Чтобы чувствовать себя хорошо, необязательно обладать какими-то особыми способностями. Вообще. То есть ты просто можешь жить, существовать, сидеть и увлеченно вбирать в легкие воздух, и всё — ты уже счастлив.
Если бы Кавех учился на врача, он бы первым делом сел за изучение счастья. Ну, в плане, кому не интересно узнать, почему люди чувствуют себя хорошо?
Хотя, ладно, стоит просто признать, что его просто потянуло на размышления. Философия, все дела. Тоже, между прочим, важная штука.
— Понимаешь, — шептал Кавех на ухо верному другу, — Архонты, Селестия навязали мне, да и не только мне, тебе наверняка тоже, что счастье, эта собака, доступна всем. Но ведь это же не так. Это же совершенно не так!
Верный друг молчал. Он всегда молчал, он был умен. Умные молчат — ну конечно, действительно, зачем тратить слова попусту.
— Да… ты прав, — он обнял друга покрепче, лежа с ним на кровати. — Счастье… да… счастье любит далеко не всех. И удача тоже… она, как люди, такая непостоянная…
Молчит, молчит и еще раз молчит. Кавех понимает, Кавех принимает — к недостаткам друзей надо относиться с пониманием. Зачем корить того, в ком даже спирта не осталось?
— Ты ядовитое счастье.
День за днем приговаривает Кавех по вечерам своему верному другу. Нет, в принципе, всё было в порядке. Жизнь наладилась, отношения с аль-Хайтамом торопливо ползли вверх. Кавеху иногда даже казалось, что они настолько глубоко вверх заползли, что немного перевешивают чашу весов обычных друзей.
— Это как оно там называется… друзья без обязательств… друзья с привилегиями… Передруг… Нет, не то, еще не так, еще слишком рано для подобного…
Для чего — сам не понял.
Очередной вечер и в очередной раз он лежит, объятый сладкой дымкой алкоголя. Что в голове, что в теле — воздушное, крутящееся волчком состояние, когда нет дела на моральные нормы, на логику действий. На всё.
Каждый вечер одно и то же. Еще до аль-Хайтама было «каждую пятницу одно и то же». Он лежит в обнимку с бутылкой. Она его верный друг и проводник в царство, где нет больше переживаний и где язык развязывается. И не нужно больше думать, правильно ли он поступил в тот или иной момент жизни, точно ли нужно говорить «Привет» вместо «Приветики». Выборы между чаем и кофе? Да пофиг, что выберется, то и выберется. Вообще, просто до лампочки.
Его милое маленькое ядовитое счастье медленно разлагает печень до состояния коричневой кашицы, обрамленной чудесной сетью дохлых вен. Но это счастье. Если не напиваться вдрызг, то «алкоголь даже помогает», как говаривал Кавех в ответ на вздохи Тигнари.
«Ну кто же пьет днем?»
«Пожалуйста, обратись к врачу, пока твое увлечение не переросло в зависимость».
Сделал. Честно и искренне обратился, и врачи из Бимарстана даже начали заниматься им, прорабатывать проблему. А потом случилась эпидемия, и на неделю его выпнули. Возвращаться обратно уже не хотелось. Да и смысл? У него нет зависимости. Обычное систематическое подвыпивание по вечерам.
Кто же пьет днем, вот кто? Точно не Кавех. Он прислушался к укорам Тигнари и теперь пьет только по вечерам. К тому же не Кавех виноват в ежедневном употреблении алкоголя — всё на совести Хайтама. Именно по причине его постоянных провалов во времена, когда он искал себе работу, и без того неустойчивое психическое состояние Кавеха достигло апогея. Да-да! Никак иначе.
Что ни вечер, то кошмар: Хайтам возвращался невозмутимый и полностью уверенный в своей правоте. А для Кавеха в то время каждый провал был как конец света, мистер апокалипсис собственной персоной с неизменным нейтрально-недовольным выражением лица. Лишний (но не лишний) рот, объедающий твои и так скудные запасы денег на черный день.
— Да нет же, пойми, я был только рад, что он живет со мной, — оправдывался перед бутылкой Кавех, — и прекрасно, что он нашел хорошо оплачиваемую работу…
Но ведь настоящее — одно дело, а прошлое — другое. То самое прошлое, когда каждый день Кавех, оставаясь наедине с пером и листом бумаги, с нивелиром и чертежными инструментами, буравил глазами белоснежное полотно переработанного дерева и думал, сможет ли оплатить счета на месяц. «Если снова не получится, придется не есть на следующей неделе». «Если Хайтам опять провалится, придется на коленях молить Дори о прощении долгов».
