Мотор, камера пыток

250 чашек эспрессо, выпитых подряд, могут убить человека, вспоминает Влад случайный факт и с каким-то новым интересом поглядывает на кофейный автомат на площадке. Андрей Сергеевич, хотите еще кофе? Андрей Сергеевич, конечно, не хочет – он вообще мало чего хочет, кроме как трогать Костю и вспоминать Миху. Спасибо, что не объединяет эти два милых хобби, конечно – но что-то Владу подсказывает, что это вопрос времени. Князь не вылезает с площадки, отмахивает Влада после дублей, встает на его место – Я бы к Михе так не подошел, я бы вот так сделал. И показывает. И подходит. И делает. В перерывах окружает Костю собой, концентрирует на себе – он это вообще умеет, и даже высокий Костян как будто теряет в габаритах рядом с ним. Вот хвалит за особенно удачный дубль, покровительственно взлохмачивая волосы на затылке, а затем стекающим случайным жестом мажет большим пальцем за ухом и по шее. Костя от этого натурально плывет – как будто хорошим мальчиком назвали, ну серьезно, Костян, закажи на Ozon стремяночку для самооценки. Это что, и правда для тебя такое откровение, что ты собака талантливая? Вот Князь что-то показывает на телефоне, а сам внимательно наблюдает, как Костя смотрит – хочет видеть его реакцию, мимику и выражение лица. Костя прилежно вовлекается, кусает нижнюю губу, концентрируясь, хмыкает понятливо, кивает, тыкает пальцем на экран – паузит – и поворачивает голову к Князю, что-то быстро и увлеченно проговаривая – делится мнением. Князь одобрительно улыбается – видимо, Костя правильно поймал идею, – а сам все смотрит как… Влад тоже делал домашнюю работу – он и сам пересмотрел кучу материалов, готовясь к роли. Концерты, интервью, архивные хроники, закулисье и видеодневники. И этот взгляд он может определить безошибочно. Князь смотрит на Костю как на чудо, покойника или Миху (если предположить, что в его мире вообще есть разница между этими понятиями). Вот на площадке появляются какие-то друзья Князя из прежней тусовки – живые артефакты ушедшей эпохи, – и Князь сгребает Костю за плечи и тащит… не знакомиться даже, а словно хвастаться. Смотрите, чё. Смотрите, какое. Охуеть, да? Сам, всё сам – вот этими самыми руками. С первых проб. Как влитой. Как настоящий. Ну еще скажи – как живой, чё ты, Князь, не стесняйся, все свои. В моменты таких братаний Влад благоразумно отползает подальше: во-первых, им хвастаться особо никто не собирается (и вот правда, спасибо – от души, еще Владу не хватало, чтобы его оценивающе разглядывали левые хуи с горы, которые, конечно, отлично помнят Князя в молодости и сходу найдут 125 причин доебаться до чего угодно). А во-вторых, окруженный роднёй по юности Князь совсем теряет тормоза, и там начинается такой Миха-бенефис, что счётчик Влада перегреется на второй же минуте, замкнёт и задымит к чёртовой матери. Внутренние поломки никак не вписываются в плотный съемочный график Влада. С другой стороны, у него и много чего другого в графике запланировано не было, а вот поди ж ты – выкроил же свободное время и место. Нашел окошко – Константин Андреевич, записываться будете или просто выйдете? Передайте парашют выходящему в окно – Влад запомнил. Охуеть, конечно, что он реально слушает песни, которые ему скидывает Костян, – это еще вообще что за приколы такие? А Влад потом ходи и разгадывай полдня – как это так получается, что такой лёгкий, открытый, добрый Костя может кайфовать от чернушных текстов про российскую безнадёгу, от которых тянет удавиться. Хочу быть автоматом, стреляющим в лица – Кость, в порядке у тебя всё? У Кости точно нет, но и Влад не отстает – у них тут на площадке спонтанный чемпионат переёбанных кукух. Гонку, конечно, возглавляет Князев – с большим отрывом, но человек на опыте, у него фора в десятилетия и Костя, о которого Князев добровольно разбивается – с кайфом мазохиста макает свое