К тебе, через 10 000 лет

      — ⛝⛝⛝⛝⛝, ⛝⛝⛝⛝ ⛝⛝⛝⛝⛝⛝⛝⛝ ⛝ ⛝⛝⛝⛝…       — Да, хорошо, я понимаю.       — ⛝ ⛝⛝ ⛝⛝⛝⛝⛝, ⛝⛝, ⛝⛝⛝…       — Да, конечно.       Квадрат, крест внутри. Квадрат, крест внутри. И еще один квадрат, еще крест. Речь ненужную и до дыр заслушанную Кавех не воспринимал как что-то стоящее: отвечал на автомате, совсем как робот. Просто мысли были заняты другим, на кой ему слушать кого-то?       Матра пригласил его в темную влажную комнату, стены которой оплетали побеги Священного древа. Где-то с потолка назойливо перекликались между собой капли воды. Тюрьмы — места не самого приятного как содержания, так и вида. Даже если эти тюрьмы всего лишь временные.       Какая тоска. «⛝⛝» да «⛝⛝⛝». Кавеха это не интересует, в данный момент его неустанно преследует вопрос:       «Как же здесь заключенные живут? — размышлял Кавех под квадраты с крестами. Рядом с матрой воняло забродившим закатником. Мерзость: как будто смешали плесень, грибок с ногтей и гной из свища, поставили настаиваться под солнцем на добрых пять дней, а затем бросили куда-то в угол этой задрипанной каморки за клетками заключенных. Умопомрачительный аромат.       «Надо бы как-нибудь и самому попробовать здесь пожить… так, для общего развития»       Сюда сползали скрюченные, кривые лозы, как будто чьи-то переломанные кости свисали с потолка. Оттого смотреть, как человек перед ним распинается о заключении аль-Хайтама, о подробностях особо жестокой группировки Пустынников, за которой последний месяц гонялся Сайно и которая в один момент умудрилась вырваться из его лап, было даже забавно. Нет-нет, Кавех ни в коем разе не мнит себя пупом земли, — когда последний раз проверялся, с самомнением проблем не было — но разве это исключает элемент забавы в речах матры?       Смотрите, он шевелит губами, жестикулирует, в конце концов, активно показывает все свои излюбленные приемы в искусстве мимики, но в сознании Кавеха он не произносит ни слова. Представьте выключение звука кнопкой перечеркнутого динамика. Вы не выключаете изображение, зато звук — да, и выходит любопытная картина — человек говорит, а смысла в его стараниях нет.       — ⛝⛝, ⛝⛝⛝ ⛝⛝⛝⛝⛝ ⛝?       Да, конечно, продолжайте.       — ⛝⛝⛝… ⛝⛝⛝?       — ⛝ ⛝ ⛝⛝, — отвечает Кавех.       — Простите, что?       Упс, кажется, он перегнул палку с выключением звука.       Кавех неловко прокашлялся.       — Я имел в виду, что понимаю ситуацию, — с важным видом, будто он не говорил только что «один квадрат крестик, один квадрат крестик, два квадрата крестик», Кавех закивал матре. — И естественно, я сообщу, если увижу подозрительных личностей в городе. Искренне благодарю за ваше содействие в оказании помощи аль-Хайтаму с поиском жилья в случае, если его вина не подтвердится.       Собеседник перед ним был, мягко говоря, в некотором шоке от сухости и зачитанности его слов. А Кавех готов был прямо так заржать конем: претенциозный официоз его ответа, по его мнению, должен был красоваться на первых страницах каких-нибудь исследований Хараватата. На его счастье, принадлежностью к этому даршану он не обладал. Зато возможностей почерпнуть занудства Хайтама у Кавеха было просто неприличное количество.       Под сбивчивое прощание от матры Кавех уверенно вышел из провонявшей каморки. Не стоит забывать о делах насущных, а их у него было, опять же, тьфу-тьфу-тьфу как много.       Тот-самый-в-отпуске по имени Сайно терся вместе с конвоем заумных людей в смешных разноцветных халатах у камеры аль-Хайтама. Вот гадюки, как в Бездну гляди — ничего за ними не видно. Аль-Хайтама бесстыдно скрыли от глаз Кавеха, но он только обиженно качнул плечами и вышел вон из подземелий Священного древа. Да не так уж обидно, между прочим. Дела все же не ждут — а то иной раз Кавех случайно заболтается с Хайтамом и забудет, что хотел сделать.       