Один на один с самим собой. Один на один с чертовым листом бумаги.
Кавех, покачиваясь, встал и подошел к письменному столу.
— Ну и че ты смотришь на меня? — бумага молчала. — Тебе что, лень самой исписаться как надо? Сама выполни заказ.
Собеседник не желает его слушать. Начхать, и всё тут. И вот таким образом каждый день. В безрассудно полном одиночестве, пока на тебя смотрят, зияя скучным бесцветным светом, окна. Глазеет Мехрак, в нем нет души, а он всё видит. Видит все психозы Кавеха. Просто на него уж слишком долго таращилась бумага, да и перо с чернилами ей поддакивали, и инструменты крутились вьюном перед глазами. Поэтому Кавех психовал. Собственно говоря, по этой же причине он и скидывал яростно всё на своем пути.
На полу остались черные пятна, словно Марана прогрызла брешь в его комнате, уютном уголке. Вот только уголок давно потерял свою притягательность.
— Хватит на меня так смотреть!
Собеседник назло ничего не говорил. Знали ли вы, что молчание тоже насмешка? Очень изощренная, любой карикатурный злодей позавидовал бы такому искусству.
— ХВАТИТ!
Когда ты пьян, реальность сливается с эмоциями. Плотина прорывается, и водянистая субстанция, будто взятая прямиком из болота, сдирает с корнем ровнехонько выстроенные крыши эмоциональной зрелости. Глядите, а вон и окна спокойствия разрываются на части, стекло бьется, и чернильница разбивается вслед жидкости, переполняющей легкие.
Бульк-бульк — нет больше уравновешенности.
К ногам Кавеха падает разодранная в клочья бумага. Позади раздается громкий стук — это бутылка из-под вина упала прямо к куче пивных банок. Где-то там под кроватью, кажется, должны лежать сакэ, огненная вода и еще что-то… В какой-то момент Кавех перестал осознавать, какой вид спиртного покупает у тревожно смотрящих на него торговцев. Им хотя бы не все равно на его состояние — получается, не всё так плохо?
— Выйди выйди выйди выйди выйди выйди выйди выйди выйди
Но бумага не выходила. И он не выходил. Кавех не Тигнари, чтобы просто взять и уйти в нужный момент. Кавех не как аль-Хайтам, чтобы, даже полностью стерев все воспоминания, продолжать спокойно жить дальше. Нет, он бы так не смог… он бы вообще так не смог… он бы не смог… не смог… не смог не смог не смог не смог не смог
Когда ты пьян, эйфория и безумие чередуются друг с другом. Границы стираются, и ты не понимаешь, где ты и как стоит себя вести, — просто прешь напролом без тормозов.
Просто рвешь и мечешь.
Сидишь в уголке и плачешь, разглядев в клочках бумаги фигуру себя — разодранного, втоптанного ногами обстоятельств в яму долгов.
Пишешь во внезапном порыве вседозволенности гневные письма всем, кто когда-либо тебя обидел.
Кричишь во всю глотку, что тебе ничего не нужно.
А потом хлопает входная дверь. Аль-Хайтам пришел с работы.
Кавех закрыл рот обеими руками. Вокруг валялись бутылки, обрывки бумаги, скомканные письма в переполненной до краев мусорке. На полу темнело пятно от чернил — оно никогда теперь не отмоется.
Вот так каждый день. С четырех до девяти беспросветная дыра этилового спирта. Кавех трепыхается ровно пять часов в день, надеясь, что хотя бы ненадолго он сможет отвлечься от суровой реальности. Та, в свою очередь, не дремлет: мигом приводит Кавеха в чувство, как только за комнатой раздаются шаги аль-Хайтама.
«Нельзя, чтобы он узнал»
«Нельзя, чтобы он оказался втянут в мои проблемы»
«Пусть моя жизнь будет терзать только меня»
Три мысли последовательно появлялись в голове, одна за другой туша огонь развязности.
Нет, это не пьянство. Кавех рассуждал, в то время как мысли расплывались в глазах вместе с разгромленной комнатой и шагами аль-Хайтама, разносившимися где-то далеко-далеко, будто в другой стране. Кавех рассуждал: «Если я могу держать себя в узде при Хайтаме, значит, всё не так плохо. Всё неплохо… всё неплохо…»
Кто будет показывать себя в плохом свете перед тем, кому нужна помощь?