саднящее горе в кадочку с солью, как свежий огурец. Влад честно собирается в законный перерыв позалипать в телефон, развалившись на неудобном диване, пока Костя мучает гитару – репетирует до стёртых пальцев, потому что хочет в кадре все сделать идеально – как обычно, а задача непростая. Сыграть одну из главных песен КиШа, такую непохожую на остальной репертуар, да еще и попасть в характер момента, да еще и курить в процессе. На седьмое подряд вступление к «Воспоминаниям» Владу хочется тяжело вздохнуть – так, чтобы Костя прекратил мучить и его, и инструмент, отложил гитару в сторону и, ну. Да что угодно. Лениво потрепаться было бы неплохо – из-за Князя на площадке Влад уже не помнит, когда они вот так, просто, ни о чем и обо всем, и такую дурь иногда, что и не вспомнишь, из-за чего ржали как поехавшие. С Костей Влад почему-то обычно забывает стесняться своей неидеальной улыбки и прятать ее за сдержанной усмешкой. – Не, не, Костян, не так, – Князь, у которого, очевидно, закончились все остальные дела на площадке, а заодно и на планете вообще, внезапно нарисовывается из ниоткуда и останавливается напротив Кости. Влад хочет уйти прямо сейчас – от этих двоих неуютно, – но, кажется, это будет выглядеть демонстративно и нарочито, поэтому назло себе он остается. – Да аккорд мудрёный, ё-моё, – отзывается Костя в манере и интонации, не имеющих ничего общего с костиными. Это он, скорее всего, прячет неуверенность в себе за чужой маской – или просто дергает волка за усы, не соображая, что делает, не видя границ разумного и дозволенного. – Дай-ка, ща, покажу, – решает Князь, подходит ближе, и Костя протягивает ему было гитару, но Князь только неопределенно дергает подбородком – не надо мол, держи. Костя послушно обнимает гитару и выжидательно смотрит, чуть вскинув голову: Научи меня, Создатель! Бог ответил: хорошо. – Сядь нормально, – командует он, обходя стул и становясь сзади. – Ногу на ногу, Кость, ты ж панк, а не бард, а сидишь, как на своей первой сцене «Грушинского фестиваля», – посмеивается он, и Костя послушно растекается развязно на стуле, закидывает ногу на ногу. – Нихрена это не по правилам, конечно, но для кадра в самый раз, – добавляет Князь. Но Миха бы сел именно так, слышит Влад, и спасибо, что счётчик пока еще не реагирует на фантомные упоминания, а то Влад бы точно оглох от этого звона. – Давай, вот этот палец на первую струну второго лада, так, - Князь прислоняется грудью к спине Кости, перегибается и устраивает его пальцы в правильную позицию. – Вот здесь, зажал и отпускай как бы стекающим щипком, вниз, – он в прямом смысле слова берет дело в свои руки, объясняет, сука, буквально на пальцах: укладывает свою ладонь поверх костиной и двигает его пальцами. – А теперь просто… вот эту струну, да, на третьем ладу, вот так, и сразу обратно, да? Выглядит все это абсолютно дико, а звучит почему-то неуместно интимно. Хочется отвернуться, а еще лучше все-таки уйти – но Князю как будто нужны свидетели или присяжные, кто-то, кто разбавит градус неудобной непрошенной близости. Кто-то, кто удержит его от совсем уж лютой херни. Если чё, Влад не собирается никого удерживать – сказать ему, что ли. Во-первых, потому что попробуй останови Князева, которому что-то загорелось, а во-вторых – хватит и во-первых. – Кость, что ж у тебя пальцы такие каменные, а, ну не метлу же держишь, а кормилицу любимую, – поддевает Князев, чуть сжимая ладонь Кости, будто это должно его расслабить. – Метла вообще-то тоже кормилица любимая, – отбивает Костя, не пытаясь стряхнуть хватку. Влад был бы в ебаном ужасе, если бы его так бесцеремонно попытались трогать вне роли. Взбрыкнул бы только в путь – не посмотрел бы ни на авторитет, ни на возраст. А Косте как будто нигде не жмет – вот что бывает, когда границ не чувствуешь, ни своих, ни чужих. На них наступают – Костя их играючи отодвигает