Сейчас иначе. Абсолютно уверенный в дальнейших действиях — план идеально ровно расстелили на столешнице разума, ни складочки, ни ворсинки, следуй четко инструкции — Кавех шел по улицам Сумеру. Хотелось бы насладиться видами, свежим городским воздухом, вот только, к досаде, жара стояла нестерпимая. Середина дня в тропиках — беспощадная и неумолимая. Так и выжмет из Кавеха последние соки.       «Да эти соки и без того уже того», — невесело усмехался про себя Кавех.       И он сам того. Ползет в сторону пригорода, а расплавленная брусчатка улиц прожигает ноги через тонкую подошву. Пот льется градом — Кавех был бы не против сейчас и града размером с птичье яйцо, а лучше — размером со здание Бимарстана, к которому он через силу тащится. А ведь городской удушающий зной — это еще цветочки. Тропики, если быть точнее. Надо просто абстрагироваться от внешних раздражителей, не думать о том, куда он потом пойдет. Забить на влагу в воздухе, она цепляется за него капельками пота и раздражения — кого не выбесит снова оставаться одному? Так еще и в который раз намекнули на скорую потерю дома, а в довесок арестовали того, кому он должен помочь.       Досада. Тц. Ничего, у него был план. Он ему следует, не смеет ослушаться — не дай Архонт всё пойдет не так, как надо.       Был план таков:             1. Сходить в Бимарстан.       — М-да.       Ему посветили в глаза.       — Ага.       Постучали по коленке.       — Н-да.       Открыли рот, заглянули в горло.       — Именно.       Чиркнули что-то в книжке.       — Здоров.       Поставили штамп.       Знакомый доктор гордо захлопнул его медкарту, довольный результатами своего невероятно плодотворного лечения. «Вы хорошо ничего не сделали, доктор, спасибо!»       Кавех сидел на притащенном впопыхах кривом стуле на трех ножках, четвертая не хотела спокойно стоять и безустанно качалась, как будто ее изрядно до этого побили. Приставленные к углу, стул и Кавех с напущенным любопытством осматривали обстановку: не очень. Весь первый этаж кишмя кишел кроватями, через которые с трудом протискивались врачи, а на каждой подушке лежало по голове с приложенным к ней ледяным компрессом. Охало, качалось, стонало и жаловалось — эпидемия недобольных имени бестолкового лечения.       Доктор обратил внимание на интерес Кавеха происходящим.       — Как ты видишь, у нас тут настоящий паноптикум творится, — вздохнул он. — Новые больные всё прибывают и прибывают. Малая властительница Кусанали как раз сегодня будет советоваться с мудрецами по этому поводу.       — Хвала ей! — Кавех нарисовал на лице небезразличие, напялил сикось-накось душную маску участливости. Тревога в глазах, эмоции в голосе, вытянутый вперёд корпус: — Надеюсь, она найдет решение проблеме.       — Да и не говори… квадрат крест внутри, квадрат крест внутри, квадрат крест внутри.       Светские реплики. Совершенно неинтересные и абсолютно непритягательные. Кавех предпочитал заменять их на что-то более заметное: например, квадраты с крестами, но теперь в словесной форме. Выключи звук, подставь свой — и наслаждайся.       — Квадрат крест, квадрат крест, квадрат крест, квадрат крест, квадрат снаружи крест.       Даже разнообразия можно добавить: на тебе квадрат крест снаружи. Вот это песочница — ройся не хочу. А в качестве бонуса можно найти расширение, позволяющее из-под слоя квадратов и крестов вычленить нужную информацию.       — Квадрат крест, квадрат крест, ⛝⛝⛝, квадрат ×… к сожалению, пока что мы не можем позволить себе заботиться о пациентах с алкогольной зависимостью, потому что… □ ×, ⛝⛝…       Потому что Кавех сам знал почему. Гул в ушах от десятков кряхтящих от головной боли голосов практически равнялся по значению квадратам с крестами.       — ⛝, квадрат крест, крест, крест, крест, крест, крест… но мы рады, что ты обратился к нам и признал проблему… квадрат, квадрат, квадрат квадрат квадрат квадрат квадрат.       Ага, конечно, куда бы он делся.       — _________________________а также мы нашли информацию касательно аль-Хайтама.       Наконец-то.       