Печатался стук шагов — раз по мозгу, два по сердцу, три по жизни. Очертания объектов размывались: там и Мехрак грустно глядел на него, стоя на тумбочке, заваленной бутылками; тут и темная комната кажется особенно мрачной, закручиваясь в сознании воронкой в никуда.
В черной комнате напуганный и взъерошенный Кавех встал перед зеркалом. Если долго стоять перед зеркалом в потемках, у человека начнутся галлюцинации, и будут мерещиться сначала неясные фигуры, а позже и хтонические твари.
Сейчас за Кавехом стоял он сам — с поплывшим белком глаз в одежде Пустынника и завязанными руками. Может быть, он медленно скатывается в белую горячку?
У Кавеха за спиной плавятся глаза, а Кавех перед зеркалом медленно поднимает указательные пальцы обеих рук вверх. Заносит перед уголками губ. Поднимает их.
Что бы когда-либо ни случилось, ответ на все проблемы прост: надо всего лишь улыбнуться.
:)
Видите? Это просто.
Кавех смотрит в зеркало. На него смотрит лыба, пропахшая перегаром. На него заносится размывающийся в черных клубах дыма клеймор, и тот, растворяясь и расплываясь, преобразуется в руки с семью пальцами, один острее другого. Фигура его самого с поплывшими глазами за спиной и поплывшими слезами глазами перед зеркалом. Красные, опухшие, в них расплетается паутинкой сеть сосудов. Никто не поможет. Никто не спасет.
Ну и что? Отвечай на любую проблему просто — :)
Где-то там, в отдалении, в другой версии этого мира, печатается стук в дверь. Стук в стенку в смежной с ним комнате. Ни черта не понятно — кто, где, как, почему. Кто стучит, куда стучит.
Ответ — :)
Зачем что-либо вообще нужно? Зачем вставать по утрам, когда нет вкуса у еды? Зачем пытаться найти частичку счастья в человеке, которому нет до тебя дела? Но Кавех же все равно будет помогать. Кавех не оставит его просто так, он будет пропихивать свои услуги друга, поддержки, арендатора, кого угодно, чью угодно роль сыграет, лишь бы только аль-Хайтам был счастлив. Но он всегда несчастлив. Но ведь нет счастья. Улыбка падает. Счастья ведь нет. Эту собаку просто так придумали, чтобы глупцам было легче. Кавех падает. Получается, это Кавех глупец, это вся жизнь глупа, это всё не имеет смысла, это его жизнь не нужна, и тогда не проще ли просто сломать себе шею, дверь сотрясается, взять веревку, намылить ее, чтоб смерть была проще, взять табуретку, встать, …вех! продеть голову в петлю, зажмуриться, …авех! посмотреть в последний раз в потолок, подпрыгнуть, толкнуть табуретку и…
— Кавех!
Голос аль-Хайтама. Громкий и режет по ушам. Кавех распахивает глаза через силу.
Ха-ха, а вот и он. Надо же, какой взволнованный, будто Кавех умирать собрался прямо на полу комнаты.
Холодные доски пола впиваются в кожу. Рядом валяются бутылочное стекло и бумажная разорванная версия его самого.
…
Вот чёрт.
— Кавех… — повторяет аль-Хайтам, но как-то обессиленно, словно перед умирающим. Кавех ведь не умирает, верно?
Глаза аль-Хайтама блестят. Сперва даже показалось, что от слез, отчего Кавеху захотелось смеяться. Ха-ха, ну да, о чем он только думает? Вон, если приглядеться, то глаза блестят исключительно из-за падающего на Хайтама света в коридоре. А если еще тщательнее присмотреться, можно заметить, что от беспокойства у него одни только плотно поджатые губы и нахмуренные брови. Глаза нечитабельны, как всегда.
«Упс, я перебрал сегодня», — наверное, стоило сказать. Однако Кавех не будет делать подобное одолжение аль-Хайтаму. Да и язык навряд ли сможет хоть немного повернуться во рту…
Аль-Хайтам молчит, его зрачки бегают из стороны в сторону. Долго, невыносимо долго. Как будто проходит вечность или две, прежде чем Кавех чувствует, как его приподнимают над землей. Всего лишь взяли на руки, а чувство такое, будто сейчас его вывернет наизнанку.