ровно настолько, чтобы нигде не болело. Бесконечная игра в поддавки – Костя реально словно пластилиновый в этом плане, самый благодатный актерский материал: из него можно лепить что угодно, и это заебись для карьеры, но для самого Кости это, конечно, беда. Тормозить Костя не умеет. Хотите мне выбить зубы? Не вопрос, я в деле! Надо меня голого ледяной водой из шланга поливать восемь дублей подряд? Круто, когда начинаем? Настолько войти в роль, что не быть в состоянии из нее выбраться без посторонней помощи? Костя доброволец и самовыдвиженец! Князь хмыкает: – Миха тоже одно время охранником работал. Кайфовал страшно: можно ничего не делать, только песни писать, – вспоминает он, снова переставляя пальцы Кости в правильную позицию, чтобы они не задевали лады и при этом максимально плотно прижимали струны. «Дзззззынь», – покорно сообщает счётчик. Не то слово, родной – еще какое «дзззззынь». – Так, а теперь давай медленно попробуй сам еще раз. Только не смотри на свои пальцы, ты ж не лох-самоучка. На лады пялятся только новички, – наставляет он, наконец отлипая от Кости, но не двигаясь с места. – Закрой глаза. А лучше вон… о, на Влада смотри. Влад, помоги-ка нам, – распоряжается Князев, и Влад еле удерживается от того, чтобы закатить глаза. Нихуя себе, а волшебное слово? Помоги-ка. Мне бы кто помог. Влад нехотя откладывает телефон, распрямляется и кивает: давай, ебашь. Все равно сцену эту после перерыва играть. Костя поводит плечами в каком-то неосознанном жесте внезапного осиротения – пластилиновое личное пространство уже продавилось под наваливающегося на него Князя, и это пиздец, Костя, как ты живешь-то так нараспашку, без намёка на броню? Владу, наглухо застегнутому в пуленепробиваемый панцирь со всех сторон, даже смотреть на это больно – как на подростка с голыми щиколотками на морозе. Оденься, блаженный, ну. Костя начинает играть – раз, сбивается, заново, чертыхается под нос, сбивается, идет на новый заход, не удерживается и все-таки бросает взгляд на гриф. – Костя, – просто произносит Князь, и Владу не по себе становится от этих предупреждающих интонаций. А Костя только вздыхает, злясь на себя, и покорно переводит взгляд на Влада. Лучше бы и дальше гриф гипнотизировал, конечно, потому что картинка у Влада теперь – ну такая. Костя в этом драном свитере, с длинными волосами и потусторонней тоской в глазах смотрит на него в упор, как прицеливается, мажет мягким перебором по струнам, задумчивый и совсем нездешний. Владу тут же хочется закрыться – еще больше, чем обычно. Задраить наглухо все отсеки, заварить насмерть все гермодвери, чтобы ничего, чтобы никуда. Но получается, блядь, как в итальянской мафии: все на вход – и никто на выход. Всё запускаем, ничего не выпускаем. Князь медленно обходит стул и снова встает напротив Кости, скрещивает руки на груди и безмолвно командует – давай еще раз. Костя, вот так сюрприз, слушается и начинает заново, только взгляд все-таки переводит, отрывает его, как пластырь, и лепит прямо на Князя. Ощущение, что тебя перестали держать на мушке, должно было принести облегчение, но почему-то стало словно хуже. Князь и здесь умудряется вклиниться: теперь он еще и репетировать им будет мешать? Может, Влад тогда вообще, ну, пойдет? Зачем он на площадке, если есть настоящий Князь? Вот, благодарно думает Влад, поймав эту мысль. Она, конечно, мелкая, пубертатная почти, зато безопасная. Присутствие Князя его раздражает потому, что Владу приходится с ним соревноваться, каждый день доказывать, что он достоин играть живую легенду. Это стрёмно, вообще-то: изображать человека, который сидит и смотрит, как ты его исполняешь, сравнивает постоянно, сверяется, придирается. Первые недели съёмок он реально ведь смотрит на Влада так, будто сомневается – а не поторопились ли они с кастом на роль Андрея? С Костей-то понятно, там с