три ступени. Запертое в худой груди сердце билось неровно, сбивчиво и неправильно. Ступив навстречу промозглому ноябрю, Ева наконец осталась в одиночестве, избавилась от множества любопытных, насмешливых и откровенно злобных взглядов. Теперь можно с ненавистью вытереть давно мокрые щёки и с размаху садануть ботинком по крошащемуся кирпичу лестницы. Идиотка! Какая же ты идиотка! Наивная, беспросветно доверчивая лохушка. Как можно было вообще допустить хотя бы мысль о том, что Кирилл полюбит её в ответ? — Козёл! — не удержавшись, крикнула она и ещё раз пнула битую подъездную лестницу. Боль разошлась от большого пальца ноги до колена и бедра — по всей длине ноги, и Ева наконец залилась горькими слезами, нисколько себя не сдерживая. Всхлипывала, втягивала заложенным носом холодный воздух и давилась рыданиями. Теперь-то всё кончено. Теперь можно возвращаться домой. В куртке завибрировал телефон. — Да, мам, — дрожащим голосом сказала Ева. — Я скоро буду.