В руки Кавеха вложили небезызвестную ему медкарту с не менее знакомой фотографией.       — Господин аль-Хайтам действительно является гражданином Сумеру. Работал до и некоторое время после свержения Азара секретарем в Академии. Что странно, записей в архиве о нем найдено не было. Возможно, из-за ситуации с эпидемией… или из-за никудышности нынешних секретарей, — доктор, заметив, что сказал лишнего, неловко прокашлялся. — Я имею в виду, хотя бы его медкарта нашлась. Уж не знаю, почему близкие не сообщили о его пропаже и что с ним случилось, но по крайней мере ты можешь передать ему доказательство собственного существования.       Кавех подавил усмешку. Как грустно, наверное, это звучит. Он с мастерски нарисованным на лице энтузиазмом пролистывал страницу за страницей. Знакомый почерк рябил в глазах — как же много нынче знакомого Кавех подмечает.       Пациенты слишком много дышали, пыхтели и стонали. Сложите вместе духоту, тесноту, жару и влагу тропиков. А еще непроветриваемое помещение с незанавешенными окнами. «В тесноте да не в обиде». Ага, скажите это разрезавшим пространство солнечным топорам — и кто их придумал назвать лучами? Режут не слабее пилы температуру тридцать шесть и шесть тела человека. Топоры разлагаются на лицах, поплывших от чудесного вуншпунша артериального давления и головной боли. Одно из таких лиц смотрит на Кавеха. Кавех же упрямо глядит в медкарту, пока капля пота, перечеркивая висок, летит на неизменно серьезное лицо Хайтама — фотографию. Искусственные глаза на бумажке, точь-в-точь настоящие, роют траншеи, чтобы зарыть бомбу в сердце Кавеха.       Положил. Завел.       — И все-таки… — считал, сколько осталось до разрыва миокарда на конфетти, доктор. Он размышлял почти про себя, не обращался ни к кому, а Кавех прислушивался: не квадраты с крестами врач из себя изрыгает наконец-то. — И все-таки как странно: я раньше вообще не обращал внимания на эту медкарту. Лежала себе на полке в шкафу и лежала…       «Значит, надо чаще разбираться у себя», — подумал Кавех, закрывая страницу и буравившие его глаза Хайтама.       Обратный отсчет до взрыва пошел.             2. Зайти домой, переодеться.       Зеркало отражает истину. Позволяет взглянуть на себя и своими, и чужими глазами. Удивительная вещь.       Но истина каждый день меняется: ничто ведь не вечно под солнцем, да? Под солнцем потому, что от жары даже дом плывет, а зеркало и подавно — превратилось в сгусток кривой правды. Отражает то же самое — бомбу и ее носителя.       Кривая правда — это обыкновенная ложь. Кавех любуется на себя в зеркале, в нем лживый безумец беснуется до трясучки, до мерзотного скрипа на зубах, от которого хочется вырвать себе ушные проходы с такой дурью, чтоб евстахиевы трубы к херам собачьим разорвало. Хотя нет, собак жалко, лучше бы к его собственному херу.       Это — ложь, и он в ней купается, как свинья в луже грязи.       Плащ Пустынника, толстый, потрепанный; волосы заплетены в толстую косу и закреплены сложным образом в несколько оборотов вокруг головы на макушке; вымазанные сажей лицо и тело — Кавех крайне сомневался, что аль-Хайтам одобрит заимствование своей бывшей одежды, и крайне сильно боялся, что сажа не скроет его цвет кожи, слишком яркий для Пустынника. Создавалась бы сажа из лжи, он бы был темнее шоколада и любого Пустынника.       Это — кривая правда. Зеркало послушно отражает его, вздыхает дразнящими топорами солнца. Они рубят Кавеха напополам сквозь шторы и окна, а он был бы и не прочь, окажись топоры не абстрактной проекцией.       Вместо топоров его режет на кусочки искусным мясницким ножом застывший взгляд аль-Хайтама. Его медкарта стоит на тумбочке рядом и за по-рабски работающим на Кавеха зеркалом осудительно врывает в его плоть буравчики — бесстрастные, чересчур заумные глаза смотрят на него так, как ни за что бы в реальности не посмотрел аль-Хайтам. Но это же не реальность — это фотография, отражение в линзе камеры.       