первых проб, разумеется. И это тоже бесит. И что все вокруг – Костя, Костя, Костя, господи, как Горшок, ну вылитый, как он это делает, как он так ювелирно снимает мельчайшие фишки, на тоненького ведь проходит, хирургически, как это возможно – ну, чтобы так? Нихрена себе погружение, вот это энергетика – так просто не бывает! Костян божит на площадке, а Влад – «ну, похож», хотя это у Влада за спиной более-менее опыт, главная роль и несколько больших проектов. Костя же прямиком из эпизодников в третьесортных сериалах откопался – и сразу в дамки. Этот из тех, что бьёт в десятку, даже бухой в стельку – и так органично это делает, что даже завидовать несподручно. С Костей вообще какой-то сбой: вместо «мне бы так» у Влада постоянно получается обескураживающее «мне бы такого». Костя доводит мелодию до конца, позволяет отголоскам последнего аккорда разбрестись по воздуху и только после этого убирает руки и укладывает подбородок на гитару, вопросительно поднимая брови – ну как? – Ну это охренеть просто, Мих, – говорит Князь, и Влад настолько не готов к такому повороту, что не сразу узнает эту свою реплику. Блядь, это Князь просто по сценарию решил подыграть или официально ёбнулся? В голосе у Князя – неизбывная тоска вперемешку с сырой какой-то нежностью, воспоминания о былой любви как они есть, сука. Кажется, если бы он мог – он бы утащил Костю в лес, в подвал, в бункер, в лабораторию, куда там еще его больное сознание придумает, поставил бы под стеклянный непроницаемый купол, как пошлую розу в цветочном ларьке, и заставлял бы 24 часа в сутки всё играть и играть ему одну эту мелодию. Превратил бы его в музыкальную шкатулку, которая послушно отзывается на первое же прикосновение. Впрочем, пока шиза Князя ограничивается тем, что он просто снимает сказку про Мишу, ну и лепит из Кости отличный дубль. А любви моей живой все образы со мной, да господи боже, Андрей Сергеевич. – Правда? – уточняет Костя с недоверчивой улыбкой – такой, что Владу хочется надеть ему гитару на голову. Чисто из милосердия – просто чтобы хотя бы немного прикрыть от мира эту рвущуюся из него неуверенность и радость от того, что угодил и попал. – Слово панка, – отшучивается Князь, скрещивая руки на груди. – Вообще я побаивался, как с этой песней в сериале получится. Она ж… знаешь про нее? – Нет, – говорит Костя, откладывая гитару на пол, словно собирается впитывать очередную кулстори от Князя сразу всем телом, а гитара будет глушить этот информационный поток. – А Анфиса правда придумала название? – Нет, конечно, – морщится Князь. – Это художественное допущение. Миха мне мелодию первый раз принес… дай бог памяти… то ли в 1991, то ли в 1992 году. И я почти десять лет не мог слова для нее придумать. Реально самая сложная для меня как для текстовика песня в жизни. Боялся испортить ее, сам понимаешь. Мы ж даже когда в аврале записывали «Героев» – пустили ее без слов, я настоял, чтобы абы что не лепить. Это должно было быть… такое, понимаешь? – Князь щелкает пальцами, подыскивая слово, но как-то беспомощно в итоге пожимает плечами. – Мишкино. Задал он мне задачку, конечно, что умел – то умел, – он, конечно, улыбается, но делает это так, что хочется предложить ему то ли водки, то ли заряженный пистолет с одной пулей. – Зато получилось охуенно в итоге, – искренне говорит Костя, вставая со стула и потягиваясь. – Влад? – окликает он, помахивая пачкой сигарет. – Го? – Го, – соглашается Влад, хотя свой айкос он может покурить и тут. Но Костяна алогичным образом хочется оттащить подальше от Князя, как ребенка от края дороги. Шагнуть может и не шагнет сознательно, но мячик увидит – и побежит не глядя. Да кто такие – эти ваши безопасные границы и тротуары социальных взаимодействий? Так-то с Костей Влад понимает всё почти с самого начала. Я б забрал. Мысль не буйная, даже не жадная – скорее, спокойное