К тебе, через 10 000 лет

      Сегодня середина осени. День на календаре — неизвестен, но зачеркнут. Зачеркнут движением скорее автоматическим, чем осмысленным: аль-Хайтам даже не взглянул на число. Не впервой ему замечать, что многие действия он осуществляет рефлекторно, словно по мышечной памяти. Может ли это быть связано как-то с «прошлым»?       Надпись на поле заметок в календаре, рядом с фразой «Надо найти зацепки о "прошлом"»: Я написал слово «прошлое» в кавычках, потому что прошлого как такового может и не быть. Рядом буквами Кавеха: Конечно же, оно есть! У каждого человека есть прошлое, его не может не быть! Иначе человек был бы просто-напросто пустой оболочкой. Еще ниже почерком аль-Хайтама: Не засоряй календарь.       Их календарь выглядит как самый обыкновенный лист бумаги с названием месяца и цифрами. Чтобы календарь не выглядел слишком скучно, Кавех нарисовал на пустом месте, в верхней части бумаги, Гидро плесенника в виде шляпки. Больше пустых мест не оставалось: календарь был испещрен одними и теми же двумя почерками от края до края, и всё — их ответы друг другу. И пока один виновник испорченного календаря стоит и смотрит на этот самый календарь, второй вовсю дрыхнет прямо под ним на диване.       В зале густо расплывалось утро, то добрея, то хмурясь, всё попеременно. На улице подгонял облака ветерок, стлавшийся по земле после прохладной, полной на события ночи. Аль-Хайтам считал, сколько раз пролетали облака: двадцать шестое было больно кучерявым, оно загородило своей тенью клочок неба перед их окнами на долгие двадцать минут. Двадцать минут в доме не было света, и все отражения, свет и блики поверхностей потускнели, перестали полниться малейшими деталями. Между сорок девятым и пятидесятым был прекрасный перерыв, когда окна с обеих сторон дома золотились лучами жаркого тропического солнца, продуваемого насквозь ветрами.       Порядка семидесяти пяти раз на расслабленное лицо Кавеха падали пятнами растерзанные в клочья обрывки утра, а затем омрачались куцыми хвостами невесть откуда приплывших облаков, а затем убивались огненно-светло-желто-вырвиглазными всполохами, а затем сбивались тусклостью глухих деревянных стен, внезапно холодевших каждый раз, когда солнце пожиралось ненасытной тучей, а затем…       После сто двадцать первого раза аль-Хайтам сбился со счету: наслоение облаков — или чем оно было, внутри дома невозможно понять, — запутало Хайтама. А еще проснулся Кавех.       Он растянулся на взбитом диване во весь рост. После той безумной ночи прошло сто двадцать одно облако: приблизительно сейчас было восемь утра. Или дня. Или все еще ночи.       Он растянулся во весь рост на диване Хайтама, потому что до своей комнаты вчера он не успел доползти: упал от усталости и алкоголя прямо в подушку Хайтама и так и заснул.       «Ты что, всю ночь не спал из-за меня?» — ожидал аль-Хайтам услышать вопрос в свою сторону.       Не услышал.       — Во-оды…       Аль-Хайтам поднес заранее подготовленный стакан к рукам Кавеха. Тот опрокинул воду в себя залпом.       — Во-оды… — тут же потребовал еще.       — Бесплатный пробный период закончился. Пожалуйста, оформите годовую подписку, чтобы вам поставляли воду на каждое похмельное утро после внеочередного распития спиртного.       Кавех уронил голову на подушку с протяжным стоном.       — Жадина, — буркнул он в потолок.       — Алкоголик, — парировал аль-Хайтам.       