Словно в бреду (да это он, похоже, и есть) Кавех смутно видит невыразимо напряженное лицо аль-Хайтама, будто каждый его мускул натянут до предела. Медленно, невыносимо медленно. Каждый шаг отзывается где-то глубоко внутри, в самом желудке, на дне и дальше, дальше, дальше…
Ладони аль-Хайтама горячие после холодного пола. Кавеха сгибает пополам, но как-то проще, когда сгибает пополам на руках у кого-то. Не просто у кого-то. У аль-Хайтама. Пожалуй, любого другого человека Кавех не приемлел бы.
Слегка шатает. Это у Кавеха снова галлюцинации или аль-Хайтам действительно шатается? Вертолетит, так, что окружение становится несущественным и абсолютно неважным, только одно остается в поле зрения — аль-Хайтам, бесконечный, неизменный. Только его устремленный вперед взгляд.
Интересно, а куда они идут?..
Ответ пришел достаточно быстро. Холодный пол вновь встретил Кавеха. Белая плитка, вырвиглазная после темной комнаты. Аль-Хайтам принес его в ванную, бережно опустив на пол.
Кавех подтуповато уставился перед собой, не понимая, чего от него хотят.
— Туалет, — пояснил Хайтам. — Тебя сейчас вырвет.
Сказано — сделано. Лучше бы аль-Хайтам не напоминал. И вот спустя секунду Кавех сидит, опираясь локтями в сидушку унитаза. Тело сгибает пополам, как будто вот-вот, и мир треснет на осколки, порвется бумагой на пол. Единственное, что спасает Кавеха в этот миг, — это аль-Хайтам.
Не говоря ни слова, он сел на одно колено рядом. Краем глаза в перерывах от нагибания в самое нутро унитаза Кавех разглядел протянутую наготове руку со стаканом.
Вода. Живительная влага влетела внутрь Кавеха со скоростью света. Он даже не понял, что стекает у него по подбородку: вода или желчь. И даже не запомнил, как аль-Хайтам, как только Кавех отстранил от себя стакан с водой, подтер стекающую вниз струйку чего бы там ни было. Как всегда: со сосредоточенным взглядом, напряжен до предела.
Белая-белая комната. «В психоанализе белая комната без дверей и окон — олицетворение смерти. Значит, мы сидим в брюхе у настоящей смерти», — пронеслось в голове у Кавеха. На секунду даже возникла мысль озвучить ее аль-Хайтаму, но он не смог. Едва Кавех поднял глаза, то разглядел в нем что-то такое фантомное и неуловимое, что до того казалось совершенно невозможным. Причем непонятно, где именно разглядел: либо в складках кожи у переносицы, либо в слегка подрагивающих поджатых губах, либо в тревожно мечущихся зрачках. Где угодно, Кавех явственно это чувствовал.
Молчаливое участие.
При этом Кавех будто упорно старался игнорировать вторую руку Хайтама, неуверенно придерживающую его за спину.
Остаток времени Кавех провел на плече аль-Хайтама: пытался подавить очередной рвотный позыв и успокоить бешеную пляску карусели в голове. И снова: он сам даже не понял, в какой момент положил голову на аль-Хайтама. Плечо горячее, как руки, державшие его недавно. В который раз не понял, когда не нарочно начал дышать в такт вздымающейся и опускающейся груди Хайтама. В какую-то секунду из череды замуровавшихся в кислород комнаты моментов Кавех ощутил, как что-то уткнулось в щеку. Нос аль-Хайтама. Он положил лоб на макушку Кавеха, и его дыхание, щекоча ухо, стало слышно еще громче, участилось.
Прикрыв глаза, в белой-белой комнате на холодном полу чувствовать горячее плечо. Прямо сейчас и никогда иначе.
Кавех неохотно разлепил веки.
— В том, чтобы сидеть вот так на полу у унитаза, мало романтики, — сказал он резко осипшим голосом.
— Я все еще считаю твои шутки странными, — постарался так же тихо произнести Хайтам, но для Кавеха его голос, находившийся так рядом, у самого уха, показался глубоким, громогласным и преисполненным эмоциями.
Кавех расплылся в сладкой улыбке, зарываясь щекой поглубже в плечо Хайтама.
В ответ ему нечего было сказать. Да и не нужно было. Ведь и так было известно, что отвечать на любой вопрос надо было просто.
«Жаль только, что я не тот, за кого себя выдаю. Но для тебя, аль-Хайтам, это пока что секрет»
:)