наблюдение, как «Я б в Австралию слетал». Костю хочется забрать себе – ну, чтобы он был у Влада. Всегда был под рукой. От него хорошо. С Костей Влад сам как будто весь в порядке – по крайней мере, не думает о том, как именно он не в порядке. Даже когда он со своей беспардонностью вламывается в личное пространство, не чуя ни своего, ни чужого, когда царапает ненароком, теряет берега и перегибает палку. Даже тогда в нем ничего не хочется переставлять и поправлять. Костя лёгкий, открытый и волнующийся, подающийся на любой выстрел, срывающийся в моментальный отклик, импульсивный, яркий и искренний, щедрый на отдачу, диалог, эмоцию, на личные истории и улыбки. С ним не нужно быть фоново в обороне – и не нужно выжимать из себя что-то, он отработает за двоих, троих и еще роту анонимных экстравертов. А когда подзаебет – можно щелкнуть по носу и охладить пыл, а Костя – самое, блядь, невообразимое – даже не обидится. Соррян, Влад. Увлёкся. Мир? Мир, конечно. От Кости сильно чаще хорошо, чем плохо – а таких людей в жизни Влада по пальцам руки не особо ловкого фрезеровщика пересчитать можно. Но делать с этой мыслью – Я бы забрал – Влад, конечно, ничего не собирается. Она ему не мешает – тем более что у Влада есть план. Даже два. План А – отлично отыграть в сериале и не наломать дров. План Б – не завалить план А. Оба – надёжные, блядь, как швейцарские часы. Сняться в проекте, который наконец выстрелит, стать востребованным и развязаться нахуй с чередой невнятных малобюджетных нишевых сериалов, вторых планов и провалов в прокате. Хочется уже делать своё дело ровно и хорошо, тихо переть вперед и чтоб никто не доёбывался. И никакое одомашнивание коллег по съёмкам ни в один из планов не вписывается. Тем более – это же Костя. Костян. Костян – бро. Есть же правила. Не играй с едой, не мути на работе, не мешай алкоголь, не западай на бро. Влад уважает правила. Они упорядочивают окружающий хаос. – Влад. Влад! Влааа-ад! – прикапывается Костя, прикуривая, и Влад встряхивается. – Чё завис? – Да ничё, – Влад трёт бровь, выуживая пачку стиков и забивая один в айкос. – Думаю, нафига этот твист с Анфисой. Ну, что она название придумала и вообще. Если эта песня настолько личная для Андрея, – внезапно для самого себя вполне искренне отвечает Влад, озвучивая мысли, которые действительно царапаются последние десять минут. – А что такого? – Не знаю, – дергает плечом Влад, уже жалея, что поделился. Неохота в этом всем копаться, муторно оно как-то. – Просто. Ну, это ж личное, ты же слышал, что Князь сказал. Лучшая и самая сложная песня. Венец творения – а он ее добровольно отдал в сериале Анфисе. Теперь все так и запомнят. – Может, оно ему и не надо, – подумав пару затяжек, предполагает Костя. – Наоборот, хочет как бы… ответственность, что ли, переложить. Спрятать. Чтобы не так лично это выглядело. Ну, логично же было бы, что про любовь – это про Анфису, а не… – он неопределенно поводит рукой, а Влад думает, что все-таки слишком сильно приложил его воображаемой гитарой, потому что с головой у Кости резко стало совсем плохо. Князев хочет сделать сериал менее личным и снизить градус своей любви к десять лет как покойному Мише? Влад чё, один в этой мелодраме снимается, или Костя настолько тупой? – С Андреем хрен поймешь, – с внезапной серьезностью продолжает Костя, и на лице у него вдруг мелькает – господи, что это, мечтательность? Убери немедленно, Костя, выглядит скверно. – Он…непростой. Только кажется, что такой весь рубаха-парень, а сам… Рот Косте заткнуть хочется просто неприлично. Вот еще только психологический портрет Князя Влад не выслушивал в свое редкое свободное время. – А сам? – зачем-то все-таки подталкивает Влад, хотя тянет поинтересоваться, когда это Костя успел так подробно изучить вопрос. Сколько и когда нужно раздумывать о человеке, чтобы составить мнение о нем? Впрочем, Костян