Они потупили взгляды в пространство, думая каждый о своем. Облака скользили одно за другим, рассасывали время на отдельные составляющие: на календарь, усыпанный то загоравшимися, то гаснущими надписями, на рисунок Гидро плесенника в самом верху листа, становящийся то ярко-ярко лазурным, то холодным синим. Когда солнце выходило из-за тучи, мир оживал, тряся, как райская птица, своими полыхавшими золотом и рубинами перьями.       Когда на солнце набегала туча, чувство реальности притуплялось.       — Ты что, всю ночь не спал из-за меня? — ожидаемый вопрос.       — Да, — подготовленный ответ.       — И что же ты делал?       Пляска светотени раздражала, она не могла устаканиться, остановиться в одном обличье, сесть и расслабиться. Опять накрылось медным тазом — потемнело.       Аль-Хайтам качнул плечами.       — Думал.       — О чем?       — Обо всем и ни о чем.       — Так не бывает, — Кавех с кряхтением перевернулся со спины на бок, заглядывая прямо в глаза сидевшего на соседнем диване аль-Хайтама. — Ты просто говорить мне не хочешь? О, или я знаю: размышлял, что бы нам такого придумать, чтобы свести Сайно и Тигнари?       Аль-Хайтам напоминает, что в свахи не записывался, бухтит, а Кавех тихонько посмеивается в кулак. Наверное, так оно будет всегда.       Во время недосыпа связь с реальностью теряется. Ходячие мертвецы, коими пугают маленьких детей мамочки по ночам, чтобы те в будущем не оскверняли кладбища, выходят из своих могил вполне себе дышащие, вот только не где-то там в отдалении от общества, на захоронениях глубоко в поле, или в лесу, или у обочины дороги, а прямо тут, в городе.       Они с Кавехом бредут в толпе заспанных студентов Ртахватиста, таскающих туда-сюда телескопы. Когда успели выйти из дома — не помнит. О чем говорят — понятия не имеет.       Мимо него на ватных ногах трясутся лица зомби: впавшие глаза, под глазницами спальные мешки, в которых прямо здесь и сейчас можно улечься, трупно бледная кожа. «Как это необычно, — думает аль-Хайтам, — ощущать себя их частью, не являясь студентом».       Небось он и сам такой же: Кавех временами на него встревоженно поглядывает. После рассеянно попивает из бутылки захваченной воды. После заводит разговор вновь о том же (если оно то же):       — Ты знал, что клетки человека полностью обновляются каждые семь лет?       — Мгм, — издает аль-Хайтам нечеловеческое полумычание-полукряхтение, на которое способен разве что мертвец.       — Понимаешь? Мы меняем тело каждые семь лет!       — Гм.       — Получается, мы семь лет назад и мы сейчас — разные люди. Буквально!       — Мм.       Раз шаг, два шага. Шаг вправо, шаг влево — ты труп. Дороги узкие, бегущие через сад Разан, что выше уровня Академии. Здесь тепло, темно, и тени скрывают от лишних глаз. Светящиеся сказочные листья свисают со стеблей вьющихся перед столбами беседок растений. Ночью тут еще красивее, чем утром.       Тысяча тридцать второе облако накатывает на замкнувшийся в себе небосклон. Они идут к Храму Сурастаны, к месту встречи с Сайно, а чувство, будто карабкаются на самую высокую гору в мире по лианам солнечных лучей, изредка прорезающих пушистую белую шерсть неба.       — Как думаешь, как нам стоит сыграть?       — Во что?       — Как во что? — Кавех посмотрел на него как на сумасшедшего. — Как нам стоит сыграть отношения Сайно и Тигнари, я имею в виду. Может, надавить на жалость «бредом» Сайно и попросить Тигнари посмотреть за ним, пока у него будет постельный режим?       — Манипулятивно.       — Или тогда… тогда как насчет совместной игры в Священный призыв семерых?       — Бесполезно.       — Или… или… о! Давай устроим им свидание вслепую, посадим их вместе, а потом скажем, что случайно так получилось!       