А значит, такая же кривая правда.       Буравчики вырываются из него — Кавех запихивает медкарту подальше, в углы потаенные и никому не известные.       Кавех проходит по коридору, открывает дверь соседней комнаты и бросает в самую бездну медкарту. О внутренностях комнаты знать не стоит, Кавех и сам с неохотой ходит туда: там и запах стоит ужасный, и звуки дрожат отвратные, а картинка из головы не смывается, сколько бы ни мой глаза с мылом, пока роговица не завопит от боли.       Там глазам-буравчикам и самое место. Только бы это место не увидел аль-Хайтам. Но ничего, он мальчик умный, если Кавех скажет ему не ходить в неположенные места — заходить не будет.       Уродство должно быть надежно укрыто.       Пиксели на Мехраке подрагивают, выстраиваются в испуганную рожицу, когда Кавех, вернувшись в свою комнату, протягивает к нему руку.       — У тебя толком и разума нету, — грустно бормочет Кавех, — а всё понимаешь. Не бойся, драться придется только под конец.       Ядро внутри чемодана трясется, у него фантомное «сердце» не лежит. Конечно, Кавех его прекрасно понимает. Когда хозяин наряжается Пустынником и берет с оружейной стойки давно не использовавшийся двуручный меч, странно было бы не дрожать от страха.       Если бы Кавех был чемоданом, он бы боялся.       Да он и будучи человеком боится.             3. Пойти в пустыню.       Обычный план. Ничего такого. Ничего необычного. Глядя сейчас на него со стороны, Кавех задумался, что третий пункт выглядит совсем уж ни к месту. «Приладили как для галочки», — хотел бы сказать Кавех, не будь он сам создателем плана. И не будь третий пункт основным.       Он был прав: жара в тропиках не идет ни в какое сравнение с жарой в пустыне.       Шаг — кровавый отпечаток. Кавех идет по гигантскому зеркалу, в двести раз больше его собственного, кривит отражением расчлененного тела — пустыня облита закатной кровью. Топоры, мечи, копья, стрелы и пламя — солнце, величайший узурпатор и изысканнейшая пыточная машина, изувечило, рассекло пустыню, и та кровоточит, выблевывает из себя все органы на Кавеха песчаной бурей. Он — покрывается цельнометаллической оболочкой, не пропускающей через себя ничьи внутренности. Свои бы сохранить, прежде чем впускать чужие.       Сейчас узурпатор наиграется, захлопнет Кавеха в железной деве и рухнет отсыпаться за дюнами. А потом холод искусно раздробит кости Кавеха на крошку из белого шоколада, такую острую, корябает горло.       Пирамиды маячат на горизонте красным платком, а Кавех, как бык, мчится сломя голову на них. Лишь бы успеть, лишь бы эти сутки не прошли. Времени в обрез, оно душит вместе с холодом. Кавех промерз так, что из него впору делать куклу для подношений в кровавых ритуалах. Горячий труп пустыни охладел, да так, что конечности не сгибаются — окоченели.       Пирамида — ближе. Окаймленная золотым шелком повязка Пустынников приглушает и без того темные тона ночи, но Кавех только рад — дневную песчаную бурю благодаря ей пережил, лицо ночью закрыл от зубодробительного холода и, что важнее, глаза скрыл от чужих взоров. Его не узнают.       Не узнают Пустынники.       — Че вылупился? — режет слух голос.       Проход внутрь ему перегородил Пустынник, пропахший вонью самокруток, паленого пойла и кровью. Своей или чужой — Бездна его поймёт. Кавеху не суть важно: над головой вострый клинок луны поблескивает, жадно крадется по пунктиру звезд — так и норовит вскрыть сонные артерии людей внизу.       Он снимает маску Кавеха, роется в гардеробе. Нашел — на крючке болтается маска Пустынника. В ней дышать нечем, приходится как никогда раньше напрягаться.       — «Искусство быть обманутым», — хрипло отвечает Кавех, делая голос на порядок ниже, почти шипящим.       Пустынник цыкает и пропускает.       — Вовремя ты с паролем заявился. Через три минуты, когда луна зайдет в зенит, он поменяется. Проходи.       Сабля в сторону — Кавех вперед. Прямо в чернильно-черный зев убежища.