из этих, поехавших – сам рассказывал, как карту сериала рисовал, дневники вел и все доступные материалы в интернете конспектировал. Такие роль не играют – они в нее вживаются, врастают, срастаются намертво – отдирать потом только вместе с кожей, вытягивать с бессильным матом и кровью, как Вэла Килмера из шкуры Джима Моррисона. Это всё плохо кончится, – смиренно думает Влад, пыхая айкосом. – А сам… раненый он, Влад, догоняешь? – спрашивает Костя, у которого опять проскальзывают горшеневские интонации. Хочется отвесить ему подзатыльник – ну хотя бы со мной можно не надо, пожалуйста? – Это что, нежность в твоем голосе? – на всякий случай уточняет Влад. – Да. Мне нравятся раненые люди, – честно улыбается Костя, и не то чтобы Влад не догадывался. Костя как раз такой – который вовлекается в чужую боль, отвечает на нее, тянется к ней, хочет одновременно помочь и рассмотреть получше, кинуться спасать и раздуплить, как вообще человек до этого дошел. Ласково причитать «Как же ты здесь оказался, бедовый?» – и вытягивать котёнка, застрявшего по пояс в решетке ливневой канализации. Не то чтобы Влад легко пройдет мимо чужого горя – но если есть возможность, он не примет в нем участия. От чужой травмы ему хочется деликатно отвернуться – как когда навстречу идет человек с ДЦП или мама с особенным ребенком. Не потому что тебе смотреть неприятно – а потому что ты не знаешь, как уместно себя вести: не разглядывать, не жалеть, игнорировать, делать вид, что их нет, посочувствовать – какая реакция не обидит? Как правильно? Но добровольно впрягаться в чужие эмоциональные приколы – на это Влад точно не подписывался. Ему тяжело, когда люди не в порядке, когда нужно быть открытым и поддерживающим, когда нужно признать свое бессилие: я не знаю, как тебе помочь, но мне очень жаль, что с тобой это происходит. Это очень затратно – у Влада и на себя не всегда хватает сил, что там говорить о других людях. А невозможность помочь и непонимание нужной реакции откровенно раздражает. Как можно добровольно тянуться к раненым людям – Влад нихуя не понимает. Это же сознательное разбазаривание нутра, Костя, от тебя нихрена не останется, а ты всё стучишь, как ёбаное сердце мира – и словно тебе это ничего не стоит. – Извращенец, – выносит вердикт Влад, откручивая стик. – 50 оттенков Плотникова. – Хочешь увидеть мою игровую комнату? – подыгрывает Костя, вздергивая многозначительно брови, и вкупе с гримом и прической Горшка выглядит это все, конечно, специфически. – Если это цитата, Костян, то я, блядь, обязан поинтересоваться, сколько раз надо было пересмотреть фильм, чтобы выучить его наизусть. – Э, это вообще ты первый вспомнил фильм, так что… – Костя пихает его кулаком в плечо, бросает бычок под ноги и вдруг замолкает, что-то прощелкивая в голове. – Ты тоже раненый, Влад, – некстати добавляет он и смотрит спокойно и почти миролюбиво, как будто сказал «О, ты тоже в кофе лимон кладешь, прикол». Влад хочет ему прописать, конечно. Вломить от души – просто потому что так нельзя, Костя. Искренность эту свою вносить без спроса, без предупредительного в воздух – сразу в голову, кто тебя вообще за язык тянет все время? Мало ли что ты думаешь – вернее, видимо, ты слишком много думаешь о других людях, – но эти мысли нужно держать при себе. Это тоже, блядь, харассмент – непрошеные выводы и наблюдения, хуже взглядов и облапываний. Понятно, что не со зла, понятно, что не хочет обидеть: просто заметил и рассказал с непосредственностью ребенка в трамвае: «Мам, смотри, у тёти усы!». Влад, смотри, ты тоже раненый. Иди ты нахуй, Кость. – Ой, блядь, завали, Фрейд, – морщится Влад, чтобы хоть как-то выбраться из этих ебучих подземелий незваной близости, в которые они забрели по милости Кости. И до конца смены остервенело не катает в голове фразу «Мне нравятся раненые люди. Ты тоже раненый, Влад».