С высоты Священного древа видно, как люди толпятся на причале у реки. Оттуда уходит вниз по течению корабль, тонкая сумерская шхуна, на которой места было явно меньше, чем стояло людей в очереди. Длинная шеренга покидающих, одна фигура скучнее другой, сливаясь друг в друге, стояла вся в чемоданах, мешках и сумках.       Кавех и аль-Хайтам ползли всё дальше и дальше, и чем дольше они шли, тем мельче становились люди. Покрываемые неровными многоугольниками света, а затем уходящие в нейтральную сплошную блеклость, люди колыхались где-то далеко-далеко, совершенно безучастные ко всему, что выше них.       — Не правда ли сегодня красивые облака? — мечтательно вздыхал Кавех, глядя вверх.       — Есть такое.       — Глянь, а вон то, — он показал пальцем в непонятную точку в пространстве, — похоже на морду волка, выныривающего из белого моря.       Хайтам помолчал — пытался найти нужную метафору.       — А ты видишь какое-нибудь облако, напоминающее тебе что-то?       — Да, — рассеянно бродили желтые солнечные пятна по тропическим лесам, по макушкам вековых деревьев. — Облака выглядят как гигантское темное кольцо, опоясывающее нас по кругу, словно мы их заложники.       Кавех взглянул на него обеспокоенно, его зрачки тревожно пробежались по лицу аль-Хайтама.       — Ну да, темноватые, — чтобы хоть как-то поддержать разговор, не в тему протянул Кавех. О чем-то подумал. Сказал: — А… вот это?       Палец ткнулся в просвет между тучами вдалеке.       — Глубокий колодец.       — Там?       — Беспросветная пропасть.       — Тут?       — Не ведущая пощады лавина.       Если бы у Кавеха были с собой блокнот и перо, он бы немедля записал слова Хайтама, понимающе кивая головой, а сам тем временем строчил бы какие-нибудь собственные выводы на бумаге. Тогда бы аль-Хайтам лежал, как пациент, на диванчике перед ним и рассказывал слезливую историю своей жизни.       Которой не было. Поэтому Кавех только сочувственно смотрел на него.       Храм Сурастаны был местом, внушающим благоговейный, священный трепет. Бывшая тюрьма Дендро Архонта, сейчас Храм являл собой такое же грустное, оплетенное, как и раньше, лозами зрелище, однако теперь его окружала такая непередаваемо запретная аура, будто они стояли перед объектом государственной важности, а не перед обиталищем Архонта.       …       Так это одно и то же.       — Почему Сайно назначил встречу на сегодня? — ворчал Кавех, переминаясь с ноги на ногу у входа.       — Когда еще, по-твоему, надо было идти сюда? Самое время разобраться и с его болезнью, и с местом моей работы.       — Ага-ага, — проворчал Кавех. Тени листьев расползались причудливым узором по позолоченной двери. — Кстати… а что за девушка вчера была с вами?       Аль-Хайтам почувствовал, как его пробил холодный пот. Вот бы дождь пошел, молния шарахнула бы, или еще чего…       — Это… была девушка, пострадавшая при обвале, — соврал с три короба. — Сайно решил лично возместить ей ущерб. Я столкнулся с ними по дороге.       — М.       Кажется, Кавеха такой ответ не устроил, однако дальше он расспрашивать не стал. В молчании они дождались Сайно и, провожаемые шелестом листвы, зашли внутрь.       Облаков не было. Ни туч, ни солнца. Больше не на что смотреть, внимательность тает прямо на глазах. Только благородная тишь да гладь: тишина, темнота, зеленое таинственное свечение отовсюду, откуда-то из самых недр древа. Монументальные опоры, уходящие в туманную голубоватую дымку, массивные стрельчато-куполообразные окна, от всего в этом месте так и веяло настроением «Входи да знай, что сюда стекается мировая мудрость»       В воздухе застыла пыль. Зеленая.       — Восхитительное художественное мастерство, — шепнул на ухо Кавех. Он послушно следовал за Сайно по узким мосткам, чуть ли не облизываясь при виде листовидных конструкций, оплетающих величественную площадку в центре.       В центре, на краю лепестка каменного лотоса их дожидался Дендро Архонт, болтая босыми ножками над узорчатой плиткой.       Она оглядывала новых гостей большими зелеными глазами с белыми зрачками. Считывала. Узнавала на расстоянии.       Интересно, от чего образована эта пыль? Древесная труха? Мусор? Частицы Дендро элемента?       Аль-Хайтам медленно вышагивает по мосткам над бездной, полостью Священного древа, и в его глазах бездна темнеет, кромсает в себе голубую дымку на атомы.       Что будет, если вдохнуть эту пыль? Влияет ли она как-то на дыхательные пути? Будет ли кашель? Отравится ли он?       Малая властительница Кусанали поддерживает доброжелательную улыбку на всем пути небольшой процессии. Ее зрачки в форме цветка блестят: она знает, кто к ней пришел.       Она спрыгивает.       Обмен любезностями. Неудобные взгляды вниз из-за маленького роста Архонта. Всё дела. Как всегда.       Бездна внизу темнеет, изменяя свои формы прямо на глазах, но никто этого не замечает: все заняты разговором.       — Приятно познакомиться, Кавех, — Архонт закидывает голову наверх, чтобы видеть собеседника. — Наслышана о твоих успехах как архитекторе, — на ее слова Кавех польщенно лыбится, — …и как об удалителе корней.       Кавех разбито вжимает голову в плечи, Архонт невинно посмеивается и просит прощения. Формальности, любезности, извинения, оправдания — привычное. Оно несущественно, аль-Хайтам полностью поглощен творящимся внизу, ему кажется, никто не хочет видеть, никто не может видеть то, что видит он.       Дымка внизу сгущается, раздавливая все существующие геометрические формы, само трехмерное пространство на ничто. Голубой? Колонны? Как не бывало. Одна лишь воронка, образованная беспрестанно меняющимся туманом, а в ней будто бы проглядывается чье-то лицо, не то улыбающееся, не то плачущее. В него включено всё, что не было и что будет: былое, настоящее, грядущее. Время. Обрывки воспоминаний скользят, создают собой нос, глаза…       — …господину аль-Хайтаму.       Он возвращается на площадку. Сайно, укутанный в три слоя плащей и дрожащий от озноба, ткнул его локтем в бок, но этого уже не нужно было: аль-Хайтам уже стоял перед малой властительницей Кусанали, с мягким осуждением глядящей на него. Было сложно представить, что человек с внешностью ребенка может смотреть на взрослого мужчину с подобным материнским укором.       — Только что Сайно и Кавех рекомендовали тебя как надежного и чрезвычайно сконцентрированного человека, — и она искоркой в глазах ненавязчиво намекнула на рассеянное состояние аль-Хайтама.       — Извините, не выспался.       — Из-за меня, — виновато добавил Кавех.       Малая властительница Кусанали игранула бровями так, что показалось, будто она усмотрела за словами Кавеха нечто большее. Что именно — непонятно. Мысли расклеивались.       — Ничего, так даже лучше, — улыбка с ее лица снялась: следовал серьезный разговор. — На самом деле это я попросила Сайно привести вас ко мне.       — М-мы должны заплатить еще большую сумму за ущерб? — испуганно предположил Кавех.       — Поверьте, это лишь верхушка айсберга.       Дендро Архонт развернулась и задумчиво принялась мерить шагами площадку. При попытке посмотреть ей в глаза можно было увидеть лишь сквозивший во взоре легкий страх.       — Я думаю, вы каким-то образом связаны с недавно разразившейся эпидемией «бреда», — сказала она и тут же качнула головой. — Нет, не так: кто-то вызвал эпидемию глобальной ошибкой в Ирминсуле, удалив все данные об аль-Хайтаме.